Прежде всего, наша наука искусственно изолирована от международного сообщества учёных. Уже было сказано, как составляются делегации, направляемые на международные встречи. Этот порядок приводит к тому, что молодые учёные, как раз находящиеся в стадии приобщения к процессу научного творчества, оказываются от него отрезанными. Но и все учёные вообще получают информацию со значительным опозданием. Дело в том, что самый обмен научной информацией в наше время приобрел в значительной степени устный характер.

При нынешней быстроте развития передовых направлений публикации не поспевают за результатами: хотя становится всё больше журналов, задержка в опубликовании подробных статей составляет теперь не менее года, а чаще около двух лет. Правда, большую помощь оказывают препринты и сжатые резюме, для которых имеются отдельные издания. Но из краткого изложения нелегко извлечь содержание работы: это доступно лишь узким специалистам в той же области, а учёные других направлений уже не могут следить за происходящим. При сжатом изложении опускаются доказательства, описания аппаратуры, сопоставления с предыдущими работами. Наконец, самая привычка к таким публикациям вырабатывает особый стиль научной литературы, невыгодно отличающейся от классической: такому стилю свойственны фрагментарность, торопливость, а иногда и небрежность. Более того, привычка к сжатым публикациям привела также к ограничению объёма подробных статей. Если в начале века объём статей предоставлялся усмотрению авторов, то теперь в большинстве журналов допускаются статьи не более чем в 15-20 страниц. Ограничение объёма соединяется с различными видами "кодирования" текста, то есть с формализованным изложением, по существу представляющим собой некоторый искусственный язык. При таких способах публикации научные идеи и результаты сначала "кодируются" автором, а потом читателю приходится их "декодировать". Издание книг запаздывает ещё больше, – даже на Западе рукопись может пролежать в издательстве 2-3 года, из-за некоторых особенностей массового производства.

Все эти причины вынудили учёных обратиться к прямому, устному обмену мыслей. При нынешнем быстром и относительно дешёвом сообщении, при отсутствии препятствий к заграничным поездкам, учёные всех стран, работающие в одной области, встречаются несколько раз в год и могут использовать научную информацию почти тотчас же после её возникновения, не дожидаясь публикации. Те, кто лишён возможности участвовать в этом непрерывном обмене, отбрасываются назад на несколько лет и, как правило, уже не в состоянии догнать своих коллег.

Поскольку советские учёные попадают на международные встречи очень редко, а приезжают, как правило, не те, кто способен активно участвовать в работе, то советская наука почти нацело отрезана от мировой. К тому же, заграничные поездки связаны у нас с унизительными процедурами, которых избегают как раз более независимые люди, и с добавочным унижением нищеты, потому что валюту экономят для разъезжающего по свету начальства.

Единственным средством, связывающим нас с мировой наукой, остаётся литература. Но даже в Москве и Ленинграде выписывается лишь небольшая часть необходимых журналов и книг. На покупку научной информации у нас нет валюты! Между тем, на это хватило бы незначительной доли расходов на ежегодный импорт зерна. Глупее всего истощать себе мозги. Но вряд ли можно объяснить это нашему начальству; вспоминается изречение Леца: "Те, кто съели все мозги, должны теперь накормить все желудки".

То немногое, что всё же выписывается, попадает в сеть наших "научных библиотек", давно потерявших все признаки цивилизации. Персонал этих библиотек состоит из малограмотных людей, а руководство из случайных аппаратчиков. Выписываются то одни, то другие журналы, никто не следит за образованием комплектов, и журнальный фонд превращается в дырявое решето. Если удаётся выписать какую-нибудь книгу, она тащится по библиотечным каналам два года, да и журналы приходят через много месяцев, если приходят вообще. Наша библиотечная система, устроенная до революции по лучшим европейским образцам, стала азиатской.

Вдобавок ко всему, наши учёные отличаются незнанием иностранных языков. Языкам учат и в школе, и в вузах, но никто не выучивается, потому что это ещё одна паркинсоновская система, цель которой никого не интересует. Надо только, чтобы приставленные к этому люди – армия преподавателей, всевозможные методисты и многоярусное педагогическое начальство ­­– выполняли требуемые формальности и получали свою мзду. Наши учёные едва разбирают со словарём статьи по собственной специальности, при встрече с иностранцами выбрасывают бессвязные английские слова, а чаще –  жестикулируют и нечленораздельно мычат. Все они убеждены в крайней трудности иностранного языка, полагая, что это особая специальность, требующая всей жизни. До революции, и ещё в двадцатые годы практическое знание иностранных языков считалось у русских учёных чем-то само собою разумеющимся. Но потом наступили времена, когда пребывание за границей стало преступлением, иностранцев надо было избегать, как чумы, да и самое знание языков лучше было скрывать, потому что опасно было чем-нибудь выделяться.

Так наша наука была отрезана от мира.

––––––––

К материальным условиям науки относятся, разумеется, приборы и лабораторное оборудование. Все наши экспериментаторы знают, что на советских приборах работать нельзя. Чтобы получить результаты, сравнимые с зарубежными, нужна и сравнимая техника. Но импорт приборов сведён к минимуму нехваткой валюты: здесь опять, как и в случае научной литературы, наше начальство в интересах желудков приносит в жертву мозги. Японцы после войны поступали как раз наоборот, отказывая себе в самом необходимом для преодоления отсталости, и пришли к другим результатам.

В тех привилегированных учреждениях, где всё-таки закупается западная техника, валюта достаётся фаворитам начальства: сильные люди института дерутся за неё с применением всех чиновничьих хитростей. Ясно, что в этих драках научные способности не играют роли, но победители и не нуждаются в них. Захватив импортные приборы (нередко стандартную продукцию западных фирм), наши научные феодалы милостиво разрешают своим вассалам работать на них, а потом подписывают статьи.

В некоторых случаях материалы, необходимые для научной работы, вовсе не поступают в продажу. Так обстоит дело с биохимическими препаратами, которые производят в небольших количествах ведущие зарубежные институты, обмениваясь этими продуктами между собой. Ясно, что они не дают их тем, кто ничего не может предложить взамен. Советские институты, не сумев удержаться на уровне передовых исследований, перебиваются чем-нибудь похуже, например, венгерскими препаратами, но и эти достаются не всем.

Особую категорию научного оборудования составляют компьютеры. Современные компьютеры приходится импортировать, поскольку советские вряд ли годятся даже для хозяйственных целей, не говоря уже о научных. Но продажа новейших компьютеров Советскому Союзу по очевидным причинам запрещена, и приходится довольствоваться коммерческой продукцией 10-15-летней давности. Даже эти машины являются контрабандой, добываются с большим трудом, обычно через посредников за несусветные цены. Таких машин у нас очень мало, и достаются они лишь привилегированным, почти исключительно военным институтам, где доступны самым важным из научных феодалов. Эти машины, рассматриваемые за рубежом как устаревшие и, как правило, уже снятые с производства, остаются для советских учёных предметом бессильных вожделений.

––––––––

Страница 5 из 6 Все страницы