Предисловие

Холодные и голодные девяностые. Темной зимней ночью мы с подругой ходим по тропинке, протоптанной между высокими сугробами, и привычно ноем, жалуемся друг другу на жизнь. Дни стали одинаковыми, наши разговоры – унылыми и вязкими: о холоде, безденежье, о том, что мечты о яркой интересной жизни выцветают, мы стареем и замыкаемся в кругу невыносимых житейских нужд.

Вдруг что-то во мне щелкнуло, и я увидела нас сверху, как мы бредем в беспросветной темноте по этим бесконечным тропинкам, будто по лабиринту. И третьего дня бродили, и на прошлой неделе, и год назад, и причитали так же. Со всей ясностью я поняла: сейчас или никогда. Я должна немедленно совершить какой-то решительный, может быть, безумный, поступок и выпрыгнуть из этой колеи, иначе ничего стоящего в моей жизни уже никогда не случится, и все отпущенные мне годы я буду ходить по кругу, превращаясь в скучную раздраженную тетку.

На следующий день дочь принесла газету с объявлением – звали собирать тюльпаны в Голландии. Потом было еще много заманчивых приглашений: учительствовать в Африке, эмигрировать в Канаду и в Австралию, нянчить детей в Эмиратах. И хотя все эти проекты со временем лопались, как мыльные пузыри, жить с такими радужными перспективами стало интересней. Когда года через два на горизонте замаячила Америка, я подумала, что это продолжение игры. А оказалось – правда. Спустя месяц я уже рассчиталась на работе, собрала со всех друзей деньги на дорогу, оформила фиктивный брак и с тошнотворным враньем проникла сквозь немыслимо узкое ушко американского визового центра.

И вот я стою на американской земле – лгунья, фиктивная туристка, намеревающаяся нелегально остаться в Америке и зарабатывать на хлеб насущный.

Еврейская Америка

2 сентября 1997, вторник.

Hеужели я действительно стою на этом немыслимо далеком берегу? И где торжественность долгожданного момента? После одиннадцатичасового перелета я плохо соображаю и не чувствую ничего, кроме усталости.

Изрядно поволновавшись на таможне и паспортном контроле, мы с Женей были свободны. Женя, бойкая и находчивая, моложе меня, прилетела со мной из Новосибирска. Из всей нашей многочисленной группы только мы вдвоем и получили визы.

На выходе из аэропорта нас встречал Виктор, сотрудник принимающего агентства, солидный, уверенный в себе мужчина лет сорока пяти. Обнял нас, расцеловал. На Женины восторженные восклицания о том, что все трудности позади, он возразил, что проблемы только сейчас и начинаются. О Викторе нам в Новосибирске говорили, что он будет для нас как отец родной, обо всем позаботится и все устроит.

Прежде всего, меня поразил здесь теплый, очень влажный воздух, густой, насыщенный незнакомыми запахами. Так, наверное, пахнет море, какие-то экзотические растения. И еще – громкое стрекотание цикад – просто гул стоит между небом и землей.

Долго, часа три, ехали по шоссе мимо городков с домиками, похожими на разноцветные детские кубики. Много зелени, холмы. Постепенно темнело, и в окнах домов зажигались огни.

Уже в темноте приехали в офис – дом на окраине какого-то селения. Несколько не очень опрятных комнат, в одной, видно, ночуют русские. Судя по их разговорам, они живут в Америке не первый год. Хорошо было бы их расспросить, но сами они интереса к нам не проявили, мы едва держались на ногах, да и Виктор не отлучался – откровенно не поговоришь.

Виктор объявил, что мы должны ему по семьсот пятьдесят долларов (пятьсот пятьдесят – за устройство на работу, сто – за встречу и сто – за приглашение). Он настаивал на том, чтобы мы сейчас же отдали ему деньги или паспорта, которые он вернет, как только мы с ним рассчитаемся. Для нас это стало неприятной новостью. В агентстве говорили только о ста долларах за встречу. Мы поняли, что нас обманули в агентстве или обманывает теперь Виктор. Но ни возможности что-то доказать, ни денег у нас не было, на улицу ночью не пойдешь, да и днем не многого добьешься без копейки в кармане и с фальшивыми туристическими путевками. Поэтому мы, как овцы безропотно, отдали свои паспорта, хотя знающие люди не раз предупреждали о том, что этого делать нельзя. Виктор дал нам номер своего телефона с тем, чтобы мы звонили ему в случае каких-либо проблем. Объяснил, что сейчас отвезет нас на место работы, будем убирать дома у евреев-хасидов. Кто они такие, я толком не знаю, слышала только, что живут они очень своеобычно. Если эта работа нас не устроит, то втечение двух месяцев мы можем бесплатно получить другую. А позже придется еще раз платить за трудоустройство. Предупредил, чтобы сразу не спешили менять работу – в любом случае поначалу будет очень трудно. Все это звучало убедительно. Как окажется на самом деле – скоро увидим.

Часа через полтора, уже глубокой ночью, приехали в деревню Монрой. На пороге большого особняка нас ожидала моя хозяйка, миссис Гольдберг, худощавая властная женщина средних лет. Тут же, на пороге, договорились об условиях моей работы – шесть дней в неделю по двенадцать часов, с восьми утра до восьми вечера. Зарплата – 300 долларов в неделю. В первый раз денег придется ждать до конца месяца. Жить и питаться я буду у хозяйки. Хорошо это или плохо, много или мало – я абсолютно не представляла, поэтому согласилась с тем, что предлагали. Женя будет работать в этой же деревне, где-то поблизости. Хозяйка предложила ужин, я отказалась – очень устала. Меня провели в маленькую комнатку в подвале дома. Кровать, шкаф, столик, в коридоре – туалет и ванная. В Москве уже утро, а в Новосибирске – и вовсе день. Буду ложиться спать. Надеюсь, завтра еще отдохну и осмотрюсь.

3 сентября 1997, среда.

Кажется, я собиралась отдыхать и осматриваться? Ничего подобного: в восемь утра уже вышла на кухню. Позавтракала овощным салатом, кофе, хлебом с очень вкусным ореховым маслом. Первое поручение – вымыть пол на кухне. Кухня огромная, разделена барной стойкой на две половины. В одной из них – диванчик, длинный-длинный стол и десятка полтора стульев. О порядке во второй половине, на собственно кухне, хозяйка рассказала мне очень подробно. Эта территория тоже поделена на две части, в каждой – своя плита, столы, холодильник, раковина, посуда и даже тряпочки. С одной стороны – все, что предназначено для молочных продуктов, с другой – для мясных. Эти продукты при приготовлении еды смешивать нельзя ни в коем случае. Недопустимо посуду для молока ставить в раковину для мяса или наоборот. Все прочие продукты прилагаются к тому или другому, но если они в мясной посуде, то их ставят на мясной стол, а если в молочной, то, соответственно, на молочный. Все это хозяйка объяснила мне очень внятно. Я поняла, что, каким бы абсурдным мне это ни казалось, все серьезно, и ошибаться нельзя. И еще я поняла, что с моей хозяйкой вообще стоит быть очень внимательной, хотя она и голоса не повышает и разговаривает приветливо.

Для работы я выбрала прямую юбку и футболку. Все это хозяйка забраковала, велела надеть чулки и что-либо длиннее. Женщины здесь носят одежду, которая закрывает ноги до икр и руки ниже локтя. Я остановилась на зеленом платье: оно с рукавами и достаточно длинное. Хозяйке не понравилась открытая шея. В конце концов мне пришлось надеть огромные разношенные шлепанцы и широченный длинный цветастый халат. Мыть в нем пол страшно неудобно – он ерзает по полу и пачкается, тем более что швабру здесь не используют, приходится ползать на коленях. В общем, я в моей рабочей одежде была похожа на чучело и очень стеснялась показываться людям на глаза.

Не знаю, понравилась ли хозяйке моя работа. Она сделала несколько замечаний, глядела изучающе и как-то неодобрительно. Потом послала меня в соседний дом. Там мне велели почистить серебряные вещи: большие красивые канделябры, блюда, бокалы и прочее. Затем вымыла несколько окон. Они очень большие, решетчатые и открываются сверху вниз, как в поезде. Старалась, конечно, очень, поэтому устала. Но с этой работой я, кажется, справлюсь.

6 сентября 1997, суббота.

Свой первый выходной день я провела совершенно бездарно – как загнанное животное, отлеживалась, отсиживалась в своей комнатке или на заднем дворике. Даже гулять никуда не ходила – нет сил. Неужели так будет всегда?

10 сентября 1997, среда.

Впечатлений много, но писать некогда – так быстро проходят эти четыре часа свободного времени с восьми вечера до 12 часов ночи! Обычно с утра я работаю в доме хозяйки, а после обеда – в чужих домах. В свою комнатку возвращаюсь в девятом часу. Моюсь, ужинаю, покурю-подумаю на своих задворках, еще час-полтора занимаюсь английским или читаю – и пора спать. Устаю страшно. Ноги к вечеру делаются чугунными. Руки избиты, все в ссадинах и болячках от ушибов и множества химикатов, которые использую во время уборки. Мою полы, окна, стены, плиты, духовки, холодильники, посуду, чищу унитазы, серебро, иногда глажу (это легче). Пот течет ручьем. Работать приходится не приседая. Клиентки, хозяйки домов, в которых я работаю, платят миссис Гольдберг за мою работу повременно, за каждый час, поэтому каждая заинтересована, чтобы в оплаченное время я сделала как можно больше. Я знаю, что если раз-другой мною останутся недовольны, то попросят прислать кого-либо другого, моложе и сильнее. Здесь, в деревне, работает много таких женщин из Украины, России, но больше всего полек. Украинские и русские женщины нелегально, с просроченными визами, живут здесь годы и годы. У полек другой статус. Им довольно легко дают визы на десять лет. Они даже могут ездить домой, но, как ни странно, не многие используют эту возможность. Я встречаю их, переходя из одного дома в другой. Здороваемся, улыбаемся. Так я познакомилась с Аллой. Она приехала сюда из России полгода назад, побывала тут и там, жила какое-то время с американцем, который ее обижал, а потом оказалось, что им интересуется полиция в связи с убийством. Очень эмоциональная, в своих рассказах путается, ругается последними словами, всем недовольна – и работой, и женщинами, с которыми она квартирует.

Оказывается, так комфортно, как я, живут очень немногие. Обычно хаускиперов (так нас здесь называют) селят по два-четыре человека в комнате, а иногда для них снимают целый дом. Там, конечно, веселее: можно многое узнать об американской жизни, о работе – а это очень важно сейчас, – но и всяких ссор, выяснений отношений тоже, видать, достаточно. Люди ведь разные, многие обозлены теснотой, непосильным трудом, тоской по дому. Мне грех жаловаться: в моей комнатке никто мне не мешает, скучать некогда, о доме я сейчас стараюсь не думать.

Иногда мне кажется, что я не выдержу и умру – так все болит от работы. Бывает, давление поднимается до 240. И это при том, что я постоянно принимаю лекарства, которыми запаслась в России. А что будет, когда они закончатся? Говорят, что лекарства здесь безумно дорогие.

12 сентября 1997, пятница.

Попробую описать местечко, в которое я попала. Здесь живут только ортодоксальные евреи, они обособились, чтобы избежать влияний современной светской жизни, которую они считают тлетворной. В пяти километрах от нашей деревни расположен городок Монрой с настоящими коренными американцами, которых я еще толком не видела. Между Монроем и нашей деревней нет автобусного сообщения. У всех местных жителей есть автомобили, а пришельцы вроде меня при необходимости ходят в город пешком.

Место здесь холмистое, повсюду лес: акации, дубы, клены. Я видела сосны, ели и много деревьев незнакомых мне пород. На дворе уже сентябрь, а зелень яркая, пышная. По лесу от дома к дому петляют, пересекаясь, неширокие дороги. Дома расположены поодаль друг от друга. Перед каждым – зеленая ухоженная лужайка, клумбы. Эти американские дома кажутся игрушечными, но на самом деле они довольно большие, двух- и трехэтажные, по 10-15 комнат разного назначения. Помню, в России, ругая наши стандартные хрущевки, говорили, что на Западе, мол, все дома – разные. Оказалось, что это не так. Эта деревня, видимо, строилась по трем-четырем типовым проектам, и многие дома похожи друг на друга, как близнецы. Но они очень удобные, с множеством спален и подсобных помещений. Кроме столовой, в которой едят в будние дни, обязательно есть парадная столовая с громадным столом, буфетами, наполненными красивой серебряной посудой, высокими серебряными подсвечниками и другими прелестными вещицами, назначения которых я не знаю. Все это не лежит мертвым грузом, как часто бывает у нас, а используется по субботам и в праздники. В гостиных – диваны, шкафы с книгами, думаю, религиозными. Мебель красивая, похожая на старинную, из дерева ценных пород. В спальнях вместительные встроенные шкафы, набитые одеждой и обувью. Есть дома богатые, в них просторнее, чище, красивее. Есть – беднее, а изредка я убираю и в очень бедных, очень неустроенных домах. Но таких мало.

Хотя Женя проживает на соседней улице, видимся мы с ней нечасто. Обе устаем от работы, к тому же она квартирует с женщинами из Украины. Они опытные, работают не первый год, знают писаные и неписаные законы и правила. Жизнь там кипит: отъезды, приезды, иногда ссоры. В общем, Жене не до меня, хотя иногда она скупо делится со мной ценной информацией. Например о том, что у нас есть возможность еще на полгода продлить визу, которая заканчивается очень скоро. Это может сделать Виктор за восемьдесят долларов. Долларов жалко, но виза – святое дело, лишь бы не обманули. Я начинаю догадываться, что вокруг таких простаков, как мы, вьется много всяких жуликов, которые щедро обещают быстренько организовать гражданство, визы, замужество – осуществить все заветные мечты неопытных нелегальных эмигрантов. Они знают, что жаловаться обманутые люди никуда не пойдут, так как их тут же депортируют, а то и в тюрьму посадят.

Мне нравится Женина практичность. Это и неудивительно – в России она занималась бизнесом, торговала на рынке молочными продуктами. Там, рассказывает, столько акул, что ой-ой-ой! Что-то не сошлось, и она осталась с астрономическими долгами и очень серьезными угрозами. Поэтому поехать в Америку было для нее делом жизненной важности. Ей нужно быстро заработать здесь деньги и рассчитаться с долгами. В России остались дочь-студентка, сестра, родители, с ними может случиться все, что угодно. Недавно Женя по секрету сообщила мне: у нее появилась возможность перейти на другую работу. Там платят гораздо больше.

13 сентября 1997, суббота.

Сегодня, присоединившись к Жениной компании, я, наконец, выбралась в Монрой. Это маленький, очень чистый и уютный городок. Мы погуляли по улицам, полюбовались красивыми домами с живописными палисадниками и случайно оказались на площади, где в это время проходил большой городской праздник «День сыра». Ничего сырного мы там не увидели, но побывали на ярмарке – много торговых палаток с разными кушаньями, одеждой и украшениями. Все казалось таким вкусным и красивым, что стоило немалого мужества отказаться от соблазнов. Там же, на площади, посмотрели концерт – обычную молодежную самодеятельность. На одной площадке хорошо танцевали русские девушки. Но, конечно, интереснее всего были для меня коренные американцы. Евреи – они тоже, конечно, американцы, но своеобразные. Те американцы, которых я увидела в Монрое, показались мне непосредственными, раскованными, хотя в чем это выражается, я сформулировать еще не могу. Мне нравится, как естественно они одеваются, в том числе и пожилые люди. Одна украинка, с которой мы там познакомились, долго задумчиво смотрела на американских стариков в шортах и осуждающе изрекла:

– Эти американцы! Никакой духовности! Одеваются, как хотят, лишь бы было удобно!

Вернувшись домой, долго наблюдала за детьми, играющими на улице.

В еврейских семьях их по 13−15, а то и больше. Старшие, женившись или выйдя замуж, сразу отделяются от родителей. Дети рождаются почти каждый год, и дяди-тети иногда бывают моложе своих племянников. И при этом еврейские женщины совсем не выглядят изможденными. У моей моложавой хозяйки тринадцать детей. Пятеро уже отошли от дома: мальчики учатся в колледжах, девочки вышли замуж. Восемь живут с родителями. Старшей домашней девочке Тове 16 лет, а младшему сыну всего два года. Матери, как правило, не работают, занимаются домашним хозяйством. С ног они не сбиваются - помогают старшие дочери, а самые тяжелые работы выполняет прислуга. Но все равно работы и забот много: одной только стирки на 10−15 человек! Одежду они меняют буквально каждый день, а дети, бывает, переодеваются по нескольку раз в день. При такой многолюдности особенной тесноты нет – дом огромный, одних только спален шесть, везде по две-три кровати, иногда двухъярусные. В подвале для детей устроена большая игровая комната с самыми разными играми и игрушками для всех возрастов. В гараже – целый парк детских колясок, повозок, велосипедов – на любой вкус. К обеду дети приходят из школы и, предоставленные самим себе, вольно бегают по всей деревне – здесь просторно и совершенно безопасно. Мне нравится, что компании у них разновозрастные, и обычно обходится без ссор. В том же случае, если вдруг что-нибудь не поделят, самый весомый аргумент «Скажу маме». Авторитет миссис Гольдберг железобетонный. Я никогда не видела, чтобы родители специально занимались с детьми – читали, играли или просто сидели вместе и разговаривали о чем-то, кроме, конечно, разговоров во время религиозных застолий.

Дома дети тоже свободны от надзора, довольно неряшливы. Вещи, игрушки разбрасывают везде, никто их за это не ругает. И вообще, я никогда не слышу никаких нотаций, поучений: и без них родителей и старших слушают беспрекословно. Самых маленьких детей очень балуют, особенно мальчиков. Они бывают настоящими тиранами – капризничают, требуют невозможного. Но если сильно зарываются, их ставят на место. Недавно я видела, как миссис Гольдберг, отучая своего младшенького от памперсов, наказала его весьма чувствительно.

Девочек рано приучают к работе по дому. На днях миссис Гольдберг с мужем уезжали на три дня. Всё хозяйство и шестеро малых ребятишек оставались на попечении двух дочерей-подростков: Товы (ей шестнадцать лет) и четырнадцатилетней Ханы.

14 сентября 1997, воскресенье.

Вечером прибежала возбужденная Алла. Из ее невнятных объяснений я поняла, что на лужайке возле школы бегает дикий гусь с завязанными лапками. Будто бы кто-то его поймал и связал лапы, чтобы зарезать на праздник, и надо бедную птицу вызволять. У Аллы фантазии, я заметила, бывают диковатые, но, как человек безвольный и не умеющий отказывать, я пошла. Во-первых, мне сразу показалось, что гусь домашний, однако Алла твердила, что он совершенно дикий и пойдет под еврейский нож. С полчаса на потеху зрителям, мелькавшим за занавесками, мы бегали по полю за этим гусем. Освобождаться он не хотел и больно щипался. Так, в конце концов, он и остался в неволе. А Алла попросила у меня 30 долларов в долг до вторника.

По телефонной карточке, которую я купила в выходной день, позвонила домой. Какое счастье – услышать голоса детей! Хотелось говорить с ними бесконечно. А вообще, я стараюсь не думать о них, о доме, иначе убогость моей нынешней жизни начинает душить меня.

15 сентября 1997, понедельник.

Расскажу, как необычно одеваются здесь люди.

У замужних женщин наголо обриты головы, совсем нет волос. Это не сразу замечаешь, потому что они всегда носят на голове шапочки вроде чалмы или, реже, парики. В каждом доме в гардеробной комнате я видела несколько болванок с париками разных фасонов. Выходя из дома, поверх парика они обычно надевают плоскую шапочку, похожую на берет. Ноги всегда должны быть закрыты чулками и достаточно длинной юбкой. Вырез горловины у платьев и костюмов плотно прилегает к шее. Вне дома одежда женщин если и отличается от общепринятой, то только скромностью. Дома они всегда носят просторные халаты.

Девушки одеваются так же, разве что немного веселее. А вот маленьких девочек принято наряжать: по субботам и праздникам они вообще выглядят, как принцессы в длинных нарядных платьицах и нижних юбках с оборками. Но главное украшение еврейских девочек – красивые вьющиеся волосы. Как, наверное, впоследствии им жаль расставаться с такой роскошью!

Мальчики до 13 лет, как правило, одеты в темные брюки и белые или клетчатые рубашки. Совсем маленьких не только не стригут, но часто волосы завязывают бантиками, скрепляют нарядными заколочками. Сразу и не поймешь, мальчик это или девочка. Мальчики постарше и дома и на улице всегда носят на макушке маленькую черную шапочку, она называется кипой. Что у них там, под кипой, не знаю, они ее никогда не снимают, а по бокам от висков у всех мальчиков и мужчин свисают пейсы – длинные бакенбарды, почти до плеч, или короче – это, наверное, зависит от моды.

Тринадцатилетие мальчиков отмечается большим праздником. Мальчик становится бар-мицвой, т.е. совершеннолетним. Считается, что к этому времени он уже должен получить основное религиозное образование. Собирается множество гостей, имениннику вручается длинный черный сюртук до колен и черная шляпа. Так он будет ходить всю жизнь: обязательны только белая рубашка, на ней тонкий белый жилет с шелковой бахромой, затем еще обычный черный жилет. Поверх этого, выходя из дома, надевают длинный черный сюртук и шляпу с кипой. Эта традиция соблюдается неукоснительно и, наверное, требует мужества и терпения, ведь климат тут жаркий. И сейчас, в середине сентября, бывают очень теплые дни, а летом?.. Если учесть, что все мужчины одеты одинаково, все в одинаковых черных шляпах, все с бородами, можете себе представить, как все они похожи друг на друга и на... Карабаса-Барабаса!

А в праздники и по субботам мужчины надевают черные панталоны чуть ниже колен, на ноги – белые чулки, туфли с пряжками, а на голову – высокую шапку из ценного, похожего на норку меха, ну и все остальное, о чем я уже писала. Красиво, необычно, будто вышли из сказки!

16 сентября 1997, вторник.

Каждую неделю с захода солнца в пятницу и до захода солнца в субботу, следуя Ветхому Завету, евреи отмечают СУББОТУ. Этот день они называют «шаббат», выходной день, посвященный Богу. Несмотря на то, что суббота отмечается с незапамятных времен, каждый раз соблюдаются все тонкости предписаний. Готовиться к шаббату начинают в пятницу с раннего утра, а то и в четверг. Во всем доме делается тщательная уборка. Готовят специальные кушанья: знаменитый еврейский куриный суп, рыбу, пекут необыкновенно вкусные сдобные плетеные булки, которые называются «хала» (обязательно нужно научиться их делать), печенья, разные пирожные. Во многих семьях готовят такие кушанья, которые не портятся, долго находясь в тепле. Для этого их ставят на специальную плиту с постоянным слабым подогревом. В шаббат нельзя абсолютно ничего делать, даже включать или выключать свет, воду, плиту, что-либо готовить или, тем более, мыть, убирать. Поэтому для нас воскресенье – самый трудный день. Столько нужно всего убрать и перемыть после субботы! Стол в парадной столовой накрывают белоснежной кружевной скатертью тонкой работы, ставят красивую посуду, серебро и хрусталь, кладут халы и накрывают их бархатными салфетками, вышитыми шелком и золотыми нитками. На стол выставляются высокие серебряные подсвечники, и к началу шаббата зажигаются свечи. Все это надо успеть сделать к закату, время определяется по гудку синагоги. Иной раз такая беготня и спешка, что пыль стоит столбом. Если какая-либо хозяйка не успела что-то выключить, то выходит на улицу и ждет, когда мимо пройдет работница, вроде меня, и просит ее, ради Бога, включить или выключить свет или вынуть пирог из духовки.

На этих празднованиях я, конечно, не присутствую, но по возможности стараюсь подмечать. Вижу, что вечером родители уходят наверх, в спальню, и дети их не беспокоят. Не знаю, верно ли это, но говорят, что муж с женой могут касаться друг друга только по субботам. Позже приходят гости, вся семья от мала до велика собирается за праздничным столом, кушают, пьют вино, поют религиозные песни, но очень нестройно, кто во что горазд. Иногда кажется, что все они вообще поют разное.

Утром в субботу все отправляются в синагогу, а вернувшись, снова садятся за стол, потом разговаривают, читают религиозные книги – их много в каждом доме. После субботнего заката, когда на небе появляются три звезды, жизнь возвращается в свое русло. Это то, что я смогла увидеть в доме своей хозяйки. Я вполне допускаю, что в других домах все происходит не так чинно. Семья Гольдбергов очень религиозная. Много в шаббат и не увидишь – ведь это мой единственный выходной, и хочется отползти куда-нибудь подальше, насколько хватит сил.

Иногда мне кажется, что я живу на другой далекой планете. Но при всей необычности и странности местной жизни невозможно не уважать этих людей за то, как крепко держатся они за свою культуру.

17 сентября 1997, среда.

Вчера, уже поздно вечером, приезжал Виктор. Ободрил меня, пообещал, что месяца через полтора-два даст мне другую работу, легче и дороже. А если у меня будет приличный английский, то устроит в американскую семью присматривать за детьми. Боже мой, неужели это возможно? Буду, буду грызть этот английский и не позволю себе никаких поблажек, ссылок на усталость и обстоятельства. Ах, как бы еще найти возможность с кем-то разговаривать или хотя бы слушать английскую речь! Вот уж не думала, что в Америке у меня могут быть такие проблемы! Евреи между собой говорят на идише, языке, очень похожем на немецкий. По-английски обращаются только ко мне, но это служебные слова: «вымой», «убери» и т.д. Я же, когда ехала сюда, представляла себе, что пусть не отлично, но в общем, я английский язык знаю. Оказалось, что ничего-то я не знаю: и словарный запас у меня мизерный, и грамматика хромая, и произношение деревянное. А тут еще американизмы: и знаешь слово, да не поймешь – так они его произносят.

Виктор пообещал сделать визу на шесть месяцев и сдать билет на самолет, чтобы получить какие-то денежки за обратный путь. Алла говорила, что Виктор – бандит и обманщик, а мне сегодня он показался таким заботливым, сердечным, интересовался моим здоровьем. Мне кажется, он хороший человек.

19 сентября 1997, пятница.

Вечер в пятницу – самое сладкое время. Каждый день я работаю с восьми до восьми, а по пятницам – с семи до семи. Вечером остается на целый час больше свободного времени, но главное – предвкушение выходного, возможность выспаться, полениться. Выходной!!! Ждешь его, как манны небесной!

Какой переполох был вчера в нашем доме! Старшему мальчику Дану исполнилось 13 лет. По этому случаю состоялся большой праздник. Готовились к нему задолго. Прежде всего, я давненько стала замечать, что с Даном больше, чем с другими детьми занимаются по религиозным книгам, чаще всего отец. Потом стали машинами завозить продукты, пригласили нескольких поваров, вынули всю имеющуюся в доме посуду. Дня за два до праздника стали накрывать столы в подвале и наверху, в общей сложности человек на сто. Миссис Гольдберг не была уверена в том, что я все сделаю наилучшим образом, и специально вызвала из Нью-Джерси свою прежнюю служанку Анну. Анна взяла отпуск и приехала с мужем. Анна – полька, веселая, полная молодая женщина, очень общительная и доброжелательная. Любо-дорого было смотреть на нее, как ловко и быстро она все делает. Она и меня многому научила.

Гости пришли к шести часам. Мужчины прошли в подвал и уселись там за столы. Я видела, как они читали вслух книги, молились, часто-часто кланяясь. Потом кушали. Было много деликатесных угощений. Женщины, нарядные, в платках и шляпках, остались наверху, за столы не садились, а так, присаживались ненадолго, разговаривая и перекусывая на ходу. По тому, как они обращались к моей хозяйке, я видела, что она пользуется большим авторитетом. Я и еще две приглашенные служанки до полуночи мыли посуду, которой было видимо-невидимо.

Сегодня весь день Дан гордо ходит по дому в новом сюртуке и шляпе.

20 сентября 1997, суббота.

Женя узнала, что какой-то монройский поляк ездит на микроавтобусе в Нью-Йорк, и мы решили этим воспользоваться, чтобы поехать в Манхеттен. Встали ни свет ни заря, пешком отправились в Монрой, не узнав толком ни о времени, ни о месте. Думали, что там сориентируемся. Не нашли ничего, заблудились, время ушло. Но день оказался не потерянным – нам повезло: мы случайно вышли на так называемый «Гарбидж». Это нечто вроде местного клуба нелегальных служанок. Название символичное: «Гарбидж», в переводе на русский означает «Мусор» – так между собой служанки называют комиссионный магазин, американский вариант нашего секонд-хенда, где за символические цены покупают одежду, обувь, разные хозяйственные вещи. Очень редкие женщины выезжают на выходные в Нью-Йорк. Большинство каждую субботу спозаранку собираются возле этого магазина, выстраиваются в очередь и, часа два, ожидая открытия, обмениваются новостями, опытом, сплетничают. Все говорят об одном и том же: о том, как все болит от этой рабской работы, как их обманывают хозяйки, какими вредными и придирчивыми бывают клиенты, о детях, которые остались в России. Еврейские обычаи им кажутся дикими, а сами евреи – жестокими и жадными. Редко у кого найдется доброе слово о своих хозяевах. Слушая их, я поняла, что одни так же, как я, работают на хозяек, которые являются посредниками между хаускиперами и клиентами и присваивают себе около четверти денег, а другие, кто смелее и освоился здесь, пускаются в свободное плавание – сами ищут работу, квартиру и не делятся ни с кем своими заработками. Все мечтают работать у американцев, они платят десять долларов за час и не требуют такой скорости. Но американцы чаще всего убирают свои дома сами или предпочитают своих, американских легальных служанок. Евреи платят хозяйкам по шесть долларов, а они нам – по четыре с половиной. Оказалось, что мою хозяйку миссис Гольдберг здесь хорошо знают, и не с лучшей стороны. Служанки у нее меняются часто – она недоплачивает за работу и безжалостна.

К некоторым женщинам сюда смогли приехать мужья и дети. Мужчины работают на стройках, бензоколонках, фабриках, дети учатся в школах – всё, как полагается. Хотя визы у всех давно просрочены, никто об этом особенно не беспокоится. С одной такой женщиной, Валей из Черновцов, мы разговорились. Здесь я встречаю столько людей именно из этого небольшого украинского города, что уже задаюсь вопросом: «А остался ли там хоть кто-нибудь?» Валя живет здесь с мужем, работает у евреев самостоятельно за шесть долларов в час. Ее муж ремонтирует автомобили, учит начинающих водителей, работает дилером в торговом центре. Они собирались ехать за покупками в соседний городок Мидлтаун, и Валя предложила нам с Женей отправиться с ними, уточнив, что это будет нам стоить по десять долларов. Мне было интересно, а Жене нужно было отправить домой деньги.

Магазин открылся, разговоры разом закончились. Все, толкаясь, ринулись к полкам с вещами, чтобы успеть захватить лучшее. Покупают не столько для себя, сколько для того, чтобы отправить в посылках домой. Себе я тоже купила подходящие одежду и обувь для работы и теперь не буду ходить в уродливом хозяйкином халате.

Валин муж Валентин оказался добродушным великаном. Руки у него – ручищи, каждая – величиной с боксерскую перчатку. Очень смешной. Хотя в Америке он уже полгода, помнит об этом каждую минуту и ведет себя, как этакий заправский американский супермен – ходит вразвалочку, вальяжно, с лица у него не сходит снисходительная мудрая улыбка. Валя, которую эта вальяжность мужа сильно раздражает, возмущенно рассказывала о том, что, отправляясь в Америку, он решил, что уже стал преуспевающим человеком, жил в Москве в дорогущем люксе, раздавал чаевые направо и налево – в общем, промотал все деньги, которые она ему прислала. Тема эта у них, видно, давно в ходу, Валя пилит его, а он только добродушно посмеивается.

Мидлтаун оказался точно таким же городком, как и Монрой, разве что чуть больше. В отличие от Монроя там много негров. Мне сказали, что в Америке слово «негр» некорректно, надо говорить «черный» или «афроамериканец». Так вот, Валя говорит, что черных нет в Монрое, потому что им не позволяют там селиться. Мне в это что-то не верится.

Здесь я впервые побывала в американских магазинах, увидела много всяких красивых и добротных вещей, но все гораздо дороже, чем в России. Хорошо, что Валентин здесь все знает: он провез нас по недорогим магазинам. Один из них так и называется «Один доллар», в нем действительно каждая вещь стоит не дороже доллара. А дороже я сейчас ничего не смогу купить – первая зарплата будет только через три дня, и все надо отдать Виктору.

Еще я узнала о том, как удобно пересылать деньги электронной почтой. Женя отослала, и уже через двадцать минут они оказались в Новосибирске. Просто фантастика!

Домой приехали поздно, день кажется таким длинным, светлым, наполненным! Как подумаю, что завтра снова уборки – все внутри сжимается. Лучше не думать!

21 сентября 1997, воскресенье.

Моя хозяйка стала очень любезной! Нахваливает, нахваливает, а сама постепенно сложила на меня свои бархатные лапки. В конце рабочего дня ласковым голосом дает мне такие поручения, которые никак в рабочее время не успеваю выполнить, часто приходится задерживаться на полчаса, а то и на час. Просит сделать то одно, то другое в выходной день, а теперь оказалось, что она собирается платить мне не 300 долларов в неделю, как условились, а 250. Здесь никто так мало не зарабатывает! Я попыталась поговорить с ней об этом, но она хитрит, изворачивается, как уж. Буду звонить Виктору, он умеет с ними разговаривать. И пусть переводит меня отсюда в другое место, пока не прошло два месяца. Ведь иначе снова придется ему платить. Так я никогда от этой кабалы не освобожусь!

Конечно, миссис Гольдберг – маленькая хищная капиталистическая акула, но и я хороша. Если бы я сразу заявила, что работать сверх положенного времени не буду, то не было бы и проблемы. Моя робость и безотказность, ощущение бесправности, желание быть для всех хорошей – вот в чем причина, это мое самое слабое место. Как изжить это в себе? Женя никогда не попала бы в такую ситуацию и не позволила бы собою помыкать.

Лекарства от давления совершенно перестали работать. Принимаю их регулярно, но к вечеру давление поднимается до 200−240. Сегодня я познакомилась с одной русской женщиной, миссис Грюнфельд. Она американка, работает в аптеке, посоветовала мне принимать пищевые добавки. Говорит, они очень эффективные. Обещала принести на днях. Мои лекарства уже заканчиваются.

22 сентября 1997, понедельник.

С утра три часа работала у Таубергов. У них я бываю редко, раз в неделю. Миссис Тауберг – приветливая деятельная дама средних лет, пытается свести концы с концами. У нее довольно большой, светлый и чистый дом, содержать который на ее скромные средства, видимо, нелегко. Поэтому здесь на пансионе всегда живут несколько мальчиков-подростков с проблемной психикой. Иногда они так ужасно кричат, что у меня кровь в жилах стынет. Я их побаиваюсь, но миссис Тауберг очень терпелива, и они ее слушаются беспрекословно, по крайней мере, при мне. По субботам одна из комнат в ее подвале становится домашней синагогой, сюда приходят мужчины для молитв. Взрослый сын миссис Тауберг, очень надменный молодой человек, не стесняется при мне ходить по дому в ночной сорочке и кальсонах. Я очень уважаю миссис Тауберг и, работая у нее, не испытываю большого напряжения.

Подвал в американском доме – не темное захламленное место, а такое же чистое и благоустроенное помещение, как и все другие. Это первый этаж дома, иногда он немного углублен в землю. Обычно в подвале устраивают детские игровые залы, комнаты для гостей и пр. Американцы называют его «бейсмент», но я не хочу злоупотреблять иностранными словами.

После я отправилась к Жолвикам. Жолвики – особая песня. Работать у них – сущее наказание. Это Плюшкины в еврейском варианте. Их скупость не имеет границ, просто семейное помешательство. Из дома абсолютно ничего не выбрасывается: обрывки бумаги, старые тряпки, прохудившаяся посуда, поломанная мебель – подержат в руках, тяжко вздохнут и скажут:

– Положи где-нибудь в гараже...

Эта рухлядь заполнила все шкафы, все свободное пространство под кроватями, на антресолях, в проходах, забила подвал, сейчас к критической точке подходит гараж. Так как в этой семейке ни у кого нет привычки класть что-либо на место, то в поисках нужной вещи буквально весь дом каждый день переворачивается сверху донизу. Моя работа в основном заключается в том, чтобы растолкать все по углам, на короткое время придать дому божеский вид и по возможности устранить отвратительный затхлый запах, который источает весь этот хлам.

Сегодня я опять перекладывала с места на место какие-то дырявые кастрюли, поломанные старые проигрыватели и битую посуду. Знаю, что приду сюда завтра и снова увижу тот же беспорядок.

Миссис Жолвик - высокая дородная дама лет 50 с титаническим самоуважением. С утра до вечера она ходит по дому с царственным видом, неприбранная, в ночной сорочке и наброшенном на плечи халате. Ей очень нравится изображать барыню и помыкать служанкой. Она дергает меня, прерывает одну работу, дает другую, третью. Ежеминутно по всему дому разносится:

– Ольга! Ольга! Ольга!

Уже не до улыбок, стисну зубы, надуюсь и терплю, терплю из последних сил.

К четырем часам отправилась к Кельнерам. Деревенька наша – небольшая, и переходы между домами, к сожалению, короткие. А жаль, это единственное время, когда можно передохнуть.

У Кельнеров большой светлый дом, самый богатый из тех, где я убираю. Все в нем устроено со вкусом и роскошью. До восьми вечера убрала три спальни и два туалета, вымыла кухню, коридор, столовую и холл. Там у меня разболелась голова от телефонных разговоров миссис Кельнер, ее дочери и истошного крика их младшенького, прехорошенького мальчишки лет пяти. Он больше часа дрыгал на полу ногами и, не останавливаясь ни на минуту, кричал дурным голосом, требовал мороженого. Он у них любимец, до сих пор ходит с соской и всего добивается криком. Но видно, в этот раз миссис Кельнер решила его проучить. И она, и ее дочка не обращали на него никакого внимания, готовили обед и обе одновременно разговаривали по телефону со своими подружками, пытаясь его перекричать. Это был конец света!

Еврейские женщины большую часть времени проводят дома, выходят куда-либо редко, поэтому телефон в их жизни занимает особое место. С утра до ночи, сколько я могу их видеть, они не расстаются с телефонной трубкой. Прижимая ее к уху плечом, они занимаются всеми домашними делами и говорят, говорят, говорят беспрерывно. Если бы я могла понимать еврейский язык, я бы, наверное, гораздо лучше узнала об их жизни и круге интересов.

Старшая дочка у Кельнеров – сероглазая серьезная и милая девушка, очень ласково относится к младшим детям и много помогает матери. Она окончила среднюю школу и сейчас там же работает с совсем маленькими детьми. И голос у нее приятный. Голос многое говорит о человеке.

Вечером дома мне снова дали такое задание, которое я смогла закончить только к девяти часам. Миссис Гольдберг заплатила мне за три недели. И все-таки заплатила по 250 долларов вместо 300. Я не стала с ней спорить, а сказала, что позвоню Виктору. Отношения сразу стали натянутыми. Ничего, прежняя сердечность мне дорого стоила.

Поздно вечером позвонила миссис Грюнфельд и пригласила взять лекарство от давления. Оно оказалось таким дорогим – 40 долларов! Ладно, лишь бы помогло. Миссис Грюнфельд приехала сюда из России со своими родителями двадцать семь лет назад. Вышла тут замуж, прижилась. Язык, однако, не забыла, по-русски говорит довольно хорошо. Советует больше есть и спать.

Алла брала у меня деньги в долг на два дня. Прошла уже неделя, она не показывается.

Виктор не отвечает на мои звонки и не приезжает.

Дорогой мой паспорт, серпастый и молоткастый! Увижу ли я тебя когда-либо?

24 сентября 1997, среда.

День получился хорошим. До обеда работала у Гурвичей, там всегда приятно. Миссис Гурвич очень дружелюбная, дети улыбчивые, открытые, здороваются. Дом светлый, просторный, нет изобилия вещей. Мною там не управляют, сама себе определяю, что нужно сделать. Убрала у них почти весь дом. И работалось легко.

Вторая половина дня у Жолвиков. Не знаю, что случились с миссис Жолвик, но сегодня она была необыкновенно любезной. Не дергала меня, улыбалась, благодарила. И работа была неутомительной – кроме обычной уборки, мыла посуду, а потом почти два часа с наслаждением шила.

Сегодня Жолвики угостили меня незнакомым овощем. Формой он напоминает банан, но внутри и снаружи оранжевый. Кожура, как у картофеля. Его пекут в духовке, и по вкусу он похож на печеную тыкву. А называется сладким картофелем. Очень вкусный.

О еде стоит написать подробнее, потому что это становится ощутимой проблемой. Двенадцать часов напряженной физической работы требуют соответственного питания, иначе нет сил. Когда меня принимали, условились, что питаться я буду у хозяйки. Широко распахнув дверь холодильника, миссис Гольдберг провозгласила:

– Бери все, что хочешь и когда хочешь!

Очень скоро мне дали понять, что не все и не всегда.

Утром легкий завтрак: хлопья с молоком, чай, печенье, фрукты, сок. Больше и не хочется, и не принято. Днем здесь не обедают, как у нас, а тоже легко перекусывают. А мне часам к одиннадцати уже очень хочется есть. Некоторые хозяева сами догадываются об этом и предлагают ланч, у других не попросишь – весь день будешь голодной. Вначале я никак не могла через это переступить, просить еду, но когда стало темнеть в глазах, стала-таки просить. Я уже знаю, где мне предложат полноценный обед, а где – пару ломтиков огурчика и ложку творога. Вечером должен быть основательный обед у хозяйки, но мне стало казаться, что для меня собирают с тарелок, и кушать там мне расхотелось. Хорошо, если клиенты покормят после работы, а если нет, перебиваюсь бутербродами и фруктами.

Я решила, что буду сама покупать себе еду, но оказалось, что это практически невозможно. Евреи покупают продукты по-особенному обработанные, кошерные, в своем специальном магазине. Туда надо ехать на машине, и в субботу он, конечно, не работает. А обычные продукты даже заносить в дом нельзя. Когда я однажды в доме миссис Ритс стала есть свой бутерброд, ее чуть удар не хватил. Хорошо, что все обошлось, и меня не выгнали. И все-таки дома я потихоньку ем нормальную еду, закрывшись в своей комнате. Я понимаю, что во многом это моя собственная проблема. Другие, не испытывая никаких неловкостей, просят поесть, а если не хватает, просят еще. Если уж я взялась за это дело – быть служанкой, то надо ею и быть, и не стесняться. Да… Может, со временем и научусь.

Когда я приезжаю на Украину, откуда я родом, соседи, встречая меня, обычно говорят:

− Какая ты худая и черная стала, Оля! Вот наша Тамила такая полная и красивая женщина!

Там, на моей милой родине, красота женщин действительно определяется прежде всего их ростом и дородностью. Я над этим посмеивалась, а теперь вижу, что в этом есть практический смысл – мне с моим маленьким ростом и худосочной комплекцией приходится здесь гораздо тяжелее, чем рослым полным женщинам: они сильнее и выносливей.

Поздно вечером сижу на заднем дворике, за которым сразу начинается лес. Покуриваю, смотрю на звезды, слушаю, как на все голоса стрекочут цикады. И нет ни евреев с их экзотикой, ни моих каторжных проблем. А только покой и беспредельность. И лететь бы, лететь. Как можно дальше отсюда.

25 сентября 1997, четверг.

Ручки, мои ручки! Ножки, мои ножки! Как же вы, бедные, болите! Достается вам и сколько еще достанется!

С утра работала дома. Миссис Гольдберг настороже, ждет развязки комбинации с моей зарплатой, знает, что должен приехать Виктор. Сегодня вручила мне кулек с леденцами: знак проявления заботы.

Потом повезли на такси куда-то далеко, к миссис Бикел. Дом богатый, но очень некрасивый. Везде – на стульях, столах, диванах, коврах – пластиковые чехлы. Но наше дело маленькое, убираем-с. Поработала часа четыре и попросила есть, миссис Бикел не поскупилась: дала мне целый стакан молока и два тонких ломтика хлеба с джемом. Пришлось терпеть до вечера.

У меня иногда такое нехорошее мутное чувство поднимается. Но я убеждаю себя, что это не антисемитизм. Нет, мне об этом даже думать противно, это – естественная классовая неприязнь.

У Варшаверов отошла немного, работа была не тяжелая – рассаживала цветы в их чудесном садике. Не знаю, вырастут ли, почва очень каменистая. Потом долго мыла посуду. Миссис Варшавер такая прелестная, красивая; фигура, грация – изумительные. И голос нежный. Но видно, что характер есть. Она единственная моя клиентка, которая где-то работает. Дочки – эмансипированные, уверенные в себе. Много занимаются с малышом двух с половиной лет, он больной: наверное, болезнь Дауна. Они учат его читать, постоянно с ним играют, делают гимнастику в спортивном зале. А то еще через каждые пятнадцать минут ему на голову надевают полиэтиленовый мешок. Видно, надо, чтобы он дышал углекислым газом.

У Варшаверов весь вечер звучала классическая музыка, больше я нигде ее не слышу. У Гурвичей всегда включено радио, а в комнате их сына я видела электронное фортепиано. Кельнеры любят читать, у них везде книги. В семье миссис Гольдберг иногда слушают попсовые еврейские песни, весьма незатейливые. Телевизоров здесь ни у кого нет. И животных, кстати, тоже.

Виктор так и не приехал.

Господи, не оставляй меня!

26 сентября 1997, пятница.

Накопилась какая-то усталость, и сдали нервы – сегодня плакала горькими слезами в кусточках по дороге от Кельнеров к Жолвикам. А у Жолвиков выместила все на дочках. В два часа дня ходят по дому в ночных сорочках, как сонные мухи, спотыкаются о горы всякого тряпья, ждут, когда Ольга придет и разгребет все, указывают мне пальцем. И никакая я им не Ольга, а миссис Ладик, и... в общем, сказала все. Девчонки надулись и побежали жаловаться. Я приготовилась к тому, что меня сейчас выгонят в три шеи. Однако миссис Жолвик обращалась ко мне подчеркнуто любезно и уже не так, как прежде: «Ольга, сделай то-то и то-то», а «Ольга, не могла ли бы ты...», как это принято у порядочных американцев.

Аллы нет, а вместе с ней нет и моих 30 долларов. Женя говорит, что Алла, ни с кем не простившись, уехала, прихватив чужую кожаную куртку.

Наверху уже начался шаббат, хозяева с детьми распевают, кто во что горазд. Вот бы взглянуть, что у них там и как, да знаю, что нельзя. Миссис Жолвик сегодня сказала, что через неделю евреи будут отмечать свой Новый Год.

Завтра из нашей деревни поедет микроавтобус в Бруклин. Можно присоединиться и провести там несколько часов. Мне кажется, что я уже немного приноровилась к работе и у меня хватит сил на путешествие. Ехать одна я еще не решаюсь – далеко, часа три езды в одну сторону. Дороги не знаю и боюсь, что, спросив, не пойму объяснений. Я еду в Нью-Йорк!

28 сентября 1997, воскресенье.

Поездка оказалась совсем не такой романтичной, как я ожидала. Водитель, пожилой чех Джой, сразу заявил, что мы едем в польский район Бруклина. Женя уговорила его завезти нас на пару часов на Брайтон-Бич. Проехали, не останавливаясь, мимо Манхеттена – где-то вдали проплыла серовато-голубая панорама нью-йоркских небоскребов, длинный красивый мост – как во сне, потом фабричного вида улицы Бруклина. Вот и Брайтон Бич, улица, о которой я столько наслышана. Я ожидала увидеть нечто удивительное, особенное, а оказалось, это неширокая, довольно неопрятного вида улица, над которой на опорах проложена линия метро. Идешь, словно в подземелье, время от времени над головой со страшным грохотом проносятся поезда. Двух- и трехэтажные дома густо засеяны маленькими дешевыми магазинчиками, кафе, ресторанами. Многие вывески – на русском языке. Например, «Ресторан «Одесса» или «Книжный магазин «Черное море». «Черного моря» здесь в избытке – повсюду звучит одесский говор. И все о чем-то вроде борща, мебели, о ценах или квадратных метрах. Много очень милых пожилых семейных пар. Люди преисполнены сознания собственной значимости. На многих дамах золотые украшения.

Сценка в магазине. В углу, возле двери, небольшая самодельная витринка с косметикой, которой торгует потрепанная жизнью, но молодящаяся особа. Я спрашиваю недорогую пудру. Она подает мне коробочку за пять долларов, но крохотную. Я говорю, что это для меня дороговато. Молниеносный ответ:

– Если это для вас дорого, то вам еще рано пудриться!

Отослала в Россию первый перевод – 400 долларов. Вот мой долг немного и уменьшился. Зашли в кафе. Вареники, вкусное пирожное – как дома. Но особенно меня умилили жареные пирожки с разными, такими родными начинками – капустой, творогом, вишнями. Купила русских газет, местных и московских. Потом, дома допоздна читала их от корки до корки. До моря не дошли – приехал Джой и повез нас в польский район. Там все абсолютно то же, с поправкой на польский манер. Деваться мне было некуда, отстать, потеряться – не дай Бог. Поэтому до одурения ходила, как приклеенная, за Женей и другими тетками по магазинам. Ресторанчиков, магазинов, больших и крохотных, сказать много – значит, ничего не сказать. Такое впечатление, что люди только тем и занимаются, что едят, продают и покупают. В гастрономах – все продукты, которые только можно пожелать, в том числе и русские колбасы, конфеты, наши салаты и деликатесы, и банки с кабачковой икрой для любителей. Много всякой одежды, но нужной мне на осень куртки я не увидела.

Домой вернулись уже в восемь вечера. От попутчиков надо отрываться, купить карту и ходить одной. В газетах – море ценной информации. Например, я узнала о том, что туристические агентства предлагают сравнительно недорогие экскурсии по Нью-Йорку, в Филадельфию, на Ниагарский водопад и т.д. Водитель Джой предложил поехать на Ниагарский водопад в начале октября – три дня евреи будут отмечать свой еврейский Новый год, никто не будет работать. Я, было, загорелась, даже фотоаппарат купила, но потом передумала. Хозяйка собирается дать мне в эти дни работу. Сейчас важно поскорее рассчитаться с Виктором и искать подходящее место, пока я тут не загнулась.

Вчера, после выходного дня, работать было особенно тяжело. Убирала в четырех домах – у Жолвиков, Кельнеров, Бикелов и Варшаверов. И все бегом-бегом. Страшно болят руки, шея, и плечи будто огнем горят. Утром кажется – поработаю год-два, а вечером мечтаю только о том, чтобы с долгами рассчитаться да на обратный билет заработать.

29 сентября 1997, понедельник.

Целый день работала только в своем доме. Устала потому, что пришлось мыть много стен. Стены и полы – самая тяжелая работа. И хозяйка все время дышит в спину – надзирает, чтобы, не дай Бог, не присела на минутку. Не понимает, что, передохнув, я буду работать быстрее.

Позавчера у хозяйкиной дочки родился первенец. Сегодня они приехали из родильного дома и будут жить какое-то время здесь. Поселили их почему-то в подвале, рядом со мной, в комнате, где пахнет газом. Я их еще не видела – с работы пришла поздновато.

Сегодня меня удивила Женя. Я видела, что в Нью-Йорке водитель Джой уделяет ей особенное внимание. Оказывается, вечером он пригласил ее к себе домой и предложил выйти за него замуж. Это при том, что они впервые встретились в тот день. Женя размышляет. Я восхищаюсь ее практичностью, гибкостью, умению при любых обстоятельствах не терять голову и не изнурять себя сомнениями.

30 сентября 1997, вторник.

Сегодня увидела ребеночка – девочка трех дней от роду. Крохотная, словно кукла. Спит и спит. За сутки я голоса ее не слышала. Лежит себе в плетеной из лозы корзиночке. Никаких пеленок – комбинезончик, памперсы. Обращаются с ней как-то не по-нашему смело. Корзиночка стоит на полу в середине комнаты, дети кругом бегают, как только об нее не спотыкаются! Видно, что народ привычен к малым детям.

Неплохой был денек. Хотя весь день работала дома, многое успела сделать. Удалось отключиться на свои мысли. А мысли эти о детях, о доме, о будущей жизни.

Хозяйка проявляет подозрительную щедрость: сегодня дала мне всякие вкусные пирожные, котлетки. Не оттого ли, что вечером должна заплатить за неделю?

Руки сегодня не болят, но давление по-прежнему за 200, несмотря на хваленые американские лекарства.

1 октября 1997, среда.

У моих любимых клиентов Ратнеров висит табличка с надписью:

«В нашем доме достаточно чисто, чтобы мы были здоровы, и достаточно грязно, чтобы мы были счастливы». Дом большой, пустой и очень светлый. На втором этаже ремонт, и, судя по всему, это надолго. Планы у них грандиозные: на стенах многометровые фрески, ванные комнаты все в золоте и серебре, как у турецких султанов. А сами Ратнеры – прелестная безалаберная семейка эпикурейцев. Живут они в Нью-Йорке, а сюда, в Монрой, приезжают на выходные. У дочки на днях родился ребеночек.

Утром пришла к ним в десять часов – тишина, все спят, дверь по местным обычаям открыта. Не стала их будить, взялась за мытье посуды. Первой часов в одиннадцать вышла дочка с дитем на руках, прилегла на диван, кормила его грудью и одновременно около часа говорила по телефону. Потом с интервалом в полчаса один за другим появились остальные, программа действий – та же. Миссис Ратнер– статная, дородная, в длинном вечернем платье с пышными рукавами, вплыла в столовую, грациозно потянулась и возлегла на тахте с книжкой. Никакой спешки, покой и нега. Как они отличаются от всех других местных евреев, таких деловитых и сосредоточенных! Я их обожаю! Интересно, смогла ли бы я так же неспешно пожить хоть недельку? Или эта пружина, давным-давно взведенная, уже никогда не расслабится?

Сегодня миссис Ратнер много хвалила меня и мою работу, расспрашивала, нет ли у меня проблем с миссис Гольдберг и с клиентами. Похоже на то, что она хотела бы пригласить меня жить и работать в ее доме. Это было бы для меня очень хорошо, но, памятуя о том, что миссис Ратнер – сестра миссис Кельнер, а та, в свою очередь, приятельница миссис Гольдберг, я отвечала, что всем довольна. Может быть, упустила свой шанс. Меня попросили поработать у них пару часов за дополнительную плату в субботу вечером. Они устраивают большую вечеринку по поводу рождения внука. Я согласилась. Может, подсмотрю, как у них это проходит, они ведь совсем не такие, как Гольдберги, да и деньги не помешают. Все, что я зарабатываю, тут же отдаю Виктору, чтобы поскорее выкупить свой паспорт, или отсылаю домой, чтобы рассчитаться с долгами. А иногда хочется себя чем-нибудь побаловать.

После обеда подалась к Жолвикам. Там пыль столбом: готовятся к Новому году. Отмечать его будут три дня, все нужно заготовить впрок, потому что три дня нельзя будет ничего делать, даже свет включить. К тому же шаббат с сегодняшнего дня наступает не в семь часов, а на час раньше. Миссис Жолвик мечется по кухне, одновременно готовит несколько блюд, а дебелые девицы, как сонные мухи, слоняются из комнаты в комнату и все время что-то жуют. Отчитала младшую Дину за разбросанные игрушки. Убирала так скоро, как только можно там убрать, потом по команде хваталась то за одно, то за другое. Гараж снова завалили мусором, они в нем когда-нибудь утонут. Но все равно настроение оставалось праздничным. Все вовремя успели, хотя мне пришлось задержаться на полчаса. Но меня там очень вкусно накормили и даже купили сигарет.

К Жолвикам приехали гости – взрослые дети и внуки. Мужчины в белых чулках, коротких черных панталонах. Сегодня я впервые поняла, что только в доме Жолвиков на меня обращают какое-то внимание мужчины. Не как на особу женского пола, а вообще замечают, как человека. В других домах я вроде мебели – со мной не здороваются, просто не видят. А мистер Жолвик иногда даже злит меня, вмешиваясь в мои дела. Например, он часто спрашивает, закончила ли я какое-то дело, или что-то в этом роде.

Я расспрашивала миссис Жолвик, как они будут отмечать праздник. Она говорит, что евреи на Новый год не веселятся, а раскаиваются в грехах, молятся и плачут.

Вечером объявилась Алла. Ее путаные объяснения и бесконечные злобные жалобы мне были совершенно не интересны. Отдала долг – и ладно.

2 октября 1997, четверг.

Не очень-то они и плачут. В нашем доме, правда, запевают нестройно время от времени, но подозреваю, что далеко не все такие ответственные. В доме Жолвиков, когда я пришла туда утром, был такой погром, что хоть святых выноси. Будто кавалерия прошлась и по дому, и по столам.

По дороге на работу увидела чудесную картину, остановилась и стояла, не дыша, не могла насмотреться. Семь часов утра. На обочине дороги стояли старец с длинной седой бородой и мальчик лет тринадцати. В руках они держали огромную раскрытую книгу. Старец что-то толковал мальчику, указывая перстом в текст. Одеты они были в праздничные, совершенно средневековые костюмы. Мне показалось, будто время откатилось вспять, и я заглянула куда-то в древность. Почему они читали свою книгу в столь ранний час на деревенской улице, я уже не узнаю никогда.

Женя не поладила с хозяйкой, и ее уволили. Виктор обещает устроить Женю на работу в Монси. Возможно, и меня тоже. Это было бы замечательно. Монси уже не деревня, а небольшой город в часе езды от Нью-Йорка. Работают там не семьдесят два, а шестьдесят часов в неделю. За работу платят семь долларов в час, а не четыре с половиной, как здесь. Правда, там нужно самой оплачивать квартиру и питание, но все равно в общем итоге за неделю получается на сто долларов больше.

Сегодня, ровно через месяц со дня моего приезда, я выкупила свой паспорт.

Время от времени я занимаюсь смешными бухгалтерскими расчетами – планирую, на что мне действительно надо заработать, и сколько времени для этого потребуется. Эти расчеты очень меняются в зависимости от степени моей измотанности. Когда мне кажется, что пришел мой конец, и я хочу только одного – умереть в России, мои притязания сужаются до предела – паспорт, долги, обратный билет и гостинцы детям и друзьям. Когда же я ощущаю прилив сил, и море мне по колено, мои списки начинают разбухать. Туда проникают такие роскошные вещи, как жилье для себя и для детей и путешествия. Сейчас, например, я в силе, и мой список потянет года на три американских трудов. Честно говоря, я стыжусь этих расчетов, но что есть то есть. Они действительно помогают мне держаться на плаву.

Уже несколько дней я не устаю так безумно, как прежде. Пригодилась привычка выстраивать мысли в виде диалогов. Теперь я часто ловлю себя на том, что веду эти диалоги на английском, стала увереннее говорить и больше понимать. Хотя языком занимаюсь мало – действительно устаю или нахожу удобные оправдания.

По утрам становится прохладно. Вчера взяла у Жени в долг 50 долларов: пойду в субботу на гарбидж покупать куртку

3 октября 1997, пятница.

Знала, что не на курорт еду, знала, что будет трудно. Но не знала, что будет ТАК ТЯЖЕЛО.

4 октября 1997, суббота.

На гарбидже потратила все деньги, которые взяла у Жени. Кроме необходимой одежды, купила плеер. Теперь, работая, буду слушать хорошую музыку.

Вечером с удовольствием потрудилась у Ратнеров три часа, в основном мыла посуду. Вечеринку я, правда, не посмотрела: она состоялась накануне. Миссис Ратнер такая сердечная, сказала мне много добрых слов, дала номер своего телефона. Возможно, она поможет мне выбраться отсюда в Нью-Йорк. Кроме этого, я еще неплохо заработала, мне заплатили 22 доллара. Если бы все хозяйки знали, как окрыляет похвала, они бы хвалили нас гораздо чаще. А я? Как редко я хвалила своих детей!

Роль женщины-матери в еврейской семье мне более или менее понятна, я за ними наблюдаю каждый день с утра до вечера. С отцами сложнее. Они, как правило, допоздна работают, я их вижу изредка, случайно. Разве только мистер Жолвик иногда днем бывает дома, да мистер Гольдберг поздно вечером приезжает с работы. Мужчины всегда окружены большим почтением и любовью, все стараются им угодить. Меня давно интересует, чем же занимаются еврейские мужчины, как им удается содержать такие большие семьи. Спрашивать об этом у хозяек я не решалась – сочтут за нескромность. Помог главный источник информации – гарбидж. Там мне хором доложили, что почти все монройские мужчины занимаются обработкой и продажей бриллиантов. Ага.

5 октября 1997, воскресенье.

Погода чудесная. Утром было тепло и туманно, дождик чуть-чуть накрапывал, днем – безоблачно и даже жарко, словно летом. Ходила в майке. Непривычно. У нас в России уже прохладно в это время.

День после выходного был не из легких, но результативный. Попробую перечислить все, что успела сегодня сделать.

8 – 11-30 Жолвики.

Навела порядок и подмела полы в столовой и в холле. Вымыла полы на кухне. Ровно три часа мыла послепраздничную посуду. Сколько люди едят! Даже противно.

11-45 – 15 Кельнеры.

Вымыла пол и вытерла пыль на кухне, в столовой и в холле. Вымыла три ванные комнаты с туалетами.

15-15 – 18-15 Гольдберги.

Вымыла пол в кухне. Пропылесосила и вытерла пыль в двух спальнях. Вымыла три ванные комнаты с туалетами. Перемыла все мусорные ящики.

18-30 – 20 час. Варшаверы.

Вымыла холодильник, посуду и одно окно.

В общем, досталось.

У Варшаверов случилось происшествие. Дети у них очень заносчивые, особенно младшая, десятилетняя девочка Эстер – то пальцем меня подзывает, то указания дает. Однажды я уже предупредила ее, чтобы, обращаясь ко мне, она употребляла слова «пожалуйста» и «миссис». Видно, для нее этого оказалось недостаточно. Сегодня, когда я мыла посуду, она стала небрежно подбрасывать в раковину ложки. Я молчала до тех пор, пока одна из ложек, брошенная издалека, не разбила стакан. Пришлось поставить ее на место. Не знаю, от стыда или от обиды, но она покраснела и отошла. Потом вертелась рядом. У Варшаверов я работаю по вечерам, и если не успеваю выполнить все дела, то частенько задерживаюсь минут на 15, а то и на полчаса. Это тяжело после двенадцатичасового рабочего дня, и мне за это не платят. Они же решили, что так и должно быть, и теперь обижаются, что я ухожу вовремя.

Заходила к Жене. Она в восторге от поездки на Ниагарский водопад. Привезла массу проспектов, фотографий. А я позавидовала ее легкому характеру – с работы выгнали, долгов сто миллионов и дочь в заложницах, но, когда нужно, она умеет от всего отойти и отдохнуть. Мне надо научиться так жить. Женя и Джой хотят открыть свой бизнес, такой как у Виктора, по вербовке на работу женщин из стран Восточной Европы.

Сегодня мыла у Жолвиков посуду и слушала свою музыку. Отлично. Ну, все, пора спать. Пока.

6 октября 1997, понедельник.

Денек выдался не из легких. Пот лился в три ручья. А все потому, что с утра три часа мыла пол у Кларов. Я люблю у них работать, но полы – тяжелое дело, после них сил уже ни на что не остается, стараюсь только дотянуть до конца дня.

Вечером у Варшаверов испытала потрясение, которого я не забуду никогда. Прелестная миссис Варшавер всегда была ко мне приветлива и обычно по окончании работы подавала мне красиво упакованное блюдо с ужином. Сначала я отказывалась, мне казалось, что принимать пищу унизительно, но она так мило и убедительно уговаривала меня, что я сдалась. Сейчас она обижается, что я не работаю сверх нормы, и ужином не одаривает. Но сегодня я случайно увидела, как она аккуратно собрала с тарелок остатки пищи, добавила туда котлетку, красиво упаковала и... Эта тарелка, скорее всего, была бы подана мне, если бы милая хозяйка не была на меня в обиде. Я разлюбила этот дом навсегда. Шла домой, глотала слезы и, каюсь, ругала на чем свет стоит не только миссис Варшавер, но всех евреев, которые носятся со своей избранностью, как дурень с писаной торбой, а всех остальных людьми не считают.

С горя зашла к Жене. У нее тоже ничего хорошего. Хозяйка ее прогнала. Виктор обещал дать работу в Монси, но не едет, на звонки не отвечает. Кроме этого, в Монси требуют, чтобы она оплатила квартиру за два месяца вперед.

Женя показала мне объявление в газете о том, что какая-то фирма набирает обслуживающий персонал на круизные судна. И заработки, и условия очень хорошие. Я сначала загорелась, а сейчас думаю, что уж слишком там все хорошее. Надо спросить об этом у бывалых людей – не нарваться бы на мошенников!

Вечером я, наконец, нашла на этом незнакомом небе единственное созвездие, которое я знаю – Большую Медведицу. Нашла, зацепилась, и все отлегло.

7 октября 1997, вторник.

Сегодня легкий день, потому что с утра убирала у Гурвичей. Я уже знаю, что как бы много я у них ни работала – сегодня, например, убрала весь дом и вымыла окна, – не устаю.

После обеда у Жолвиков снова разбирала завалы, стыдила девочек, прибегая к последнему аргументу, – кто их замуж возьмет? А между тем, именно благодаря Жолвикам в голове у меня созрела одна неожиданная идея. Моя фамилия Ладик. Это так похоже на Жолвик и на другие еврейские фамилии. Это случайное сходство или, может быть, я и сама еврейка? Отец мой происходил из старого крестьянского рода на Брянщине. Евреи в тех местах, конечно, жили, хотя крестьянским трудом они не занимались, обычно торговали или занимались ремеслами. В общем, есть о чем подумать.

Через неделю у евреев будет большой праздник кущей. По этому случаю многие пристраивают к своим домам временные комнаты, примыкающие к кухне. Гольдберги уже почти достроили большую комнату, метров 25-30. Провели электрическое освещение. Крышу покрыли чем-то вроде тростника. Стены из деревянных панелей обили внутри желтым атласом, украсили мишурой. Очень красиво. Похоже, все необходимое у них где-то сохраняется и используется каждый год. Я расспрашивала сегодня Хану, дочь миссис Гольдберг, об этом празднике. Она говорит, что они будут жить в этой комнате семь праздничных дней, молиться, кушать вкусную еду и т.д. – так, как когда-то жили их предки.

Хана рассказывала о том, что после еврейской средней школы девушки сразу выходят замуж или работают в той же школе учительницами, или, не работая, живут до замужества дома, помогают маме по хозяйству и в воспитании младших детей. Хана говорит, что хотела бы быть врачом, но, судя по тому, как уныло она покачала головой на мой вопрос, в каком университете она будет учиться, учеба ей не светит. А жаль: девочка она, видно, любознательная. Они с Товой погодки, но такие разные и внешне, и характером. Това похожа на отца – приземистая, темноволосая, характером же в мать – практичная и основательная. А Хана хоть и походит на мать, но в голове у нее какие-то флюиды, фантазии, мечты...

Способные еврейские парни поступают учиться в колледжи, но чаще в специальные религиозные учебные заведения.

Женя помирилась со своей хозяйкой.

9 октября 1997, четверг.

Никогда не знаешь, кого встретишь за очередным поворотом. Сегодня хозяйка послала меня в новый дом, и я познакомилась с Беллой. Белла приехала с родителями из Грузии лет десять назад. Очень скоро вышла замуж за молодого парня, ортодоксального еврея. Родители у нее – люди светские, и я думаю, что ни сами они, ни, тем более, Белла, не понимали, что она вступает совсем в другую жизнь. Сейчас Белле двадцать восемь лет, у нее уже шестеро малых детей и седьмой вот-вот родится. Но, глядя на нее, видишь, что она осталась такой же маленькой, как воробышек, легкомысленной девушкой, хоть и с большим животом, из которого один за другим каждый год выскакивают детки. Ее муж работает в магазине рабочим, живут они очень-очень бедно. К тому же, судя по всему, люди они ленивые и беспечные. Дом очень грязный, все порвано, поломано, пахнет нехорошо. Дети едят хлеб с кетчупом за милую душу. Однако Белла не выглядит подавленной, несчастной. Все два часа, пока я там убирала, она, лежа на диване в дырявом халате, весело болтала с русской подружкой по телефону. Я старалась убирать там очень быстро, так как знаю, что денег у нее нет, и хотелось сделать как можно больше. Однако дети бегают по дому вверх и вниз, вперед и назад, кажется, что их не шесть, а шестьдесят шесть. Наведу порядок в одной комнате, перейду в другую, пока там убираю, – дети в первой все с ног на голову поставят, моей работы не видно. Пришлось прибегнуть к драконовским мерам: убранные комнаты одну за другой закрывала, выдворив из них детей. В конце концов, бедняжки столпились в холле. Я продемонстрировала Белле свою работу, и дети тут же с криком ворвались в убранные комнаты. Через пару минут беспорядок был такой, будто меня тут никогда и не бывало.

Американцы – народ непонятный: то бьются за каждый доллар, то бывают безумно расточительными. Например, выбрасывают совершенно приличную дорогую мебель, бытовую технику, разные вещи только потому, что решили сменить обстановку. Люди бедные часто пользуются этой возможностью бесплатно получить все, что нужно для дома. В прошлую субботу недалеко от деревни возле американского дома я видела очень хорошую мебель и сказала об этом Белле. Но она только вяло махнула рукой. Мол, это же еще привезти надо!

Именно бедная Белла в разговоре со мной обронила очень любопытное утверждение: «Еврейской женщине непозволительно убирать или мыть полы». Я слышала что-то подобное на гарбидже, но думала, что это поэтическая интерпретация. А вот и нет. Думаю, что и славянские женщины не отказались бы от такой привилегии!

На дворе – золотая осень. Осень и у нас, в Сибири, красивая. Но здесь она долгая, теплая, очень яркая и пышная. Иногда поднимешь голову, посмотришь вокруг – и глаз не оторвать: так красиво!

12 октября 1997, суббота.

Вот и отлетел мой свободный денек. Как ни стараюсь его растягивать, никуда не торопиться, как говорит моя тетя, «сидеть камнем», все равно суббота проходит очень быстро. При одной мысли о том, что завтра опять нужно мыть, убирать, сразу делается тоскливо. Нужно придумать какие-то манки на дистанции, чтобы не тянуть лямку, а шажок за шажком идти от одной маленькой радости к другой. Вопрос только в том, как в моей работе выискать радости.

На гарбидже я впервые увидела, что даже среди нас, прислуги, есть свои господа. Те, кто работает на себя, ведут себя уверенно, к таким, как я, относятся снисходительно. Одна красивая модная дама работает у американцев, ездит на машине и зарабатывает по десять долларов за час – это предел мечтаний всего гарбиджа. Все стараются попасть в поле ее зрения, заговорить с ней. Она же ведет себя надменно, выражение лица у нее такое, будто она только что глотнула рюмку уксуса.

На гарбидже меня вразумили по поводу круизов. Как я и подозревала, это афера: возьмут денежки, документы и исчезнут вместе с ними. Гарбидж – очень полезный институт!

А потом я зашла в антикварный магазин и долго рассматривала там прелестные старые вещи, к которым у меня большая слабость. Моя бы воля, дом мой, наверное, превратился бы в лавку древностей. А я еще Жолвиков ругаю!

Женя убедила меня в том, что деньги можно посылать домой в почтовом конверте. Нужно только завернуть их в фольгу или в черную бумагу. Так и сделали. Я послала 300 долларов, а теперь мучаюсь сомнениями. Вдруг их вынут!

В Жениной квартире – новенькая, очень симпатичная девушка Лена из Волгодонска, художница. Видно, девушка она культурная, привезла много хороших книг. Я взяла у неё Историю русского искусства и с жадностью читаю сейчас!

Сердце сегодня болит.

14 октября 1997, вторник.

Два дня подряд приезжали Виктор и его компаньон Павел, чтобы выяснить отношения с миссис Гольдберг. В понедельник она спала (или велела сказать, что спит), а сегодня схватка гигантов все-таки состоялась. Я, правда, в ней принимала весьма пассивное участие – стояла со скорбным выражением лица и поддакивала. Виктор же и Павел боролись за недоплаченные мне деньги, как львы. Миссис Гольдберг долго отбивалась, приводя смехотворные доводы, но когда мои покровители заявили, что сегодня же заберут меня отсюда и никого привозить ей не будут, сдалась. Правда, все же выторговала себе отсрочку, эти сто долларов она обещает отдать мне при расчете. Павел усомнился, на что моя хозяйка, гордо подняв голову, ответила:

– Это слово леди!

Я сразу поняла, что ни за что не отдаст. Вопреки моим опасениям, после этой сцены миссис Гольдберг не злилась и не упрекала меня. Хоть глаза ее и метали молнии, все приличия были соблюдены... (мне даже предложили ужин). Потом вся родня долго и горячо обсуждала эту тему.

15 октября 1997, среда.

Сегодня вечером начался большой еврейский праздник кущей. Он продлится больше недели. Суета страшная. Кипят котлы кипучие – на неделю надо наготовить еды на всю семью и многочисленных гостей. Полдня я скребла в нашем доме кухню по всем закоулкам.

Пристроенную комнату украсили бегущими огнями, новогодними игрушками, картинками с видами Иерусалима, фонариками. Стол там накрыт как для юбилейного банкета: с серебряными приборами, большими серебряными подсвечниками, хрусталем. Дети все в бархатных платьях, расшитых золотыми нитками. У Дана на голове чалма из золотистой парчи. Мужчины ходят в высоких меховых шапках, белых чулках и туфлях с блестящими пряжками.

У Жолвиков – сумасшедший дом. Приехали гости, так меня задергали, что я даже стала огрызаться. И все-таки надо признаться, что в этом доме, который меня так часто злит, я чувствую себя свободнее, чем где-либо. И кормят по-божески.

У американских евреев своеобразные представления о гигиене. О Жолвиках я молчу. Но вот, например, в семье миссис Гольдберг дом чистят до безумия, ни пылинки, ни соринки. Переодеваются с ног до головы каждый день. Но никогда не моют руки, овощи, фрукты. Посуду скоблят со страшными порошками и не волнуются, что это – чистая отрава. Никого не беспокоит, что одной и той же тряпкой моют и в туалете, и на кухне. А вчера меня послали мыть мусорные ящики прямо в ванне, где купаются их дети.

Опять приходила Алла. Несет какую-то околесицу, ее постоянно одолевают разные подозрения. А то еще предлагает мне познакомиться с другом ее американского любовника. Нормальная ли она вообще?

16 октября 1997, четверг.

Целый день работала, не приседая, и не устала. Это, наверное, от того, что в праздники хорошо питаюсь, больше сил стало.

Посуды намыла за эти дни на всю оставшуюся жизнь. У евреев много посуды – все шкафы заставлены. Девочкам своим в приданое прикупают, да и в праздники не одна сотня тарелок и приборов используется.

Миссис Жолвик меня, видно, полюбила, но от господской любви, как и от гнева, лучше держаться подальше. Сегодня утром она показала мне золотое кольцо, которое собирается подарить невестке. А вечером спрашивает, не видела ли я, куда она его положила. У меня сердце похолодело. В этом доме не то, что кольцо – слона можно потерять. «Ну, думаю, попалась, голубушка. Скажут, я взяла». Через некоторое время приходит сияющая – нашлось, слава Богу.

19 октября 1997, воскресенье.

Работа изо дня в день одна и та же, а дни бывают такие разные: одни легкие и короткие, а другие, вроде сегодняшнего, тянутся, тянутся, нет им конца, и сил уже нет. Это синдром после выходного дня.

А вчера действительно был хороший денек. По случаю праздника хозяйка была настроена благодушно. Расспрашивала меня о моей российской жизни, семье, выразила желание приехать в гости в Сибирь. И самое главное – разрешила мне сфотографировать праздничную церемонию, когда вся семья собралась за столом в пристроенной комнате. Правда, делать это надо было быстро и незаметно, поэтому я не знаю, какие получатся фотографии. Конечно, миссис Гольдберг остается верной себе. Свое разрешение она тут же уравновесила просьбой помыть пол в кухне, а после этого еще и три туалета. И это в мой выходной! Полтора часа я отрабатывала эти фотографии. Маленькая, но кусачая капиталистическая акула!

Сегодня праздник продолжается. В доме гостят все дочери и их дети. Дети бегают и кричат. Матери, стараясь их перекричать, разговаривают между собой. Тут же миссис Гольдберг, не обращая ни на кого внимания, часами говорит по телефону. Человек 15 хаотично двигаются по кухне, где я в это время мою пол.

Не дозвонилась до сестры, чтобы поздравить ее с днем рождения, забыла о годовщине кончины мамы. Всю мою прежнюю жизнь будто отрезало от меня. Я забыла, как я жила, кем была. О детях только иногда вспоминаю.

21 октября 1997, вторник.

Сердце мое подводит меня. Прихватило сильно, особенно вчера. Думала, что не смогу встать. Сердечко мое, потерпи немного. Сегодня должен приехать Виктор, я попрошу его поскорее забрать меня отсюда. Хозяйка говорит, что завтра работы будет немного, а потом три выходных дня по случаю праздника. Может, отдохну, и станет легче.

Сегодня я снова обратила внимание на сына Жолвиков, который приехал из Канады, где он учится в религиозном колледже. Парень громадный, а на самом деле ему лет 15-16. Я вижу, что в этой семье он единственный нормальный человек. В отличие от всех других, немногословен, глаза внимательные, способен видеть других.

Раньше я любила мыть посуду – это легче, чем ползать на коленях по полу. Но в эти дни посуды так много, что она снится мне по ночам.

«И кой черт понес его на эти галеры?!»

22 октября 1997, среда.

Сегодня я получила хороший урок от мистера Жолвик. Когда я пришла в их дом в восемь утра, все они спали. Я постояла несколько минут на улице. Было прохладно, моросил дождь, и я решила, что зайду в дом и буду убирать на кухне. Я так делала уже не раз и у них, и у Ратнеров. Часов в девять вниз сошел мистер Жолвик, увидел меня и строго отчитал за то, что я нарушила границы их частной собственности, без разрешения вошла в чужой дом. Он прав. Но как поступать в таких случаях, я не знаю. Надо будет спросить у миссис Гольдберг.

24 октября 1997, пятница.

Не выдержало мое сердце. Вчера думала, что настал мой конец. На работе еще держалась, а пришла домой и совсем плохо стало. Давление поднялось за 200. Сердце стучит, как сумасшедшее.

Миссис Гольдберг со всей семьей уехали куда-то в гости на три дня. Мне велели переехать на это время к Таубергам. Неужели не доверяют? Пришлось тащить на гору чемодан с вещами.

Здесь очень беспокойное место. К миссис Тауберг приехали гости, бесчисленное количество внуков. Бегают по всему дому и кричат как резаные. Дверь в дверь – домашняя синагога, там по случаю праздника толпится народ. Думала, что отосплюсь – едва ли получится. Живу в комнате с пожилой немногословной полькой. Она ухаживает за мной. Говорит, что слышала переговоры миссис Гольдберг и миссис Тауберг о моем временном переселении. Дело не во мне, а в Алле, которая, оказывается, пользуется здесь дурной славой. Миссис Гольдберг опасается, что в ее отсутствие Алла опять может прийти ко мне, ей это не нравится. Мне тоже. Но я, несмотря на все мои решительные намерения, остаюсь слабым и бесхарактерным человеком и сказать: «Не ходи ко мне», – ни за что никогда не смогу.

За стеной, в домашней синагоге, мужчины пели такие красивые мелодичные песни, что плакать хотелось. А потом стали пританцовывать. Я смотрела через открытую дверь, как, обнявшись, они скачут по кругу, все быстрее и быстрее. Старые, с бородами до пояса, молодые и совсем мальчики. Глаза светятся, голоса звенят, счастливые!

25 октября 1997, суббота.

Очень теплый, почти летний день. У нас говорят «бабье лето». Шла по улице и увидела детей Беллы с незнакомым мужчиной. Дети бросились ко мне обниматься, а мужчина оказался Беллиным папой. Очень симпатичный. Воздел руки к небу, чуть не плачет: «Я советский человек! Разве я мог представить себе, что моя дочь будет так жить?» Я утешала его, как могла, рассказывала о том, что и в России сейчас не сладко.

Пока не отдам долги и не заработаю на обратный билет, рука не поднимается купить что-то дорогое, роскошное. Но человек слаб – сегодня купила авокадо: хотела попробовать, что же это такое. Звучит красиво, но ничего вкусного я в нем не нашла – какая-то жирная, похожая на масло мякоть. Может быть, его надо как-то специально готовить? Надо спросить.

30 октября 1997, четверг.

После отдыха легче не стало. Давление по-прежнему такое же высокое, по утрам под глазами «мешки» Мой отъезд опять переносится на неопределенное время. Но Виктор все же сделал доброе дело: поговорил с хозяйкой, и мне, хоть и с большой досадой, разрешили работать по десять часов в день: с восьми до шести. Это такое облегчение! Времени после работы остается так много! Можно пойти в гости, почитать, отдохнуть, сделать какие-то свои дела. Хозяйка дуется. А сейчас, когда поняла, что я действительно собираюсь уходить, просто не в себе. Во вторник, рассчитываясь со мной, хотела обсчитать меня на 25 долларов, но я настояла на своем. И хотя она притворялась, что не понимает, о чем идет речь, ей пришлось рассчитаться со мной как положено. Это моя маленькая победа. Не столько над хозяйкой, сколько над своей слабостью.

Не знаю причины, но здесь почти в каждой семье есть душевнобольные дети. Они учатся в специальных школах, а для старших детей устроены интернаты. В таком интернате я работала два дня. Там живут около десяти мальчиков лет 15-18. На лицах некоторых мальчиков заметна печать безумия, умственной отсталости, но есть такие красивые, тонкие, одухотворенные лица! Мне было так жаль их! Бедность, грязь, дурной запах. Мыла там все с тщанием – хотелось, чтобы им было приятно. Не знаю, заметили ли они, но директор заметил и очень благодарил меня.

Этот труд – он такой тяжелый, просто тупеешь от него, жизнь кажется адом. Но иногда, как дар Господень, вдруг что-то увидишь, услышишь, и всю эту мутную пелену, как рукой снимает. Недавно сидела на своих задворках и вдруг вижу: из леса в наш двор выходит семья оленей – два взрослых и двое маленьких оленят. Они медленно, будто в замедленной съемке, прошли по двору, пересекли дорогу и скрылись среди деревьев. Мне показалось, что хоть и на минутку, но я оказалась в раю.

31 октября 1997, пятница.

Кельнеры – люди хорошие, но, видно, не очень щедрые. Пока не попросишь поесть, сами не пригласят. Сегодня я держалась на двух яблоках, пока голова не закружилась. Заставила себя попросить, но они не торопились и предложили ланч, когда мне уже надо было уходить. Я разозлилась и отказалась. Сцены, уговоры. Так и ушла без обеда. Плакала по дороге от неприкаянности, обиды. У Жолвиков попила молока и вечером поужинала. Когда уже перестану стесняться? Теперь еще предстоят сцены объяснений у Кельнеров.

1 ноября 1997, суббота.

Хотела проводить Женю, сегодня она должна была уехать в Монси. Но ее отъезд сорвался, так как хозяйка не заплатила ей за неделю. Вчера шаббат начался очень рано, в половине пятого, и, когда пришло время расчета, хозяйка сказала, что она не может притрагиваться к деньгам. Виктор расстроился оттого, что зря приехал, поэтому разговаривал со мной сухо и ничего не обещал. Женя попросила нас выйти из комнаты на несколько минут и проводила с Виктором какие-то свои, секретные переговоры.

Сегодня весь день идет проливной дождь. Я до двенадцати сладко спала. А потом, обнаружив, что кончились сигареты, отправилась в магазин. Несмотря на зонтик, промокла до нитки. Когда курила на заднем крыльце, маленькая бестия Эстер замкнула изнутри дверь на замок. Пришлось под дождем бежать к парадному входу.

2 ноября 1997, воскресенье.

Два месяца в Америке.

Неожиданные новости. Жене позвонила Марина Рыбина, с которой мы познакомились в агентстве в Новосибирске, вместе уезжали. Тогда ей не удалось сюда приехать – по какой-то нелепой причине отказали в визе. А сейчас она все-таки здесь, в Нью-Йорке. Приехала по другим каналам со своей подругой Ларисой. У этой Ларисы были знакомые в Нью-Йорке, и она, чтобы не обременять себя, сбежала от Марины в аэропорту. Однако Марина не растерялась, нашла недорогую гостиницу, сейчас уже работает. Она привезла мне посылку с лекарствами от детей. Боже, как интересно, будто сюжет для кинофильма!

Звонила своим детям, они до сих пор не получили мои деньги, отосланные в конверте. Женя успокаивает меня, говорит, что письма в Россию идут долго. А я уже начинаю догадываться, что это была наша большая глупость – так рисковать. Как мне жаль этих денег, как дорого они мне достались!

3 ноября 1997, понедельник.

Работала у новых клиентов Штернов в соседнем доме. Люди они пожилые, детей много, живут бедно, но чисто. Во дворе у них на всю деревню гогочут гуси, кудахчут куры. Они тут, кажется, единственные, кто разводит какую-то живность. Все Штерны от мала до велика – ярко- рыжие, веснушчатые, на классических евреев совсем не похожи. Дети очень общительные, говоруны. Миловидной Рахель 19 лет, она преподает этикет в школе. Скоро выйдет замуж, старший брат ищет ей жениха. Я спросила, знает ли она своего будущего мужа. Нет, не знает, но уверена, что брат найдет хорошего парня. Голде лет 12, она показала мне много спортивных снарядов, на которых они занимаются, продемонстрировала все свои новые платья и рассказала разные девчачьи секреты. Потом прищурилась и спрашивает: «Вы ведь убираете у Жолвиков. Что, у них очень грязно?» «Знаешь, – говорю, – я никогда никому о своих клиентах не рассказываю. И о вас, если кто-нибудь спросит, тоже ничего не скажу». Это произвело на нее впечатление. У них в семье тоже растет девочка с психическими отклонениями. Люди они, безусловно, хорошие, но я проработала у них часов пять и мне предложили только стакан чая, даже без булки. Не думаю, чтобы от жадности. Просто сытый голодного не разумеет.

Сегодня у Жени день рождения, и я пошла поздравить ее, но оказалось, что она уже уехала в Нью-Йорк. Ей предложили работу официантки в баре с хорошими заработками. Я очень рада за Женю. Там – свобода, возможности замечательного города! Надо и мне теребить Виктора, чтобы поскорее выбраться отсюда. Достаточно уже этой еврейской экзотики и бесконечных уборок. Наверное, я гожусь на что-нибудь более достойное!

Возвращаясь с работы, встретила одну симпатичную пожилую украинскую женщину. Мы разговорились. Оказалось, что она уже лет пять работает тут, в Монрое. За все это время всего раза два-три выезжала в Бруклин. Ходит по субботам на гарбидж в Монрой, покупает вещи, отсылает их своим детям. И все. Когда я сказала ей, что хочу поскорее уехать из этой деревни, она принялась меня увещевать, говорить о том, как это опасно, что можно остаться без работы, что нужно держаться того, что есть. А я глядела на нее, и так мне было ее жаль! Неужели и я когда-нибудь стану такой же покорной и буду ходить, как слепая лошадь по кругу? Нет и нет! Мы еще поборемся за свое место под этим солнцем!

Миссис Гольдберг в последнее время часами висит на телефоне, проводит телефонные конференции с другими хозяйками с тем, чтобы понизить нам заработную плату. И преуспела. Теперь не только мне, но и другим женщинам платят только по четыре доллара за час, а раньше им платили по четыре с половиной. Это как раз то, что называется сговором капиталистов.

Однако я замечаю, что с тех пор, как работаю по десять часов в день, стала гораздо меньше уставать. Голова о чем-то думает, а руки сами по себе хлопочут. Чаще вспоминаю о доме, о детях. Раньше я не позволяла себе о них думать.

6 ноября 1997, четверг.

Чуть было не уехала из Монроя, да, видно, не судьба.

Сегодня привезли на мое место узбекскую женщину. Я должна была ввести ее в работу и завтра уехать. Эта дама – хоть роман пиши о ней. Зовут Ниной, но это русский вариант ее узбекского имени. Приехала из Ташкента. Там, говорит, была хозяйкой немаленького магазина. По-английски ни бум-бум, только «Хеллоу», и то невпопад. И решила Нина, что поедет в Америку и откроет здесь свой ресторан. Продала магазин, собрала еще денег, всего пять тысяч долларов, все свои многочисленные золотые украшения сложила на могучую грудь и подалась. Видимо, нужные люди знали о том, что она приедет, встретили, будто случайно, в аэропорту, представились земляками из Ташкента, предложили ей не тратиться на гостиницу, а переночевать у них в номере. Пока она спала, забрали у нее все деньги и исчезли. Драгоценности свои она держала в бюстгальтере, поэтому они остались при ней. Наученная горьким опытом, она их оттуда не вынимает ни днем, ни ночью. Так и ходит, позванивая. Детям своим о катастрофе Нина ничего не сообщила. Больше того, регулярно звонит им и рассказывает, как успешно идут дела в ее ресторане и что скоро деньги польются рекой.

Рассказывает мне Нина свою историю и горько плачет. Я спрашиваю у нее: «Почему же ты детям не откроешься? Они и денег не будут ждать от тебя, и посочувствуют». На что она отвечает: «Чтобы мои невестки сказали, что я дура? Никогда!» Теперь она пытается отработать свои деньги. К физическому труду Нина абсолютно не приспособлена. Прежде всего, она очень грузная, килограммов 110-120. Хотя говорит, что за месяц похудела от переживаний на 23 килограмма. Конечно, с этим весом ей нелегко мыть пол или прыгать вверх-вниз по стенам. Да и драгоценности, которые лежат все там же, тоже немало весят. Приехала, переоделась, начала вместе со мной работать, расспрашивать меня. Как узнала, что из нашей деревни нет регулярных рейсов в Нью-Йорк, засомневалась, вызвала такси и уехала. И что же я теперь? И мои намерения уехать уже завтра? И как хозяйка будет завтра со мной рассчитываться? И с клиентами своими я уже простилась. Жолвики на прощание дали мне рецепт халы, подарили чашку. Это, наверное, Кельнеры наколдовали, у них сын женится, очень просили остаться еще на неделю, чтобы помочь им на свадьбе.

Женя, по слухам, еще в Монси, убирает там. С Нью-Йорком у нее пока не получается.

А я, кажется, основательно заболела. В субботу походила под дождем, простыла, теперь кашляю, насморк, температура. На работе потею, сквозняки. Отлежаться бы день-два, скорее бы прошло.

8 ноября 1997, суббота.

Опять весь день идет проливной дождь. Спала, не ходила ни за лекарствами, ни за продуктами. Особенная болезненная и печальная красота в природе. Листья почти все облетели. Деревья стоят голые, с черными блестящими от дождя стволами.

Заходила Алла. Ей не до красот природы и не до моих болезней. Она, как всегда, в мелодраматических волнениях. Уже разочаровалась в своем любовнике, заламывает руки, думает, куда податься. Каждому свое.

10 ноября 1997, понедельник.

Столько суеты и телодвижений, а кончилось – ничем. Хозяйка не отдает 100 долларов, пока кого-нибудь не привезут вместо меня. Виктор и Павел не хотят с ней ссориться. Миссис Кельнер опять звонила и просила остаться помочь ей на свадьбе. Минимум неделю еще придется здесь жить и работать.

В воскресенье не вышла на работу, решила, что нужно лечиться. Здесь меня хоть немного знают и есть снисхождение, какое-никакое, а если приеду в Монси больной, кому я там буду нужна? Сходила только в магазин за фруктами и в аптеку.

Несколько дней не могу дозвониться до детей и узнать, получили ли они деньги, которые я выслала в конверте. Ох, есть у меня дурные предчувствия.

Вчера позвонил Виктор и стал расспрашивать о Марине Рыбиной. Я вначале не сообразила и стала рассказывать ему, что знаю, а потом прикусила язык. Потому что он вдруг стал говорить о ней в таких выражениях, вроде «Найду и голову ей откручу» и тому подобное. Видимо, он не может смириться с тем, что она к нему не обратилась, стала самостоятельно искать работу и устраиваться и таким образом лишила его возможности получать от нее деньги. Между тем, она ведь ничем ему не обязана. Как-то не по себе мне стало от того, что я имею дело с таким покровителем. Надо поскорее становиться на ноги и держаться от него подальше. Учу английский до одурения, но тяжелый физический труд не способствует развитию интеллектуальных способностей. Это факт.

12 ноября 1997, среда.

Не обманули меня мои дурные предчувствия. Дети сообщили, что письмо мое получили, но вместо денег там оказалась бумага о том, что деньги изъяты на российской границе, так как были посланы незаконным образом. Боже мой, какая досада и обида! Мало того, что вынудили уехать в Америку, чтобы не умереть от голода, так эти блюстители законности еще и конфисковали мои американские деньги, заработанные таким каторжным трудом. Сколько полов, туалетов, стен мне пришлось перемыть за эти 300 долларов! Будто молот стучит у меня в голове. Нет, так нельзя. Что сделано, того не исправишь. Об этих деньгах нужно забыть и впредь быть умнее. Моя жадность, желание сэкономить на пересылке – вот причина этой потери.

Между тем, дома срочно нужны деньги, иначе Надю отчислят из института. Я уже накопила 400 долларов, в субботу отправлю, теперь, конечно, только по почте.

14 ноября 1997, пятница.

Выпал первый снег.

Сегодня работала у Кельнеров на том самом мероприятии, о котором так много говорили. Очень разочаровалась. Видимо, я не поняла миссис Кельнер как следует, и ожидала, что увижу свадьбу. А это был только сговор перед свадьбой. Свадьба состоится в следующую субботу в ресторане в Бруклине. Конечно, и сговор – мероприятие ответственное, так как в доме жениха собираются родственники с обеих сторон. Но и этого мне не довелось увидеть, потому что работала у них только до четырех, а вечеринка состоялась позже. Работы там было немного. И заплатили мне не щедро – десять долларов да флакон недорогих духов. Я, признаться, ожидала большего.

Миссис Ратнер дала мне номер своего бруклинского телефона и обещала найти работу. Я слышала, как она звонила своим приятельницам и расписывала мои достоинства. Дай-то Бог! Почти каждый день Виктор и Павел обещают привезти замену и увезти меня отсюда. Но всякий раз отъезд откладывается. Это и понятно – я уже полностью с ними рассчиталась, денег с меня не возьмешь.

22 ноября 1997, суббота.

Много перемен. В прошлую субботу, уже около полуночи, Виктор привез на мое место грузинку, и я, наконец, покинула Монрой. Хозяйка и дети простились со мной тепло, но свой долг, 100 долларов, миссис Гольдберг мне так и не отдала.

Спасибо, Монрой, за школу, которую я здесь прошла. У меня было много трудных дней, но были и радости.

Моя новая хозяйка, миссис Фридман, – довольно молодая женщина необъятных размеров, неряшливая, с неприятным пристальным рыбьим взглядом. Шестеро неухоженных малых детей, большой неопрятный дом. Как и прежде, мне дают работу в разных еврейских домах. Клиенты, у которых я работаю, моложе, чем в Монрое, другого склада, это интересно. Напишу о них, когда познакомлюсь поближе.

Монси – симпатичный небольшой городок. Местные жители – тоже живут ортодоксальные евреи, но много и обычных американцев. Я живу на квартире у пожилой польской четы. Марек очень хозяйственный, всегда озабоченный мужчина маленького росточка и тщедушного телосложения. Несколько лет назад ему сделали операцию на горле, и теперь он не может разговаривать – что-то сипит, булькает. Страшновато и ничего непонятно. Но очень разговорчивый и любезный. То ручку поцелует, то комплимент сделает, а то и обнимет. Он не работает, промышляет тем, что собирает жестяные банки для магазина. Его супруга Зося, напротив, дама очень солидной комплекции, голос у нее сладкий, но глаза цепкие, ощупывают. Видать, хваткая. Она убирает у евреев часа по три-четыре в день. Со мной в комнате живет пожилая женщина Галина с Украины. У нее очень интересная судьба. Когда она была еще девочкой, родители оставили ее у бабушки и уехали в Америку. Мама умерла, а отец разбогател, женился на другой женщине. Сейчас жива только ее мачеха. У Гали есть американское гражданство, но живет она на Украине, в деревне, сюда приезжает заработать. Маленькая, худенькая, бойкая, очень словоохотливая и громкоголосая. Очень часто спорит или рассказывает о своих спорах и ссорах, как почти все украинцы, которых мне приходится встречать.

За все 20 лет, что она ездит сюда, язык Галя так и не выучила, осталась обычной крестьянской женщиной, хитроватой и не очень смышленой. Убирает в ресторане, жалуется, что там задерживают зарплату. Но ничего другого не ищет, хотя у нее есть разрешение на работу. А может, и шансов найти что-то подходящее у нее немного – работодатели не очень жалуют пожилых людей, а Гале уже за 70. Время от времени Галя ездит навестить свою богатую мачеху, уже, наверное, очень старенькую. Визиты эти ее расстраивают, так как там с ней родниться, видимо, не спешат, тем более что Галя не скрывает своих надежд на наследство, которым ее обделили.

Жить с Галей одновременно и очень интересно, потому что я узнаю много нового из ее рассказов, и нелегко. Обличая всех и вся, она не замолкает ни на минуту, и где уж там учить английский!

24 ноября 1997, понедельник.

Мир тесен. Здесь я встретила Нину. Оказывается, она не уехала в Нью-Йорк, как намеревалась, а работала в Монси, у родственников моей нынешней хозяйки. Что-то им, видно, не понравилось, и они уволили ее под тем предлогом, что она выпила воды прямо из бутылки, а не налила себе в стакан. Нина такая невезучая, что только руки остается развести. Недавно ранним утром на улице какой-то бандит выхватил у нее из рук сумочку, в которой, помимо денег, были все ее документы, включая паспорт. Для любого человека это большая неприятность, но для Нины, с ее замедленными реакциями, неповоротливостью и в мозгах, и в теле, это – катастрофа. Сейчас она живет на квартире, перебивается случайными заработками. Виктор пообещал устроить ее в семью ухаживать за пожилой женщиной, за это она должна заплатить ему 300 долларов. Эти агенты все время придумывают такие схемы, чтобы человек постоянно должен был им платить. Только заработаешь немного – работа пропадает или они обещают что-то очень соблазнительное и опять изымают у тебя очередной взнос. Повезли ее на смотрины, и кто-то подсказал ей, что нужно представиться еврейкой. Якобы хозяева будут благосклоннее, больше шансов, что примут на работу. Нина и сказала, что ее мама была бухарской еврейкой. А хозяева ответили, что не могут ее принять именно по этой причине, потому что еврейская женщина не должна выполнять тяжелой работы. Нина доверчивая. Как она рулила своим магазином в Ташкенте?

27 ноября 1997, четверг.

На днях Виктор привез к нам еще одну украинку, Оксану, очень энергичную и напористую особу. В Америке Оксана живет уже год. За это время, как говорят, «прошла Крым и Рим» – убирала в гостиницах во Флориде, в Нью-Йорке и Нью-Джерси. Очень хорошо ориентируется в здешней жизни, работает без устали, к физическому труду привычная – дома в деревне у нее было большое хозяйство: огород, сад, много птиц и животных. Полная противоположность рыхлой Нине, да и я рядом с ней чувствую свою несостоятельность. Ей достаточно было проработать один день у миссис Фридман, чтобы понять, что это за птица. Возмутилась тем, что ее там целый день не кормили, да еще потребовали депозит или паспорт на полгода. Я рада, что алчная миссис Фридман, наконец, получит достойный отпор.

Работа моя все такая же, как и в Монрое. Платят здесь больше. Я получаю не 4 доллара, а 6 долларов 80 центов в час. Но, надо сказать, что и работать здесь приходится проворнее. Вечером я с трудом доползаю домой и с грустью вспоминаю свою маленькую комнатку в Монрое, где я была предоставлена сама себе. Здесь же покоя нет.

29 ноября 1997, суббота.

Именины сердца. Сегодня я впервые самостоятельно ездила в Манхеттен. С погодой повезло – было очень тепло, солнечно и безветренно. Нагулялась! Насмотрелась! Ходила куда глаза глядят. Чтобы не заблудиться, ориентировалась по карте. Больше всего меня поразил Центральный парк. Я впервые увидела такой естественный парк – лужайки, скалы, дорожки извилистые. Никакой симметрии-геометрии, кажется, что гуляешь на природе, и не верится, что совсем близко – заполненные машинами дороги, небоскребы. Вокруг парка и по аллеям можно прокатиться в старинной карете с лошадками. Еще только конец ноября, а по улицам уже разгуливают Санта-Клаусы, звонят в колокольчики, собирая пожертвования для бедных. Таймс-сквер оказалась небольшой, очень оживленной площадью. Машин неисчислимое количество, людей – еще больше, и все норовят попасть под машины. Рекламы на зданиях мигают, крутятся – конец света! У меня голова закружилась. Я мечтала побывать в Метрополитен-музее, конечно, направилась туда. Там – роскошь! Мои любимые Ван-Гог, Рембрандт, Веласкес, Роден, всего много-много! Я бродила по залам, оглушенная, часа четыре.

Конечно, я приду сюда еще и еще. Я не очень хорошо поняла экспозиционную структуру музея. Хронология здесь перебивается частными коллекциями. Порядки музейные тоже непривычны. В залах шумно, как на бульваре. Люди ходят в верхней одежде, громко разговаривают. Дети бегают, шалят, трогают картины. Здесь же, в музее, расположены большой ресторан и кафе, и пройти в них можно только через музейные залы.

Впечатлений так много, что моя обыденная трудовая жизнь побледнела и отошла на второй план. И слава Богу.

2 декабря 1997, вторник.

Расскажу о своих новых клиентах. Они отличаются от монройских, по крайней мере, бриллиантов здесь не просматривается, это точно.

Миссис Леви – молодая симпатичная женщина, у нее две дочки лет трех, близнецы. Очень веселые и непосредственные говоруньи. Вот-вот родится еще ребеночек. Денег у них, видно, не хватает, поэтому миссис Леви устроила домашний детский сад, они называют его школой. Сюда приходят пять-шесть детей лет пяти. Для игр и занятий с детьми в квартире отведены две небольшие комнаты, в которых я убираю. Мне нравится здесь работать.

Рут – моя любимая клиентка. Ей около 35 лет. Она, наверное, самая культурная среди тех хозяек, которых я знаю – много читает, знает о многих странах, любит поговорить, хорошо кормит. У Рут пятеро детей. Муж у нее раввин, она говорит о нем с любовью и гордостью, рассказывает о том, что он ездит по всему миру. Это теплый, веселый дом. Встретив меня в первый раз, Рут предупредила: «Мой дом – не музей. Мне не нужно особенный глянец наводить. Надо, чтобы было чисто». И велела мне называть ее просто по имени. Я работаю у нее четыре часа в неделю и выкладываюсь с большим удовольствием.

Миссис Бялик. Вот у кого квартира – музей. К ней я всегда иду с внутренней дрожью. Она очень вежливо и вкрадчиво объясняет каждую мелочь. Все расписано, для каждого квадратного метра – свое моющее средство и своя тряпочка. Стерильности нужно добиваться идеальной. И каждую минуту пребываешь под прицелом ее пристального внимания. Не дай Бог, совершишь малейшую оплошность – тут же за спиной материализуется миссис Бялик и начинает дотошно объяснять что, где и как. Кормит миссис Бялик очень изысканно. На красивой тарелке красиво разложены три-четыре тонюсеньких кружочка огурца, ложка творога и два таких деликатных кусочка хлеба, что я каждый раз не успеваю заметить, куда они девались. Весь этот глянец и неусыпный контроль очень действуют на нервы. Я устаю там так, что уже ни на что больше не способна.

Миссис Зукер – той же породы. Сначала тоже ходила за спиной и следила за каждым моим шагом. Однажды по ее настоянию я раза четыре перемывала белоснежный контейнер для мусора. Но сейчас она оставила меня в покое.

Прекрасная Пенина, которой можно любоваться и любоваться – красавица! Ее муж так и делает. Бедные, но такие веселые, ладные, дружные, со своими детьми ласковые. И ко мне очень хорошо относятся.

Миссис Кац всегда безмятежна и спокойна, как священная корова. Когда бы я к ним ни пришла, она всегда лежит на диване: читает журналы, болтает по телефону или спит. А в доме 14 голодных сорванцов переворачивают все с ног на голову. Уберешь в первой комнате, пока дойдешь до последней, в первой – Содом и Гоморра. У них тоже приходится применять практику закрытых дверей. Но люди они добрые, приветливые и не жадные.

Миссис Ландав – молодая, но очень практичная особа. Ее главная забота состоит в том, чтобы выжать из меня все, на что я способна, до последней капли. Она всегда дает такие задания, для выполнения которых нужно вдвое больше времени, чем я имею. Поэтому у нее всегда надо спешить и спешить до изнеможения. В высшей степени религиозная. Проблема разделения молока и мяса доведена до абсолюта. Однажды я нечаянно сполоснула тряпочку «для мяса» в раковине «для молока». Боже ж ты мой! Что тут было! Сколько визга и стенаний! Она бросилась звонить раввину, описала эту катастрофу, спрашивает, что делать? Раввин, видимо, уточняет у нее, холодной или горячей водой я полоскала. Она переспрашивает у меня. Горячей! Приговор был неутешительным. Меня выгнали. Я перекрестилась и с облегчением покинула этот дом.

6 декабря 1997, суббота.

Зашла в гости Нина, и мы пошли в магазин. Мне нужно было купить куртку, так как становится по-настоящему холодно. У Нины никогда ничего не проходит благополучно. В этот раз у нее разболелся зуб. Покупку куртки пришлось отложить до лучших времен. Несколько часов я бегала в поисках дантиста. Нужно было найти американскую клинику, так как евреи в субботу не работают. Оказалось, что и американцы не работают тоже. Все это время Нина едва тащилась за мной и упрекала меня в том, что я недостаточно чутко к ней отношусь, хожу слишком быстро, не принимая во внимания ее большой вес. Наконец, нашли врача, который был согласен за 30 долларов удалить ей зуб. Но Нина посчитала эту плату чрезмерной и отказалась. Я решила, что с меня на сегодня хватит, и направилась домой. Нина заявила, что я плохой друг и бросаю ее в беде. Ехать с ней в Чикаго? Никогда! Так и будет висеть мертвым грузом на шее, а я постоянно буду заниматься решением ее проблем.

7 декабря 1997, воскресенье.

К нам в комнату поселили еще одну женщину – Ирину. Не так давно ее семья переехала в Россию из Киргизии. В Киргизии они жили в столице, Ирина занимала важный пост в Аэрофлоте. А в России стали жить в районном центре, в бараке, в одной комнате на всю семью. Ирина приехала сюда легально на полгода, чтобы заработать на квартиру. Срок короткий. Чтобы успеть больше заработать, она трудится по 12 часов и считает каждую копейку. Очень домашняя и скучает по семье. Так как у нее нет монройского опыта, Фридманша платит ей меньше, а меня перевела к другой хозяйке, своей невестке, в другой конец города. Фридманшу я покидаю без особого сожаления, но жаль расставаться с клиентами, к которым уже привыкла и знаю, чего от них можно ожидать.

15 декабря 1997, воскресенье.

Моя новая хозяйка миссис Лия Фридман – моложавая женщина лет 35. Она проще, обращаясь к ней, я называю ее по имени, без «миссис». У Лии семеро детей. Самому маленькому всего три недели. Один из мальчиков, ему лет 10-12, болен: видимо, болезнь Дауна, к тому же он не может ходить. Мне обидно за него – он все время лежит один в полутемной комнате в подвале. Только Лия иногда спускается к нему покормить и переодеть. Лия вроде неплохая, по крайней мере, не вредная. Дом бедноватый, но гораздо чище, чем у предыдущей хозяйки. Видно, что здесь не так ревностно относятся к религиозным правилам. Шаббат и все такое, конечно, соблюдается, но в шкафу припрятан телевизор, а Лия, мне кажется, покуривает втихаря.

Сегодня я работала у миссис Гинсберг. Это очень культурная и состоятельная семья. Большой, чистый и действительно красивый дом. Миссис Гинсберг, видимо, очень больна, но всегда ровна и приветлива. В отличие от многих еврейских женщин, она не висит на телефоне, не лежит на диване без дела, постоянно занята, и не столько домашними делами, которых, конечно, достаточно у матери семерых подростков, но видно, у нее есть какой-то свой бизнес. Она часто выезжает на машине по делам или мастерит очень красивые коробочки, наполняя их засушенными цветами. Несколько лет назад миссис Гинсберг побывала на Украине, там ей очень понравилось, выучила несколько украинских слов, показывала мне фотографии.

Мне нравится, что миссис Гинсберг не стоит у меня за спиной, контролируя каждый шаг. Однако несколько дельных замечаний по поводу моей работы она сделала. И я поняла, что здесь нужно быть очень внимательной.

В эту субботу я ездила в Бруклин, на Брайтон-Бич. Впервые пользовалась нью-йоркским метро. Красот таких, как в московском метро, там нет, грязновато, но устроено все толково и понятно.

На Брайтоне разыскала русскоязычные туристические агентства и заказала на следующую субботу экскурсию по Нью-Йорку.

16 декабря 1997, вторник.

Позвонила Марина Рыбина и рассказала свою невероятную историю. Четыре месяца назад, когда мы проходили интервью в американском посольстве, Марине отказались выдать визу под тем предлогом, что она не замужем, вдова. Она попыталась опротестовать отказ, но безуспешно. Я уверена, 99 против одного, что любой другой на ее месте опустил бы руки. Но Марина – человек не такого сорта. Она знает, что ей надо, и умеет добиваться своего. У нее есть сестра-близнец, они похожи, как две капли воды. Я видела их фотографии, это действительно так. Уж не знаю, как удалось уговорить сестру, но в конечном итоге, Марина приехала сюда по ее документам. Так же, как Женя, она хочет остаться здесь навсегда. Она определила свою тактику и стратегию и теперь следует им, не уклоняясь. Марина – привлекательная, моложавая, с хорошими манерами, общительная, может производить хорошее впечатление на людей. Она решила, что самый оптимальный путь для получения американского гражданства – выйти замуж, желательно за приличного человека. Долгов у нее нет. Она может позволить себе устроиться на такую работу, где платят немного, но и работать можно всего несколько часов, а в свободное время она посещает кафе, рестораны, театры, где можно познакомиться с подходящим мужчиной. Какие-то знакомства у нее уже состоялись, но пока это не то, чего она хотела бы. Я уверена, что, в конце концов, она обязательно найдет такого человека, какой ей нужен. Меня немного «царапает» такая голая практичность, но почему бы и нет? Может, кому-то она и подходит.

17 декабря 1997, среда.

Сегодня я познакомилась со своей новой клиенткой Эстер. Это молодая, очень симпатичная женщина. И она, и ее муж росли в еврейских светских семьях, оба закончили университет. Когда поженились, отправились в свадебное путешествие в Европу, заехали в Израиль. Там, как она говорит, «прониклись иудаизмом и вернулись в свою веру». Теперь они живут, как все или почти как все ортодоксальные евреи. Так же отмечают шаббат и праздники, соблюдают все иудейские предписания по поводу питания, одежды и прочее. Эстер не согласна только с тем, что обязательно нужно рожать много детей. У нее всего два сына. Видно, что она обожает их и мужа, показывала мне семейные фотографии. Эстер работает в школе психологом. В доме очень бедно, может,от недостатка, а может, от безразличия к роскоши, украшениям. Но на стенах висят неплохие картины – дедушка Эстер был художником. Я спросила Эстер, трудно ли соблюдать все иудейские правила и обычаи. Она ответила, что для нее – совсем не трудно.

Хозяйка вдруг заговорила о том, что я должна отдать ей паспорт с тем, чтобы я не уволилась раньше, чем через полгода. Не иначе, как Фридманша ее научила. Мне это совсем не подходит, потому что, как только я расплачусь со своими российскими долгами и заработаю еще чуть-чуть про запас, я тут же уеду отсюда искать своей доли в других краях. Сейчас я уже знаю, что можно найти работу, которая будет не так унизительна, не так трудна и гораздо лучше оплачивается. Мне осталось немного. Поэтому сейчас нужно переключить внимание Лии на что-нибудь другое.

Лия не злая, но кормит плохо. Целый день пью чай с хлебом. Очень похудела, вешу всего 53 килограмма. Дома я себе не отказываю, если есть силы, готовлю вечером, лакомлюсь разными американскими кушаньями, покупаю фрукты, но на работе часто бываю голодна.

18 декабря 1997, четверг.

Настала настоящая зима. Холодно. Снег. Скоро Новый год и американское Рождество. Все американские дома украшены огнями, разными рождественскими фигурками. В окнах – наряженные елки. Я шла сегодня с работы посреди этого великолепия и ощущала себя такой одинокой, что хотелось плакать. Болит каждый натруженный сустав, с трудом передвигаю ноги. И на работе сил не стало, сама вижу, что делаю все медленно. Сегодня я заметила, что миссис Гинсберг осталась недовольна моей работой – мало успеваю. Видно, откажется от меня. Давление тоже меня подводит, очень высокое. Зося посоветовала обратиться к врачу, он принимает в соседнем доме. Такой старенький оказался, лет 80, не меньше. Работает только потому, что без работы ему скучно и людям помочь хочет. За прием взял всего 10 долларов и лекарства дал бесплатно. Но эти лекарства мне не помогают. Чтобы экономить силы, спать ложусь в девять часов. Еще бы немного продержаться.

19 декабря 1997, пятница.

Хозяин нашей квартиры Марек запил и преобразился. Ходит гоголем, смотрит смело, вид у него одновременно грозный и комичный. Время от времени из-за стены слышно, как он рычит на Полину. Галя шепчет мне, что Зося сама его подпаивает с какими-то своими коварными намерениями. Галя давно вздыхает, намекает на некие таинственные проблемы, которые отравляют ей жизнь. А вчера Зося попросила у меня на короткий срок 50 долларов, и Галя стала горячо предупреждать меня, чтобы я ни в коем случае не давала. Оказывается, Зося уже давно взяла у нее в долг деньги и не возвращает. Сначала откладывала со дня на день, а сейчас и слушать о них не хочет. Деньги большие, 1370 долларов. Брала их Зося частями и сколько-то иногда отдавала. Глупая Галя не только не брала расписку, но даже для себя не записывала эти передачи, все в уме. Теперь плачет. Что я могу для нее сделать? Составили таблицу, когда и сколько денег было дано, сколько вернули. С этим надо идти в полицию, у Гали есть для этого возможности, она тут находится на законных основаниях, у нее есть американское гражданство. А сегодня, когда мы с Зосей остались на кухне вдвоем, я сказала ей, что Галя старенькая, грех ее обижать, надо отдать ей деньги. Зося, прежде всегда такая любезная со мной, злобно прошипела, чтобы я не вмешивалась в чужие дела. Да, бабенка она бедовая, такая способна на все. Леди Макбет на польский манер.

Ирина уехала в Нью-Йорк. Там ей предложили ухаживать за старушкой за 400 долларов. Я рада за нее. Жаль только, что она не оставила номер агентства.

20 декабря 1997, суббота.

Необязательность - отвратительное качество, которое меня возмущает до глубины души. Вчера, уже поздно вечером, неожиданно позвонила Люда, с которой мы познакомились в Новосибирском агентстве. Она тоже собиралась ехать с нами, но что-то ей тогда помешало. Оказывается, она и три ее подруги только что прилетели из России, где-то устроились переночевать. Языка не знают, просят встретиться, помочь им, что-то посоветовать. Что же делать? Ведь у меня на субботу была запланирована экскурсия, за нее уже было оплачено 25 долларов. Но я помню, как мне было трудно, когда я приехала. Поэтому отставила экскурсию, договорились встретиться. И что же? Я прождала целый час – никто не пришел. И вечером не перезвонили. Экскурсия пропала. Я решила поехать в Бруклинский музей, о котором много наслышана. Долго ходила по огромным залам, где каждому экспонату достаточно места, воздуха. Больше всего мне там понравились изумительные коллекции африканского, островного, азиатского искусства. Мне очень повезло – экспонировалась замечательная выставка Клода Моне, собранная из многих музеев Америки и Европы. Посетителей было много, я стояла в очереди около часа. Но в таких очередях я совсем не злюсь, а даже довольна. Пусть люди ходят в музеи, может, добрее станем. Приятно было слышать на выставке русскую речь. Меня впечатлила и огромная коммерческая работа, которую проделали предприимчивые американцы. В сувенирном магазине продаются открытки, постеры, альбомы, записные книжки, майки, чашки, все, на чем можно напечатать картину или хотя бы имя художника. Не все кажется мне безупречным с точки зрения вкуса, но люди охотно покупают, музею – прибыль. Календарь музейный очень плотный: лекции, кинофильмы, концерты – нашим бы поучиться! Я пошла на лекцию о Моне, но ничего не поняла по-английски и заснула там. Надеюсь, что это не было замечено.

После такого великолепного дня не хочется возвращаться в наше тесное убогое жилище, слушать одни и те же разговоры о деньгах, нечестных хозяйках, еде. Хочется отключиться и ничего не слышать.

Сегодня же случилось очень неприятное событие. Вечером ко мне в гости зашла Нина, и я угощала ее чаем на кухне. Вдруг из своей комнаты выскочила Зося, стала возбужденно что-то лопотать по-польски. В конце концов, мы поняли, что она требует, чтобы Нина немедленно ушла и больше никогда сюда не приходила. Мне было неловко, но что делать? Хозяин – барин. Пришлось Нину провожать. Зося могла бы сказать мне об этом и позже. Кто их поймет? Тоска.

21 декабря 1997, воскресенье.

Поговорила с детьми по телефону – будто живой воды напилась. А вчера отправила электронным переводом 850 долларов. Через неделю отправлю еще 300, и тогда у меня уже не останется долгов. Буду работать на себя. Может, станет веселее?

Я уже писала о том, что евреи не смотрят телевизор. Не то чтобы я по нему сильно скучала, однако же, интересно было узнать, какое телевидение в Америке. У Зоси телевизор стоит на кухне, и первое время я частенько его смотрела. Каналов, правда, немного, однако главные есть. Ничего хорошего, еще хуже, чем у нас. В основном идиотские ток-шоу. Новости очень странные. Вначале сообщают, кто кого убил, зарезал, переехал. Потом много говорят о деньгах, но больше всего сплетен об актерах. Американское кино принято ругать, но я видела много хороших американских фильмов с замечательными артистами. Неужели все они такие идиоты, какими их представляют на телевидении? Международных новостей практически нет, редко-редко мелькнет что-нибудь о землетрясении или пожаре. Телевизионные журналисты будто соревнуются между собой – кто выстрелит больше слов в минуту, захлебываясь, выпаливают свой текст так быстро, как когда-то меня учили говорить скороговорки. Но мне нравится, что ведущие новостей очень раскованны, могут пошутить друг над другом, ошибиться и не сконфузиться, а напротив – рассмеяться. Погода – святое дело, о ней рассказывают очень обстоятельно. И еще я вижу, как много наше российское телевидение заимствует у американцев с большим или меньшим успехом. Рекламы много, и есть очень интересная, и без каких- либо скабрезностей, которые процветают сейчас у нас.

24 декабря 1997, среда.

Зося рассказала о том, что в соседнем доме умерла от инсульта женщина-полька. Она тоже работала на уборках.

27 декабря 1997, суббота.

Ужасный день! Встречалась в Нью-Йорке с Мариной и женщинами из Новосибирска, приехавшими сюда недавно. Я настроилась было на ностальгический лад, думала, что дружным землячеством мы как-то отметим окончание года и мой день рождения – какое там! Оказывается, они встретились, чтобы выяснять отношения друг с другом. Взаимные упреки, ужасные обвинения, угрозы, пощечины! Все обвиняют Марину в воровстве, аферах, предательстве, она бледнеет и краснеет. Люди смотрят на нас, как на диких зверей. Я чуть с ума не сошла от стыда. Погода ужасная – туман, дождь, слякоть. В общем, полный комплект. Не дикость ли – встретиться с земляками в прекрасном городе, за тридевять земель от своего дома, среди чужих людей затем, чтобы устраивать эти ужасные сцены? И я спрашиваю себя, зачем я туда пошла и почему сразу же не развернулась и не оставила их? Ответ один – я продолжаю оставаться бесхарактерным человеком, даже Америка не может меня исправить. Я решила, что больше никогда, ни при каких обстоятельствах встречаться с ними не буду.

30 декабря 1997, вторник.

С днем рождения, дорогая Оля!

Звонки из России, Лия и ее дети поздравили и подарили мне красивую рамочку для фотографии, отпустили на час раньше. Я испекла пирог, и вечером будем пить чай.

А у евреев сейчас очень красивый праздник Ханука. В дни этого праздника используется менора не обычная, семисвечная, а особенный ханукальный светильник для девяти свечей. Называется он ханукия. Ханукию ставят на подоконник, зажигают одну свечу, на следующий день две, затем три и так до восьми свечей. Эстер рассказала мне, что этот обычай берет начало с дохристианских времен, когда греки осквернили Храм и все, что было в нем, включая и масло для светильников. С большим трудом разыскали совсем немного неоскверненного масла. Оно, чудесным образом не убывая, горело восемь дней, пока не было изготовлено новое. Красивая история. Признаться, сначала еврейские обычаи казались мне диковатыми, но потом, со временем, я стала проникаться уважением к такому последовательному их соблюдению. А сейчас я думаю о том, что по существу, совсем не знакома с целым пластом древней культуры, из которой произрастает христианство. Это, конечно, недостаток моего ущербного образования и европейского высокомерного менталитета.

1 января 1998, четверг.

Новый год! Мы встретили его втроем, с Галей и Оксаной. Накануне приготовили вкусный ужин, напекли пирогов, купили шампанское – все, как дома. В полночь я раздала своим соседкам небольшие подарочки, они были растроганы.

Погода изумительная! Градусов десять тепла. Трава кругом зеленая, и туман густой-густой. Из него то тут, то там проявляются силуэты деревьев, а то вдруг неожиданно возникают фигуры людей. Стук шагов редких невидимых прохожих то приближается, то удаляется. Кажется, будто находишься в ином, фантастическом мире. Что принесет мне этот новый год? Будет ли он для меня добрым? Прежний не баловал, ой, не баловал!

Я решила, что сегодня по случаю праздника не пойду на работу. Впервые осталась одна в доме. Тишина. Такого одиночества мне очень не хватает, я не могу думать, когда вокруг суета. И вот какие мысли приходят ко мне сегодня: мне надо затаиться и какое-то время посидеть тихо-тихо потому, что я вступила в полосу неудач. В последнюю неделю мне раза три-четыре совершенно справедливо указали на недостатки в работе. В субботу я потеряла в Нью-Йорке зонтик, это в придачу к тому, что пришлось стать свидетельницей тех диких сцен, которые устроили мои знакомые. Вчера я потеряла 23 доллара: выпали из кармана в магазине – это полдня моих каторжных трудов. В самый канун Нового года на работе упала с табуретки и очень сильно ушибла голову и руку. На голове шишка, как рог, а рукой едва двигаю. Тихо-тихо посидеть и переждать эту полосу. Работать буду медленнее, но тщательней. Пусть лучше корят за скорость, это не так опасно, качество ценится больше. Хотела уже звонить в разные агентства, искать другую работу – пока не буду, отложу до лучших времен, к тому же еще немного заработаю. Кто знает, сколько времени понадобится, чтобы найти то, что мне надо. О помощи мне сейчас просить некого. Из всех знакомых я могла бы обратиться только к Жене, но сейчас я даже не знаю, где она. Наверное, впервые в своей жизни я оказалась действительно одна, как перст.

5 января 1998, понедельник.

Совсем недавно я обещала себе, что никогда, никогда не буду иметь никаких дел со своими земляками. Это обещание я нарушила и поплатилась сполна. Сразу после Нового года позвонили, попросили, ради Бога, найти какую-нибудь работу, так как деньги у них закончились, кушать нечего. Я забыла об их склочности, уговорила Лию взять еще одну работницу, та согласилась. В назначенный день никто, естественно, не приезжает. Опять звонят, что-то объясняют. Наконец, сегодня приезжает мадам, брезгливо, не скрывая отвращения, осматривает дом Лии, тоном капризной кинозвезды спрашивает об условиях и вдруг начинает отчитывать меня за то, что я посмела предложить ей такую грязную, отвратительную работу. Причем, имелось в виду, будто я что-то от этого себе выгадываю. Я чуть дара речи не лишилась от такой наглости! Нет, евреи – просто младенцы в сравнении с нашими благородиями. Если у меня откроется язва желудка, то только от злости. И не столько на этих бессовестных особ, сколько на себя: какой еще урок мне надо получить, чтобы не наступать снова и снова на одни и те же грабли? Даже Лия надо мной посмеялась, говорит:

– Оля, где ты видела хаускиперов с таким маникюром? Ты бы еще Элизабет Тейлор ко мне в дом привела!

О работе я ничего не пишу потому, что ничего нового нет, каждый день – полы, стены, посуда, туалеты. Возвращаясь домой, едва переставляю ноги. Сегодня целый день убирала у Гинсбергов. Стараюсь, как только могу, но вижу, что мною недовольны, тучи сгущаются, и как бы мне в этом доме не отказали.

Получила письмо от своей дочки Кати. Она пишет, чтобы я не надрывалась, работала не спеша, жила для себя и в свое удовольствие. Даже смешно.

9 января 1998, пятница.

Каждый день разворачивается по одному и тому же сценарию. Вечером приходим с работы, и мои соседки начинают подробно рассказывать, как они устали, какую грязь они убирали, какие бесчеловечные евреи, чем их кормили, или как их морили голодом. Галя заводит свою долгоиграющую пластинку – печальную повесть о том, что уже месяц работает совершенно бесплатно. Хозяева ресторана, в котором она работает, – латиноамериканцы, но ее гнев обрушивается почему-то на евреев, которых она так страстно и красочно проклинает, что я не могу удержаться от смеха и получаю свою порцию осуждения. Галя – как овца, ей не платят, но она не только упорно каждый день ходит на работу, но еще и перерабатывает час-два ежедневно.

Оксана, наоборот, из перманентных бойцов. Ничего никому не спустит, на все у нее есть острое словцо, свое мнение. Наше маленькое сообщество она постоянно поддерживает в тонусе: то выясняет отношения, то сколачивает группировки, то плетет разные интриги. Я, признаться, уже устала от ее гиперактивности. Просто диву даюсь, как у нее хватает сил, ведь работает каждый день, не покладая рук.

Сегодня пятница, все стараются приготовиться к шаббату. За девять часов я убрала три дома и страшно устала. Каждая хозяйка стремится получить как можно больше за свои три часа. Сейчас я хожу в один новый дом, там мне легче и приятней работать, хозяйка искренне хвалит, для евреев это редкость.

Виктор заезжал к нам по своим делам, и я спросила его о визе и обратном билете. Засуетился, занервничал, начал что-то путано объяснять. Я поняла, что ни денег, ни визы не будет, обманул.

12 января 1998, понедельник.

У Гали неприятности – ресторан все-таки закрыли, ее зарплата за четыре недели повисла в воздухе. На нервной почве она стала учить английский. Недавно я ее пристыдила за то, что она за 20 с лишним лет не удосужилась выучить хотя бы самые употребительные слова. Так сейчас она взяла мой англо-русский словарь и стала его переписывать в какие-то блокнотики от А до Z без купюр. Объяснять ей, что этот словарь можно купить за пять долларов, бесполезно. Сегодня у нее с Оксаной произошла ссора. Галя пришла с работы с булочками, рассказала, что ей их дала одна женщина, узнав, что Галя лишилась работы. У Оксаны, видать, давно накипело на душе, и она выплеснула все, что думает, о том, что стыдно побираться, если у тебя на счету в банке 14 тысяч долларов, о жадности и все такое. Все это лишнее, и Галю не изменит. У нее возрастные причуды.

Моя хозяйка Лия тоже стала что-то мудрить. Я неосмотрительно предупредила ее о том, что собираюсь уходить. Теперь она каждую неделю на день-два задерживает зарплату или выдает частями, всякий раз приходится выдавливать свои деньги.

А я уже начинаю готовиться к побегу. Коплю деньги, собираю информацию об агентствах.

Об агентствах я еще, кажется, не писала. Между тем, это очень важный институт для всех нелегалов. Помимо множества законных агентств, которые трудоустраивают людей, имеющих официальное разрешение на работу, есть еще больше нелегальных агентств, которые устраивают тех, кто не имеет права на работу, у кого просрочены визы и т.д. Занимаются этим незаконным, но очень полезным для нас делом предприимчивые поляки, русские или, реже, украинцы. Они собирают информацию о вакансиях в тех видах деятельности, которые не предполагают конкуренцию с американцами – уборка, уход за детьми, за больными людьми – и предлагают эти работы нелегалам за определенную плату (обычно это недельный или двухнедельный заработок). Очень часто при таких агентствах есть общежития, где можно пожить, пока тебе ищут работу. Желающих устроиться обычно бывает больше, чем вакансий, люди приходят в эти агентства бесправные. Наверное, поэтому многие агенты злоупотребляют своей властью, бывают грубы и алчны, несмотря на то, что большинство из них сами прошли нелегкий путь нелегальных работ. Эти агентства тоже уязвимы, так как не платят налогов, что по американским законам карается строже, чем убийство. Но, видимо, они прикармливают полицию, да и кто будет на них доносить, не бесправные же нелегалы?

14 января 1998, среда.

Вот и все. Самое главное – я расплатилась с долгами. Для меня это большое облегчение, потому что деньги на мою поездку давали люди, которые сами отчаянно нуждаются. Особенно совестно мне было перед моей подругой Наташей: она очень больна, и я знаю, как нужны ей сейчас дорогие лекарства. Кроме этого, я еще накопила 500 долларов для того, чтобы продержаться, пока ищу работу, и еще 500 долларов – неприкосновенный запас, на обратный билет. Признаться, был соблазн потратить эти деньги на путешествие куда-нибудь во Флориду, или в Калифорнию, но по своей трусоватости я не решаюсь ехать куда-то отдыхать, если неизвестно, что потом меня ожидает. В общем, рожденный ползать летать не может.

На днях созвонилась с Луизой, дамой из агентства, о которой говорят, что она дает хорошую работу. Через несколько дней она перезвонила – в пятницу мне уже надо быть на месте, ухаживать за дедушкой в Нью-Йорке. Зарплата 500 долларов в неделю.

16 января 1998, пятница.

Приехали. Луиза сообщила, что эту вакансию она дала своей приятельнице. Когда будет следующая, неизвестно. А я уже сказала Лие, что уезжаю. Она не расплатилась со мной за один день, это 70 долларов. И я знаю, что не отдаст.

Сегодня день рождения мамы.

19 января 1998, понедельник.

Замечательный день. В последний раз я работала на уборках. К Лие я не пошла. Знаю, что проработаю целый день, а она не заплатит. Зося дала мне адрес. Осознание того, что это последний день моей каторги, так окрылило меня, что я летала, как птица. Хозяйка с сияющими от счастья глазами бегала за мной и не знала, куда меня усадить и чем накормить.

Я решила так: если не найду ничего подходящего, уеду домой, в Россию. С долгами я расплатилась, детям немного помогла, кое-что здесь увидела. Жаль, конечно, что я не попутешествовала и не накопила на непредсказуемую российскую жизнь. Но всех денег не заработаешь. В любом случае, что бы со мной ни случилось, убирать я больше не буду. Никогда.

22 января 1998, четверг.

Звоню в разные агентства. Работы нет.

Барбара

27 января 1998, вторник.

Уже несколько дней я живу в агентстве у Барбары в маленьком городке в штате Нью-Джерси. Большой старый дом похож на скворечник. Все его четыре этажа, включая подвал и мезонин, туго набиты женщинами всех возрастов и многих национальностей, больше всего грузинок, есть русские и украинки, польки, латышки и эстонки. В разное время здесь живут от 5 до 25 человек. Почти все – не впервые, хорошо друг друга знают. Спим на кроватях, часто по двое, а бывает, и на полу, матрас к матрасу. Квартира и офис Барбары размещаются в этом же доме. Барбаре лет 60-65, она полька, в молодости, наверное, была очень красивой, да и сейчас стройная и привлекательная блондинка. Она избалована тем, что к ней обращаются люди бесправные, и дает волю своему безумно властному характеру. Голос у нее зычный, грубая до невозможности, «жопа» – далеко не самое сильное ее выражение. Но ради справедливости надо сказать, что она очень толковая, и работа у нее налажена четко, сбоев нет.

Порядки здесь железные, ходим на цыпочках и говорим вполголоса, а иногда и шепотом. Не дай Бог помешать, а пуще того разбудить Барбару – вылетишь в два счета. Платим за жилье по десять долларов в день. Экономия безумная. Не выключишь свет или будет замечено, что из крана капает вода, – неминуем страшный разнос. Душ можно принимать не дольше трех минут. Нужно соблюдать конспирацию – нельзя прогуливаться возле дома, дверь надо запирать на два замка (за это головой отвечает не только тот, кто входит в дом, но и тот, кто ему открывает). Последнее правило совсем не лишнее, так как в коридоре, у самой двери, стоят наши чемоданы с вещами и документами. Все эти правила изложены в инструкции, с которой надо ознакомиться и расписаться. Что касается прогулок вокруг дома, то вчера я этот пункт нарушила – вышла покурить, потом дверь долго не открывали, и я пошла прогуляться. Гуляла себе, рассматривала красивые домики и вдруг вижу: за мной внимательно наблюдает полицейский. Признаться, дрогнуло мое сердце. Больших усилий мне стоило, не меняя скорости и выражения лица, бочком, бочком свернуть за угол и дождаться, пока он скроется. Потом я рассказала об этом случае, и меня успокоили: все-то эти полицейские знают и, если бы действительно хотели – давно бы уже не было здесь ни нас, ни Барбары. Говорят, что эмиграционная служба требует, чтобы полицейские докладывали о нелегалах, но они отказываются – боятся потерять доверие населения. Для полиции самое главное – чтобы не нарушался порядок и не совершались преступления. Среди нелегалов много разного люда, всякое бывает, но в основном люди приехали заработать, а не искать приключений, ведут себя тихо и на неприятности не нарываются.

30 января 1998, пятница.

Все обитательницы дома движимы двумя диаметрально противоположенными стремлениями: с одной стороны – держаться подальше от Барбары, чтобы не попасть под ее горячую руку, а с другой – как можно чаще попадать в поле ее зрения, чтобы напомнить о себе и поскорее получить работу.

Работу дают так: клиент звонит Барбаре и просит прислать кого-нибудь ухаживать за старушкой. Барбара в зависимости от своих тактических и стратегических соображений либо вызывает кого-то и сообщает ему о работе, которая ему определена, либо, что случается гораздо чаще, собирает человек пять-шесть и отправляет на машине на интервью в дом, где предстоит работать. Там кандидатки встречаются с родственниками клиента, знакомятся с домом, расспрашивают об условиях работы. И родственники старушки тоже рассматривают их и выбирают. Параметры отбора: владение языком, опыт работы, личные симпатии. Если кому-то условия не подходят, он сразу дает знать, что не участвует в конкурсе. Но иногда работа не нравится никому. Например, видно, что бабушка не только больная, но и сумасшедшая, и не только сумасшедшая, но и злобная. Или очень маленькая зарплата. Или в доме у бабушки живет множество кошек и собак, за которыми тоже надо ухаживать. Все тогда как-то сворачиваются, вжимаются в кресла, становятся маленькими, незначительными, незаметными, делаются задумчивыми – словом, делают все, чтобы не быть выбранными. Однако хочешь – не хочешь, но кто-то обязательно должен остаться, иначе Барбара сживет со света всех, кого сюда направила, и работу они получат очень нескоро. Ведь клиент обратится в другое агентство, и Барбара упустит деньги, которые могли бы быть заплачены ей за услугу. А это хорошие деньги – две недельные зарплаты. Одним словом, работу приходится брать самому низшему по рангу, тому, у кого нет ни языка, ни опыта.

Очень забавно ведут себя кандидатки, когда работа нравится всем. Раздвигая товарок локтями, каждая старается показать себя с наилучшей стороны. Убедительнее всего выступают опытные люди, не раз прошедшие интервью. Грузинки – отличные актрисы, иногда меня даже оторопь берет от их импровизаций. Они нежно поглаживают бабушку, сдувают с нее пылинки, восхищенно заглядывают в глаза, сладко улыбаются и применяют множество других уморительных уловок. Я пока сижу, наблюдаю. Хорошее мне не достается, а на плохое не рвусь. Деньги еще есть, но они летят очень быстро, потому что каждый день проходит одно-два интервью, и за каждое, вне зависимости от того, получила ты работу или нет, надо платить Барбаре 10-15 долларов. Если человека долго никуда не берут, Барбара сама предлагает работу. Но в этом случае отказаться, даже от самой плохой, равносильно самоубийству – будешь сидеть в ее скворечнике до посинения. За трудоустройство мы платим Барбаре одну недельную зарплату. Если работа не устраивает, надо постараться продержаться хотя бы две недели, чтобы выказать свою выдержку, тогда, заплатив 15% от заработанных денег, ты снова получаешь работу. Но если уходишь с работы позже, чем через месяц, снова придется платить недельную зарплату. Заработки здесь от 350 до 560 долларов в неделю. Клиенты очень разные. Есть такие зловредные бабушки, с которыми никто не может ужиться больше двух недель. И есть ангелы, смерть которых оплакивают так, как если бы они были близкими родственниками. Что же выпадет мне?

Изредка к Барбаре обращаются за работой и мужчины, я даже видела у нее одного парня. Они ухаживают за стариками-мужчинами. Но это редкий случай. И в Америке так же, как и у нас, женщины здоровее и живут дольше, переживают своих мужей и ухаживают за ними в случае их болезни.

Должность по уходу за больными и пожилыми людьми называют здесь по-разному: «нёрс», что означает медсестра или няня, или «компаньон» – это понятно.

4 февраля 1998, среда.

Люди здесь все время меняются – одни приходят, другие уходят. Народ интересный, авантюрный, у каждой женщины своя необычная история. Иные из них побьют мексиканские сериалы! Вот Люся. Оставила в России сына-алкоголика и мужа-пьяницу со всеми вытекающими отсюда подробностями. В общем, жизни у нее не было. А тут попала в богатую итальянскую семью, и влюбился в нее сын бабушки, за которой она ухаживала. И как не влюбиться – хорошенькая, фигура идеальная, выглядит лет на 30. И видно, что порядочная, добрая, образованная женщина. Родственники всполошились, организовали разведку, убедились в том, что у Люси все еще продолжаются месячные, а значит, теоретически, она может родить наследника, и их надежды получить миллионное наследство не оправдаются. Три раза намечалась и по разным причинам откладывалась свадьба. А в четвертый раз, как раз на днях, жених сбежал во время праздничного застолья, а невеста, пристыженная родственниками, стала мыть посуду. Нервы у Люси не выдержали, и она ушла к Барбаре за новой работой. Но говорит не умолкая, только о своей любви. Кажется, она слегка помешалась на этой почве.

Моя тезка Ольга – симпатичная смешливая женщина из Петербурга. Два года работала няней в молодой русской семье. Очень хорошо ладила и с ребенком, и с хозяевами, они ей как дети были, какие-то семейные отношения сложились. Но вот в чем-то совершенно пустячном не сошлись – и ей сказали, что она ставит собственные интересы выше интересов семьи, и выставили ее за дверь вечером 31 декабря. Сейчас она несколько раз получала работу у Барбары, но ей не везет: попадаются совершенно сумасшедшие старики, спать по ночам не дают. Она со смехом рассказывала жуткие вещи: чтобы заснуть хоть на часок, ей приходилось прятаться под столом.

Сегодня поговорила с детьми по телефону, так сладко мне стало, что плакать хочется. Как же мне заработать для них денег? Опять нет у меня ничего в запасе. И надо бы мне, наверное, купить приличную одежду, а то уж очень бедно я выгляжу. Может, поэтому меня и не выбирают на интервью. Ау! Хорошие люди возьмите меня, я буду хорошо работать!

14 февраля 1998, суббота.

Пришел и мой черед, я получила долгожданную работу. Но что о ней писать, я даже не знаю – в таком смятении я нахожусь, хотя всякий человек скажет, что о такой работе можно только мечтать. Живу я сейчас в деревне в штате Нью-Джерси. Дом – замечательный, красивый, своеобразный, очень уютный, со старинными диковинными вещами. В доме всегда звучит классическая музыка, на стенах картины, много книг. Хозяин Адам – профессор университета, ему лет шестьдесят. Больная хозяйка Кейла совсем не старая, красивая, очень кроткая, прелестная женщина. Она плохо помнит что-либо, совсем не может двигаться, все время лежит в постели. Все и всё в доме подчинено заботе о ее здоровье. Может быть, я ошибаюсь, но мне иногда даже кажется, что эта забота проявляется как-то вычурно, излишне экзальтированно. Кроме хозяев, в доме живет молодая перуанская женщина Иза. Она уже три года ухаживает за Кейлой, следит за домом и стала вроде члена их семьи. Порой мне кажется, что Изу и Адама связывают отношения более чем дружеские, но не буду грешить напрасными догадками. Сейчас Иза стала изучать английский язык в колледже. Ездит туда три раза в неделю, поэтому меня и взяли на работу. Адам и Кейла раньше жили в Латинской Америке, хорошо знают испанский язык и общаются на нем с Изой.

Приняли меня очень радушно, приветливо, поселили в отдельную хорошую комнату, никаких проблем с питанием здесь у меня, конечно, нет. Зарплата хорошая: 75 долларов в день. Правда, с двумя выходными в неделю, которые мне определили, получается почти так же, как и на прежней работе, но и это не беда. Беда в том, что за ту неделю, что я живу здесь, я так устала и физически, и морально, что не знаю, смогу ли еще выдержать.

Я совсем не ждала, что на новом месте буду прохлаждаться, упаси Господь! За то время, что жила у Барбары в общежитии, я наслушалась о таких работах, уже сложилось общее представление. Но здесь я каждый день начинаю готовить завтрак в семь часов утра и ухожу в свою комнату только в десять часов вечера. Конечно, меня никто не подгоняет, но объем работы таков, что для того, чтобы его выполнить, присесть некогда.

Надо трижды в день приготовить еду, плюс отдельно для Кейлы. Для меня это оказалось проблемой, так как я не знаю американских продуктов – стоит масса бутылочек и коробочек, а что с ними делать, я не представляю. Стала готовить нашу русскую пищу, но это тоже не всегда нравится. У Адама проблемы с желудком, он все время вычисляет разные протеины, холестерины и калории. И жареного ему нельзя, и жирного нельзя, и мясо – только курица, и не знаешь, что же готовить. Убирать в доме мне определили на первом этаже и в подвале, это где-то около десятка комнат, с кухней и туалетами. Много стирки, конечно, машинной. Но главное – Кейла. Ее нужно несколько раз в день напоить-накормить, сменить памперсы и много других процедур. В сумме все это не позволяет передохнуть ни на минуту. Но, все-таки думаю, что со временем я смогла бы привыкнуть, приноровиться, и все пошло бы своим чередом. Но я замечаю, как пристально за мной наблюдают, изучают, и вижу, что я не нравлюсь прежде всего, Изе, а она настраивает против меня Адама. Со мной обходятся очень вежливо и любезно, но по множеству мелких проявлений я постоянно ощущаю неодобрение. Я все время думаю о том, что же делаю неправильно, и стараюсь изо всех сил. Внутри растет такое ужасное напряжение, что мне кажется, я могу разорваться в любую минуту. Днем Адам и Иза почти всегда дома, и приходится крепиться. А вечером, запершись в своей комнатке, я могу себе позволить наплакаться вдоволь, и это хорошо: иначе я бы не выдержала.

16 февраля 1998, понедельник.

На фоне этих драматических действ расскажу об одном курьезном происшествии, случившемся со мной сегодня.

Необычно холодно для этих мест, ветрено, снег идет – совсем не прогулочная погода. Но так как обстановка дома продолжает накаляться, я решила уехать в выходной день от греха подальше в соседний город Нью-Брунсвик. Вышла из дома ранним утром, еще было темно, и, не зная толком окрестностей, заблудилась. Бегаю, ищу автобусную остановку, вокруг – ни души. Вдруг вижу – подъезжает машина, из нее выходят мужчины. Я бросилась к ним, спрашиваю, где останавливается автобус. Мой английский не самого лучшего качества, к тому же я волновалась и замерзла как цуцик. В общем, они меня не понимают и спрашивают, какой язык мой родной. Отвечаю: «Русский». И на чистом русском языке они отвечают: «Вот так бы раньше и сказала!». Темень, лес, сугробы, глубинка Нью-Джерси – и первые люди, к которым я обращаюсь, оказываются русскими!

Mоя поездка в Нью-Брунсвик много раз еще напомнила мне о России. Гуляя по городу, я набрела на городской музей, в котором как раз экспонировалась очень большая выставка живописи и графики из России. Очень, правда, странная выставка. Тут тебе и старинные географические карты, и Шишкин, и советские постмодернисты. Последние преобладали и немало раздражали меня. Среди своих я сама ругаю и наши порядки, и нашу власть, и самих нас, но когда я слышу это на чужой территории, все во мне протестует, даже если говорят справедливо. А на эти картины посмотришь, и кажется, что русские люди –сплошные упыри, умственно неполноценные типы, алкоголики в шапках-ушанках, ватных фуфайках и кирзовых сапогах. Это ложь, такая же далекая от действительности, как и лакированные картинки соцреализма.

Находилась, нагулялась по улицам старинного университетского города, а домой хочешь не хочешь, идти надо. Пройдет время, и, может, когда-нибудь я буду вспоминать этот период моей жизни с улыбкой, но сейчас очень тяжело. Обидно, что я не смогла сделать как следует работу, с которой другие справляются. Боюсь, что изменить отношение к себе в этом доме я уже не смогу. Что же мне делать?

18 февраля 1998, среда.

Случилась катастрофа, решившая мою участь. Утром Иза посоветовала мне покормить Кейлу желе, которое осталось со вчерашнего дня. Возможно, именно от этого желе у Кейлы началась рвота. Вслух меня в этом не обвинили, но, похоже, это было последней каплей.

20 февраля 1998, пятница.

Я поняла, что мой отъезд дело времени и по тому, как преувеличенно любезно со мной разговаривали, и по тому, как до меня доносились переговоры Адама с разными агентствами. Жить в такой атмосфере невыносимо. Кроме всего прочего, я опасалась, что меня выгонят внезапно, «в белый свет». Я позвонила Барбаре и сообщила, что у меня большие проблемы. Слава Богу, не пришлось ничего объяснять: она уже все знала и сказала, что завтра за мной приедут. Утром я сообщила Адаму о том, что уезжаю. Мне кажется, он обрадовался, что ему самому не пришлось говорить мне об этом. Не вдаваясь в подробности, пояснил, что Кейла очень тяжело больна, и им нужен человек с опытом и отличным английским. Попрощались вежливо. Он поблагодарил меня за старания, а я его – за науку. С огромным облегчением я покинула этот дом, на который возлагала столько надежд и в котором испила столько горечи!

Я ожидала, что Барбара устроит мне ужасный скандал, будет упрекать, но все вышло совсем не так. Она не только не упрекала меня, но отнеслась ко мне очень сочувственно. Рассказала, что Адам позвонил ей и очень хорошо меня отрекомендовал – сказал, что я порядочная, что хорошо готовлю и убираю, но мне не хватает знания языка и опыта, чтобы ухаживать за таким больным человеком, как Кейла. Мысленно я горячо поблагодарила Адама, он оказался много великодушнее, чем я предполагала.

В этот раз у Барбары не так многолюдно, меньше суеты, и я могу поразмышлять о том, почему же у меня случилась такая неудача. И вот к каким выводам я пришла:

– У меня действительно нет опыта. Что я могу сделать? Только учиться, даже если этот опыт достается такой дорогой ценой, как у Адама.

– Скорее всего, сценарий был бы совсем другим, если бы не позиция Изы. Я ей не понравилась. Наверное, это своего рода ревность. Ей трудно было отказаться от положения единственной хозяйки дома, и она настроила Адама против меня. Едва ли я могла изменить что-либо. Специально нравиться не умею, и это мне не по душе.

– Я курю. Людям это не нравится. Так ли важна для меня эта гадкая привычка, чтобы я из-за нее теряла работу?

– Нужно научиться готовить американскую пищу. Сегодня же возьму рецепты у опытных женщин.

– Я призналась Адаму в том, что живу здесь без визы, и сразу увидела, как он изменился в лице. Он даже сказал мне, что его сын работает в ведомстве, которое преследует нелегальных эмигрантов. Надо полагать, что я еще хорошо отделалась. Впредь мои работодатели никогда не должны знать о таких деликатных подробностях моей биографии.

– Главное внимание надо уделять человеку, за которым я приглашена ухаживать, а всякие уборки откладывать на второй-третий план. В этот раз я еще не смогла перестроиться и слишком много сил и времени уделяла второстепенным вещам.

Я стараюсь не терять времени и не столько выслушиваю разные истории, сколько пристаю к опытным сиделкам, чтобы они научили меня менять постельное белье, памперсы, мыть больных, готовить американскую пищу. Они охотно делятся рецептами, особенно грузинки. Диктуют без остановки, как стихи, наизусть. Я уже записала целую тетрадь. Вообще, я не перестаю удивляться тому, сколько внимания люди уделяют еде. Это не утоление голода, не наслаждение гурманов, для многих людей еда – ритуальное действо. Вот, например, Зина из Пятигорска перенесла такую тяжелую трагедию! У нее дома оставались муж и двое уже взрослых сыновей. И пока она здесь работала, ее муж повесился. Ей сообщили об этом только недавно, через четыре месяца после его смерти. Она даже не знает, что заставило его пойти на этот шаг. Очень переживает. Но еще больше переживает, что младшего сына без нее забрали в армию. Одно ее утешает – она выслала им много денег и на проводах они смогли устроить БОГАТЫЙ СТОЛ. Ее брат на этих проводах выступал в роли отца и произносил тост за мать, трудами которой устроен такой ЩЕДРЫЙ СТОЛ. Она много раз повторяет: «БОГАТЫЙ СТОЛ, ТАКОЙ СТОЛ». Мне кажется, застолью придается особенная важность, превосходящая даже ту трагедию, которая случилась в их семье.

Здесь я познакомилась с очень симпатичными женщинами, с которыми хотела бы дружить.

Ирина – профессиональная скрипачка, приехала из Осетии. В поисках приличной работы за год объездила чуть ли не всю Америку. Работала в кафе, в магазинах, на фермах, не гнушалась никаких трудов, не боялась переезжать с места на место. Везде платили копейки, часто обманывали. Ира интересно и весело описывает нам свои приключения. Сегодня она рассказала о том, как в американской глубинкe работала на птицефабрикe. В ее обязанности входило ловить кур и ставить им уколы – прививки от болезней. Так же, как и люди, куры не любят уколов, и побегала Ирина за ними... Только здесь, у Кристины, она нашла хорошую работу. Но сейчас бабушку, за которой она ухаживала, отправили в больницу, поэтому Ира снова вернулась в агентство.

Красавица Вера будто сошла с холстов Кустодиева. До Америки она жила в Ярославле, работала официанткой в валютном ресторане. Очень добрая и теплая. Бессовестная Барбара послала ее работать к сумасшедшей бабушке, у которой никто больше трех дней не выдерживает. Старуха такая скупая, что и сама ничего не ест, и другим не дает. Не смотря на зимнюю пору двери и окна она держит открытыми, там страшно холодно. Вера звонила, плакала, спрашивала, что делать. Мы посоветовали ей продержаться хотя бы пять дней. Барбара знает, какая вредная эта бабушка, оценит терпение и даст хорошую работу.

Оля – из Киева, инженер. Я сразу поняла, что она очень порядочная, с живым, очень трезвым умом. Ей все интересно. И хотя она, видно, немало лиха тут хлебнула, никогда не ноет, всегда настроена на встречу с интересными людьми и явлениями американской жизни. Я это очень ценю в людях. Здесь особенно заметно, как часто люди бывают совсем не любопытными. Приехали в другой мир, но нисколько не интересуются им.

23 февраля 1998, понедельник.

Барбара дала мне сегодня подработку. Я заменяла польку Ванду в ее выходной день, ухаживала за 80-летней старушкой Керри. Сказать по совести, там совсем нечего было делать. Ванда все убрала, приготовила обед. Я только сидела рядом с бабушкой, смотрела телевизор и слушала ее рассказы. Керри – такая маленькая, беленькая, чистенькая, похожа на божий одуванчик, но, по рассказам Ванды, с характером. Детей у нее нет, муж умер. Когда Ванда пришла сюда год назад, старушка сильно попивала, в доме не переводились собутыльники. Но кроткая с виду Ванда тоже имеет сильный характер. Она, по ее словам, взяла Керри «в железные рукавицы»: собутыльников от дома отвадила, а Керри отвратила от пьянства с помощью местного священника, который не только увещевал, но и пригрозил публичным позором. Сейчас Керри – примерная, плаксивая старушка, весь день жаловалась мне, как много она помогала людям, а они такие неблагодарные. Хотя при мне из церкви по случаю дня рождения ей принесли большой, очень красивый букет цветов.

Американские старушки очень следят за собой. До следующего воскресенья никто, кроме Ванды, Керри не увидит, но на ночь она попросила накрутить ей бигуди, потом долго намазывалась какими-то дорогими кремами.

Вечером, когда я вернулась и расплачивалась с Барбарой, она сообщила мне, что завтра рано утром я уеду на постоянное место.

Господи, помоги мне! Дай мне, наконец, хорошую работу!

Мери и Анита

24 февраля 1998, вторник.

Мою бабушку только что привезли из больницы. Белая, как полотно, худая – кожа да кости, отовсюду трубки торчат, рот и глаза впавшие, лежит – не шевелится, ни на что не реагирует – как мертвая.

«Умрет не сегодня завтра», – шепнула мне медсестра.

Буду делать, что могу, а там – что будет, то будет.

28 февраля 1998, суббота.

Спасибо грузинкам, помогли мне их уроки у Барбары. Самой удивительно, как ловко я управляюсь с Мери – поворачиваю ее, мою, кормлю, делаю клизмы, перевязки. В этих хлопотах проходят дни, но я совсем не устаю – есть возможность отдохнуть, иногда даже и сосну днем, если захочется. И не спешу, а все успеваю вовремя сделать. Самое главное – я вижу, что Мери начинает подавать признаки жизни: открывает глаза, щечки у нее стали не такими голубыми.

Кроме Мери, в доме живет ее сестра Анита. Мери 81 год, Аните – 77. Анита – на вид хрупкая, однако очень своенравная, и видно, что она еще покажет мне свой характер. Но пока мы ладим. Я ей не перечу, уступаю во всем, кроме тех случаев, когда дело касается здоровья Мери. Например, вчера возник спор по поводу ужина. Анита в первый же день распорядилась, чтобы я кормила Мери в девять часов утром, в час и в четыре часа дня – и все. Так, мол, они питались всегда. Я вижу, что этого недостаточно. Даже здоровый человек проголодается за 16 часов, а что уж говорить о слабенькой Мери! Ест она очень охотно, даже жадно. Видно, ее плохо кормили в госпитале. Ее надо укреплять! Анита же, совершенно непонятно почему, не позволяет давать ей ужин. Я настояла на своем. А сегодня рассказала об этом медсестре, и она меня поддержала. Я попросила ее между делом сказать Аните, что Мери нуждается в усиленном питании.

2 марта 1998, понедельник.

Боже, как быстро, оказывается, можно деформировать психику людей, изменять их сознание! Я никак не могу привыкнуть к тому, что кушаю за одним столом с хозяйкой, Анитой.

4 марта 1998, среда.

Прошло девять дней – Мери заметно поправляется! Лицо у нее округлилось, порозовело, взгляд стал осмысленным, она даже немного говорит. Оживает! Господи, помоги ей!

Впервые с тех пор, как я приехала в Америку, я живу спокойно – не суечусь, не стараюсь угодить любой ценой, не боюсь умереть от трудов или быть выгнанной. Я не устаю и получаю хорошее жалованье. Несмотря на то, что Мери очень больна, ухаживать за ней не трудно, надо только быть очень внимательной, осторожной и ласковой. Как рука в перчатку я вошла в этот дом!

Люди здесь небогатые, простые. Мне хочется горы для них свернуть! В свободное время я постепенно, комнату за комнатой, убираю дом. Я часто слышу от Аниты: «Что ты все время моешь, чистишь? Сядь, отдохни, поспи!» Я вижу, что она довольна, всем рассказывает, как стало чисто. Боже мой, как это странно для меня! Я уже привыкла к тому, что здесь, в Америке, надо работать на износ. Что ж, к хорошему привыкать легче.

В доме для меня отведен весь второй этаж – две большие комнаты. Как хорошо, что можно расположиться, как хочешь, уединиться.

Звоню в Россию своим детям и подружкам почти каждый день. За эту неделю истратила 30 долларов на разговоры.

5 марта 1998, четверг.

Ухаживать за Мери мне помогают медсестра Триш и санитарка Телма. Триш – белая, а Телма – черная. Обе очень доброжелательные и заботливые. Я с ними подружилась и многому у них научилась. Кстати, они же привозят памперсы, лекарства – все, что нужно для Мери по страховке. Нам бы в России такую заботу! А в больнице за Мери, видно, ухаживали плохо – такая слабенькая и голодная она оттуда пришла! И пролежни на спине ужасные.

Мери сегодня целый день спит. Даже кушает, почти не просыпаясь. Аппетит у нее очень хороший, но и в туалет она ходит почти беспрерывно. Дала ей лекарство для закрепления желудка и кормила рисом.

7 марта 1998, суббота.

Мери стало хуже: весь день спит, потеет, что-то в желудке у нее громко урчит. К вечеру проснулась, открыла глаза и внятно попросила сока. Я все больше привязываюсь к ней и жалею ее. Сегодня, перевязывая, я нечаянно сделала ей больно. А она такая терпеливая, даже не застонала, только поморщилась. Мне все время хочется делать ей что-нибудь приятное. Так как сейчас она думает только о пище, я стараюсь кормить ее чем-нибудь вкусненьким. Когда я ухаживаю за ней, все время с ней разговариваю, и по-русски, и по-английски. Мне кажется, что она меня уже узнает. Когда я начинаю с ней говорить, она открывает глаза. Дай Бог ей здоровья, и мы будем вместе жить-поживать.

Каждый день я даю себе слово не объедаться. Но Анита так вкусно готовит! На столе всегда несколько сортов моих любимых пирожных – нет сил терпеть. И еще я не могу видеть, как Анита безжалостно выбрасывает хорошие, вкусные кушанья.

На днях нам принесли каталог модной одежды. Анита помогла мне заказать много красивых вещей на 350 долларов. Через неделю должны прийти обновы. Это очень кстати – я обносилась ужасно.

Я c самого начала задумывала, что первые деньги после отдачи долгов потрачу на то, чтобы вставить приличные зубы. Мои железные блестящие так меня угнетают, что лишний раз рот не открываю. И вот теперь это время пришло. Нужно найти хорошего стоматолога. Американские врачи очень дорого берут за работу. Женщины у Барбары советовали искать русского врача в Бруклине. Только нужно быть осторожной, чтобы не попасть на жулика или неумелого. Где ж его найти, хорошего, надежного и недорогого?

8 марта 1998, воскресенье.

Женский день! В России – праздник, а тут никто о нем и не знает. С утра я поздравила Аниту, вручила небольшой подарочек. Позднее она дала мне кусочек мыла – не знаю, был ли это встречный подарок, или просто для пользования. Вот и все.

Анита довольно прохладно относится к своим братьям. Брат Мери Чейз живет неподалеку и часто бывает здесь, помогает по хозяйству. Недавно он и его жена Дайна ремонтировали крышу в холодный дождливый день, замерзли и промокли. Анита не предложила им даже чашку чая. А сегодня из Пенсильвании приезжал другой их брат Стив с невесткой. Дорога не близкая – несколько часов езды, и Стиву пошел уже девятый десяток, должно быть, устал. Из кухни доносились вкусные запахи готового обеда, на столе – гора пирожных. Но Анита только любезно улыбалась и вела светскую беседу. Вечером между делом я рассказала Аните, что в России принято обязательно угощать гостей. В ответ она только хмыкнула. А между тем, я узнала, что Анита наполовину русская. Стиву, Чейзу и Мери она сестра только по матери-польке, а отец у нее из России. Семья у них простая, рабочая. Мери и Анита работали на фабрике игрушек, а Стив, видимо, выучился, был дизайнером. У него грамотная и красивая речь и приятные манеры. Год назад у него умерла жена, он по ней горюет.

Памятуя о своих неприятностях у Адама, я поначалу скрывала свое курение, а потом поняла, что здесь к этому относятся равнодушно, и стала курить под навесом за домом.

Мери спит и спит. Может, это и хорошо, пусть набирается сил.

11 марта 1998, среда.

Сегодня я закончила уборку дома – все сияет. Анита довольна, одарила меня превосходной обувью, великолепными платьями. Все новое, с этикетками, и размеры у нас сходятся. Мне что-то даже страшновато от этой щедрости...

Я знакомилась с окрестностями, ходила в центр городка. Оказывается, я живу совсем недалеко от агентства Барбары. В центре я нашла киоск, в котором продают русские газеты, местные эмигрантские и московские. Обрадовалась «Аргументам и фактам». На железнодорожной станции узнала расписание поездов на Нью-Йорк. Ехать туда всего полчаса. Поеду, когда немного потеплеет. Зима здесь не холодная, но очень сыро, ветрено и зябко. А у меня нет подходящей теплой одежды. Мерзну.

15 марта 1998, воскресенье.

Как говорится в сказках: «День проходит за днем». Все происходит так размеренно, правильно, удобно, что даже делается скучновато. Говорят, русскому человеку для бодрости духа обязательно нужны препятствия и преодоления. Я думаю о том, сколько людей сейчас работает, не приседая, обливаясь потом, как совсем недавно я работала у евреев. Зла, кстати, я на них не держу. И даже сожалею, что была слишком замотана, чтобы наблюдать их необычную жизнь. Тогда мне она казалась нерациональной, архаичной, а ведь там очень солидное многовековое основание, которое для меня, неуча, еще за семью печатями – Библия.

Чтобы не было скучно и не терялось зря время, я составила себе программу занятий: гимнастика, холодный душ, английский язык, стихи наизусть.

Мне удалось разыскать Женю, она живет в Бруклине, недалеко от Брайтон-бич. На днях позвонила Марина Рыбина. Она живет в колонии русских эмигрантов первой волны, познакомилась с внучкой Льва Толстого и т.д. Приглашала в гости. Вместе с Женей и Мариной мы выезжали из Новосибирска. У каждой были свои цели и свои обстоятельства. Как сложатся здесь наши судьбы?

Сегодня я говорила с Чейзом о своих выходных. У меня будет один выходной в три недели. Благодаря Аните у меня есть возможность на полчаса-час отлучаться из дома каждый день. Может, этого и хватит. Хуже другое – Чейз настаивает на том, чтобы я сама искала себе замену на выходные дни и платила заменяющим меня женщинам из своего заработка. Что-то я не слышала, чтобы так делали другие. Чейз скуповат, с ним надо торговаться, а я не умею. Но буду пытаться.

Моя Мери начинает оживать, правда, все больше ночью – зовет меня, просит покушать, ворочается с одного бока на другой, раскрывается. Речь у нее внятная только тогда, когда она просит есть, остальное – грезы. Оживление это, хоть и приносит мне беспокойство, очень меня радует.

Вчера приехал старинный друг Аниты Фил. Красивый, высокий, язык не поворачивается сказать: «старик», хотя оказалось, что ему уже за восемьдесят. Когда-то он был военным летчиком. Вдовец. Уже лет 15 встречается с Анитой. Мне было так интересно наблюдать за Анитой. Она вообще очень следит за собой – каждый день накручивает волосы на бигуди, тщательно делает макияж, носит одежды молодежного покроя, например, мини-юбки. Но тут она превзошла себя: не только приоделась и накрасилась, но откуда-то у нее возникло такое милое кокетство, подшучивание. И глазками-то она стреляет, и ручки заламывает, и голосок стал ангельским. Любо-дорого посмотреть, как заботливо она ухаживает за Филом, угощает его всякими вкусными кушаньями, которые приготовила специально по этому случаю. Пол остался у нас на ночь, и они уединились в комнате Аниты!

16 марта 1998, понедельник.

Большое событие. Я впервые усадила Мери в кресло и вывезла в гостиную. Несколько минут она смотрела телевизор. Все мы были взволнованы.

Мой выходной, а значит, и поездку в Нью-Йорк придется отложить – идут дожди.

Чейз отказался оплачивать мои выходные.

Понемногу набралась посылка для детей. У Барбары я узнала множество полезных сведений и телефонов, в том числе агентств, занимающихся посылочным бизнесом. Они приезжают домой, оформляют, пакуют и забирают посылки и доставляют их курьерской почтой получателю на дом. Это, правда, недешево, и между такими агентствами тоже находится немало жуликов, надо держать ухо востро. Но так хочется порадовать и удивить своих детей и подруг.

Пришли вещи, заказанные по каталогу. Я очень разочарована – они оказались совсем не такими красивыми, как на картинках, и размеры не подходят. Отправила почти все назад и теперь жду, когда мне вернут мои деньги.

18 марта 1998, среда.

Я уже научилась ловко перевязывать Мери, делать разные процедуры, застилать постель, не беспокоя ее. Мери спит почти весь день, только к вечеру просыпается ненадолго, и тогда я усаживаю ее на несколько минут в кресло. Она так кротко и трогательно просит о чем-либо – поесть, попить, повернуть ее. Большой беззащитный ребенок!

Анита встала сегодня не с той ноги, все ей не нравится. А то вдруг заявила, что я трачу слишком много воды на ежедневный холодный душ, достаточно мыться раз в неделю. Это, конечно, самодурство. Ладно, посмотрим, может, само собой все уладится, а нет – придется обращаться к Чейзу: последнее слово здесь всегда за ним, так как он опекун Мери. Опытные люди стараются выбирать такую работу, где бабушка жила бы в доме одна. Налаживать отношения с родственниками бывает труднее, чем ухаживать за старушками. Теперь я это тоже поняла. У Аниты неровный характер, свои причуды. Зависеть от ее настроения и капризов бывает нелегко.

Американцы – очень чистоплотные, но как-то по-своему. Например, они чувствительны к запахам – дезодоранты, дезодоранты! Моются, переодеваются несколько раз в день – только бы, не дай Бог, не было дурного запаха.

Еще американцы помешаны на бактериях, микробах. Мало того, что везде висят таблички, что нужно мыть руки. Я недавно прочитала о том, что в публичных туалетах начинают устанавливать видеокамеры, которые будут отслеживать, все ли посетители моют руки. И если кто-то забудет, завоет сирена, и его из туалета не выпустят на глазах у всего честного народа! Но при этом очень чистоплотный Адам чистил свои башмаки на обеденном столе. Пойми их!

22 марта 1998, понедельник.

По-прежнему дождь и слякоть, серое низкое небо. Сегодня даже снег выпал и быстро растаял. Для здешних мест это экзотика. А у нас в Сибири – первые оттепели, ручьи, солнышко начинает не только светить, но и пригревать. Как мы радуемся всегда весеннему пробуждению после долгой холодной зимы! Перечитывала письма от детей и от друзей. И сладко, и горько. Вернусь, а они все уже станут другими, и я – другая. Сможем ли мы так же дружить и любить друг друга?

Трудно отказаться от такого удовольствия, как вкусные американские пирожные, особенно если они каждый день лежат на столе. И это для меня не проходит даром. Я заметно поправилась. Надо ограничивать себя в еде и больше заниматься гимнастикой, что-то я разленилась от хорошей жизни. Я уже привыкла к борьбе за выживание, к преодолениям, а тут такой санаторий! Еще и деньги платят. И хорошие деньги. Я получаю 450 долларов в неделю.

Анита выбрасывает массу продуктов. Каждый день готовит в два раза больше, чем мы можем съесть. Сегодня утром выбросила целую коробку превосходных пирожных, днем снова купила несколько коробок, явно больше, чем нам надо. Я никак не могу понять природу такой расточительности, ведь Анита никогда не была богачкой.

Постепенно я узнаю о них. Старики происходят из польской семьи, а у Аниты отец был русским. Несмотря на это немаловажное обстоятельство, она всегда делает презрительные гримасы, когда говорит о русских и о России.

Муж Мери был военным, давно умер. Мери одна растила дочь, дала ей высшее образование. Дочь преподавала в университете, была ее гордостью, единственным светом в окошке. Несколько лет назад дочь споткнулась дома на лестнице, упала, видимо, очень разбилась. Спасти ее не смогли. Не зря я терпеть не могу лестницы в американских домах. Они действительно опасные и неудобные. Мери очень горевала, это ее и подкосило – инсульты один за другим.

Судя по тому, какие вещи и украшения я вижу в шкафах Мери, она жила очень скромно, откладывала деньги на приобретение дома, на образование дочери, потом на «черный день».

Муж Аниты тоже рано умер. Она вырастила сына, он был полицейским, утонул несколько лет назад. Со своими внуками и невесткой она поддерживает отношения, но очень формальные – видятся несколько раз в год. Анита всегда любила наряды, не отказывала себе в удовольствиях. Ни сбережений, ни своего дома у нее не было. Когда Анита уже не могла работать, а ее пенсия не позволяла ей снимать квартиру, она упросила Мери пустить ее в свой дом. Видно, жили они не очень дружно – иногда я слышу отголоски каких-то споров. Анита была бы не прочь «отыграться» сейчас, но мешает мое присутствие.

23 марта 1998, понедельник.

Сегодня по телевизору показывали церемонию награждения Оскаром. Я столько слышала об этой премии и церемонии, что ожидала чего-то очень необычного, яркого. Мне показалось – ничего особенного, учитывая, сколько денег затрачено на это представление.

30 марта 1998, понедельник.

Мери впервые стала жаловаться на недомогание, звать доктора, потом вдруг выпрямилась вся и сказала, что умирает. Мы испугались, вызвали медсестру (доктора здесь домой не ездят). Медсестра приехала минут через 40, внимательно осмотрела ее и объявила, что все нормально. Что уж там бедной Мери пригрезилось – не знаю. В последнее время она ведет себя беспокойно, капризничает, часто зовет меня по ночам: дай то, дай это. А когда я возмутилась, она ответила, что я должна о ней заботиться. На самом деле эти капризы меня скорее забавляют. Я знаю, что она очень милая и кроткая. Раньше, когда я только пришла сюда, я ухаживала за ней добросовестно, но по обязанности, а теперь я все больше люблю ее и вижу, что она чувствует эту любовь и откликается на нее. Часто я называю Мери рыбкой или птичкой, или котиком, и она млеет от удовольствия.

2 апреля 1998, четверг.

Мне не понравилось, как организован мой выходной. Накануне я договорилась с Барбарой по телефону о замене. Рано утром по снежной каше отправилась в агентство (это 30 минут), потом с женщиной вернулась домой (еще 30 минут), проинструктировала ее (30 минут) и отправилась на станцию (еще 30 минут). Все эти передвижения заняли около двух часов. Дорога была грязная, я промочила ноги, устала от спешки. Буду ставить Чейзу условие, чтобы он возил меня туда и обратно и еще встречал на станции, когда я возвращаюсь из Нью-Йорка.

Я ездила в Бруклин и встретилась с Женей. Вначале я порадовалась за нее, мне показалось, что она живет великолепно. Центр Бруклина, просторная квартира на двоих с подругой, метро рядом. Женя ни от кого не зависит, у нее много свободного времени. Она ходит в гости, в театры и музеи, ездит в другие города на экскурсии. Но потом Женя призналась мне, что работает она совсем не официанткой, как говорила раньше, а массажисткой в каком-то очень сомнительном заведении. Я толком так и не поняла, что это за место, а расспрашивать не стала: что-то не очень приличное. Она рассказала, что время от времени полицейские устраивают в таких салонах облавы. Тех, у кого нет разрешения на работу, забирают в участок и держат в камере сутки, потом выпускают. Деньги там платят хорошие, Женя почти полностью расплатилась с долгами. Но говорит, что уже привыкла к свободе и достатку и не хочет отказываться от этой работы. Сейчас она работает на хозяина, но постепенно собирает своих клиентов, чтобы со временем открыть свой собственный салон. Она намерена любой ценой легализоваться и остаться навсегда в Америке. Хочет устроить фиктивный брак. Ей кажется, что это вполне возможно, но, во-первых, очень дорого – 12 тысяч долларов, и во-вторых, нужно быть очень осторожной, чтобы не нарваться на шантажиста. Бедная Женя! Облавы, камеры, неизбежные болезни! А она на меня смотрит с жалостью – ей кажется, что я живу ужасно, как в тюрьме.

В Бруклине я купила несколько превосходных книг по истории искусства – жизнь повеселела.

5 апреля 1998, воскресенье.

Анита уехала на несколько дней к Филу. Мы с Мери остались дома одни – хорошо-то как, свободно! Никто не надзирает! Я читаю запоем свои книжки и русские газеты, которых накупила в Нью-Йорке великое множество.

Вчера мне позвонила Вера. Она предлагает совместный бизнес. Схема такая: какой-нибудь надежный человек уезжает из Америки в Россию. Я покупаю здесь на его имя автомобиль. Кроме этого плачу ему еще 700 долларов за услугу. Он приезжает в Россию, вместе с моими людьми получает эту машину и получает от них еще 800 долларов. А потом передает машину моим людям.

Я сразу отказалась – к такому бизнесу я не расположена, и дело это кажется мне очень скользким. Где эти надежные люди в Америке? А в России своя мафия такая зубастая, что съест и автомобиль, и этого надежного человека.

Вера жалуется на свою старуху: жадная, деньги куда-нибудь положит, забудет и требует, чтобы Вера ей их отдала. Нет, Господь хорошо меня устроил.

Вера напомнила мне, что 19 апреля Пасха. Буду печь куличи и красить яички.

Погода очень переменчивая. Несколько дней было очень жарко – до 35 градусов. Теперь прохладней, пасмурно. Цветут цветы, деревья. Очень красиво и благоуханно.

6 апреля 1998, понедельник.

Анита все еще у Фила. Мы с Мери предоставлены сами себе. Раздолье!

У Мери подтекает катетер, приходится все время менять белье, чтобы не подмочились раны от пролежней. Они заживают очень медленно. Раз в день усаживаю Мери в кресло и кормлю в столовой. Она не любит долго сидеть, просится в постель. Никак не запомнит моего имени. Называет меня Вандой, Лорой, Таней.

Триш и Телма стали приходить реже – через день. В прошлый раз Телма рассказала мне, что неподалеку есть греческая церковь. Я хочу пойти туда. Впервые в жизни у меня возникла такая потребность.

Возле американских домов я не вижу огородов. Но Анита как-то сказала, что раньше, когда они с Мери были покрепче, они выращивали на грядках овощи. Я так люблю копаться в земле, пропалывать или поливать цветы, стричь траву на газонах. Когда-то в России я тяготилась этим, а здесь испытываю наслаждение, трогая землю и растения. Я сказала Аните, что хочу выращивать цветы. Мы поехали в магазин, купили семян и рассаду. Я вскопала клумбы и посадила цветы. Теперь перед нашим домом очень красивый цветник.

Иногда случаются такие острые приступы тоски по дому, что хочется немедленно заказать билет. Понимаю, что это глупо. Вернусь, раздам подарки, расскажу всем обо всём – и?.. Работы нет, денег нет, дети не устроены, теснота. Теперь все самое трудное позади, живи себе и работай. И работа ведь не как на еврейских галерах – санаторий, деньги платят такие приличные, что я до сих пор поверить не могу. Надо их складывать да отсылать, чтобы не тратились. Я уже все расписала, нарисовала. По всему выходит, что мне надо работать здесь до июня 2001 года. Каждый день я записала и, прожив его, вечером вычеркиваю эту дату.

8 апреля 1998, среда.

Мери слабеет на глазах. Все время спит, сидеть не хочет, просится в постель. Вчера у нее случился сильный понос. Пришлось дать две закрепительные таблетки. Пока я ее мыла, измазалась вся. Анита заглядывала в спальню, только головой качала. А я сама удивляюсь, что не испытываю никакой брезгливости, мне не противно, а только жаль это беспомощное существо, которому я могу продлить жизнь. Я испробовала много занятий – была геологом, режиссером, журналистом, искусствоведом, чиновником. И, честно говоря, всегда сомневалась в целесообразности своей работы – так ли уж она необходима людям, чтобы отдавать ей свое здоровье и жизнь. Так вот, сейчас я ничуть не сомневаюсь. Я даже уверена, что, безусловно, выполняю очень важную и ответственную миссию.

Вчера Аните исполнилось 78 лет. Я подарила ей букет цветов, выращенных мною на клумбе перед домом, и красивый кошелек. Она была очень удивлена и растрогана, до сих пор рассказывает всем по телефону. Одинокая она. Никто, кроме Чейза и Фила не позвонил, не поздравил. Вредная, конечно, но гордая. Несмотря на все свои хвори, все, что может, делает сама – готовит, водит машину. И меня никогда ни о чем для себя не просит. А если я что-то сделаю для нее, всегда отблагодарит.

Анита по случаю праздника приготовила великолепный обед. Как всегда много, гораздо больше, чем мы можем съесть. Сегодня все остатки уже отправлены в мусорное ведро. Мясо, пирожные, овощи – все. У меня просто душа болит, глядя на это расточительство. Помню, как еще совсем недавно голодала до головокружения.

Сегодня смотрела чемпионат мира по фигурному катанию. Такая красота и гордость – наши все чемпионы. Вообще же Россию здесь по радио, на телевидении упоминают очень редко. Однажды показали, как в Москве ловили бандитов на улице, и отставку правительства. И все.

Осталось 37 месяцев.

11 апреля 1998, суббота.

Тоска. Ничего не радует, время тянется едва-едва. Заставляю себя заниматься всякими полезными вещами, но, как говорил один мой знакомый, «с души воротит». И все время в мыслях соблазн – а не полететь ли мне домой? Это все из-за моей натуры крестьянской. По большому счету ни к душевной, ни к интеллектуальной работе я не способна. Америка очень хорошо это выявила. Есть время – радуйся, читай, учи стихи, язык, изучай искусство. Крыша над головой есть, сыта, одета-обута, работа легкая, времени достаточно. Когда я так жила и когда еще буду так жить? Другой бы человек радовался. О, Господи! Надо в церковь идти.

12 апреля 1998, воскресенье.

У католиков Пасха. Анита – человек совсем не религиозный, но праздничный обед устроила. Были приглашены Чейз, его жена Дайна и их сын Джордж, симпатичный мужчина лет 50. Было очень вкусно и скучно. Поели и все. В столовой мы рассматривали бутылки с винами, но Анита не предложила. Так как говорить им не о чем, то главной темой стали мои трудовые подвиги. В основном хвалила Анита, а Чейз только крякал, так как вслед за похвалами министра финансов должны последовать соответствующие действия.

Перед обедом, когда все собрались и по дому витали вкусные запахи, снова приехали Стив с невесткой. Посидели-посидели и уехали несолоно хлебавши – так Анита и не пригласила их за стол, даже на Пасху. Говорит: «Что они ко мне все время ездят?» Я ее убеждаю: «Твой брат любит тебя, скучает по тебе». Только рукой машет.

19 апреля 1998, воскресенье.

Наша Пасха. Куличи не пекла, яички не красила, но в церковь пошла. Это совсем недалеко. Церковь – греко-католическая. Иконы православные – Богородица, Святой Николай, Иисус, Троица Рублевская. Батюшка одет, как православный священник. Служба – на английском языке, только в конце псалом пропели на церковно-славянском. В храме скамьи, как у католиков, люди сидят, это удобно. В окнах красивые витражи. Люди причащаются и христосуются. Церковь небольшая, прихожан собралось около сотни, все с виду американцы. Довольно много детей, они шалили, и никто их не ругал. Служба продолжалась около полутора часов. Священник несколько раз в течение службы шутил. Я не поняла, о чем, но люди смеялись. Я не могу себе представить, чтобы у нас православный священник шутил во время службы. В конце службы всем раздали бюллетени. В них – календарь служб, денежный отчет и упрек некоторым прихожанам за то, что они пропускают службу в плохую погоду.

Посидела, помолилась, как могла. Как будто легче стало.

20 апреля 1998, понедельник.

Я думала, что после последнего холодного приема Стив уже никогда не приедет. Но сегодня снова был. В этот раз я решила, что могу превысить свои полномочия и сама вынесла в гостиную чай и печенье. Анита приподняла свои выщипанные бровки, но смолчала. Я видела, что невестка Стива Сьюзен хочет меня о чем-то спросить. Наконец, она решилась: «Ольга, я часто вижу, что у русских людей такие металлические зубы, как у тебя. Что они означают в России?» Я рассмеялась и ответила ей: «Это, Сьюзен, означает, что у людей нет денег, чтобы вставить керамические зубы». А сама подумала, что надо поскорее идти к дантисту.

Накануне мы с Анитой ездили в магазин, и я купила кое-что для своих девочек. Потратила 100 долларов. Анита сама мотовка и меня все время подбивает тратить деньги.

Мери очень слабенькая, очень. Иногда разговаривает, а иной раз посмотришь на нее – и кажется, что она недолго проживет. Так жалко ее.

21 апреля 1998, вторник.

День выдался нелегкий. Ночью не спалось, а утром едва встала. Это стало случаться со мной частенько. Нервы, наверное, шалят. И с Мери история приключилась.

Я уже давно замечаю, что кушает она хорошо, а в туалет ходит всего немного, но не придавала этому значения. И вот сегодня я решила поставить ей клизму. Боже мой, милый! Из бедной Мери вышло чуть ли не ведро нечистот! Я сама перемазалась по уши. В доме вонь стоит невыносимая. Анита заперлась в своей спальне и скулит там. Весь вечер пришлось посвятить этой процедуре. Бедная Мери! Как же она страдала! Неудивительно, что она плохо себя чувствовала в последнее время. Теперь буду ставить ей клизмы регулярно.

Получила первые письма из дома по этому адресу. Наденька пишет, что у нее успехи в пении, записывается на компакт-диск. Намекает, что для этого требуются деньги... С деньгами погодим. Пусть выкраивает из того, что присылаю. Прежде всего нужно накопить на квартиры для обеих моих дочерей.

И мои дорогие подруги пишут мне. Как я по ним скучаю!

24 апреля 1998, пятница.

Анита подарила мне прелестнейшую вещицу – крохотную старинную шкатулочку, очень красиво расписанную. Когда она открывается, звучит красивая нежная музыка.

Приезжали Стив и Сьюзен, привезли подарки для моих детей – Анита сказала им, что я собираю посылку. Она, когда хочет, умеет направить разговор в нужное ей русло. Я действительно собрала детям две посылки, на днях отправлю. То-то будет у них радость!

Стив гораздо мягче Аниты и Чейза. Всякий раз, приезжая к нам, он хотя бы на несколько минут проходит в спальню к Мери. Я вижу, как жалко ему сестру. А Анита и Чейз ее совсем не жалеют.

28 апреля 1998, вторник.

Телма опоздала на несколько минут, и Анита сделала ей язвительное замечание. Мне потом она сказала, что ей не нравится Телма только потому, что она черная. У Аниты есть расистские предрассудки. Ее внучка вышла замуж за черного парня, и Анита не может с этим смириться. Но говорит она об этом в полголоса, так, как будто нас могут услышать, хотя мы одни в доме.

5 мая 1998, вторник.

Анита снова уехала на несколько дней к Филу. Мы с Мери свободны!

Я больше стала заниматься домашними делами, и время пошло быстрее.

Мери поправляется, разговаривает, но, к сожалению, ничего не помнит, даже имени моего. Хотя я вижу, что она любит меня.

Каждую пятницу утром я звоню детям. Жду этого часа с нетерпением, уже начиная с субботы. Катя через месяц защищает диплом. Господи, помоги ей!

9 мая 1998, суббота.

В русских газетах много пишут о новой методике изучения иностранных языков.

Она основана на том, что нужно одновременно слушать английские слова и фразы, читать их и печатать на машинке или компьютере десятью пальцами. Тогда одновременно начинает эффективно работать слуховая, зрительная и моторно-двигательная память. По этой методике обучают иностранным языкам в Швеции. Очень ее расхваливают. Комплект учебников и аудиокассет стоит немало, но я решила попробовать. Может, хоть эта методика сдвинет меня с места. А печатную машинку куплю с рук.

Из американских наблюдений. Водители здесь очень вежливые, особенно в маленьких городах. Они останавливаются, чтобы пропустить тебя в любом месте метров за 30-40, приветливо машут рукой, улыбаются. А пешеходы – нахальные ужасно, особенно в Нью-Йорке. Они переходят улицы везде, где им вздумается, буквально лезут под колеса. Мэр Нью-Йорка Джулиани, одновременно и любимый, и ненавидимый ньюйоркцами за свою радикальность, объявил, что пешеходов, нарушивших правила движения, будут штрафовать. Так эти нахалы начали настоящую войну против Джулиани. Они наняли какого-то известного адвоката и подали иск в суд за нарушение свободы их передвижения. Честно говоря, это меня восхищает. Наверное, неплохо живут люди, которые так беспокоятся о своей свободе умереть под колесами.

11 мая 1998, понедельник.

Сегодня мне представилась возможность пройти тест на здравомыслие. И я, увы, оказалась не на высоте. Короче, по почте я получила письмо, которое на солидном фирменном бланке извещало меня, что я выиграла пять тысяч долларов. Подробно сообщалось, где и как я могу получить свой выигрыш. Для этого, кроме формальностей, нужно купить кольцо с бриллиантом за 19 долларов. Ведь знаю, что бесплатный сыр бывает только в мышеловке, а, поди ж ты – сердце застучало, я даже стала в уме производить некоторые арифметические вычисления. Потом Анита, к которой я обратилась за объяснениями, сказала, чтобы я выбросила это письмо в мусорный ящик. А мне можно было бы и самой догадаться.

14 мая 1998, четверг.

Какие они моложавые, эти американцы! Чейзу и Дайне, оказывается, по 84 года. При этом вчера они опять лазили на крышу, на самый конек, что-то чинили. Стиву 86. А выглядит лет на 65, не больше. Но почему-то у них у всех умирают дети. У Фила умерли дочь и сын, у Чейза – его старший сын, у Мери – дочь, у Аниты – сын. Это печальное совпадение или... непонятно.

Анита любит жить на широкую ногу и всегда так жила. А Мери копила денежки, ограничивала себя. Платья в ее шкафу – недорогие, украшения, которые она, видимо, любила, – совсем стекляшки и самоварное золото. Благодаря экономии она могла и дом содержать, и на старость отложить. Анита к ней напросилась в дом, когда не стало денег платить за квартиру. Отношения у них, видно, были неважные. Мери держала ее в руках. А теперь, когда Мери заболела, Анита отыгрывается. Ей нравится проявлять свою власть: то разрешает мне побаловать Мери чем-нибудь вкусненьким, то вдруг объявит, что это слишком дорого для нас. Деньгами Мери распоряжается Чейз. Он выдает их Аните на питание и ведение хозяйства. Анита их не жалеет, транжирит безумно в свое удовольствие. Ей невыгодно, чтобы Мери выздоровела и поставила ее на место. И невыгодно, чтобы она умерла, так как в этом случае дом продадут, и ей нужно будет куда-то съезжать, хотя она получит какую-то часть денег Мери.

18 мая 1998, понедельник.

От нашего городка до Нью-Йорка на поезде ехать всего полчаса, как на электричке – от Академгородка до Новосибирска, но впечатление и настроение совсем другое! Поезд похож на космический экспресс – вагоны обтекаемой формы серебристого цвета, двухэтажные. Внутри – кресла, ковры, как в самолете. Едет поезд бесшумно, плавно, словно летит. Он летит навстречу моему свободному дню!

Я очень удачно съездила в Нью-Йорк вчера. Успела сделать все, что задумала – купила путевку на обзорную экскурсию по Нью-Йорку, которая дважды срывалась из-за моих безответственных соотечественниц, отправила детям деньги, купила комплект учебников и кассет Шестова, три часа ходила по Метрополитен-музею. В этот раз я смотрела западно-европейскую живопись 17−18 веков. Смотрела на картины Гойи, Рембрандта, Веласкеса и забывала обо всех своих бедах. Музей такой огромный, так много залов! Чтобы не отвлекать внимание, проходя к нужной картине, прикрываешь глаза – иначе быстро устаешь. Потом до темноты еще успела погулять по улочкам вокруг Уолл-стрит. Там увидела старинную церковь, а в ее ограде – кладбище, такое старое, уютное, зеленое. Некоторые памятники заросли плющом, покрыты мхом – крошечный островок покоя среди спешащего, стучащего, суетного мира. Рабочий день заканчивался. Сначала на улицы выплеснулась масса народа, а потом магазины и рестораны стали быстро закрываться один за другим, улицы опустели, даже страшновато стало ходить по этим узким пустынным щелям между небоскребами.

Все успела, потому что не ходила по магазинам. В следующий раз надо наведаться в башни торгового центра. Там, говорят, есть очень красивый зимний сад и смотровая площадка на верхнем этаже.

В один магазин на Бродвее я все-таки зашла, чтобы купить открытки с видами Нью-Йорка. Совершенная мелочь. Но подаю их элегантно одетому черному красавцу-приказчику, и он восхищенно закатывает глаза: «О, мэм!» Это означает, что он бесконечно восхищен моим выбором. Понимаю, что это – игра, а приятно.

20 мая 1998, среда.

Чтобы выучить язык по методике Шестова, сначала нужно пройти недельный курс занятий с преподавателями в Нью-Йорке. Значит, нужно взять недельный отпуск, найти замену, поехать в Нью-Йорк, снять там комнату и учиться. Чейза и Аниту такая перспектива, конечно, не обрадовала. Я слышала, как они спорили, и Чейз говорил, что, когда я выучу язык, начну требовать повышения зарплаты или уйду от них. Ага, заволновался! Это очень хорошо! Может быть, этот скряга будет, наконец, оплачивать мой выходной. Но, в конце концов, они согласились. Через знакомых я нашла приличную женщину, которая неделю будет ухаживать за Мери. Добрые люди посоветовали отнестись к выбору замены внимательнее. Часто случается, что заменяющей женщине нравится дом, ей нужна постоянная работа, и она старается произвести хорошее впечатление и остаться в доме. И когда ты возвращаешься, очарованные ею хозяева указывают тебе на дверь. Мне это не грозит, так как Нина, которая будет меня заменять, через две недели собирается уезжать домой в Москву.

23 мая 1998, суббота.

Приехала Нина, которая будет меня заменять. Она такая душевная, хорошая женщина! Еще молодая москвичка, но московского гонора у нее совсем нет. Детдомовка, одна растит дочь, окончила институт культуры и, чтобы свести концы с концами, занялась бизнесом, да видно прогорела. Там, в Москве, ее поставили на счетчик, и теперь она отрабатывает долги, а десятилетняя дочь живет с родственниками. В общем, схема такая же, как и у Жени. Нина – убежденная христианка. Здесь она посещает баптистскую общину, деньги им платит, десятину. Говорит, что булавки без благословения и молитвы не купит. Видно, что она очень добрый человек. За Мери я теперь спокойна.

26 мая 1998, вторник.

«Это сладкое слово – свобода!»

27 мая 1998, среда.

Странные эти курсы, не знаю, что и думать. Кажется, я попала в очередную аферу. На каждом шагу на стенах развешены предупреждения: если кто-либо пальцы не так поставит при печатании или заговорит по-русски, или еще что-нибудь вроде этого, то на первый раз предупредят, а на второй – выставят. Еще бы, деньги-то уже уплачены, можно выгонять! Инструкторы пугают нас автором методики Шестовым, как детей пугают бабаем. Вот, мол, придет Шестов, вот он вас... И он пришел, нервный такой мужчина, целый час хвастал, какой он гениальный, и как никто не может разгадать секрет его методики. И все он говорил как-то невразумительно, перескакивая с одной темы на другую. А то вдруг стал долго и нудно рассуждать о грамматике шведского языка – не странно ли? Я задала какой-то вопрос, он ничего дельного не ответил. Потом меня вызвала ассистент и раздраженно заявила, что вопросов мистеру Шестову задавать НЕЛЬЗЯ, нужно только слушать. На все вопросы ответит она. Честно говоря, он мне показался ненормальным. Если бы деньги не были уплачены, а в доме уже не работала Нина, я бы развернулась и ушла. Но 300 долларов – слишком хорошие деньги, чтобы не пройти весь путь. Кто знает, может, он действительно ненормальный гений?

Моя обзорная экскурсия по Нью-Йорку опять не состоялась. В этот раз не набралось достаточного количества людей. Видно, не суждено мне. Но зато я поеду на экскурсию в Филадельфию.

30 мая 1998, суббота.

Столько впечатлений от моей первой американской экскурсии – голова кругом идет!

Не буду описывать Филадельфию – город как город. Главное событие – посещение музея Барнеса в пригороде Филадельфии. В этом музее хранится одна из крупнейших в мире коллекций импрессионизма. Ее создал страстный любитель искусства и, видимо, большой оригинал Альберт Барнес. Он вырос в рабочей среде, стал доктором, в начале века изобрел очень эффективный антисептик, принесший ему баснословное богатство, которое он тратил на приобретение картин и скульптур и организацию бесплатной школы искусств. Музей находится в большом красивом доме, похожем на дворец. Вокруг дома громадный парк, красивее которого я никогда ничего не видела: большие тенистые деревья, поляны, тропинки, цветники такие прекрасные и благоухающие и, кажется, растущие сами по себе. В убранстве дома – вкус, роскошь и великолепие. В коллекции – Матисс, Ренуар (самое большое собрание в мире), Сезанн, Ван-Гог, Модильяни, Сутин, Дега. Барнес был лично знаком со многими импрессионистами, они гостили у него, писали свои картины в его саду. И если внимательно посмотреть, в этих картинах можно узнать многие уголки сада. Помимо картин модернистов, Барнес собрал замечательную коллекцию предметов африканского искусства, много картин эпохи Возрождения. Многое в его музее необычно: Тинторетто и Гойя висят рядом с Матиссом и Ренуаром. Иногда это оправданно, но часто его любимый Ренуар проигрывает от соседства с такими титанами – недостаточная глубина и профессиональное несовершенство становятся очевидными, (это мне так кажется, а у Барнеса, похоже, было другое мнение). Под картинами нет этикеток, чтобы зрители оценивали картины самостоятельно, а не по громкому имени автора. Работы очень неровные – есть шедевры безусловные, но есть и картины очевидно слабые. Барнес ревностно любил свое детище, не хотел осквернять его рекламной шумихой и толпами равнодушных туристов. Поэтому до его смерти мало кому было известно об этой коллекции. Передавая музей государству, Барнес запрещал рекламировать его, издавать для этого каталоги, альбомы и т.д. Согласно завещанию при музее работает школа, где в течение двух лет всех желающих, и детей и взрослых, учат восприятию искусства. Музей предназначен не для зевак, а для людей так же страстно любящих искусство, как любил его сам Альберт Барнес. Как много сумел сделать для людей и для искусства этот человек!

Доступ в музей очень ограничен. Все экскурсии нужно заказывать заблаговременно. Я сама видела, как к музею подъехал автобус с туристами, развернулся и уехал. Это происходит, во-первых, по ограничениям, упомянутым в завещании, во-вторых, из-за противодействия богатых соседей, которым не нравится толчея на их улице.

Во время этой экскурсии я еще раз смогла убедиться, что психолог я, увы, очень неважный. Рядом со мной в автобусе сидел парень лет 30. Он все время крутился, задавал вопросы, с большим интересом разглядывал виды за окном. Для себя я определила, что это москвич, из разряда «новых русских», скорее всего, свежеиспеченный банковский чиновник или успешный коммерсант, впервые попал за границу, интересуется... Постепенно мы разговорились. Моего соседа звали Алексей Эренбург, он оказался племянником Ильи Эренбурга, («Трест «Д.Е.», «Хулио Хуренито», «Тринадцать трубок» – книги, которые я так любила в юности). Пять лет назад Алексей эмигрировал в Австралию. Там он занимается ювелирным делом, вполне успешно, хотя прежде - ни сном, ни духом. Здесь, в Америке, живут его родители. Он приехал к ним в гости, заодно присматривается, не переехать ли ему сюда. Я спросила, чем не устраивает его Австралия.

-     Посмотрите на небо, – сказал он, – Что вы можете о нем сказать?

Погода была прекрасная, по синему небу плыло два-три облачка.

-     Вот именно, два-три облачка. Ничего особенного, а на самом деле это очень важно – хоть иногда видеть облака. В Австралии круглый год все одно и то же – безоблачное синее небо. Это изнуряет.

Еще ему кажется, что Америка – более стабильная страна. В случае неудачи с бизнесом здесь меньше опасности быстро скатиться в трущобы.

3 июня 1998, среда.

Вернулась домой. После недельного отсутствия все кажется таким маленьким, душноватым. Нина хорошо ухаживала за Мери, и Анита ею довольна. Мы простились с Ниной очень душевно, завтра она уже возвращается в Россию.

Мери чувствует себя хорошо. Мне кажется, она меня узнала и заволновалась.

Здесь все по-прежнему. У Аниты много свободного времени и сил, и она не знает, как их использовать. Я же всегда под рукой. Например, ей пришло в голову, что ежедневный вечерний душ – это дорогостоящее излишество. И она запретила мне мыться по вечерам. Раньше сомнению подвергался утренний холодный душ. Ну, что тут делать? Позлилась я, конечно. Решила, что буду обтираться полотенцем, а мыться, когда она уезжает из дома, что происходит почти каждый день. Если будет приставать, заплачу, Бог с ней.

Может быть, самая большая опасность этой работы состоит в том, что я заключена в четырех стенах и все время вовлекаюсь в какие-то мелочные дрязги. К этому можно привыкнуть, войти во вкус, начать реагировать. Я замечаю это у многих. Вот ярославская Вера звонит мне и говорит только о таких проблемах и обидах. Мне надо быть осторожной и не позволять втягивать себя в склоки.

5 июня 1998, пятница.

Телма помогла мне купить подержанную печатную машинку за 30 долларов, и теперь я несколько часов в день печатаю – учу английский. Есть у меня большие сомнения по поводу этой методики, но нужно сделать все, что я могу. Процесс мне нравится.

С каждым днем Мери становится все крепче! Я так горда, что смогла ее выходить! Может, она поживет еще сколько-то времени. Конечно, у нее много ограничений, но и в такой жизни есть свои радости. И я многое могу сделать для нее.

Вчера Анита ездила играть в казино в Атлантик-сити. Не ради выигрыша – она знает, что проиграет – а для забавы. Вернулась поздней ночью без денег, но довольная. Сегодня приходили Чейз и Дайна. Они обсуждали эту поездку, и я поняла, что и они тоже не часто, но регулярно навещают эти заведения. Вот уж никогда не подумала бы! Договорились, что в следующий раз они возьмут меня с собой. Посмотрю, что там за казино! В России, насколько я знаю, это – сугубо бандитские заведения.

Как я скучаю по дому, по своим дорогим детям! Эта тоска будто душу из меня вытягивает. Катя в пятницу защищает дипломную работу, а еще через неделю сдает государственные экзамены. Моя старшая дочь становится самостоятельным человеком.

13 июня 1998, суббота.

Катя защитила дипломную работу на «отлично»! Хотя пришлось переносить защиту на день позже, так как она не успевала – узнаю ее неистребимую авральность. И радостно, и грустно. Вот уже одна моя дочь совершенно взрослая. Образование, профессия есть, собственный ребенок уже большой. Теперь ей нужно сдать еще один, последний экзамен – по педагогике. Хоть бы все обошлось!

Мери оживляется, начинает разговаривать, иногда сама кушает ложкой. Как забавно она улыбается! Сегодня Хелен сказала ей, что я вымыла холодильник. Она всплеснула руками, засмеялась и воскликнула: «Oh Boy!» Что означает: «О, Господи!» Дай ей Бог здоровья!

Нынче Анита у Фила, и мы с Мери отдыхаем от ее тяжелого характера. История с душем кончилась тем, что я буду платить десять долларов в месяц за совершение ежедневных омовений. И смех и грех. Я не стала ввязываться в споры и что-то доказывать. Рассказала об этом Телме, и она повеселилась от души. Обещала мне сообщить, если узнает о хорошей работе.

Впервые в жизни сегодня вечером видела светлячков. Смеркалось, и они летали над травой, как искорки: вспыхнет – погаснет, вспыхнет – погаснет. Я была очарована.

15 июня 1998, понедельник.

Здесь я часто примечаю такие вещи, которые неплохо бы перенять нам. Например, дворовые распродажи, их называют «гараж сейлы». С наступлением тепла хозяйки делают ревизию в своих домах. Все лишнее, что скопилось за зиму, выносят во двор и продают за совсем небольшие деньги. Это может быть посуда, книги, игрушки, одежда, мебель – все. На таких распродажах можно очень дешево купить нужные вещи, а порой встречаются редкостные ценные вещицы, например старинная посуда или какие-нибудь умопомрачительные шкатулочки начала века.

Американцы – непоседливый народ. Для них переехать из одного города в другой или из штата в штат – дело обычное. Старый дом продается. Новый дом покупается. Над имуществом своим особенно не трясутся – продают за гроши тут же у себя во дворе или выставляют за забор. И едут навстречу удаче, туда, где есть лучшая работа, лучше климат, богаче соседи. Мы по сравнению с ними – очень тяжелые на подъем.

18 июня 1998, четверг.

Случилось то, чего я боялась, и что может иметь плохие последствия. Я уже писала, что Анита досаждает мне своим вниманием. Она следит за каждым моим шагом и поминутно делает указания по любому поводу, Это для нее своего рода развлечение. Я терплю и стараюсь чаще напоминать себе об ее хороших качествах. Но вчера, когда я варила кашу для Мери, на кухне оказались Фил и Анита, и они стали наперебой учить меня, сколько воды надо наливать в кашу. У меня соскочила какая-то пружина, и со словами: «Я больше не могу!» я вылетела из кухни. Потом Анита допытывалась, в чем дело, хотя сама все прекрасно понимала. Я отвечала ей, что все в порядке. Сейчас она со мной не разговаривает. Зная ее скверный характер, можно ожидать последствий. Я сожалею, что так случилось. Мне не хотелось бы потерять сейчас это место: и Мери я люблю, и знаю, что работу сейчас трудно найти. Мне бы доработать хотя бы до августа, чтобы отослать деньги домой, собрать на свои зубы и сколько-то на путешествие, которым я хочу отметить годовщину своего пребывания в Америке. Надо мириться. И надо учиться отстранению, чтобы не стать домашней курицей​, вроде Аниты.

23 июня 1998, вторник.

Есть такие мгновения в жизни, которые хочется положить в копилочку, а потом при желании доставать их оттуда и наслаждаться снова и снова. Такой копилкой могла бы быть память, но она у меня ненадежная – все, и плохое, и хорошее, со временем забываю. Пусть таким хранилищем станет этот дневник. И когда-нибудь я его открою и снова окажусь на тенистой улочке Пискатавея и услышу эту дивную музыку, похожую на старинную шарманку. Это снова приехал фургон с мороженым. Со всех сторон к нему устремляются дети и взрослые, обстоятельно изучают ассортимент, крупными буквами написанный на боках фургона, и каждый отходит, держа в руках вафельный стаканчик с вожделенным лакомством.

Я угостила мороженым Мери. Она была довольна, как ребенок!

25 июня 1998, четверг.

Звонила Женя. Она всерьез здесь обживается. Рассказывает, что выкупила массажный салон, в котором работала. Сейчас она ищет себе сотрудниц. Спрашивает, нет ли у меня знакомых.

По объявлению в русской газете я купила себе магнитофон. Домой его привез русский мужчина, который оказался тренером по спортивной гимнастике. В России он тренировал юношескую сборную, чемпионов. А здесь ведет занятия с обычными детьми, которых приводят родители. Говорит, что работать с американскими детьми сложно. И они, и их родители не настроены на достижение каких-то спортивных результатов, на преодоление трудностей. Главная цель для них – приятно провести время. Он удивляется, как при такой мотивации у них вырастают выдающиеся спортсмены.

26 июня 1998, пятница.

Английский учу почти каждый день. Да и стыдно не учить, коль на него потрачены такие деньги. Что из этого получится – не знаю. Пока медленно продвигается, и я чувствую себя тупицей.

Телма принесла альбом с фотографиями своей дочери и вырезками из газет и журналов. Оказывается, ее семнадцатилетняя дочь в прошлом году стала мисс Нью-Джерси в своей возрастной категории. Девочка действительно красивая и, судя по рассказам Телмы, хорошая, умница. Она собирается стать врачом, и родители озабочены тем, чтобы найти деньги на ее учебу. Учиться на врача здесь надо около десяти лет.

4 июля 1998, суббота.

Боже мой, Боже! Как мне плохо! Дай мне силы пережить это и найти правильное решение. Никогда не думала, что буду гореть сердцем так, что кажется, все внутри сгорит дотла. В агентстве у Барбары я слышала, как женщины, которые уже давно здесь работают, жаловались, что их семьи быстро привыкли к деньгам, не ценят их, не думают о том, какими трудами они здесь достаются. Я считала, что уж меня-то это никогда не коснется. А вот и коснулось. И как это, оказывается, больно!

Я ждала, когда же дети получат, наконец, мою посылку. И вот получили. И дочка моя, не поблагодарив, стала отчитывать меня за то, что я послала такой хлам. Ничего-то им не подошло, и не надо тратить деньги напрасно. От обиды я не могла вымолвить ни слова и положила трубку. Мне не хочется ни писать им, ни звонить. Я не знаю, зачем я здесь работаю. Господи, помоги мне все правильно осознать и верно поступить.

8 июля 1998, среда.

Несколько дней я мучилась, а потом отошло. Что помогло – не знаю. Может, молитвы мои дошли до Бога, а может, Анита помогла. Она взяла меня с собой в магазин, и я с горя накупила себе нарядов на 100 долларов. Когда успокоилась, позвонила Кате и сказала ей все, что я об этом думаю. Катя заплакала и попросила прощения. Она совсем не хотела меня обидеть, это у нее получилось нечаянно. А мне – урок. Нельзя баловать, нельзя давать лишнее. Это бывает только во вред.

«Все проходит». В печальные времена этот девиз утешает, но вообще это – горькая истина. Со всеми преходящими печалями и радостями проходит жизнь. Все преходяще, все самоценно, все, даже и горькое, надо любить. Как ни моложусь я, а такие открытия – уже признак известного возраста.

12 июля 1998, воскресенье.

Боже праведный! Что я наделала! Было тепло. Мне захотелось, чтобы Мери послушала пение птиц и почувствовала запах цветов за окном. Я открыла окно, и Мери простудилась. Кашляет, из носа течет, температура. А вдруг у нее воспаление легких? Никогда не знаешь, что может случиться!

16 июля 1998, четверг.

Мери стало гораздо легче. Я делала ей разные компрессы, поила настоями трав, растирала грудь. Анита очень скептично относится к такому лечению. Она считает, что это – моя дикость. Она была удивлена, что Мери поправилась без химических лекарств.

Во Флориде курильщики объединились, наняли известного адвоката и возбудили судебный иск против табачной компании. Они, мол, знают, что курить вредно, но табачная компания рекламой завлекает их в свои гнусные сети. Сам факт продажи сигарет провоцирует их курить и тем самым травить свои организмы. Есть даже вероятность, что эти наглецы могут выиграть процесс и получить компенсацию за потерю здоровья! И это при том, что табачная реклама в Америке такая застенчивая, что можно сказать, ее и нет вовсе.

22 июля 1998, среда.

Триш – такая молодец! Сегодня она приехала и уговорила Аниту отпустить меня на полтора часа в бассейн. Мери, накормленная и ухоженная, спала, я уехала с чистой совестью. Наплескалась, наплавалась, позагорала – вволю. Будто на курорте побывала.

На первый взгляд кажется, что Америка – страна весьма свободных нравов. Женщины всех возрастов и телосложений ходят здесь в коротких шортах, девушки на рекламных плакатах настойчиво демонстрируют все выдающиеся части своих мускулистых тел. Даже на официальных мероприятиях красотки могут раздавать букеты в трусах, лифчиках и в туфлях на высоких каблуках. Однако для американцев существует некая грань, которую я еще не могу обозначить. Перейти ее считается неприличным. Так, на пляже многие девушки и женщины латиноамериканского происхождения были одеты в весьма смелые бикини. Всегда такая спокойная и терпеливая Триш раздраженно заметила, что они развращают Америку.

26 июля 1998, воскресенье.

Ужасная поездка в Нью-Йорк. Все поезда уходили прямо из-под носа, я опоздала к стоматологу, и он отказался меня принять. Теперь нужно опять записываться за месяц вперед. Самое важное – я потеряла записную книжку со всеми адресами и телефонами.

Но зато я впервые побывала в русском православном соборе в Манхеттене. Там сосредоточенность, молитвы, пение. Мне показалось, что с меня сходит короста каких-то мелочных счетов, обид, и душа снова открывается для радости. И потом еще успела увидеть выставку Сутина. Увидеть и поразиться, как он мог жить с таким мироощущением? Кажется, будто он снимает с себя кожу.

Вера ушла от своей бабушки, потому что та снова заговорила о снижении платы. Уже нашла новую работу через Агнешку – молодую польскую женщину. Когда-то она работала с Барбарой, а потом открыла собственное дело. Они с Барбарой стали конкурентами и врагами. Агнешка, говорят, гораздо мягче.

У нас дома обстановка продолжает накаляться. Анита потеряла всякий стыд – такой стала вредной. Главное – не выходить из себя, хотя она часто провоцирует – неграмотная, темная, все старается выказать свое великодержавное превосходство. Надо научиться не допускать, чтобы кто-то сторонний влиял на твою внутреннюю жизнь. В этом отношении я даже должна быть благодарной Аните за выучку. Скорее всего, ее выходки – следствие возрастных изменений, начинающийся маразм, надо быть снисходительной.

Интересно, какой была Мери, когда была здоровой? Сейчас она кроткая и ласковая, но сдается мне, что и у нее характер был жесткий.

27 июля 1998, понедельник.

Сегодня я звонила в Россию, разговаривала с Наташей Чижик. Силой своего могучего духа она крепилась несколько лет. Но сейчас, видимо, болезнь одолевает ее, она уже не встает. Какое горе! Как много она сделала для всех нас, и особенно для меня. Рядом с ней я всегда ощущаю масштабность ее личности, высокую планку, до которой мне надо расти, и величие жизни, какой бы тяжелой она ни была. Наташа постоянно подогревала идею отъезда, она, смертельно больная и нуждающаяся в дорогих лекарствах, дала мне деньги на эту поездку. Без них я не смогла бы выбраться сюда. Я никогда этого не забуду.

30 июля 1998, четверг.

Ужасная жара и духота! Почти не выхожу из дома, здесь спасают кондиционеры. Я наблюдаю за Анитой и Филом. Анита кокетничает, как молоденькая девушка. Голос ее становится громче, мелодичней, движения вкрадчивыми, глазки стреляют туда-сюда. Она молодеет на глазах. Она обожает Фила, Наверное, одного на белом свете.

2 августа 1998, воскресенье.

Боже, что делается! Ветер срывает крыши, рвет провода, выламывает деревья! Ливень такой, что даже помыслить невозможно, чтобы выйти из дома. Третий день у нас нет света, живем при свечах, едим всухомятку. Я много слышала о торнадо, вот довелось и мне это увидеть: смерч серым столбом несется по улице и крушит все на своем пути. И страшно, и сладко! Американские дома – замечательные! Они красивые, удобные, теплые, но они не рассчитаны на такой ветер. Дерево упадет – и дом рушится, как картонная коробка.

7 августа 1998, пятница.

Я уже начала лечить свои зубы. Доктор Дима – красивый молодой человек, русский, учится в колледже, чтобы подтвердить свой российский диплом, по выходным зарабатывает нелегально на жизнь. Работает он в Бруклине, в довольно обшарпанном офисе. Судя по всему, ему приходится часто переезжать, чтобы не засекла налоговая полиция, иначе – конец карьере. Мне его рекомендовали, как очень хорошего и недорогого врача. Наверное, это действительно так, потому что попасть к нему на прием – совсем нелегкое дело. Дима особенной любезностью не отличается, но пока и не хамит. Обещает сделать всю работу за два-три месяца. Значит, все выходные нужно будет прежде всего подчинять этому делу. Обойдется мне все не меньше чем в две тысячи долларов.

Встреча на автовокзале в Манхеттене. Уже вечер, я ожидаю свой автобус, чтобы ехать домой. Подходит пожилой человек и, тыча пальцем в какую-то мятую бумажку, буквально мычит. Я смотрю на него. Маленький, сморщенный, седенький, лысенький. Песочного цвета чемодан фасона 40-х годов с железками на углах и заржавевшими замками. Точно такой лежал в родительском доме на чердаке. Думаю: «Наш, родимый!». Ордена на груди подтвердили мою догадку. Дедушка только что приехал из аэропорта, не знает, как добраться до места, суетится, тычет бумажку с адресом. Говорит, что приехал в санаторий, но, по-моему, обманывает. Узнала, где останавливается его автобус, провожаю до остановки. По дороге он сообщает, что зовут его Эммануил, он москвич, профессор. Покупаю ему билет и, не сразу поняв кассира, сначала называю ему сумму 40 долларов, а потом – 30. Он сразу настораживается. Начинает допытываться, почему я сначала сказала так, а потом иначе, не знает, кого подозревать в жульничестве, меня или кассира. Вместо благодарности начинает рассуждать о том, что долг каждого помогать другим, что больше имеет тот, кто отдает, поэтому, мол, я в выигрыше от этой встречи. Потом, блеснув глазками, вкрадчиво предлагает как-нибудь где-нибудь встретиться, посидеть. Подвела его к небольшой быстро движущейся очереди человек 10-15; он спрашивает, имеет ли право пройти без очереди, как ветеран войны. За год я уже отвыкла от этих суетливо-нагловатых манер, и так мне стало грустно и обидно за московских профессоров.

10 августа 1998, понедельник.

Одно из самых первых американских впечатлений – пение цикад. Они даже не поют, а верещат на сотни голосов. Обычно по вечерам, когда Мери уже спит, я сижу в садике, слушаю их объемный хор, смотрю на кружевные лунные тени и теплые пятна светящихся соседских окон, вдыхаю густой, насыщенный запахами цветов и зелени воздух теплой ночи – сказка.

11 августа 1998, вторник.

Дни побежали быстрее. Мери окрепла, стала беспокойней – работы прибавилось. Анита сменила гнев на милость и в последнее время уже не донимает меня. На днях мы с ней разговорились, и я только сейчас поняла, что до меня в этом доме работала Ирина, симпатичная женщина, скрипачка из Осетии. Мы с ней встретились у Барбары, и она рассказывала мне о своей предыдущей работе, на которую хотела вернуться. Вот как могут сходиться концы. Где ты сейчас, Ира?

Плохая новость из дома. Потерялась наша собачка Тюпа. Вернее, ее потеряли мои дети. Она прожила в нашем доме 11 лет. Преданное, славное существо. Я все время думаю о ней, где она, что с ней случилось. Мне ее невыразимо жалко.

К нам домой стали приходить женщины из церкви «Свидетели Иеговы». По моей просьбе они принесли Библию на русском языке. Они все время приглашают меня на свои собрания. Я зайду в их церковь из любопытства, но мне не хочется быть связанной какими-либо обязательствами. Анита их не жалует и, не церемонясь, выпроваживает из дома.

Здесь очень много церквей. Однажды я гуляла по центру нашего городка и насчитала восемь разных храмов только в одном квартале. Иногда я хожу в греческую церковь. Там, среди икон, я чувствую себя как дома. Но меня удивляют либеральные американские нравы: женщины в эту греко-католическую церковь могут приходить с непокрытой головой, в шортах и футболках. Как на пляж. В здешних православных русских церквах это, конечно, недопустимо. Здесь даже больше, чем в России, придерживаются ортодоксальных традиций. На входе в церковь всегда есть дежурные платки и юбки, которыми можно воспользоваться при необходимости. Католики тоже помнят о приличиях.

19 августа 1998, среда.

Анита собирается на похороны своей знакомой. Так как в свет она не выходит и, кроме Фила, друзей у нее нет (думаю, по причине ее вредного характера), то предстоящие похороны – большое светское событие, к которому она готовится с великим тщанием. Предварительно покрашенные и завитые волосы тщательно взбиваются, щечки нарумяниваются, губки – само собой. Самая большая забота – гардероб. После долгих раздумий и сомнений Анита выбирает белую короткую кружевную блузку с большим декольте и пикантно выглядывающей полоской живота и яркую голубую юбку сантиметров на 15 выше колен. Во всей красе она выходит на середину гостиной, ожидая моего одобрения. Я уточняю:

-     Ты идешь на похороны?

-     Да, – ответствует Анита.

-     У нас в России на похороны одеваются иначе.

-     Во все черное?

-     Не обязательно. Но скромнее.

-     А у нас одеваются так!

Хотела бы я посмотреть, что это за похороны.

24 августа 1998, понедельник.

Анита у Фила. Мы с Мери празднуем свободу.

Женя сообщила, что оформляет рабочую визу на три года. После этого будет, возможно, запрашивать грин-кард. Это очень заманчиво, но:

а) дорого – 12 тысяч долларов;

б) можно нарваться на жуликов.

Подождем.

Позвонила Марина Рыбина. Рассказывала о том, что часто гостит у Жени, и при этом она позволяла себе делать весьма презрительные замечания по поводу жениного бизнеса. Бизнес, конечно, еще тот, но что бы делали мы, оказавшись в ее положении?

30 августа 1998, воскресенье.

Впервые была в театре на Бродвее, смотрела мюзикл. «Рэгтайм». Столько всего наслушалась об этих мюзиклах, ожидала чего-то необыкновенного. Оказалось, что это что-то вроде нашей оперетты. Все красиво, выразительно – костюмы, свет, декорации. Поют, танцуют великолепно. Живой оркестр. Но не могу сказать, что я была потрясена или расчувствовалась. Просто любопытно. Стоило мне это удовольствие немало – 41 доллар. Мне бы хотелось увидеть спектакли «Кабаре» и «Король-лев», но там билеты уже распроданы на полгода вперед.

2 сентября 1998, среда.

Год назад в этот день я приехала в Америку. А кажется, что это было давно-давно. Столько событий произошло за это время, сколько нового я узнала! Наверное, никогда в жизни я не воспринимала столько новизны за единицу времени! Сейчас даже забавно вспоминать, какие выводы я делала об этой стране в первое время. Наверное, со временем изменятся и мои сегодняшние представления, но сейчас мне кажется, что Америка – очень пестрая страна, непростая, и узнать ее как следует, доведется нескоро. Встретишь что-нибудь, например вежливость и приветливость, думаешь: вот это как здесь. А потом в каком-нибудь бедном трущобном квартале столкнешься с грубостью и унынием. И так на каждом шагу. Монрой, Монси, Спринг-Валли, Брунсвик, Даннеллен, Пискатавей – череда городов, разные работы, разные люди, славяне, и американцы – сколько их прошло за этот год, одни навсегда, другие – до новой встречи на каком-нибудь американском перекрестке.

Мери крепчает, и работы в доме прибавляется. Она уже начинает командовать мною:

-     Let's go! Come on!

Поторапливайся, мол, пошевеливайся! Вчера она потребовала надеть на себя все свои жалкие украшения. Анита было воспротивилась по своей вредности, но я ее уговорила. Мери сидела, разукрашенная, как новогодняя елка, очень довольная и гордая, предлагала мне что-то в подарок, но Боже упаси! Сегодня она не в духе, все молчит. Правда, утром впервые шепнула мне на ухо: «You are wonderful». Это дорогого стоит.

Анита тоже хворает. Помогаю ей готовить, одновременно и учусь у нее. Она отменная кулинарка. Сейчас я опять в фаворе, в доме мир и благодать. Не знаю, надолго ли.

5 сентября 1998, суббота.

В России плохо, совсем плохо, кризис. Люди, если что и имели, все потеряли. Специально это сделано или нечаянно получилось – едва ли мы об этом узнаем. Наверное, в России выродились управленцы. Да и были ли толковые? Может, как когда-то Петр и Екатерина, пригласить надежных иноземцев?

12 сентября 1998, суббота.

Сегодня я сделала большое дело – открыла счет в банке. Проблема, как хранить и рационально пересылать деньги стояла всегда. Я пробовала обращаться в разные американские банки, но так как у меня нет ни водительских прав, ни другого легального документа, мне вежливо отказывали. Наконец, кто-то рассказал мне об украинском банке на Бродвее. Вначале и они отказали под тем предлогом, что обслуживают только украинцев (?!). Но я вспомнила, что родилась на Украине, что зафиксировано в моем паспорте, и, слава Богу, все устроилось. Банк старый и надежный. Теперь я могу спокойно нести туда деньги и за смехотворные суммы переводить их в Россию. Для этого не нужно даже показывать свой паспорт. Просто приходишь с книжечкой, которую они дали.

15 сентября 1998, вторник.

По данным опросов, американцы считают самой престижной профессию врача. За врачами следуют ученые, учителя, священники, офицеры, архитекторы, члены Конгресса, адвокаты, спортсмены, артисты, предприниматели, банкиры, бухгалтеры, журналисты, профсоюзные лидеры. В этом списке меня удивляет положение учителей – второе место. Это при том, что учителя все время жалуются на маленькое жалованье, устраивают забастовки и прочее. И банкиры – где-то в хвосте. Вот тебе и трезвые, суперрациональные американцы!

Каждый вечер я ставлю крестик на дате прожитого дня, приближая свой отъезд в Россию. Тороплю их, золотые денечки моей единственной драгоценной жизни. Они проходят в четырех стенах, в золотой клетке. А жизнь, с разноцветными впечатлениями, радостями, бурлит где-то рядом. И сколько ее еще осталось?

20 сентября 1998, воскресенье.

Судя по оживившимся разговорам, в январе Чейз собирается продавать дом. Бедную Мери поместят в Дом престарелых, а Анита уже присматривает себе квартиру. Такие наши перспективы. Мне бы хотелось, чтобы моя следующая работа была ближе к Нью-Йорку, чтобы выходные были каждую неделю, и никаких Анит.

Приятный сюрприз – мне позвонила Оля, женщина из Киева, с которой мы познакомились у Барбары. Знакомство это было скоротечным – разбежались в разные стороны на свои работы, но она меня приметила и, снова оказавшись у Барбары, узнала мой телефон. Я пригласила ее в гости, это не очень далеко.

С Верой мы редко разговариваем, да, откровенно говоря, и не о чем. Вера уже восемь месяцев работает без выходных, хочет больше заработать, и это сказывается на ее интересах. Здесь надо беречь свое психическое здоровье, интеллект, подпитываться интересными впечатлениями, иначе и не заметишь, как станешь домоседкой, сосредоточенной на перипетиях домашних забот и отношений.

22 сентября 1998, вторник.

Приходила в гости Оля. Я взяла отгул на полдня, и мы долго гуляли по улицам. Оля уже вторую неделю живет у Барбары, ищет работу. Она гораздо решительней меня. Если ее что-то не устраивает, не терпит и не страдает, а разворачивается и ищет лучшее место. У меня такое чувство, будто я знаю ее давно-давно. Мне нравится, что она такая живая и любознательная. И еще, рядом с ней есть ощущение надежности. Оля очень общительная, поддерживает связь со многими обитательницами Барбариного общежития.

25 сентября 1998, пятница.

Анита очень хорошо готовит, но иногда так хочется поесть свою, русскую пищу. Я вызвалась приготовить обед. Анита не возражает, ей любопытно, что и как я буду делать. Сначала я принялась за борщ. Увидев, что я чищу картофель и режу капусту, она заявляет, что это неправильно и невкусно, отодвигает меня и принимается показывать, как надо готовить борщ из одной свеклы. Спорить с ней бесполезно. Я решила, что испеку пироги. Не отводя глаз, она следит за тем, как я замешиваю тесто. Разумеется, по ее мнению, я делаю все абсолютно неправильно. В результате, мне пришлось расстаться и с этой идеей. Кончилась затея тем, что я разозлилась и ушла из кухни. А потом вечером я созвонилась с Олей и она рассказала мне, что поляки называют ПИРОГАМИ (c ударением на «О») вареники. А я-то стряпала наши, русские пирожки из дрожжевого теста! Анита была права: тесто для вареников готовится совсем не так. И борщ у них в Польше – нечто совершенно иное, чем наш, русский. Там борщом называют свекольный отвар, одну водичку с небольшими ломтиками свеклы. В общем, мы друг друга не поняли, и она навсегда отбила у меня охоту вмешиваться в кулинарные дела.

И вот что интересно: Аните 78 лет. Ее родители приехали в Америку еще до ее рождения, почти 100 лет назад. А при этом она в точности воспроизводит все особенности польской кухни. Какова сила живой национальной традиции!

30 сентября 1998, среда.

Анита разболелась не на шутку. Сначала она простудилась и не могла вылечиться, пока не смирила свою гордыню и не попросила меня приготовить ей такой отвар, каким я вылечила Мери. Я напоила ее отваром трав с медом, приготовленным по русскому рецепту, и она стала поправляться. Сейчас разболелись ее кости. Больная нога волочится, она на нее ступить не может. Уже и палка не помогает. Поясницу заклинило – ни согнуться, ни разогнуться. Все дела по дому мне пришлось взять в свои руки. По вечерам я делаю ей такой зверский массаж, что она стонет, но не жалуется и против своего обыкновения не дерзает меня критиковать. Моя репутация и авторитет восстановлены в полном объеме.

4 октября 1998, воскресенье.

Видно, Мери, когда была здорова, поддерживала хорошие отношения с соседями. Время от времени они справляются о ее здоровье, сожалеют, что она так больна.

У Аниты отношения с соседями сложные. Она с ними даже не здоровается, ни с одним человеком на улице. Она попробовала и меня втянуть в их разногласия, но тут я была, как кремень. Я выросла на Украине, на городской окраине. Институт соседства там котировался очень высоко. Только пропащие люди или отъявленные гордецы могли им пренебрегать. Здесь, правда, отношения не такие интимные, но все же приятно, выйдя за порог своего дома, кого-то поприветствовать, с кем-то поговорить. Мне нравится улыбчивость и доброжелательность американцев. Особенно это заметно в маленьких городах. Стоит встретиться с кем-либо глазами, с тобой обязательно поздороваются, независимо от того, знаком ты или нет. Несколько раз встретишься с человеком – и вы уже приятели. Это ни к чему не обязывает, а приятно.

Так вот, сегодня соседский рыжий пес Боб сквозь дырку в заборе проник в наш садик, сделал там кучку и, думая, что он никем не был замечен, вернулся обратно в свой двор. Но он ошибся. Анита его засекла. Мне стоило больших трудов уговорить Аниту не позориться и не вызывать полицию для улаживания конфликта. Я сама убрала эту кучку и надежно закрыла дырку.

10 октября 1998, суббота.

Тяжелый день сегодня. Мери капризничала, выдергивала трубки катетера, разбрасывала лекарства. Обычно она ест с аппетитом, а сегодня за обедом плотно сжала губы и стала плеваться. Ничего страшного в этом не было. Можно было просто увезти ее в спальню, поела бы позже. Но Анита вдруг вышла из себя и со злобными криками стала совать ей ложку в рот. Мери отбивается, суп расплескивается, Анита вот-вот прибегнет к рукоприкладству. Вдруг Мери выпрямилась и совершенно внятно и громко отчеканила: «Вон из моего дома, дура!» Мы с Анитой остолбенели от неожиданности. Я растерялась и расплакалась. Анита застыдилась и ретировалась в свою комнату. Мери снова впала в прострацию. Семейка!

16 октября 1998, пятница.

Месяц назад, 14 сентября, умер мой дядя Аркадий. Ему было 96 лет. Редчайший человек, о котором можно сказать «безупречный». Как достойно он прожил такую нелегкую жизнь! Бог воздал ему хорошими детьми, долголетием, ясным умом до последнего дня и, я уверена в этом, Царством Небесным.

17 октября 1998, суббота.

Прочитала в русской газете интервью академика Николая Амосова, которого я люблю и почитаю. Он говорит о том, что у человека есть три круга интересов. Первый, самый узкий, – тело, биологические потребности. Второй шире – близкое окружение, семья, родные, друзья. И третий, безмерный, – идеи, космос, философия и т.д.

Думаю о том, что прогресс освобождает нас от многих бытовых хлопот, удовлетворяет наши биологические потребности и должен бы дать толчок к расширению наших интересов. Но на самом деле мы чаще всего застреваем на этих двух кругах и дальше не выходим. Есть, конечно, люди, которым Господь или родители дали этот импульс, и они выйдут в мир идей, как бы ни складывались обстоятельства. И есть люди, обделенные этим импульсом. И при всем благополучии они будут копошиться, только обслуживая свои первейшие потребности. Они такого масштаба. За американцев обидно. В сравнении с нами они сверхблагополучные. Так воспарите же! Нет, чаще всего, к сожалению – нет. Даже, кажется, меньше, чем у нас. Оказывается, это не зависит от бедности, богатства, здоровья, образования, национальности, эпохи. Наташа Чижик. Дядя Аркадий. А я? Не будем лгать, не очень-то высоко я поднимаюсь. Тут работы над собой хватит на всю жизнь.

22 октября 1998, четверг.

Я злюсь. Единственное, о чем просит Мери – покатать ее на машине. У нас с Анитой не хватит сил, чтобы пересадить ее из кресла в автомобиль. Который раз я прошу Чейза, чтобы его сын приехал на полчаса, помог нам – нет, времени не могут найти.

26 октября 1998, понедельник.

Большая часть моих выходных уходит на визиты к дантисту. Но я не огорчаюсь. Слава Богу, Дима делает все очень обстоятельно, добросовестно. Теперь я понимаю, как халтурили с моими зубами в России. Вчера на приеме я слышала, как Дима разговаривал со своим сотрудником. «В России я по выходным не работал – за неделю так устанешь, что надо отдохнуть. Друзья, вечеринки – на все необходимо время. А здесь этого ничего нет, здесь, устал не устал, надо работать. Мой брат приезжал сюда из Прибалтики, ему не понравилось. Я его понимаю».

Дима учится в университете. Чтобы стать доктором с нашим дипломом, нужно учиться еще два с половиной года и потом сдавать много экзаменов. Работает Дима нелегально, по вечерам и выходным, чтобы заработать на жизнь, квартиру, учебу, оборудование для будущей, уже законной, работы. Делает все тщательно и берет 100 долларов за один зуб. В американских клиниках изготовление одного зуба стоит 500-600 долларов. Недавно Дима сменил офис, так как подозревает, что налоговая служба узнала о его подпольном бизнесе. Это может лишить его буквально всего.

О докторах, с которыми мне приходилось встречаться в нашем доме, у меня сложилось не самое лучшее впечатление. Первый раз мы вызвали доктора, когда Мери было очень плохо, и мы думали, что она умирает. Здесь не принято, чтобы доктора приезжали к больным домой. Хоть умираешь, а добирайся до доктора сам. Мы едва-едва уговорили, чтобы он приехал. Приехал-таки, ухоженный парень лет 30. Даже не взглянув на Мери, около часа выяснял, какая у нее страховка. Чуть было не ушел, но потом выяснил по телефону, что страховка ему подходит. Только после этого он бегло осмотрел Мери и выписал лекарство. На лечебную часть его визита было затрачено не больше десяти минут.

Второй раз вызывали врача по настоянию Аниты. У Мери ногти на ногах больны грибком, видно, уже давно. Я знаю, что это неизлечимо. Мери эти ногти, мне кажется, не беспокоят. У нее сейчас есть проблемы гораздо серьезней. Но Анита решила, что надо вызвать врача-дерматолога. Вызвали. Приехал какой-то неряшливый детина. Даже не взглянув на Мери, заявил, что только за то, что он приехал в дом, надо платить 50 долларов. Анита попыталась было объяснить ему о страховке, он развернулся и уехал. Позднее Анита взяла у Чейза деньги и снова вызвала этого же врача. Он сделал минут за 15 поверхностный педикюр, не выписал никакого лекарства. Потребовал за работу 90 долларов. Просто деляги какие-то!

31 октября 1998, суббота.

В последний выходной я, наконец, дошла до музея Гугенгейма. Здание – удивительной красоты, похоже на спирально закрученную улитку, внутри и снаружи изысканного кремово-белого цвета. Картины расположены на галереях, которые по спирали плавно поднимаются вверх. Средина здания остается пустой. Сквозь высокий-высокий прозрачный потолок льются потоки света. Мне казалось, что душа моя растворяется в этом свете.

Начинается экспозиция на нижнем этаже – Матисс, Пикассо, Шагал, Явленский, Ларионов – много славных имен! Чем выше поднимаешься, тем больше геометрии и грязных клякс на холстах. Много фокусов, вроде такого: большой пустой холст с какой-то маленькой закорючкой в углу – «Муха». Скучно и досадно. Мне казалось, что эта восходящая спираль, символизирующая восхождение искусства двадцатого века, закончится каким-то балконом, простором, перспективой, но закончилась она буквально тупичком, в который, не знаю, намеренно или случайно, помещена картина, похожая на полосатый матрас. Кажется, я рассуждаю, как ретроград и консерватор.

В Нью-Йорке я стараюсь больше ходить пешком. Сейчас рано темнеет, и я долго ходила по вечернему городу, освещенному огнями. Было ветрено и прохладно, но город казался таким праздничным! Заряжаешься его токами, когда окунаешься в людскую круговерть. Много хороших музыкантов на улицах. Просто классных музыкантов! Часто они играют на незнакомых экзотических инструментах. А сегодня я долго слушала негра – он выбивал такую дробь на ящиках и полиэтиленовых ведрах, что, не глядя, можно было представить целый оркестр.

5 ноября 1998, четверг.

Вера попала в богатый дом, ухаживает за прелестной, еще не старой женщиной Элеонорой. Но у нее не все нормально с психикой, и временами она делает совершенно дикие вещи. Вера жалуется, что дочь Элеоноры то дарит ей дорогие подарки на праздники, то подсчитывает каждый пенс и каждый съеденный кусок.

10 ноября 1998, вторник.

Иногда мне кажется, что Анита – законченная эгоистка. Но вот наблюдаю за ней: до Рождества еще полтора месяца, а она уже ездит по магазинам, покупает подарки. У нее длинный список – братья, племянники, внуки и правнуки. Каждому она что-то покупает, красиво упаковывает, надписывает поздравительную открытку. Вспомнят ли они ее?

13 ноября 1998, пятница.

Работы прибавилось. Время летит так быстро, что я не успеваю писать дневник.

Мери стала очень ласковой и доверчивой. Ее давно никто не ласкал, и она так размягчается, когда говоришь ей что-нибудь с любовью или угощаешь. Как мало надо человеку! И как порой мы скупы на ласковость.

Вечером, когда курю в нашем садике под навесом, представляю себе, как я лечу в самолете в Россию.

21 ноября 1998, суббота.

Недели две назад я нашла в Бруклинской клинике русского врача и обратилась по поводу давления. Ко мне приветливо отнеслись, дали много бесплатных лекарств, пообещали хороший результат. К сожалению, давление по-прежнему высокое. Видимо, эти лекарства мне не подходят.

27 ноября 1998, пятница.

Оля устроилась замечательно! Она ушла от прежней своей бабушки, потому что та была скупой и, мало того, что не кормила ее, но еще и ела тайком Олины продукты. Это, конечно, болезнь. И вот Оля нашла богатых итальянцев. Они пригласили ее ухаживать за их мамой, которая сейчас лежит в больнице после инсульта. Оля уже две недели гуляет себе, ждет свою старушку. Деньги ей платят. Она говорит, что ее новый дом производит очень странное впечатление. Видно, что дом богатый и культурный. Продуктов в кухне нет никаких, ни крошки. Все шкафы забиты коробками и банками с очень качественным дорогим кофе. А в ящиках комода Оля обнаружила сотни две нераспечатанных колод карт. Оля говорит, что ее будущая подопечная Марселла – громогласная дама с властным характером. Она страстная картежница: и дома играет, и в Атлантик-сити ездит в казино. За Олю я не очень беспокоюсь. У нее сильный характер. В отличие от меня, она умеет настоять на своем и свою бабушку, я уверена, она усмирит.

Отличная новость: Марина Рыбина сообщила о том, что вышла замуж. Ее муж – известный на Брайтоне певец, обеспеченный человек. Это именно то, к чему она стремилась! Наверное, для того чтобы у меня не возникало на этот счет никаких сомнений, Марина предоставила мне возможность поговорить с ее мужем. Я рада за нее от всей души!

1 декабря 1998, вторник.

Стив приезжал прощаться: сын Джек увозит его во Флориду. Джек – очень заботливый и внимательный сын, и невестка у Стива хорошая. Я уверена, что ему будет там хорошо. Здесь, в своем доме, он очень тосковал по жене. Стив плакал, прощаясь, целовал Мери. Он один в их семье чувствительный и мягкий. Остальные – как кремень.

6 декабря 1998, воскресенье.

Мне поставили верхние зубы! Они прекрасны! Мне теперь хочется улыбаться и улыбаться! Одно меня удручает: очень медленно это все продвигается. Дима делает все замечательно, но каждый раз уделяет мне не больше 20 минут. А ведь мне надо затратить около трех часов на дорогу, чтобы приехать к нему. Все мои выходные уже полгода ломаются на этих визитах. А сделана только половина работы. Нет в мире совершенства!

В ноябре я потратила на лекарства от давления 160 долларов и 100 долларов на посещение терапевта. Говорят, что надо делать обследование. Это стоит не меньше 1000 долларов.

15 декабря 1998, вторник.

Ушла из жизни Наташа Чижик. И, хотя я знала, как она больна, и что это должно было случиться, все равно это известие стало внезапным. Однако светлый Натальин образ побеждает смерть, ощущение сиротства проходит. Будто она не умерла, а уехала в какие-то свои светлые и далекие края. Даст Бог, мы когда-нибудь встретимся.

21 декабря 1998, понедельник.

Это сделано! Катя сообщила, что брат Наташи Чижик продает наташину квартиру. Я выслала накопленные деньги, и квартира была куплена. Я очень рада за Катю: моя девочка устроена, у нее есть свое жилище. И очень рада, что это – именно Наташина квартира, дух ее будет жить с нами.

25 декабря 1998, пятница.

Позвонил Чейз и каким-то странным голосом предупредил меня, чтобы я искала работу. Он болен, боится умереть и оставить Мери без своей опеки. Поэтому буквально на днях он отправит Мери в дом престарелых. Я расстроилась: все свои деньги я отослала домой и потратила на лечение зубов. За новую работу нужно платить двухнедельный заработок, это около 1000 долларов. К тому же нужно жить у Барбары недели две, пока получу работу, это еще 300-400 долларов. В общем, деньги надо еще заработать. Дай Бог, чтобы у меня было две-три недели.

В последние дни у Аниты нет настроения, она снова дуется, донимает меня придирками и указаниями.

30 декабря 1998, среда.

День рождения! Мне исполнилось 49 лет. Наверное, это много, но, слава Богу, я не ощущаю их груза. Хорошо жить, когда знаешь, что дальше будет еще интересней. Мне с утра до вечера звонили мои дети и друзья из России, американские подруги прислали подарки и поздравления.

31 декабря 1998, четверг.

Прощай, 1998 год! «За все добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью».

Я многое увидела в Америке за этот год. Монси, работа у евреев, Барбара, профессор Адам, наконец, этот дом в Пискатавее. Я побывала в Филадельфии, узнала много чудных местечек в Нью-Йорке. Мне кажется, это самый прекрасный город! Я нашла новых друзей, продвинулась в английском языке, выучила много стихов. В этом году я смогла вырваться из еврейского ада и научилась хорошо выполнять свою новую работу. Мне кажется, что я стала терпеливей и снисходительней. По крайней мере, десять с половиной месяцев я терплю капризы Аниты. В последнее время она опять долго дулась. Даже в день моего рождения ограничилась тем, что с утра буркнула:''Happy Birthday!'' Наивная Вера накануне позвонила ей, попросила купить цветы и преподнести мне от ее имени. Анита отказалась, сославшись на нездоровье и занятость, а потом целый день всем хвастала этим отказом. Нашла чем хвастать! Однако закончилось это самым неожиданным и поучительным образом. Сегодня вечером в ответ на очередную ее тираду я спокойно заметила, что в последнее время ей не нравится все, что я делаю. И все. Однако на Аниту это замечание произвело такое впечатление, что она немедленно села в машину, поехала в магазин, купила цветы и подарок и вручила их мне со слезами на глазах, извинившись, что запоздала. Я просто остолбенела от такой реакции. Ах, Анита, Анита, знала бы я, не терпела бы и спуску бы тебе не давала!

С новым годом грядут и перемены. Вот-вот Мери отправят в дом престарелых. Конечно, для нее лучше бы жить дома, но ее родственники рассуждают иначе. Я же немного отдохну, куда-нибудь съезжу и снова буду искать работу.

Обычно на новогодние поздравления у меня не хватает ни времени, ни терпения. Но в этом году я запаслась и тем, и другим и впервые поздравила всех. Писала письма весь декабрь. Получилось около 40 писем! И мне это понравилось – такое чувство, будто я встретилась со всеми своими родными и друзьями.

Сколько раз в России я намеревалась встретить Новый год в одиночестве, и всегда этому что-то препятствовало. И вот сегодня это случится. Анита и Мери спят. Дом погружен в темноту и тишину, только слышно, как часы отсчитывают последний час года. Совсем не одиноко. На своем чердаке я чувствую себя, как на корабле, плывущем в океане. Э-э-эй! Где там Россия?!

1 января 1999, пятница.

Сегодня был званый обед по случаю Нового года. Чейз с женой и сыном, Фил и я с Анитой. Так как эти обеды проходят в подвале, Мери сидеть за столом с нами не могла. Я ее перед этим покормила всем вкусным. Чейз впервые пришел после болезни, побледневший и худой. Разговаривал он с трудом и был как будто немного не в себе. Анита говорила, что он перенес на ногах два инсульта. Говорить им было не о чем, разве что обо мне. В этот раз горячо обсуждался тот факт, что на Новый год я купила бутылку шампанского и якобы от этого у меня сегодня бледный и болезненный вид. Я не стала разочаровывать их и объяснять, что выпила не более 100 граммов, пусть уж они развлекаются хоть этим, если ничего другого придумать не в состоянии.

14 января 1999, четверг.

На Старый Новый год как по заказу грянул мороз, насыпало снега – настоящая зима! Все пищат, а для меня – праздник! Так хорошо разогреться на холоде, расчищая дорожки от снега! Я даже снежную бабу слепила!

Положение мое остается все таким же неопределенным. Я знаю, что меня скоро уволят, но когда это случится – неизвестно. Искать новую работу, как советуют мои подруги, не хочу – мне жаль оставлять Мери на неизвестно какие руки. Она с каждым днем становится все слабее, редко открывает глаза, еще реже что-либо говорит. Только цепко держит меня за руку. Мне так жаль ее, и я не знаю, как ей помочь. Медсестра разводит руками.

Чейз сейчас не может заниматься устройством Мери. Он болеет, и, кажется, не в своем уме после инсульта. Скорее всего, он не лечится, как следует, скупится. А сын не заботится о нем.

Я тоже заболела – поднимается давление, отеки.

С Анитой сейчас мир и дружба. Дай-то Бог и дальше так.

15 января 1999, пятница.

Сегодня исполнилось 500 дней с тех пор, как я приехала в Америку. Наверное, никогда в моей жизни мне не приходилось осваивать столько всего нового, как в эти 500 дней. Ведь, приехав сюда, я не знала элементарных вещей и барахталась, как ребенок без опоры.

Болею. Видимо, мне не подходят какие-то лекарства. Пробую исключать их поочередно. Но все это не так важно. Нужно отказаться от курения. Это уже становится вопросом жизни и смерти.

18 января 1999, понедельник.

Мери стало совсем плохо. Мне кажется, она без сознания. Мы вызвали Скорую помощь, и ее забрали в больницу. У меня сердце разрывается от жалости к ней. Дома стало пусто и неприкаянно. Чтобы занять себя, делаю генеральную уборку.

20 января 1999, среда.

Сегодня навестили Мери в больнице. Она лежала без движения, глаза закрыты, но за руку мою держалась цепко, не отпуская. Такая беспомощная, беззащитная и родная моя Мери! Мне кажется, что за ней там плохо смотрят. Я предложила свои услуги, но Анита сказала, что это лишнее. Вам-то конечно, лишнее! Несколько дней назад, когда Мери уже была очень плоха, она вдруг с трудом едва слышно прошептала мне: «Я тебя люблю». Это были последние слова, которые я от нее слышала. Бедная, бедная, славная, добрая Мери, благослови тебя Господь!

28 января 1999, четверг.

Вчера вечером мы в последний раз навестили Мери. Она была почти безжизненна. А ночью позвонил врач и сообщил, что в полночь ее не стало. Голубушка моя, Мери! Почти год я тебя выхаживала, но так и не смогла уберечь! Царство тебе Небесное и светлая моя память навеки!

2 февраля 1999, вторник.

Вчера похоронили Мери. Похороны были совсем не похожи на наши. В воскресенье мы поехали в похоронный дом. И снаружи, и внутри он похож на обычный богатый жилой дом. Много гостиных с креслами, диванами, столиками, лампами. Красивые занавески и ковры. Все выдержано в серо-бежевых тонах. Ничего черного. Работники похоронного дома чрезвычайно обходительны и учтивы без притворных излишеств. Они встречают каждого гостя, открывают дверь, снимают пальто – ведут себя так, как должны вести себя радушные хозяева. В одной из таких комнат стоял гроб с телом Мери. Гроб очень богатый, металлический, с гравировкой и украшениями. Вокруг гроба много красивых живых цветов, которые принесли родственники. Мери лежала загримированная, с завитыми волосами, в красивом белом костюме, с ниткой жемчуга в руках. Я не могла ее узнать. Неужели эта элегантная моложавая дама – та самая Мери, тело которой я знала как свои пять пальцев? Только руки ее не изменились, такие же большие трудовые руки. К двум часам собралось человек 20. Кроме меня и Фила, родня Мери – братья, их жены, их дети и внуки. Стив с сыном прилетели из Флориды. Приходящие сначала становились на колени на скамейку перед гробом, а потом отходили, и начиналась обычная светская болтовня, не имеющая к Мери никакого отношения: шутки, вежливые улыбки, разговоры о знакомых и т.д. Так продолжалось два часа. Уходя, все опять присаживались на скамеечку.

На следующий день в десять утра мы приехали в похоронный дом. Там священник сказал короткую речь. Священнослужители здесь ведут себя очень просто – шутят, говорят о житейских делах. Нет в них той важности, которой всегда отличаются православные батюшки. Потом было долгое отпевание в церкви, и наконец, на автомобилях мы поехали на кладбище. Муж Мери был военным. Поэтому ее похоронили на военном кладбище рядом с его могилой. Гроб уже стоял там, над могилой. Священник что-то очень коротко сказал, нам предложили взять цветы на память. Все развернулись и пошли. А гроб так и остался стоять над могилой, не захороненный. Его опускали уже без нас.

Поминки решено было провести в доме Чейза. Для этого мы с Анитой накануне готовили закуски. За стол никто не садился – кто ел стоя, кто пошел на кухню. Как на пикнике. Никаких разговоров о Мери, будто ее и не хоронили сегодня. Правда, потом речь зашла о деньгах, и тут все очень оживились, и больше всех внучка Чейза Лиса. Мне не хотелось присутствовать при этом разговоре, и я вышла. Потом Анита рассказала мне, что они выясняли отношения: оказалось, что накануне Чейз делал попытку тайком снять со счета Мери 70 000 долларов, чтобы эти деньги не достались Аните и Стиву. В общем, возня.

Бедная Мери! Никому-то ты не была нужна! Деньги твои, по копеечке собранные, не давали покоя твоей родне!

4 февраля 1999, четверг.

В эти дни я уже звонила в разные агентства – работы ни у кого нет. Девочки сидят по месяцу в ожидании. У Барбары полон дом, негде даже разместиться. Поэтому я решила некоторое время пожить у Аниты. Я плачу ей за питание и проживание десять долларов в день и могу обращаться к разным агентам. Анита стала ласковой и пушистой, живем мы так дружно и мирно, что трудно даже представить, что она способна устраивать фокусы. Анита помогла мне получить, наконец, мое жалованье за последние девять дней, всего 530 долларов. Не знаю, заклинило ли Чейза после инсульта, или он всегда таким был, однако он решил, что можно мне и не платить. В глаза не смотрит, мычит что-то нечленораздельное, уперся – и все. Пришлось и убеждать его, и даже пригрозить полицией, чтобы заставить отдать эти деньги.

Я решила, что до того, как устроюсь на новую работу, могу себе позволить поездку в Вашингтон.

8 февраля 1999, понедельник.

Несмотря на дожди и туманы, поездка была грандиозной! Вашингтон совсем не похож на Нью-Йорк. Много зелени даже в эти зимние дни, никаких небоскребов. Имперский центр, солидный, очень хорошо спланированный, с любого места открывается хорошо продуманная перспектива с внушительными зданиями, памятниками, монументами и церквами. Веселенький студенческий район с игрушечного вида голландскими домиками, маленькими кафе на два-три столика и беззаботной пестрой молодой толпой. Районы с богатыми красивыми виллами, окруженными большими ухоженными парками. И обычные спальные районы, застроенные типовыми многоэтажными домами. Здесь почти нет белых людей. Вообще, в Вашингтоне 80% населения – черные.

Бесподобно красивая и богатая Национальная галерея. Кафедральный собор Святых Петра и Павла – один из самых крупных в мире соборов. Он такой громадный, такой высокий, что чувствуешь себя муравьем.

На Белый дом мы только поглядели. В выходные дни он закрыт для посещений. А здание Конгресса посетили. В воскресенье там было много туристов, очередь растянулась на километр, но гид так все организовала, что мы прошли довольно быстро. Меня поразило, что на входе в здание у нас даже не спросили никаких документов. Мы свободно везде разгуливали, все рассматривали, заходили в зал, где в это время заседали конгрессмены, они что-то обсуждали. Нас только просили не шуметь. Рассказывают, что по будним дням, когда нет туристов, в здание свободно заходят мамаши с младенцами, чтобы спрятаться от дождя или от зноя. Я вспомнила, какой стеной охраны отгорожено наше правительство, наши депутаты, даже в Новосибирске. Непременно нужно показывать паспорт на каждом шагу. Откуда у нас такая бдительность? Почему нас так боятся наши же избранники?

На Арлингтонском кладбище хоронят только военных. 250 000 могил – длинные ряды одинаковых маленьких столбиков, уравнивающих рядовых и генералов, тянутся до самого горизонта. Здесь же могила президента Кеннеди и его семьи. Все очень и очень скромно.

Наблюдали смену караула у Вечного огня. Церемония это сложная, долгая. Солдаты маршируют каким-то очень занятным танцующим шагом.

В музее космонавтики много разной техники, которой я не особенно увлекаюсь, но походить по настоящему космическому кораблю было интересно.

Впечатлений было так много, что два экскурсионных дня пролетели, как две минуты.

Теперь я возвращаюсь на круги своя. Подходящей работы по-прежнему нет. То, что предлагают, либо не подходит мне по деньгам, обстановке, либо я не подхожу. Здесь очень важно уметь водить машину. Твой статус, зарплата, возможность найти хорошую работу сразу повышаются. К сожалению, у меня нет водительских прав, и такими привилегиями я воспользоваться не могу. Я не работаю уже две недели. Пора проявлять большую активность. Решила, что завтра отправлюсь в агентство к Агнешке.

Сегодня приезжал прощаться Стив. Он написал мне очень трогательное и сердечное рекомендательное письмо, просил, чтобы при необходимости я ухаживала за ним. Он тоже улетает завтра во Флориду с сыном. И с Анитой мы прощаемся очень по-родственному, я услышала от нее много добрых слов.

12 февраля 1999, пятница.

Живу в агентстве у Агнешки, в подвале большого запущенного дома. Кроме меня здесь живут две симпатичные грузинки. Работы нет, даже на интервью не возят. Но куда-нибудь отлучиться, например, в Нью-Йорк, мы не решаемся – вдруг появится предложение. Так целыми днями и сидим в темном подвале. Время от времени я бегаю к телефону-автомату, тайком от Агнешки звоню в другие агентства.

Агнешка – очень красивая и милая молодая полька. Ее друг и напарник – русский парень Вадим, грубый и бесцеремонный молодой человек. Агнешку он любит, смотрит на нее восхищенными глазами, как на сокровище, и разговаривает с ней ласково. Но как только она уезжает, начинает показывать нам, кто есть кто. Со мной он почему-то еще церемонится, а бедных грузинок доводит до слез.

Здесь я впервые близко сошлась с грузинками. Раньше, у Барбары, они держались обособленно и высокомерно. Они рассказывают, как трудно сейчас жить в Грузии. Наверное, нелегко, если грузины, такие ревнивцы, позволили своим женщинам уехать так далеко!

15 февраля 1999, понедельник.

Время идет. Деньги кончаются. Мои запросы становятся все скромнее. Теперь я готова пойти в любое место, только бы предложили. Если в ближайшее время не будет работы, придется брать в долг у Оли или Веры.

20 февраля 1999, суббота.

Завтра Джеки (это агент, с которой я держу связь по телефону) обещала повезти меня и еще трех женщин на интервью. Говорит, что хорошая работа, дорогая. Теперь все зависит от того, как я буду вести себя на смотринах. Забыть о скромности. Быть легкой, остроумной, улыбчивой. Простите, подруги, эта работа мне нужна!

Тереза и Диана

26 февраля 1999, пятница.

Смотрины были выстроены по всем правилам театрального искусства. В «красном углу», как императрица, восседала старая итальянка Тереза. Она хмурила брови, надувалась и изо всех сил старалась казаться важной. По обе стороны от нее в эффектной мизансцене расположились красавцы-мужчины – сыновья и зять. Руководила церемонией дочь Диана. Кроме меня, агент Джеки привезла еще трех незнакомых мне грузинок. Допрос велся доскональный, со знанием дела. Было видно, что люди они опытные. Но я была безупречна – шутила, не выказывала большой заинтересованности, жонглировала беглым английским, показала между делом рекомендацию, которую мне написал Стив – просто душкой была. Господи, прости меня за такое лицедейство – иначе здесь пропадешь.

Другое дело – стоит ли овчинка выделки? В этом я как раз не уверена.

Живу я сейчас в небольшом очень приличном городке Клифтон, в получасе езды от Нью-Йорка. Зарабатываю 75 долларов в день. Выходной – каждое воскресенье. Итальянская очень порядочная семья, на маму все не надышатся. Ко мне расположение самое замечательное. Любое пожелание, даже и не высказанное, выполняется сию же минуту. Все это хорошо. Но есть и обратная сторона у этой медали. В двухэтажном доме на первом этаже располагаемся мы с Терезой, на втором живут дочь Терезы Диана и ее муж Грегорио. Часто приезжают сыновья Терезы Джино и Альберто, дети и внуки Дианы. В общем, не хотела я родственников, но никуда от них не денешься. Целый день в доме крутятся люди.

Моя подопечная – 96-летняя старуха Тереза – капризное, избалованное вниманием, часто злобное, а то и просто сумасшедшее создание. Она требует внимания к себе каждую минуту – то подними ее, то посади, то подвинь, то дай что-либо. Ночью она поднимается, как Ванька-встанька каждые 10-15 минут и порывается куда-то идти. Я уже с ног сбилась. Надеюсь только на то, что со временем смогу приспособиться или бабусю приструнить.

Нечего говорить, что здесь я пока не имею возможности ни читать, ни писать дневник, ни учить английский. Минуты нет спокойной. Моя прежняя жизнь уже кажется мне санаторием. Мери, моя кроткая и нежная Мери была ангелом. Царство ей небесное!

1 марта 1999, понедельник.

Утром, как только Тереза просыпается, я веду ее в ванную и мою под душем. Так было и сегодня. Но уже после мытья она вдруг испугалась и, парализованная страхом, не могла перешагнуть через бортик ванны. Как я ни билась, ничего не получалось. Смотрит на меня своими полными ужаса выпуклыми глазами, и ни с места! Пришлось укутать ее и звонить Диане. Она работает довольно далеко, в другом городе, в получасе быстрой езды. Приехала, вывела бабушку из ступора и из ванны. А мне неловко – где он, мой хваленый профессионализм?

В субботу, в свой первый выходной ездила в Нью-Йорк. Красота! Автобусная остановка совсем недалеко, ехать до Нью-Йорка всего полчаса. Мне очень повезло – удалось посмотреть знаменитый спектакль «Король Лев». Пришлось, правда, постоять, но спектакль стоил того! Замечательная постановка, изумительная музыка Элтона Джона, игра актеров такая свежая – просто не верится, что спектакль ежедневно идет почти 20 лет! Это такой праздник! А потом я еще завернула в музей современного искусства и посмотрела выставку женских фотопортретов XIX века. Впечатление удивительного спокойствия, умиротворения, отсутствия какого бы то ни было напряжения на лицах. И женщины нынче не те, и фотографии другие…

4 марта 1999, четверг.

Каждое воскресенье Диана устраивает семейные обеды. Приходят две дочери, два зятя, их дети, другие родственники. В общем, каждый раз собирается не меньше 15 человек. Белоснежная скатерть, серебро, фарфор, хрустящие салфетки, сервировка по высшему разряду. Готовятся салаты, суп, мясо, рыба, десерт. При этом учитывается, что старший зять любит одно, младший зять – другое, внуку непременно надо приготовить картофельное пюре и т.д. И все так вкусно, как в отличном ресторане! Я бы после такого обеда слегла без сил, Диане – хоть бы что, она еще в футбол с внуками играет.

К моему изумлению я увидела, что на семейных обедах всем детям, включая трехлетнего Адама, наливают вино.

14 марта 1999, воскресенье.

Приглядываюсь к своим итальянцам. Люди они добрые и простые. Грегорио – добродушный увалень и, как мне кажется, полностью подчиняется Диане. Он водитель. Диана – полная противоположность своему мужу: жилистая, худощавая, энергичная, работает швеей в маленькой химчистке, ей 66 лет. По всему видно, что она очень добрая женщина, умная и властная. И в то же время она находится в какой-то странной, почти рабской зависимости от своей сумасшедшей мамы, несется на ее зов в любое время суток и выполняет самые нелепые приказания. Тереза же помыкает ею как хочет, без стыда и совести.

Обеим своим дочерям Грегорио и Диана дали хорошее образование. Старшая дочь – учительница, младшая – адвокат. Диана много помогает детям: дважды в неделю остается с младшими внуками, стирает, готовит, убирает, шьет для них.

У Дианы два брата – Альберто и Джино. Они живут неподалеку и часто навещают Терезу. Оба - рослые красавцы, лет 50. Когда Тереза безобразничает, и никто не может ее успокоить, вызывают ее младшего сына Альберто. Он ее любимец, она слушает его беспрекословно. Для этого он не прибегает ни к увещеваниям, ни к угрозам, ни к прочим бесполезным уловкам. Он просто молча сидит рядом с ней, и старушка делается ручной, как куколка. Если, забывшись, она все-таки пытается предпринять что-либо зловредное, ему достаточно приподнять бровь и что-то вполголоса сказать ей по-итальянски. По профессии Альберто – полицейский. Грегорио побаивается его, говорит, что ему ничего не стоит оштрафовать того же Грегорио или Диану за превышение скорости. Я усомнилась, и он стал горячо доказывать мне, что все именно так и есть. Думаю, что Грегорио нечего опасаться: он человек спокойный, а темпераментная Диана, частенько приезжает домой расстроенная – то и дело ее штрафуют за слишком быструю езду.

Мне очень симпатичны Джино и его жена Санта. Они очень дружные, заботливые, спокойные, смешливые. Джино, красавец итальянского типа, великан, передвигается с большим трудом на костылях или в инвалидной коляске. Грегорио рассказывал мне, что когда-то давно на их семейной стройке случилась авария, Джино упал в очень глубокий колодец, у него сломался позвоночник. Выжил он только благодаря Санте. Она не отходила от него несколько месяцев. Джино никогда не жалуется. Он всегда такой веселый, внимательный, сам водит машину, выполняет всякие домашние работы. Например, сейчас они с Сантой сами ремонтируют дом.

Здесь очень хорошо ко мне относятся. Увидели, что я пользуюсь стареньким тонометром, который достался мне еще от моей мамы, и тут же купили новый.

Все хорошо, если бы не гиперактивность Терезы, которая, похоже, загонит меня в могилу.

18 марта 1999, четверг.

Нет покоя ни днем, ни ночью. Слава Богу, Диана сменяет меня с полуночи до утра. Но с какой же головой она, бедная, едет на работу? Ведь старушка не может угомониться ни на час. Днем она тоже дергает меня беспрестанно, иногда невозможно отлучиться в туалет. Если бы мы жили вдвоем, я бы приучила ее к порядку, но в окружении многочисленной родни, которой она умело манипулирует, это сделать невозможно. Помимо обычных капризов, она иногда впадает в настоящее буйное безумие. Два дня назад она очень крепко заснула днем, а когда проснулась, ее стало трясти так ужасно, будто дьявол в нее вселился. Вдруг ей пришло в голову, что я завела шашни с Грегорио и хочу разрушить ее семью. Она стала бегать за мной со своей палкой с намерением убить меня. И могла бы – такая она сильная сделалась. Сначала я отворачивалась, уходила в другую комнату, а потом терпение мое лопнуло. Я хорошенько тряхнула ее, толкнула в кресло, отобрала палку и пригрозила, что побью ее этой палкой. Это ее немного остудило.

Потом, придя в себя, она чувствовала себя виноватой и всячески старалась загладить вину. Господи, за что ты караешь людей на старости лет безумием?

После этого случая я позвонила агенту Джеки и попросила дать мне другую работу. Но Джеки уже получила мои деньги и больше во мне не заинтересована. Я поняла, что ничего от нее не добьюсь. Придется пока оставаться здесь. Я объяснила Диане, что эта работа стоит больше, чем 75 долларов в день. Но, видимо, я так и не научилась быть убедительной в таких переговорах. Меня вежливо пресекли. Надо хорошо подумать и решить: примириться с тем, что есть, или решительно действовать.

22 марта 1999, понедельник.

Выходной был такой замечательный, что я совершенно забыла и о Терезе, и обо всем дурном.

Во-первых, я посетила маленькую прелестную галерею журнала «Форбс». Зашла туда и не могла выбраться, ходила по крошечным зальчикам не в силах оторвать глаз от множества изумительных вещиц. Там были модели старинных кораблей и игрушечные солдатики, старинные документы, географические карты, украшения и вещицы из обихода русских царских семей, в том числе и знаменитые яйца Фаберже. Все размещено компактно, изящно и остроумно. Это самая красивая экспозиция, которую я когда-либо видела.

А потом в Нью-Йоркском городском оперном театре слушала оперу Пуччини «Богема». Мне очень понравилось здание театра, современное и красивое. Хорошие оркестр и голоса. А постановка какая непривычная! Мы ведь привыкли к условности в оперных спектаклях, где главные герои почти всегда тучные и деревянные. А здесь артисты не только превосходно поют, но и сами красивы и лицедействуют замечательно.

Однако мне надо подумать о моем туалете. Как бы ни была демократична американская публика, приличия все же надо соблюдать. В джинсах и кроссовках я ощущала неловкость. В следующий выходной поеду покупать костюм и обувь для театра.

26 марта 1999, пятница.

Позвонила Анита. Она сейчас живет с Филом в его доме. Говорит, что соскучилась по мне, приглашает в гости. Что же, все плохое забывается, все хорошее остается. Хорошо, что мы так устроены. А к проблемам надо относиться легче, как к неизбежным спутникам нашей жизни. Есть они и будут всегда – куда от них денешься?

30 марта 1999, вторник.

Каждый день, кроме выходных, в десять часов утра к нам приходит наша соседка-итальянка Глория. Большая, полная, очень моложавая для своих 82 лет. Она само спокойствие и доброжелательность. Моя Тереза при Глории всегда подтягивается, сидит чинно, губки держит бантиком и ведет светские беседы, как настоящая леди. Я вижу, что иногда это стоит ей больших усилий, но она никогда не срывается. Глория проводит с Терезой полтора-два часа. Я могу в это время заниматься своими делами или пойти гулять. Конечно, для меня это – большой подарок. Однако я часто задумывалась о том, что для Глории эти визиты, должно быть, утомительны. Тереза хоть и старается, но сказать, что она интересный собеседник, никак нельзя. У самой Глории много своих забот и работ. Она вдова, живет одна в большом доме, за которым нужен уход. И отлучаться из дома каждый день на два часа по расписанию, наверное, неудобно. Сегодня Диана рассказала мне историю, проливающую свет на эти отношения. Лет пять назад Глория похоронила своего отца, который не дожил до 100 лет всего две недели. Его столетие собирались отмечать всей округой. Однако последние 20 лет отец Глории был совершенно сумасшедшим. Он был кротким, тихим человеком, но глаз с него спускать нельзя было ни на минуту. Его сумасшествие выражалось главным образом в мании рвать какую-нибудь ткань на тонкие полоски. Все соседи снабжали Глорию старыми простынями, занавесками, но стоило отвернуться, как старичок начинал рвать одежду, скатерти и т.д. Глории пришлось очень нелегко. И Тереза, будучи тогда еще в добром здравии, каждое утро приходила к Глории на полтора-два часа и проводила их со стариком, а Глория в это время могла передохнуть или отлучиться из дома.

Когда-то, еще в 60-е годы, я читала анкету Женни Маркс. Она отвечала на вопросы о том, что она любит, ценит и т.д. Так вот, самым важным и ценным человеческим качеством она назвала благодарность. Тогда это меня очень удивило. Но со временем я тоже пришла к этому выводу. Благодарность – важнейшая составляющая благородства. Не обладая благодарностью, человек не может быть счастлив. Быть благодарным – значит замечать множество больших и маленьких подарков, которыми одаривает нас жизнь, люди, и проникаться сладким чувством признательности и удовольствием ответного жеста. Как красиво поступала Тереза, и как благородно живет Глория! А у нас часто говорят о том, что американцы – поверхностные люди, не способные на искренние отношения!

2 апреля 1999, пятница.

У всех моих подруг большие проблемы с детьми. Их дети мало интересуются тем, как мамам живется в чужой стране, иногда их даже сердит ранний или поздний мамин звонок. Главное для них – получать деньги, и как можно больше. Нет, не может быть, чтобы мои дети могли поступать так же!

5 апреля 1999, понедельник.

Вчера я заменяла Олю в ее выходной день. Оля живет в Мористауне, около часа езды отсюда по прямой. Кроткий и услужливый Грегорио сам вызвался отвезти меня туда и обратно. Олина Марселла – грузная усатая итальянка с зычным голосом. Оля рассказывала, что она заядлая картежница и кофеманка. На картежные вечера у нее каждую неделю собираются ее друзья-ровесники и дуются в карты до поздней ночи. Но в этот раз Марселла недомогала, мне кажется, она была немного не в себе, почти все время спала. И я там отдыхала.

Оля надоумила меня заняться рукоделием. Оно отвлекает от грустных мыслей и успокаивает. Я уже немного освоилась и научилась выкраивать время для своих занятий. Я купила разные принадлежности для вязания и вышивания и с удовольствием этим занимаюсь. К сожалению, я не послушала Диану и, как всегда, сразу же взялась за грандиозный проект, который требует опыта, времени и терпения. Но ничего, главное – я делаю это с удовольствием. Кроме того, обнаружилось, что рукоделие укрощает не только меня, но и Терезу. Пока я вышиваю, она сидит более или менее спокойно.

8 апреля 1999, четверг.

Пекла пасхальные куличи и красила яички. Тереза будто чувствовала, что мне нельзя мешать, целый день была тихой и кроткой.

11 апреля 1999, воскресенье.

Пасха. Я ходила на праздничную литургию в русскую православную церковь. Она находится совсем недалеко, в получасе ходьбы. Храм большой, новый, светлый и просторный. Много непривычного: большие окна с веселыми цветными витражами, скамеечки, как у католиков. Людей много, и очень разных. Есть люди простые, а есть и очень аристократичного вида особы, например, дамы с подчеркнуто прямыми спинами в красивых шляпах.

Служба шла на церковно-славянском и английском языках. Замечательный хор пел так сладко, что я расплакалась. Вышла из храма, будто водой живой умылась, хотя, даром что, крещеная, а ни службы, ни основ православия не знаю. Но даже такое обращение к Богу позволяет подняться над обыденностью, ощутить космический масштаб жизни, ее многомерность и величие.

12 апреля 1999, понедельник.

Тереза сегодня нервная. С утра бегает по дому, вредничает.

Я раздала все свои пасхальные куличи, яички. Да ведь для американцев мой кулич – только кекс к чаю, обычное кушанье. Крошками я кормила птичек. Но оказалось, что таким образом я приманиваю их к тем двум-трем грядкам во дворе, которые Диана засадила семенами зелени. И они клюют эти семена.

Часто звонит моя ярославская подружка Вера, с которой я познакомилась у Барбары. Меня удручают ее постоянные беспокойства по разным надуманным поводам, фантазии о колдовстве и прочие мистические переживания. Я убеждена, что это – следствие ее двухлетней работы без выходных дней. Она поставила себе цель: сначала заработать определенную сумму денег, а уже потом позволить себе иногда отдохнуть. Все доводы о том, что нужно беречь свое психическое здоровье, она игнорирует и одновременно жалуется на тоску и депрессию. Это уже становится неинтересным.

А на дворе моя любимая пора – ранняя весна. Первые цветы. Еще голенькие, но уже цветущие деревья. Иногда почти летнее тепло.

14 апреля 1999,среда.

Я накупила себе много красивых нарядов, и надо бы поумерить свой аппетит, чтобы они были мне впору. Но Диана готовит так вкусно!

15 апреля 1999, четверг.

Вчера между мной, с одной стороны, и Джино и Грегорио, с другой стороны, случился ожесточенный спор. Сейчас американцы бомбят Югославию. Эти бомбежки показывают по телевидению, видно, как погибают люди. Комментарии вроде как беспристрастные, но по всему выходит, что так надо, что это – единственно правильный выход. Американцы – очень доверчивый и внушаемый народ. Джино и Грегорио – прекрасные люди, но они убеждены в том, что для защиты албанцев стоит сравнять с землей Югославию и пожертвовать каким-то количеством сербов, даже если это дети, женщины и старики.

О правительстве я молчу. Все правительства стоят друг друга. Но Джино и Грегорио, почему они поддерживают эту преступную подлость?

18 апреля 1999, воскресенье.

Наконец, сегодня осуществилось мое давнее намерение проехать по Нью-Йорку с экскурсией. Я увидела много таких мест, о которых не знала, и обязательно еще не раз туда вернусь. Например, прекрасный музей индейского искусства. Какая красота! Увы, погубленная!

В морском порту по какому-то случаю был праздник. На парусных судах разыгрывались потешные бои. Настоящие старинные суда на всех парусах сновали вдоль берега, пушки палили, моряки в старинных костюмах дрались на шпагах, стреляли из старинных ружей. Треск, взрывы, клубы дыма – жаль было покидать это зрелище.

Вечером возвращалась домой позднее обычного. На автобусной остановке вдруг увидела Грегорио. Он ожидал меня, чтобы отвезти домой. Сколько времени он там простоял – неизвестно.

20 апреля 1999, вторник.

Никогда не знаешь, чем могут обернуться твои же собственные инициативы.

Диана сделала мне несколько достаточно ценных подарков – золотые цепочки, серьги и т.д. Брать их я не хотела. Во-первых, я не ношу золота, а Диана непременно хочет видеть весь свой металл на моем теле. Во-вторых, такие подарки лишний раз напоминают мне, что я прислуга. В-третьих, начинает болеть голова об ответном подарке. Я попыталась что-то объяснить, как можно деликатнее – обидела смертельно.

Тот же эффект при попытке объяснить, что свою работу я бы хотела выполнять сама, что мне неловко, если Диана при мне начинает кормить Терезу или ведет ее в туалет. Я не знаю, как себя вести в таких случаях.

Сейчас я начинаю привыкать к постоянному присутствию в доме родственников и даже пытаюсь извлечь из этого какую-то выгоду: гуляю или занимаюсь своими делами. Но будет ли у меня когда-нибудь возможность пожить со своей бабушкой наедине и сосредоточить свое внимание на ней, а не на ее здоровой родне?

24 апреля 1999, суббота.

Глория рассказала мне, что Тереза раньше работала в госпитале санитаркой. Она была очень заботливой, и больные ее любили. Семья Терезы тогда была небогатой, и на работу Тереза ездила на велосипеде. Вечером я попросила Терезу рассказать о ее работе в госпитале, упомянула и о велосипеде. Но она, возмутилась:

– Какой велосипед? Я никогда не ездила на велосипеде. Мой муж возил меня на машине!

Видимо, она стесняется своей прошлой бедности

25 апреля 1999, воскресенье.

Я думаю, что сегодняшний день многое изменит в моей американской жизни: я записалась в библиотеку в Нью-Йорке. Библиотека большая, интернациональная. В ней есть книги на нескольких десятках языков. Русский отдел большой. Вся русская классика, научно-популярная литература, современные писатели. Приблизительно 30-40 тысяч томов. Читать – не перечитать! Записаться в библиотеку оказалось очень просто. Достаточно показать конверт с письмом, отправленным на твое имя, чтобы подтвердить свой адрес. Никто не интересуется твоей визой, легальностью и т.д. В библиотеке проводятся бесплатные лекции, выставки, концерты. Я слушала очень приличный концерт классической музыки. Столько интересных книг, что у меня разбегались глаза. Я бродила между полками, гладила корешки и вспоминала свое детство, когда мы, босоногие малыши, шли в библиотеку несколько километров, перед входом мыли ноги в специальном тазике, долго выбирали себе книги и, прижимая их к голым животам, довольные, как охотники после удачной охоты, брели обратно через пустыри и горки. С тех пор у меня сложилось благоговейное отношение к библиотеке. Как у верующих людей к церкви.

Я снова побывала в музее культуры индейцев. Это внушительное здание в самом основании Бродвея. Много экспонатов исключительной красоты. Расшитые одежды, расписная посуда и множество разных незнакомых, но таких красивых вещей. Глаз невозможно оторвать. В одном из залов индейская девушка маленького-маленького роста, просто крошка, ткала красивый ковер на ручном ткацком станке. Этот ковер и любой из тех, которые она уже закончила, можно тут же купить. И в магазинчике при музее много всего соблазнительного. Если буду отправлять домой посылку, обязательно зайду сюда за подарками.

Тереза по-прежнему вредничает, особенно с едой. Бывает, доводит меня до слез, а потом подлизывается. Иногда я жалею ее, а иной раз злюсь ужасно – избалованная вредная старуха!

10 мая 1999, понедельник.

Вчера был День Победы. Только его здесь не отмечают. И я, грешная, тоже не очень-то о нем думала. А надо было помянуть папу, всех наших и не наших, кто погиб, кто страдал, кто боролся. День этот был выходной и такой замечательный! Длинный-длинный, наполненный множеством небольших, но таких приятных событий! Сначала я поехала в музей индейцев, опять все пересмотрела и купила для Кати и Андрея кассеты с индейской музыкой, а для Саши – разные детские штучки.

Потом я прогулялась по Бродвею и забрела в один такой прелестный магазин, что не хотелось оттуда уходить. Я села там в уголке и долго сидела, глазея по сторонам. В этом магазине продаются разные тибетские вещи. Но устроен он так, как будто это тибетский дом с разной домашней утварью, с диванчиками, на которые можно присесть, а можно и прилечь, с религиозными уголками и т.д. Такое впечатление, будто побывала в Тибете в гостях у хороших людей. И вещи какие-то настоящие, очень красивые. И, увы, очень дорогие. Здесь много красивых дорогих магазинов. У меня уже выработался иммунитет. Я редко в них захожу и не печалюсь об этом. А если зайду, то рассматриваю все, как в музее.

Насмотрелась разного люда. Господи, как же мне все это нравится – тот в чалме, тот в трусах идет по шикарной Пятой Авеню, тот вообще почти голый, вымазался бронзовой краской и стоит как скульптура. Молодая девушка в длинном черном восточном платье, отвернула в сторону чадру и курит. А рядом проходит гигант-негр в белой ночной сорочке. Столпотворение!

На углу Шестой авеню и Двадцать пятой стрит я обнаружила громадный блошиный рынок с разным прелестным старьем. Здесь фотографии прошлого века в семейных альбомах, старинные гравюры, платья, кружева и украшения.

Потом я оказалась в японском христианском храме. Слушала там концерт классической музыки. Концерт – так себе. Но исполняли одну очень изящную японскую музыкальную пьесу на национальном инструменте, напоминающем наши гусли. Очень нежная музыка! А храм такой скромный – большая длинная комната с белыми стенами. На стенах несколько эстампов на библейские темы. Что-то вроде сцены с кафедрой. Похоже, что во время службы сидят на стульях. Публика – одни японцы.

А сегодня – понедельник, суровые будни. Тереза довела меня до истерики своими капризами с едой. Если бы Диана не подчеркивала мрачно каждый вечер, что ее мама стала невыносимо худая, костлявая и т.д., я бы особенно не расстраивалась. Пожилым людям и не нужно много кушать, тем более, что на самом деле Тереза – довольно упитанная мадам. Но из-за этих причитаний я ужасно напрягаюсь и думаю, сколько же я смогу это терпеть и сколько меня смогут терпеть здесь? Я уже ненавижу всякие упоминания о еде – столько досужих об этом разговоров!

А на дворе – все равно весна! Птицы голосят – не наслушаешься! Все цветет, все – прелесть невыразимая!

11 мая 1999, вторник.

Оля сообщила мне, что знакомые Марселлы ищут компаньонку для своей мамы. У нее проблемы с памятью. Главное, убедить старушку, что она уже не может жить одна. Оля дала мне хорошую рекомендацию. Может, получится, и я, наконец, освобожусь от этой кровопийцы Терезы. Я ей иногда говорю: «Ты уже наполовину русская – столько крови моей выпила!»

На будущей неделе поеду в гости к Аните. Мы с ней очень нежно разговариваем по телефону. Если бы мне сказали об этом полгода назад, когда она меня мучила, я бы не поверила.

16 мая 1999, пятница.

Несколько слов о семье Джино и Санты. Я их так обожаю, что мне они кажутся самыми красивыми. Джино – прямо голливудский красавец, мужественный, статный, смуглый. А Санта – светлая-светлая полненькая немочка, образец женственности и мягкости. Они поженились 40 лет назад. Джино был плотником, строил дома. Он мастер на все руки. Лет 20 назад при строительстве дома Джино упал в глубокую яму и поломал все кости – шею, ребра, позвоночник, ноги и т.д. Он был в таком состоянии, что его могли вытащить только с помощью специально вызванного экскаватора. В больнице, куда его привезли, врачи отказались что-либо делать, считали, что он умрет с минуты на минуту. Повезли его в другую больницу, третью... Почти год Санта отходила от него, только отправляясь на работу. Заботу о детях взяли на себя Диана и Тереза. Со временем Джино стал медленно поправляться, научился самостоятельно передвигаться в инвалидном кресле и на костылях. Сейчас он и машину сам водит. Хотя ноги у него по ночам болят так, что он не может заснуть, глядя на него, об этом никогда не догадаешься. Для меня Джино – идеальный мужчина. Он способен оставаться спокойным в самых критических ситуациях. Он улыбчивый, ироничный, очень добрый и здравомыслящий.

Отношения у них с Сантой такие, будто они прожили вместе не 40 лет, а 40 дней. Эти ласковые взгляды, подшучивания, совместные дела и поездки! Сейчас Джино занимается изготовлением очень качественной заказной мебели. И еще вместе с Сантой они ремонтируют свой дом.

У Джино и Санты дочь и два сына. Все образованные, очень приличные люди. Вчера я познакомилась с их младшей дочерью – Сью. Она приехала из Калифорнии. Там она работает бухгалтером в студии Диснея. Я думала, что она молоденькая девушка, а ей, оказывается, уже 34 года. Она не замужем. Говорит, что не встретила еще мужчину, который хотя бы близко дотянулся до планки ее отца. Бедная Сью, боюсь, что с такими высокими требованиями она может остаться в старых девах!

1 июня 1999, вторник.

Мои грандиозные планы постепенно воплощаются в жизнь. Куплена квартира для Нади. Я тут тружусь не напрасно!

В субботу впервые смотрела американский балет в постановках Барышникова. Чистенько, красиво, интересно. И все. Больше нечего сказать.

3 июня 1999, четверг.

Тереза, ее муж и дети, кроме старшей дочери Симоны, приехали сюда из Италии после войны, спасаясь от бедности. Дать образование своим детям они тогда не могли. Нужно было работать, обживаться в новой стране. Тереза прежде, в Италии, была домохозяйкой. Здесь она стала работать санитаркой в больнице, Диана – швеей. Отец и братья Дианы создали семейную бригаду и занялись строительством домов. Построили и себе дом, тот самый, в котором мы сейчас живем, создали свои семьи, разъехались, вырастили детей. Но до сих пор они очень тесно держатся друг за друга, образуя крепкий жизнеспособный семейный клан.

Внуки Терезы все получили хорошее образование, престижные профессии – учителя, инженеры, адвокаты. Это удалось только благодаря тому, что вся семья работала, как проклятая. Диана до сих пор, словно заведенная: без дела не может посидеть ни минуты. Отпуска на работе она не имела уже лет десять. И, мне кажется, получи она возможность отдохнуть, – не будет знать, куда себя девать. Кроме того, дважды в неделю она ездит к младшей дочери Элизе присматривать за детьми и вести хозяйство. На мой взгляд, это – лишнее. Элиза – адвокат, имеет свою контору, а значит, и денег зарабатывает достаточно и может себе позволить держать няньку. Но это уже – их дело.

Старшая дочь Дина сама ведет дом. У нее трое детей-подростков, муж – вице-президент крупной торговой фирмы. У них громадный дом, как дворец (зачем им такие большие дома, я не знаю, ведь дети скоро разъедутся). И Элиза, и Дина живут в очень богатом районе. Что такое богатый район в Америке? Это тихая, очень благоустроенная деревня. Желательно, чтобы даже магазинов там не было. Улочки тихие, дети бегают без всякого присмотра. Деревня, где живут Элиза и Дина, находится на довольно высокой горе, у подножия которой растет густой лес, образуя естественную ограду. В такой деревне, конечно, может жить каждый, если сможет заплатить очень высокий установленный там налог. В России большое значение придают одежде, часто по одежде судят о человеке. Для американцев это совсем неважно. Зять Дианы – миллионер, а ходит одетый как бомж. Важнее – какой у тебя дом, автомобиль. Но особенно важно – в каком районе ты живешь. Дела пошли в гору – и семья переезжает в более престижный район, в больший дом. Дела пошатнулись – и очень скоро оказывается, что вы уже не можете оплачивать такие высокие налоги, пора передвигаться ниже.

Чтобы не отказывать себе в одежде и питании, достаточно отработать минимальную норму. Но если ты хочешь иметь свой дом, дать хорошее образование своим детям, войти в средний класс, нужно очень напряженно работать и работать много лет. Вся семья Терезы приехала сюда 50 лет назад совсем не для того, чтобы только выжить. Они все очень честолюбивые и настойчивые люди. И они добились своего.

7 июня 1999, понедельник.

«И хочется, и колется», – это обо мне. Иногда доймут так, что начинаю собирать чемоданы и звонить агентам. А через пару дней страсти улягутся, ко мне ласково подлижутся – и я отхожу. И не только Тереза донимает, но и Диана не в последнюю очередь. Жизнь у нее нелегкая, я ее жалею, но, боюсь, что ее ожидает Терезина участь, потому что она постепенно превращается в натуральную психопатку. Диана работает день и ночь, уже разучилась отдыхать, чем-либо занимать себя. И вот жалуется, что ей не о чем разговаривать со своей сестрой, с дочерьми. Она много обо всех заботится, но в ответ требует полного подчинения. У нее, по существу, давно нет личной жизни. После работы, поужинав, она спускается к Терезе, спит с ней, утром уходит на работу.

Почти каждый вечер я наблюдаю одну и ту же сцену.

Днем Тереза чувствует себя прекрасно, она здорова и спокойна. Но вот подходит время возвращения Дианы с работы домой. Лицо Терезы становится скорбным – уголки губ опускаются вниз, весь ее облик выражает невыносимое страдание. В комнату вбегает Диана и сразу бросается к маме. Не добежав полшага до Терезы, она останавливается как вкопанная и восклицает:

– Мама, что с тобой? Что случилось?!

Коварная старушонка еще плотнее сжимает губы, будто бы сдерживая рыдания, и чуть слышно отвечает:

– Ничего. Со мной ничего не случилось.

Диана постепенно переходит на крик:

– Нет, мама, я вижу, что тебе нехорошо! Скажи, что случилось! У тебя что-то болит?

В ответ Тереза беспомощно пожимает плечами и лживым голосом все отрицает. Вопросы, уже в более агрессивной форме, обращаются ко мне. Я тоже пожимаю плечами. Что я могу сказать? Диана сама прекрасно знает способности своей мамы к лицедейству.

Иногда на этом все и заканчивается. А иногда у Дианы сдают нервы, она срывается и кричит уже по-настоящему, что Тереза ее замучила, что она на самом деле заботится о своей матери. Это столь же справедливо, сколь и бесполезно. Старушка – явный вампир, она находит в таких сценах какое-то удовлетворение. Диана в слезах убегает, чтобы часа через два вернуться с каким-нибудь угощением и еще больше заискивать и ублажать Терезу.

9 июня 1999, среда.

Тереза действительно заметно похудела. Чтобы выяснить причину, я проделала эксперимент. Вчера давала ей пищу, приготовленную мною. Она ела очень плохо. Сегодня я кормила ее тем, что готовила Диана. Она ела так же плохо. То есть, дело не в том, что я плохо готовлю. Причин может быть несколько

– старушка вредничает;

– старушка болеет;

– старушка мало ест просто потому, что ей 96 лет.

10 июня 1999, четверг.

Вчера Диана заметила, что я приуныла после очередной Терезиной выходки. Она тут же вывела машину из гаража.

– Ольга, собирайся! Поедем в магазин проводить антистрессовую терапию!

Поехали. Я потратила долларов 100, а Диана – не меньше 500. Вернулись обе с обновами и довольные!

12 июня 1999, суббота.

Наконец я встретилась с Анитой! Она сама приехала ко мне на новом автомобиле, приобретенном на наследство от Мери. Это весьма повысило мой авторитет в глазах Дианы и Грегорио. Мы поехали на кладбище, навестили бедную Мери. Я вспомнила, с каким опустошенным сердцем и неловкостью я покидала это место в день ее похорон, когда гроб еще стоял на краю могилы, а все уже расходились. Царство тебе небесное, мой кроткий ангел.

Анита, конечно, материалистка до мозга костей. Сразу же после кладбища мы отправились в очень хороший буфет и покушали там всласть. Потом она повезла меня показать дом Фила, куда она переехала после кончины Мери. Дом оказался очень симпатичным и уютным. Меня провели по всем комнатам, включая подвал, раскрывали шкафы и т.д. Это высшая степень доверия. Мне предложили вина. Очень забавно. Дело в том, что ни Анита, ни Фил в рот не берут спиртного. Но они уверены, что я имею слабость к алкоголю. Во-первых, уже потому, что я русская, а они считают всех русских пьяницами (русский батюшка Аниты в свое время немало потрудился, чтобы установить такое мнение). Во-вторых, когда-то на Новый год я купила бутылку шампанского. И это ничего, что выпит был только один бокал, а остальное стояло полгода в холодильнике. За мной навечно закрепилась определенная репутация. Сначала я что-то пыталась объяснить, доказать, а потом махнула рукой. Думайте, что хотите!

Анита жаловалась на то, что часто болеет. Вспоминала, как я массировала ей спину и смазывала мазью больную ногу. Взяла с меня слово, что, если она будет нуждаться в помощи, я обязательно буду за ней ухаживать.

Эта встреча была такой сердечной и теплой, прощались мы с искренними слезами. И было очень грустно - я знала, что больше мы никогда не увидимся.

16 июня 1999,среда.

Глория рассказала мне, что очень переживает, печалясь о судьбе своей дочери. Ее дочь Кейт живет со своей семьей в соседнем городке и почти каждую неделю приезжает с детьми и мужем навестить мать. В эти дни наша тихая округа оглашается громкой музыкой, криками и ссорами – это их неугомонные дети-подростки не могут что-то поделить. Всего их у Кейт четверо. Ее муж, с виду очень молодой человек, из тех людей, которые никогда не становятся взрослыми. Но не это беда. Беда в том, что Кейт слепнет. Остановить это невозможно. Она уже почти ничего не видит. Дети – непослушные, муж – без царя в голове. После каждого их визита бедная Глория несколько дней приходит в себя и приводит в порядок свой дом.

17 июня 1999, четверг.

За обедом Тереза всегда выпивает граммов 150 сухого вина. Если я замечаю, что она подозрительно нервничает, то иногда разбавляю вино водой от греха подальше. Но Терезу не проведешь!

– Ты добавила в вино воду? – грозно вопрошает она.

Делать нечего, я признаюсь. Напоминаю кстати, что древние греки считали, что неразбавленное вино пьют только плебеи. Она демонстративно выливает вино из бокала на пол.

– Сама пей эту бурду!

Я наливаю новое вино, на этот раз абсолютно натуральное. Честно говоря, я тоже не разделяю вкусов древних греков.

19 июня 1999, суббота.

Зоопарк в Бронксе – особый чудесный мир! Невозможно поверить, что в нескольких метрах – оживленные магистрали, высотные дома, толпы людей. Я не очень люблю зоопарки. Как бы хорошо они ни были устроены, жаль зверей, заточенных в крепкие клетки. В Бронксе – совсем другое дело! Здесь не звери, а люди чувствуют себя огражденными. Нет, не клетками, а легонькими заборчиками, тонкими сеточками между которыми нам разрешено ходить. А звери гуляют привольно в траве, в кустах, в овражках , забираются на деревья. Вольеры такие просторные, а их ограждающие сетки – такие тонкие и незаметные, что кажется, будто звери на воле. Я наблюдала за играми львят, за оленями, разными райскими птичками и отходила от домашних неприятностей. Потом долго сидела в кафе и читала газету. Гуляла по бронкским улицам. Это, конечно, не Манхеттен. Много цветного бедного люда. В иные переулки страшновато заходить – все там дышит опасностью и неблагополучием. Впервые я почувствовала себя неприкаянной и лишней в Нью-Йорке.

Уже неделю назад я объявила, что буду искать другую работу. По этому случаю собрались все дети и, видно, хорошо обработали Терезу, потому что она почти перестала чваниться. И все-таки обстановка дома напряженная. Объявить-то я объявила, а агенты мне не звонят, ни Джеки, ни Агнешка. Если в течение недели ничего не будет, пойду опять к Барбаре.

21 июня 1999, понедельник.

Россия! Как сладко для меня это слово! И как огорчительны все вести, приходящие оттуда! Слушаю русское радио. Все говорят об этой ужасной войне в Югославии. Меня убивают неистребимые имперские замашки наших властей. Бандиты и тупицы! В стране нищета, разруха, люди болеют, голодают, а наши власти тужатся самоутверждаться как «великая держава». Да скажите, Христа ради, зачем вам быть великой державой? Ведь не стремятся Швеция, Канада или маленькие Дания и Голландия стать великодержавными, а устраивают благополучную, удобную, здоровую жизнь для своих граждан. И преуспели в этом! Нам об их благополучии остается только мечтать!

23 июня 1999, среда.

Сегодня Грегорио устроил для меня экскурсию по подвалу. Там на стенах развешены его охотничьи трофеи – головы кабанов, оленей, рога и т.д. Он рассказал, что их семья владеет большим участком леса где-то на севере штата, там у них есть охотничий домик. Каждую осень все мужчины их семейного клана выезжают туда на охоту. Я все это слушала, а сама думала о том, что, если меня с Грегорио здесь, в подвале, увидит Диана, фантазии на этот счет у нее могут быть разные.

26 июня 1999, суббота.

Этот выходной я провожу в Мористауне. Оля попросила подменить ее, а мне 80 долларов за совсем необременительную работу не лишние. Марселла хоть и громогласна, но с ней можно ладить. Характер у Оли твердый и настойчивый. Она поставила себя в этом доме так, что и Марселла, и ее дети считаются с ее правилами. И не они ей указывают, а она решает, что и как нужно делать. Здесь легко дышится и разговаривать хочется.

Дети Марселлы, да и сама она, раньше курили. Теперь же все они ярые противницы курения. Оля потихоньку курит вечером в гараже.

28 июня 1999, понедельник.

Лето – мертвый сезон. Работы нигде нет. Женщины сидят без дела в агентствах по месяцу. Поэтому Диане не пришлось слишком долго уговаривать меня остаться. Увы, я не выторговала себе никаких привилегий, повышения заработка и т.д., за что Оля меня долго ругала. Старушка неделю была как шелковая. Но теперь снова начинает показывать свой мерзкий характер. Я, правда, за словом в карман не лезу, и если она пытается подавить меня, даю отпор. Тереза говорит, что я обнаглела. Ничего, пусть говорит. Я узнала, что прежде у них работала черная женщина. Вот при ней-то, наверное, бабуля и научилась тиранить людей.

На улице очень жарко и душно. Стараемся лишний раз не выходить из дома. Я засыпаю на ходу. Сегодня проспала днем целый час. При всей вредности Терезы, надо отдать ей должное, если я устану и захочу днем спать, сидит тихо, как паинька, никуда не уходит, ждет хоть час.

30 июня 1999, среда.

Приезжала Женя. Ей обещают сделать рабочую визу. Для этого на счету в банке необходимо иметь 15 тысяч долларов. Она собирает их на время проверки, потом будет раздавать. Я одолжила ей 1000 долларов.

В Новосибирске, когда мы только собирались ехать сюда, Марина настойчиво повторяла:

– Главное для нас – держаться вместе, помогать друг другу!

Но вот она вышла замуж и... пропала. Ее телефон не отвечает, сама она не звонит, где и как она живет – неизвестно. Женя говорит, что иногда встречает ее на Брайтоне, но Марина отворачивается и делает вид, что они не знакомы.

Говорят, что так нередко случается в среде наших соотечественников. Люди поднимаются на одну маленькую ступеньку выше и тут же рвут все прежние связи и отношения.

2 июля 1999, пятница.

Накапливается усталость от жизни вдали от дома. А главное – от жизни в чужих домах.

5 июля 1999, понедельник.

О трудолюбии еще раз. Всегда ли оно – истинное благо? Американцы так много работают! Вначале это меня восхищало, а теперь я присмотрелась, и что же я вижу? Они много трудятся, чтобы заработать деньги, чтобы потом, потакая своим прихотям, накупить массу вещей и через короткое время их выбросить. Американцы так много едят, что толстеют. Потом они тратят огромные деньги на препараты для похудения. У них так много одежды, обуви, что они забывают, что у них есть и чего нет. Американцы покупают дом гораздо больший по размеру, чем требуют того комфорт и необходимость. Потом они по 30 лет расплачиваются за него и все время боятся, что, лишившись работы, не смогут внести очередной взнос, и банк отберет у них дом. Как раз тогда, когда все деньги выплачены, все дети вырастают и разъезжаются, родители остаются вдвоем в огромном доме и затевают его продажу.

У старшей дочери Дианы Дины трое детей-подростков. Грегорио как-то раз возил меня в тот богатый поселок, где они живут, и показывал их дом. Это просто дворец! Они приобрели его в кредит и ежемесячно платят в банк взносы. Кроме этого, каждый год нужно платить налог за этот дом – 14 000 долларов! Недавно у мужа Дины разболелась нога, и он два месяца не работал. Боже, как они переживали! Ведь случись что-либо серьезное, у них бы отобрали дом. Слава Богу, все обошлось.

Мне ли не знать, что бедность – это мерзко и унизительно. Бедность не только физически, но и нравственно калечит людей. Но и богатство должно быть разумным. Человеку, на самом деле, не так уж много надо. Мы же разоряем свою планету, потакая своей жадности. Добиваясь своего, ограничиваем себя в познании, в созерцании. Становимся какими-то автоматами по производству и переработке пищи и ширпотреба.

8 июля 1999, четверг.

Недавно мы говорили о Второй мировой войне. Вдруг Диана спрашивает:

– А разве немцы воевали с Россией?

Я, конечно, знала, что они не профессора, но не до такой же степени!

10 июля 1999, суббота.

День рождения у моей подруги Веры. Чем больше мы сближаемся, тем ощутимее становится наше различие. Встречи уже не приносят радости, похоже, нам обеим. Подарила ей нитку жемчуга. Вере показалось, что нитка коротка. Попросила меня обменять ее. По-моему, это неделикатно.

19 июля 1999, понедельник.

Я это сделала! Я съездила на Ниагарский водопад! Описать водопад трудно, просто невозможно! Мощные ревущие потоки воды, клубящиеся белые облака водяной пыли, изумрудные воды внизу. И вот эта неиссякаемая громада рвется и ревет минута за минутой, час за часом, и ведь век за веком! Какая необузданная, дикая сила и красота! Смотришь с боязнью и безумным восторгом! Особенно эффектен водопад на канадской стороне. Там он ниспадает широкой стеной, которая почти скрыта за завесой водяной пыли. Я наблюдала водопад с берега и близко подплывала на небольшом кораблике с милым названием «Дева тумана». Туман там действительно стоит такой, что мы все укутались в предложенные плащи, несмотря на невыносимо жаркий солнечный день. Не хотелось оттуда уходить. Но экскурсовод ведет дальше. Чуть замешкаешься – и потеряешься в людском муравейнике. Кажется, здесь собрались люди со всего света. Столько ярких одежд и разных лиц!

Неподалеку от водопада, на берегу озера Онтарио находится старая крепость. Там когда-то состоялось важное сражение между американскими англичанами и французами. В то время, когда мы там были, в крепости устроили праздник по случаю Дня независимости. В саму крепость мы не попали: не захотели стоять в длинной очереди. Вокруг крепости ходили, сидели на траве люди, одетые в старинные одежды – женщины, мужчины, дети. У ряженых солдат – настоящие старинные ружья. Разговаривая с нами, они не выходили из роли, и вели себя, как люди того времени. Одновременно ненавязчиво рассказывали о подробностях старинной жизни.

Озеро Онтарио – большое, как море, такое синее и красивое – не насмотришься. На берегу – знакомые полевые цветы: ромашка, цикорий, мальвы. Искупаться не удалось: не хватило времени. А жаль.

Дорога к водопаду была очень долгая – десять часов в автобусе. Это утомительно, но за окном так много интересного! Америка – такая просторная страна! Много красивых лесов, горы, долины. Нет скученности. За каждым поворотом открываются новые и новые прекрасные пейзажи. На обратном пути я думала, что стоит так тяжко трудиться, чтобы увидеть эти чудеса!

Возле водопада много разных сувенирных магазинчиков. В одном из них я увидела симпатичные камешки – гальку, они так и назывались: «Камни Ниагары». Я их купила, чтобы и себе оставить на память, и друзьям подарить. Вернувшись домой, показала их Санте. Как же мы смеялись, когда оказалось, что на самом деле это – конфеты. Но еще смешнее было бы, если бы я их сохранила и действительно раздаривала друзьям в России как сувенир с Ниагары!

27 июля 1999, вторник.

Уф! Стало немного легче – температура опустилась до 28 градусов. Предыдущие дни были такими жаркими, что мы старались лишний раз нос из дома не высовывать. Как бы мы жили без кондиционеров?!

В субботу я ездила в Нью-Йорк только по необходимости – банк, библиотека, заодно – выставка, концерт. Было так жарко, воздух был таким горячим, влажным, насыщенным парами выхлопных газов, что временами казалось – потеряю сознание. Однако в банке отправила детям деньги, в библиотеке – взяла новые книги: Стругацкие, Замятин, Шолом-Алейхем. Побывала, наконец, и в библиотеке Моргана. Очень красивое здание начала века со стеклянной галереей, зимним садом, фонтанами, рестораном и отличным музейным магазином. Превосходная коллекция графики – Пикассо, Сезан, Матисс, Кандинский. После уличного пекла мне почудилось, что я оказалась в раю. Еще успела на концерт в библиотеке для слепых. Квартет молодых музыкантов исполнял музыку XVIII века. Было очень мило.

На Бродвее купила нитку жемчуга для Веры взамен той, короткой, которую я подарила ей на день рождения. И даже успела отвезти ей. И решила про себя, что это будет наша последняя встреча.

Вот таким длинным, насыщенным делами и впечатлениями получился мой выходной день!

29 июля 1999, вторник.

Новость: к Жене приехала ее дочка. В какой-то конторе в Перми ей оформили спортивную визу. Я уже сообщила об этой конторе своим подругам. Может, и они смогут сюда приехать!

31 июля 1999, суббота.

Иногда мне кажется, что я смотрю итальянскую комедию Феллини.

Теплый летний вечер. Цветы источают изумительный аромат. Тишина и покой в нашем селении. Все сидят во дворе. Тереза дремлет в кресле. Я пишу письмо. Добряк и флегматик Грегорио, незамедлительно выполняющий любое распоряжение Дианы, сидит на террасе в кресле и просматривает газету. Диана шьет очередное платье дочери. Иголка так и мелькает в ее руках. Вдруг взгляд ее поднимается от шитья, и она замечает, что ветка сосны нависла над крышей гаража. Диана решает, что это – непорядок, быстро откладывает шитье, направляется в гараж, достает оттуда лестницу, приставляет ее к сосне, взбирается наверх и начинает пилить довольно толстую ветку. Грегорио на несколько секунд отрывает глаза от газеты. Если бы Диана приказала ему спилить ветку, он бы немедленно все выполнил. Но ведь она не приказала. А проявлять собственную инициативу Грегорио, похоже, давно разучился. Поэтому он с чистой совестью продолжает читать. Ветка, в конце концов, отпилена, и крыша гаража спасена от возможного разрушения. Снова тишина и покой.

2 августа 1999, понедельник.

На днях из Италии приехала сестра Дианы Симона. Презанятная особа. Говорит она только по-итальянски и хорошо осведомлена о том, что, кроме «грацио», я не знаю ни одного итальянского слова. Однако она часами сидит со мной и Терезой на террасе и с большим чувством, закатыванием глаз и выразительными жестикуляциями рассказывает мне какие-то истории по-итальянски. Иногда она ловит нашу соседку Бет и что-то ей лопочет. У Бет через несколько минут начинают выпучиваться глаза, и чтобы не упасть в обморок, она убегает в свой дом. Тогда Симона снова переключается на меня. Я-то никуда не убегу. Симона напоминает мне советских женщин времен дефицита. Каждый день Грегорио возит ее по магазинам, где она покупает груды футболок, полотенец и всякого тряпья. Я узнала у Дианы о том, что в Италии нет никакого недостатка в таких вещах. Симона совсем не бедная дама. В окрестностях Венеции ее семья владеет большой фермой, дети крепко стоят на ногах. Эти тряпочки стоят здесь на два цента дешевле, чем в Италии. Симоне просто некуда себя девать. Говоря о ней, Диана старается сохранять необходимый респект, но чувствуется, что сестра сильно действует ей на нервы.

6 августа 1999, пятница.

Моя сестра Лена живет в Фергане. В Узбекистане сейчас тоже непростые времена. Они с мужем подумывают об эмиграции, например, в Канаду. Спрашивают моего совета. Если бы я не прошла американскую школу, то, наверное, одобрила бы это решение. Но сейчас, пожив здесь, я не могу ей посоветовать ехать ни сюда, ни куда-либо еще. Я вижу, как тяжел эмигрантский хлеб. Я не в счет – нахожусь здесь незаконно. Но и совершенно законные эмигранты, особенно образованные люди, вынуждены отказываться от прежней жизни, в которой было много не только трудных, но и светлых моментов – общения с культурными людьми, приличной и любимой работы и т.д. Здесь им приходится начинать с самой черной работы. Нет, я бы не пожелала моей сестре и зятю проходить через это!

9 августа 1999, понедельник.

Хорошие дни чередуются с огорчительными, когда Тереза безумствует. Хотя я уже почти научилась не расстраиваться по поводу ее капризов и грубости, иногда она меня все же допекает. Плохо, что в последнее время ее припадки участились. Сегодня она даже попыталась протянуть руки к моему лицу. Она так разошлась, что вышибла дверь. Дианы дома не было. Грегорио попытался было ее усмирить, даже голос повысил, но вышло это у доброго Грегорио так неубедительно, что Тереза его просто отшвырнула в сторону.

Олина Марселла снова попала в больницу, у нее случился инсульт. Возможно, Оле придется искать новую работу. Дети Марселлы хотят продать ее дом и поселить Марселлу вместе с Олей у себя. Но Оля на это никогда не согласится.

12 августа 1999, четверг.

Немного спала изнурительная жара, продолжавшаяся почти два месяца. В Нью-Йорке и в Нью-Джерси положение стало критическим – заканчиваются запасы воды. Каждый день по телевизору показывают опасно обмелевшие водные резервуары. Жителям запрещено поливать газоны. Трава пожелтела, листья на деревьях и кустах повисли, как тряпочки. Однако сегодня уже можно жить: +32 градуса, что после 38–40 воспринимается как похолодание.

А я снова пытаюсь бросить курить. Я не курила два месяца, а в июле опять сорвалась. Мало курить я не могу, курю 7-8 сигарет в день. В результате – трещит голова, и вечные проблемы с окружением, не говоря уже о том, что на эту заразу уходит 40 долларов каждый месяц. Снова купила пластырь и, как говорят, в добрый путь!

17 августа 1999, вторник.

В минувшую субботу я ездила в Атлантик-сити – город казино и развлечений на восточном побережье. Насмотрелась разных диковин и себя показала во всей красе!

Но расскажу об этом с самого начала. Отправилась я туда самым ранним автобусом, в шесть часов утра. Дорога в такую рань была еще пустынная. Говорят, что чуть позже автомобили там идут бампер к бамперу и кажется, что вся Америка устремляется к этим злачным местам. Ехали долго, почти три часа, шоссе такое хорошее, что иногда казалось, что мы летим или скользим по гладкому льду – никаких толчков, тряски, спокойно можно пить из чашки чай. Странно то, что по обе стороны дороги был сплошной лес, никакой рекламы, только изредка встречались маленькие кэмпинги – ресторанчик, туалет, магазинчик. Билет, один: туда и обратно, и стоит он очень дешево – всего 23 доллара. По приезду еще вручают подарок – жетон на 13 долларов, его можно использовать для игры. Заманивают. Я была уверена, что человек я не азартный, играть не собиралась. Но на всякий случай взяла с собой 100 долларов.

Атлантик-сити – довольно большой современный город, на много километров растянувшийся вдоль побережья. Десятки громадных, больших, маленьких и крошечных казино, и вокруг них все, что может выманить деньги у гуляющей публики: рестораны, кафе, громадные торговые центры и маленькие лавочки, концертные залы, в которых выступают артисты со всего света.

Я начала с казино «Цезарь». Это громадный комплекс зданий, выстроенных в классическом римском стиле и соединенных между собой разными галереями. Игровой зал такой огромный, что противоположных стен не видно. Высоченный потолок. В зале тысячи игровых автоматов, сотни столов для карточных игр. Гул голосов, звон падающих монет, позвякивание автоматов, иногда со стороны карточных столов доносятся шум и аплодисменты. Я вначале долго ходила, присматривалась к тому, что и как делают люди. Потом присела к автомату. Сначала просто попробовать, потом – оправдать дорогу. Кое-что – от двух до десяти монет мне иногда и выпадало. Но я довольно быстро проиграла свой 13-долларовый бонус, потом уже свои собственные 20 долларов и убралась подобру-поздорову. Решила посмотреть другие казино. Джино и Санта рассказывали мне о великолепии Тадж-Махала. Действительно, роскошное заведение. Пушистые ковры, расписанные стены, разные башни, светильники, скульптуры и вообще Бог знает что, все – в индийском стиле. Богато, аляповато и очень безвкусно.

Мне гораздо больше понравилось казино «Дикий Запад». Здание казино напоминает дома начала XIX века. При входе сооружена огромная скала, большой кактус, водопад, переходящий в озеро, на берегу которого стоит мужчина с ослом. Оба – механические куклы в полный рост. Сделаны они очень искусно – двигаются, разговаривают. Мужчина помахивает какой-то миской, и многие зрители бросают в нее монеты и денежные купюры. Под сводами невидимого потолка устроено очень натуральное грозовое небо, с тучами, молниями, раскатами грома и т.д. Только что дождь не льется. Такое ощущение, будто находишься на улице грозовой ночью. Стены внутри громадного игрового зала выполнены в виде фасадов старинных домов с балконами и галереями, на которых стоят, двигаются человеческие фигуры. Я даже сразу и не поняла, что это не люди, а механические куклы. Вот красавицы посылают играющим воздушные поцелуи. А вот грабители, лихие парни, убегают с чемоданами, набитыми деньгами. Но не тут-то было, их ловят еще более лихие полицейские! Где-то тут же над игровыми автоматами с гудками едет старинный паровозик. В общем, забавно. Я долго ходила, рассматривая эти чудеса. Играть не собиралась, но вокруг так весело позвякивали автоматы и сыпались монеты, что я подумала: «Ведь и я могу быть в числе этих везунчиков!» Вот Джино выигрывал несколько сотен долларов, а Санта вообще выиграла однажды пять тысяч! С тех пор их несколько раз в году приглашают в казино, селят в гостиницу, бесплатно кормят в ресторане, дают им билеты на концерты. Только бы они и дальше играли. В общем, я проиграла все оставшиеся деньги. На последний доллар купила открытки с видами Атлантик-сити и пошла гулять по набережной. В казино больше не заходила. А на набережной впервые в жизни увидела рикш. Это молодые мускулистые парни, по виду – студенты. Они очень проворно катали от казино к казино благочестивых на вид старушек. Автобус мой уходил через несколько часов. Ходить по казино мне уже не хотелось. На билет в музей не было денег. А жаль. Санта и Джино рассказывали, что там есть интересные экспонаты, рассказывающие о местных особенностях. Например о том, что люди, проигравшие здесь свое состояние, живут в местных отелях и питаются в местных ресторанах за счет казино. Им даже маленькая пенсия выплачивается. Такие вот здесь гуманисты. Я сидела на набережной, жевала домашние бутерброды, рассматривала публику и посмеивалась над своей самонадеянностью. Никогда не стоит быть уверенной в собственной непогрешимости!

19 августа 1999, четверг.

Диана показала мне альбомы со свадебными семейными фотографиями: свадьбы детей, братьев, племянников, собственную свадьбу. Как все красиво! Дамы в нарядных вечерних платьях, в перчатках, мужчины – во фраках, Тереза 20 лет назад в красном длинном платье, с дорогим меховым палантином на обнаженных плечах. А ведь это не богачи - простые люди. Я вспомнила безрадостную нищую свадьбу на фотографии, которую прислали мне родственники из России. Глядя на нее, трудно было понять, свадьба это или похороны. Россия, бедная моя замученная Россия!

23 августа 1999, понедельник.

Тереза, как дикий зверь, носится по дому и по двору. Я стараюсь не реагировать на ее отвратительные выходки, только поругиваюсь по-русски, выпуская пар. Однако мое давление поднимается все выше и выше. Те таблетки, которые дает мне русский доктор, совсем не помогают, хотя я принимаю их горстями. Диана настаивает на том, чтобы я обратилась к американскому кардиологу.

В последний выходной я побывала в двух музеях народного искусства. Больше всего меня там поразили прекрасные ковры и одеяла, сшитые из маленьких разноцветных лоскутов. Я сама загорелась делать нечто подобное. Мне кажется, что практически это не так и сложно. Главное – чувствовать цвета, их сочетания. В этой своей способности я не уверена, но попробую.

26 августа 1999, четверг.

Всю неделю Тереза вела себя так ужасно, что я возненавидела ее, и, наверное, уже никогда не смогу жалеть. Поэтому, когда вчера утром она начала стонать и жаловаться на недомогание, у меня, каюсь, к ней сочувствия не было. Но вдруг ее начало рвать, мне показалось, калом. Я позвонила Джино, Диане, вызвали доктора. Терезу увезли в госпиталь и срочно сделали операцию. Господи, прости меня, но если человек захлебывается собственным калом, в этом нельзя не увидеть нечто символическое.

Сейчас Тереза находится в палате интенсивной терапии. Ее физическое состояние нормальное, но ведет она себя ужасно. Похожая на ведьму с оскалившимся ртом и горящими от злобы глазами, она извивается и норовит всех вокруг побить или покусать. Я сидела рядом с ней сегодня несколько часов и меня оторопь брала. Что же будет, когда она вернется домой? Она же меня замучит!

Оля дала мне несколько телефонов агентов и настоятельно советует искать другую работу. Но я не могу оставить людей в такое трудное время, ведь они не спят, с ног сбились, сменяя друг друга у постели этой ведьмы.

29 августа 1999, воскресенье.

О грустных метаморфозах американских городов.

Прежде, когда я слышала о том, что такой-то город раньше был гораздо чище и культурнее, я думала, что это – обычные ностальгические причитания по золотому прошлому. А сейчас я вижу, что это действительно так и бывает. Американцы очень долго и тщательно выбирают место, где они купят свой дом. Идеальный город должен быть спокойным, зеленым, бесшумным, безопасным, населенным солидными людьми. Надо еще предвидеть, каким город станет в обозримом будущем. Например, Клифтон раньше был населен выходцами из Европы: итальянцами, поляками, венграми – людьми более или менее культурными и работящими. Но в последние годы сюда стали приезжать афроамериканцы, выходцы из Латинской Америки, пакистанцы. Городская среда – нравы, порядок, уровень зажиточности – постепенно изменяются. Благополучные американцы стали искать себе жилье в других местах от греха подальше. Но Клифтон пока еще на плаву. Он продолжает оставаться зеленым и ухоженным. Здесь относительно безопасно, дома не очень богатые, но приличные, окружены садиками с цветами. Дороги хорошие, чистые. Пешеходов на улицах мало. Работающие люди платят налоги, которых хватает для поддержания порядка.

Штат Нью-Джерси населен так густо, что границы между городами практически незаметны. Едешь-едешь по улице и на каком-то перекрестке оказываешься в другом городе. Но граница между Клифтоном и Пассаиком отчетливо видна даже слепому. Как только въезжаешь в Пассаик, начинаются колдобины, ямы, везде валяется мусор. Дома облезлые, многие окна заколочены почерневшей фанерой. По улицам слоняется без дела диковатая молодежь. Похоже, здесь много безработных, а следом идет криминал, наркотики и т.д. Не рискнула бы я гулять по этим улицам. Между тем, говорят, что раньше Пассаик был очень приличным городком.

Та же история случилась и с Бронксом, одним из самых криминальных районов Нью-Йорка. Трудно в это поверить, но некогда это был очень красивый и зажиточный район.

Говорят, этот процесс необратим. Но бывают и исключения. До 80-х годов Брайтон-бич в Бруклине был весьма опасным районом. Даже полиция появлялась там только в исключительных случаях. Приехавшие в Нью-Йорк эмигранты из России и Украины захотели жить на океанском берегу, который напоминал им о родной Одессе. Но мириться со здешними порядками они не пожелали. Несколько лет со стрельбой и мордобоем наши смирные евреи отвоевывали территорию. И преуспели – Брайтон-Бич процветает. Русские рестораны, магазины, колледжи, школы, кинотеатры, множество мелких бизнесов делают этот район платежеспособным, а значит и способным обеспечить собственную безопасность. Хотя ради справедливости надо сказать, что и среди наших земляков нашлось немало рыцарей плаща и кинжала.

2 сентября 1999, четверг.

Два года назад я приехала в эту страну. Боже, какие университеты я прошла за этот сравнительно короткий срок! Могла ли я представить, что моя американская жизнь сложится таким образом? А какая же она на самом деле? Довольна ли я? Не сожалею ли о своем десанте? Хотела бы я все вернуть назад? Нет! Ни за что! Этот опыт достается мне дорогой ценой, но он стоит того! Каждый из нас получил или получает то, чего он хотел. Женя открыла какое-никакое, но свое собственное дело. Марина благополучно вышла замуж. Я потихоньку зарабатываю денежки и узнаю страну. Накануне нашего отъезда в Америку в агентстве, которое нас отправляло, был устроен маленький банкет. Помнится, Марина открыла его тостом: «Выпьем за то, чтобы Америка вздрогнула, когда мы приедем!» Мои планы были и остаются гораздо скромнее – я бы очень хотела, чтобы Америка не заметила ни моего приезда, ни, тем более, моего отъезда.

3 сентября 1999, пятница.

Ужасная погода! Одновременно жарко и очень-очень влажно. Когда выходишь на улицу, ощущение такое, будто попадаешь в банную парилку.

Была я вчера у хваленого американского кардиолога. И что? Только деньги выбросила. И не маленькие – 300 долларов за прием. Заменил одно лекарство (может, чтобы хоть как-то проимитировать работу). Объяснил, что мое давление наверняка связано с почками. Чтобы лечить почки, нужно не меньше 10 000 долларов. Приехали.

8 сентября 1999, среда.

Уже две недели у меня есть возможность наблюдать американскую практическую медицину. С утра до вечера я провожу в госпиталях. Вначале Терезу лечили в госпитале в Пассаике, потом ее перевели в реабилитационный центр в Клифтоне. Этот центр меня поразил! Масса разной электронной аппаратуры, просторные светлые и чистые палаты, внимательные медсестры. Их достаточно – одна на двух больных. Кроме них еще несколько сестер выполняют разные процедуры. К тому же очень красиво везде, и масса всяких приятных и удобных вольностей для больных и посетителей. Например, в холлах стоят столы, больные и посетители в любое время могут бесплатно выпить здесь чай, кофе, поесть печенье, конфеток. Почти неограниченная возможность посещать больных! Для этого не надо надевать халаты, тапочки и т.д.

Центр этот очень престижный. Его основали евреи 80 лет назад. Говорят, что до сих пор весь персонал центра – евреи, хотя среди них есть и черные, другие цветные. Центр – это целый город с большим парком и множеством корпусов. В некоторых корпусах пожилые люди живут постоянно, как в доме престарелых. Дай Бог каждому попасть в такой дом на старости лет! И сделать это нелегко. Сначала нужно заплатить вступительный взнос – 100 тысяч долларов, а потом каждый месяц платить по 2-3 тысячи. Когда деньги заканчиваются, человека содержат на деньги, вырученные от продажи его дома. А когда и эти деньги заканчиваются, государство берет содержание на себя.

Тереза находится в реабилитационном корпусе, где после тяжелых операций учат ходить, обслуживать себя и т.д. В общем, ставят на ноги. Она пробудет здесь две-три недели, пока за нее платит страховая компания. Глория однажды сказала, что раньше доктора определяли время, когда нужно выписывать больного, а сейчас условия диктуют страховые компании. А им нет дела до того, в каком состоянии ты находишься.

17 сентября 1999, пятница.

Обещали ураган. Он и был-таки, по соседству. Сильный ветер, ливень, наводнение, разрушения. Но нас почти не задело. Только телефон отключили на несколько дней, так как телефонная станция оказалась под водой.

22 сентября 1999, среда.

На днях Терезе снова стало плохо. Боялись, что она может умереть, и хотели уже забирать ее домой, чтобы давать ей только обезболивающие лекарства и обеспечить возможность пожить последние дни без страданий, в домашней обстановке. Но одно дело хотеть, другое – решиться на это. В конце концов, ее снова перевезли в госпиталь, сделали еще одну очень сложную операцию. Сейчас ей значительно лучше. Возможно, через неделю она уже приедет домой. Что будет дальше, никто не может знать. Глядя на ее страдания, я уже простила ей все пакости, но о будущем думаю с ужасом. Я боюсь, что не справлюсь с Терезой. Помимо прочего нужно будет промывать ее раны, а я на них даже смотреть боюсь. Но я не смогу оставить семью Дианы в беде. Ведь они полагаются на меня.

Сама я тоже стала хворать – поднимается давление, отеки под глазами и на ногах. Нужно исследовать почки, а у меня нет таких денег, и я боюсь, что обнаружат что-то плохое.

24 сентября 1999, пятница.

Вчера печально и одновременно удачно разрешились все мои сомнения по поводу работы.

Вечером состоялся разговор с Дианой. Открытым текстом она заявила мне, что ее семья сейчас находится в тяжелом положении, надо заботиться о здоровье Терезы. Все они хорошо ко мне относятся, но видят, что я больна и что я не справлюсь с их мамой. У них достаточно своих забот и некогда думать о моем здоровье. Жестко, обидно, но справедливо. Хотя я-то думала, что я одна такая замечательная и незаменимая.

Сегодня утром я сказала Диане, что она права, что я буду искать работу. Она обрадовалась, хотя, конечно, старалась скрыть это.

И слава Богу!

Господи! Пресвятая Богородица! Помогите мне!

София

6 октября 1999, среда.

Место новое – чудесное. Маленький городок Кингсбург в штате Нью-Джерси. Наш дом стоит прямо на берегу океана. Ну, не то чтобы океана, а Гудзонова залива, зато действительно на берегу, метрах в 70. От воды дом отделяет только узкая полоска прибрежной дюны. Вдали, на другом берегу залива, видны небоскребы Нью-Йорка, корабли на рейде. Слышны шум волн, крики чаек. Я часто гуляю по пляжу, у самой кромки прибоя, рассматриваю камешки, ракушки, дышу – не могу надышаться морским воздухом. Об этом я даже мечтать не смела!

Боюсь заранее делать выводы, но дом, в котором я сейчас работаю, мне очень нравится. Простая сердечная ирландская семья. Мою бабушку зовут София, ей 83 года. Она немного похожа на Мери – такая же худенькая и светозарная. Мы пока изучаем друг друга украдкой. По крайней мере, я уже знаю, что она очень спокойная. После бесноватой Терезы это умиляет. У Софии больные легкие, она часто и надрывно кашляет. Мне сказали, что ее болезнь называется эмфизема, и что это не заразно. На всякий случай стоит переспросить.

У Софии пять дочерей и один сын. Старшая дочь живет в Калифорнии, остальные – здесь, неподалеку. Квартира, в которой живем мы с Софией, маленькая, но у меня есть своя комната. Дом светлый, небогатый, без лишнего хлама. Надо только основательно его вымыть. Забавно, что в доме нет ни одной кастрюли, утюга, нитки-иголки. Питались, видно, едой из ресторана и полуфабрикатами.

Сейчас работы довольно много: нужно освоить все процедуры – анализ крови на сахар, уколы инсулина, множество лекарств, которые София принимает по довольно сложной схеме.

Условия работы такие: выходной раз в две недели, платить мне будут 525 долларов в неделю. Это очень хорошие деньги.

До меня здесь работала грузинка. Говорят, что с ней расстались из-за ее нерадивости и интриг – агенту Агнешке она жаловалась на хозяев, а хозяевам – на Агнешку. Однажды это все раскрылось. Так это было или не так, неизвестно. Поживем – увидим.

7 октября 1999, четверг.

С Дианой и всей ее семьей мы простились тепло, но уехала я без сожалений. Диану раздирают противоречия. Она рада была избавиться от потенциальной обузы и знает, что поступила не совсем по-христиански. Сегодня позвонила. Сначала поблагодарила за хорошую работу, потом пожаловалась на новую компаньонку, которую взяли на мое место и через день рассчитали, а в заключение обвинила меня в том, что я ушла, оставив ее в такое тяжелое время. Ну и штучка! А ведь она мне еще 250 долларов должна за работу в последние дни. Но об этом я не беспокоюсь. Диана – честная, отдаст.

После Клифтона здесь очень спокойно. София – сдержанная, покладистая. В том, как она разговаривает, держится, я вижу благородство и достоинство, хотя по происхождению она человек простой. Дети ее навещают, но долго не сидят. Наверное, ко мне присматриваются.

9 октября 1999, суббота.

Снова звонила Диана. В этот раз она была миролюбива, справлялась о моем здоровье. Хороший она человек, но уж очень волевая. Так и хочется отодвинуться подальше.

Мир тесен: на мое место в Клифтоне пришла Сильвия, симпатичная грузинка, с которой когда-то мы познакомились в агентстве Агнешки. Сильвия – очень спокойная, именно это и надо для работы с Терезой и Дианой. Кроме этого, Сильвия – физически сильная. Она высокая и полная. Для ухода за бабушками это очень важно. Их ведь надо часто поднимать, а они ой какие тяжеленькие! Мне с моей худосочной комплекцией бывает нелегко.

Жизнь здесь спокойная, размеренная. Я вижу, что София любит, чтобы все делалось по расписанию, чтобы она обедала и завтракала, принимала лекарства, умывалась и т.д. всегда в одно и то же время. Чтобы каждый день, и сегодня, и завтра, были точно такими же, как были вчера. Грустно наблюдать за бабушками. Немощность и хвори ограничивают круг их интересов до физиологических потребностей. Они уходят в себя, в свои ощущения. Однако время от времени я ловлю на себе пристальный и острый взгляд Софии, она меня изучает. Пока она мне просто нравится, я добросовестно обслуживаю ее и жалею за страдания. Но я знаю, что со временем в сердце родится любовь и нежность.

15 октября 1999, пятница.

София немного порозовела. День – хуже, день – лучше, однако мне кажется, что она постепенно выправляется. Мы с ней стали больше разговаривать. Мне интересно узнать о ее судьбе. Но спешить нельзя. Пусть она присмотрится ко мне.

Каждый день минут на 20-30 я выхожу на берег. Сегодня был изумительный закат. Весь океан до самого горизонта слегка покачивался, как расплавленная перламутровая масса, все оттенки голубого, розового, бирюзового.

Рассматриваю и собираю разную всячину на берегу. Ничего особенного, но против всякого смысла набиваю карманы. Это, наверное, гены собирательства, доставшиеся нам от наших прародителей. Сегодня нашла «куриное счастье», правда, не камешек, а отшлифованный прибоем обломок прелестной перламутровой ракушки с дырочкой. Хрупкое мое куриное счастье.

17 октября 1999, воскресенье.

Впервые ездила отсюда в Нью-Йорк. Очень удобно – автобусная остановка рядом с домом. Автобусы ходят часто. Ехать надо около часа. В Нью-Йорке, помимо прочего, в китайском культурном центре посмотрела отличную выставку фотографий о жизни в современном Китае. Мне все больше интересны фотографии. И не только потому, что они могут быть очень выразительными, а потому, что они достоверно передают разнообразие людской жизни. Художники сейчас все больше тщатся самовыразиться, как подростки, сосредоточенные только на собственных переживаниях. Мне это редко бывает интересно. Мир такой многообразный! С возрастом осознаешь это все больше, раздвигаются границы, и собственные переживания уже не кажутся такими важными.

На берегу обычно безлюдно, но иногда по утрам я вижу там мужчину. Он ходит с палкой, похожей на трость, и как будто бы что-то ищет в песке. Интересно, что можно там искать?

Вчера было очень ветрено. Я впервые видела море таким суровым: свинцово-серые волны в пену разбиваются о берег, белые буруны, как рыбы, стремительно несутся по волнам. Ой-ой-ой! Не шутка! Когда стою на ветру на берегу, озираю простор, чувствую, как энергия этого водного исполина переливается в меня. Я снова и снова повторяю: «Рим стоит мессы!»

22 октября 1999, пятница.

София приболела – тошнота, болит желудок. Повезли ее в клинику к доктору. Доктор поставил диагноз: обезвоживание организма – и направил на три дня в больницу. Я к такому диагнозу сначала отнеслась скептически, однако же лечение помогло. София встрепенулась немного, стала живей.

Доктор – очень симпатичный смешливый китаец. Рассказывал нам о том, что он был единственным сыном в многодетной семье, и мать с детства баловала его безбожно. И сейчас, несмотря на то, что ему уже лет под 50, продолжает баловать. Он сам удивляется, как при этом вырос нормальным человеком, не сбился с пути.

Я постепенно привыкаю к Софии. Она очень славная, прожила нелегкую жизнь, одна поднимала шестерых детей. Ее муж был водителем грузовика, много работал, чтобы прокормить большую семью. Дочь Софии Николь рассказывает, что он частенько даже спал в гараже, чтобы начать работать с утра пораньше. Там однажды он и простудился, заболел воспалением легких, вовремя не обратился к врачу и умер. София тогда была беременна шестым ребенком, единственным сыном, Марком. Марк родился, когда отца уже не стало. Софии пришлось нелегко. Всю жизнь она работала билетером в театре на Бродвее. Заработки у билетеров мизерные, надежда только на чаевые. А это ведь такое дело: сегодня густо, а завтра пусто. Дети же хотят кушать каждый день!

25 октября 1999, понедельник.

Пока София лечилась, я была свободна, ездила в Нью-Йорк. Там в банке встретилась с одной симпатичной женщиной из Сочи. Когда-то мы познакомились с ней в агентстве у Барбары. Она рассказала мне, что ее двадцатилетний сын выиграл гринкард, приехал в США и почти год болтался тут без дела. Мама его кормила, поила, он и разленился. Тогда она поставила ему условие: «Уходи на свою квартиру и на свои хлеба. Больше содержать тебя не буду». И что же? Парень работает как миленький! Понятно, почему американцы выпроваживают своих детей из дома в 18 лет.

Давно пора рассказать о заветной мечте миллионов и миллионов нелегалов всех национальностей и рас, проживающих на территории Соединенных Штатов Америки, и миллионов жителей других стран. Для достижения этой цели затрачивается столько энергии, денег и времени, что в сумме эти усилия, наверное, могли бы сдвинуть земную ось. Речь идет о лотерее. Не об обычной лотерее, где разыгрываются деньги, а о лотерее, определяющей судьбы людей и их потомков на много колен в будущем. Не знаю, кто и когда это придумал, но уже с давних времен раз в году, обычно весной, правительство Соединенных Штатов Америки разыгрывает в лотерею около 50 000 так называемых зеленых карт (green card).

Счастливцы, выигравшие такую карту, а также их ближайшие родственники могут получить вид на жительство в США, а в дальнейшем – американское гражданство. Принять участие в лотерее может практически любой человек, живущий где угодно (за редким исключением). Даже нелегальным эмигрантам, выигравшим зеленую карту, прощается грех их незаконного проживания в стране. Для участия в лотерее достаточно заполнить анкету, которую можно получить в Интернете или в многочисленных юридических агентствах. За участие в лотерее не нужно платить ни копейки. Но деньги там крутятся немереные, потому как народ хочет определенности и ищет разные обходные пути. Тысячи и тысячи разных юридических контор вполголоса обещают, что смогут за определенную мзду протолкнуть вашу анкету. Напрасно правительство убеждает, что повлиять на результаты лотереи невозможно, что за это дело берутся только жулики, их судят и сажают в тюрьмы, все равно народ с маниакальным упрямством продолжает нести им свои кровно заработанные. Люди сочиняют мифы и приводят многочисленные примеры о своих знакомых или знакомых знакомых, за деньги выигравших карту. Я подозреваю, что эти истории придумывают сами юристы, зарабатывающие на этом деле хороший кусок хлеба с маслом и икрой сверху. Почти все мои знакомые ловились на эту удочку и отдавали, кто 300 долларов, кто 500, а кто и всю 1000, и может быть, не один раз. Однако миллионы людей играют, и каждый год 50 000 человек выигрывают эти заветные зеленые карты. Я сама знаю нескольких людей, которые выиграли без всяких махинаций. В общем, можно играть и выигрывать. Я вначале тоже было загорелась, но потом, поразмышляв, решила, что мне не надо. Хочу ли я навсегда остаться в этой стране, чтобы она стала моим домом? Нет, не хочу. Значит, и зеленая карта мне не нужна. На том и успокоилась.

29 октября 1999, пятница.

Оля хочет оформить для дочери учебную визу. Обратилась в солидный колледж на Брайтон-бич, заплатила 500 долларов за оформление. Вроде приличные люди, а обманули. Ни денег, ни визы. Но неугомонная Оля не унывает, она хочет пойти в другую контору. Боюсь, что там ее ожидает та же участь.

Очень тепло, тихо, безоблачно. Океан сегодня спокойный – нежно-голубая гладь. А вчера было ветрено. Волны выбросили на берег громадного однорогого краба. Он оказался живым. Я с трудом затащила его обратно в воду.

Как только голова освобождается от текущих мыслей, тут же всплывают одни и те же картинки – как я возвращаюсь домой. Как сажусь в самолет, как прилетаю в Москву, как еду в поезде, приезжаю в Новосибирск, и, наконец, как прихожу в свой дом. Я уже выучила весь этот путь наизусть. И еще одна картинка: теплым летним вечером я сижу на крыльце родительского дома. Я вижу все во дворе и в саду до мельчайших подробностей так, как если бы я действительно там находилась. Раньше о себе я думала, что я настоящая путешественница, гражданин Мира. Где ступила моя нога, там мой дом. Куда там! На самом деле оказалось, что я маленький местечковый человек, и нет для меня ничего роднее, чем это старенькое крыльцо.

3 ноября 1999, среда.

София недомогает, капризничает, не хочет кушать, принимать лекарства. Все оставляет на «потом». Мне приходится быть настойчивой. Я заметила, что она любит и ценит шутки, поэтому стараюсь ее рассмешить, чтобы вывести из полусонного состояния. Рассказываю разные анекдоты, забавные случаи из своей жизни. Она посмеется и оживает.

Дети, внуки поначалу заезжали, а сейчас убедились, что со мной все в порядке, и успокоились. Каждый день приезжают только Николь и Марк.

Марк – добродушный флегматичный увалень лет 50. До недавнего времени он жил с Софией, что для Америки – большая редкость. Здесь детей рано выпроваживают из дома. Марк никогда не был женат. София говорила, что были у него подружки, но все неподходящие: то выпивали, то изменяли ему. Марк работает в супермаркете, выкладывает овощи и фрукты на полки. Каждый день перед работой он приходит к нам с большим стаканом кофе и пончиками, завтракает и рассказывает новости. В последние дни Марк находится в несвойственном для него возбуждении – познакомился с женщиной, которая ему очень нравится. Рассказывая о ней, он все время повторяет: «Она одна такая на миллион!»

Николь – очень добрая и красивая, как белокурый ангел. Она нежно относится к Софие, заботится о ней. Николь – риэлтер, очень занята с утра до вечера, но маму навещает каждый день. Она говорит, что София очень боится, что ее могут отправить в пансион, по-нашему – в дом престарелых. Но Николь никогда этого не допустит, чего бы ей это ни стоило.

Алекса живет совсем рядом, в соседнем доме, но сюда заходит редко. У нее на руках двое подростков, дети недавно скончавшейся дочери, и муж-диабетик. Оказывается, диабет – страшная вещь. Райану грозит ампутация ноги, слепота. Все это усугубляется тем, что он стал совершенно, как дитя, неуправляемым. С него глаз нельзя спускать. Бедная Алекса!

Саманта и Эмили тоже живут недалеко, но наведались только однажды, наверное, на меня посмотреть. Эмили – никакая, а Саманта мне любопытна. Она просто фанатично религиозна, целые дни проводит в церкви, что-то там организует, а о старенькой маме побеспокоиться ей недосуг.

Пока я их никого толком не знаю, мои суждения поверхностные и, наверное, ошибочные. Но как интересно, когда со временем узнаешь о конкретных людях все больше и больше подробностей их жизни, и постепенно раскрываются их судьбы и характеры.

6 ноября 1999, суббота.

Такой хороший, неспешный выходной получился у меня сегодня. Длинный-длинный и наполненный такими хорошими впечатлениями. Я совершила прелестное трехчасовое путешествие вокруг Манхеттена на теплоходе по Гудзонову заливу. Оказалось, что Манхеттен – это не только грандиозные небоскребы и оживленные магистрали. Это еще и обширные тенистые парки, больше похожие на леса, высокие отвесные скалы, какие-то неожиданные просторы, спокойные, безлюдные и очень живописные, особенно сейчас, золотой осенью.

8 ноября 1999, понедельник.

Утром на пляже мне удалось освободить чайку от вцепившегося в клюв рыболовного крючка. Она взлетела и с другими чайками долго кружилась надо мной. Одна из них громко кричала. Может, что это моя чайка благодарила меня. Я загадала, что если уж такое хорошее начало, то и весь день будет хорошим. А так как сегодня понедельник, - то и вся неделя. И действительно, я узнала, что моя младшая дочка Надя успешно прошла собеседование и по студенческой программе приедет летом в Америку. Радость несказанная!

12 ноября 1999, пятница.

Ох, и тоска случается! Нелегко скитаться по чужим углам и прислуживать капризным старухам! София вдруг начала проявлять свой норов. Вначале все «спасибо» да «пожалуйста», а потом каждую минуту стали раздаваться металлические оклики «Ольга!», постоянные замечания, дерганье по всякому важному и неважному поводу, капризы. Конечно, она хворает, но и я живой человек. Позвонила своей верной подружке Оле, спросила у нее, как она укрощала свою Марселлу. Оля поделилась опытом, но это не для меня. Не в моем характере упорствовать и командовать. А защищаться надо. Несколько дней я ходила с кислой миной. Знаю, что американцы терпеть этого не могут. От расспросов Софии уклонялась, а потом, когда она созрела, призналась, что мне очень нравится ее дом, нравится ухаживать за ней, но я вижу, что в последнее время она мною очень недовольна. Видно, я плохо работаю. Мне, мол, жаль, что придется снова искать новую работу, привыкать к новому человеку. София разволновалась, стала уверять меня, что она очень мной довольна, объясняла свое поведение плохим самочувствием. В конце концов, все наладилось – моя София снова стала покладистой и приветливой.

И погода подоспела, как подарок – 18 градусов тепла, солнечно, тихо. Океан – голубая зеркальная гладь. Небо где-то совсем близко сливается с водой. Если вдали плывет лодка, то кажется, будто она летит по небу.

14 ноября 1999, воскресенье.

Что мне больше всего нравится в американцах, так это их приветливость. Достаточно встретиться глазами с любым человеком на улице – обязательно здоровается. Вслед за приветствием обычно следует шутка или реплика о том, что погода, мол, хорошая. Никогда, даже при самой мерзкой погоде, никто не скажет: «Опять дождь!» или «Ужасный ветер!» Иногда у нас в России об американцах говорят, что они, мол, напоказ приветливы. Сомневаюсь. Два-три раза в неделю я хожу на почту, в магазин или в аптеку, и по дороге почти всегда вижу дедушку, сидящего на крыльце своего дома. Сначала он мне просто улыбался, кивал головой, а сейчас вижу – ждет, машет руками, зовет к себе на крыльцо. Сегодня спрашивает: «Ну, что, море еще на прежнем месте?» Мне всегда приятно видеть его, обмениваться с ним шутками. Было бы у меня времени больше, я бы подошла к нему, познакомилась, но никак нельзя. Я заметила, что София, хоть и отпускает меня и на берег, и на почту, но это ей не просто дается - она боится оставаться одна. Когда я возвращаюсь, вижу, как она напряжена. Поэтому я стараюсь не задерживаться.

18 ноября 1999, четверг.

Тепло и очень туманно. В этом густом молоке все как-то таинственно преображается – предметы, звуки, пейзаж. Берег совершенно пустынный, туман клубится, все застилая, в двух шагах ничего не видно. Даже страшновато ходить одной. Из-за полнолуния большие приливы и отливы, песчаный берег обнажается метров на 50.

Люблю наблюдать чаек. Такие грациозные в небе, на берегу они напоминают глуповатых крутогрудых и толстозадых теток. У них разные характеры: одни смелые, не боятся подходить совсем близко, другие – робкие, сразу отлетают. На днях я видела, как они ловили рыбу. К берегу подошел большой рыбный косяк. Собралась громадная стая чаек. Они с лета ныряли в воду, выхватывали рыбу, теряли, снова ныряли, отталкивая друг друга. И так истерично верещали, что это напоминало грызню своры собак.

А сегодня на берегу я увидела выводок презабавных птенцов чаек. Испугавшись меня, они стали убегать, дробно перебирая ножками-спичками. «Бедненькие, где же ваша мама?» – подумала я и на миг отвела от них глаза. А когда обернулась, их уже не было. Будто испарились. Минут десять я стояла на этом месте, оглядываясь вокруг, но так больше их и не увидела, ни на воде, ни на берегу.

20 ноября 1999, суббота.

Марк привел в гости свою новую подружку Марию. Такая крепкая бойкая бабеночка. Она убирает квартиры. Я обратила внимание, какие большие натруженные у нее руки. Марк все время повторяет, что она не пьет, не курит и не хочет, чтобы он тратился на нее в кафе. София была очень приветлива с Марией, расспрашивала о ее семье. А когда они ушли, спросила у меня, понравилась ли мне Мария. «Не знаю», – ответила я. «Вот и я сомневаюсь», – сказала София. Но когда окрыленный Марк вернулся и стал расспрашивать, какое впечатление произвела Мария, София ее только нахваливала. Не хочет, чтобы он оставался один.

1 декабря 1999, среда.

Тот мужчина с тростью на пляже больше не появляется. Но я узнала-таки, что он разыскивал. Оказывается, его трость – это металлоискатель. И разыскивает он всякие металлические вещи, которые теряют на пляже отдыхающие – монеты, украшения. Марк говорит, что он не один такой. Летом по вечерам, когда пляж опустеет, на охоту выходят по пять-шесть человек. И они не бедствуют, иногда находят довольно дорогие вещи. Понятно, почему я их сейчас не встречаю – сезон потерь и находок закончился.

4 декабря 1999, суббота.

Я уже так привыкла по выходным посещать музеи и театры! Впервые подумала: «А как же, вернувшись домой, я буду обходиться без Метрополитен-опера, без Метрополитен-музея, без этих изумительных парков, концертов? Как я буду жить, не глядя каждую неделю на картины Рембрандта, Шагала?» Конечно, и у нас проходит немало выставок современных художников. Но, видно, я становлюсь настоящим ретроградом. По большей части мне не нравится то искусство, которое называют современным. Современные художники стремятся во чтобы то ни стало поразить публику и для этого пускаются во все тяжкие. Недавно в Нью-Йорке разразился громкий скандал – в Бруклинском музее была выставлена картина, изображающая Богоматерь, а под ней в натуральном виде – как бы это сказать благозвучнее? – одним словом, какашка. Народ возмутился. Кому-то, может, было бы и все равно, но среди американцев много религиозных людей. Мер Джулиани разразился на телевидении гневной речью, вопрошая, на что сотрудники музея тратят деньги американских налогоплательщиков. Сотрудники музея в ответ огрызаются, заявляют, что власти оказывают на них давление и попирают их суверенные права на свободу самовыражения. Я не думаю, что тот художник хотел оскорбить религиозные чувства американцев, он просто хотел любой ценой обратить на себя внимание. Но при чем тут искусство? А ведь в Бруклинском музее работают специалисты мирового уровня! И должно ли быть самовыражение целью творчества? Ведь оно естественным образом проявляется в каждом акте нашей жизни. Чтобы мы не делали, мы самовыражаемся, хотим этого или нет. К тому же мир не только внутри нас. Каждый из нас малая-малая частица необозримо огромного мира. А может, то, что происходит сейчас в искусстве – это подготовка к переходу на какую-то новую ступень? Может, новый век откроет новые неожиданные повороты, родит гармонию из хаоса?

Я смотрю на песчаную дюну напротив нашего дома с пожухлой травой необыкновенно чистого и холодного яблочного цвета, на ржавые кустики каких-то увядших цветов на ярком песке. Даже этот скромный уголок – совершенство. Почему я не художник? Почему Бог обделил меня этим бесценным даром?

8 декабря 1999,среда.

Если судить по американским боевикам, детективным романам и репортажам российских журналистов, можно подумать, что здесь, что ни день, на каждом перекрестке стрельба и драки. Может, где-нибудь в Гарлеме или Бронксе такое и случается, однако мне ни разу не приходилось видеть ничего подобного. Говорят, в последние годы в Америке стало гораздо спокойней. Всякое событие, происшествие, каким бы незначительным оно ни было, становится предметом оживленного обсуждения на телевидении, радио, в газетах. Журналисты как шакалы набрасываются на происшествия и с остервенением обгладывают всю информацию. Вот женщина шла по тротуару, споткнулась о камень, упала и сломала ногу . Что это за женщина? С какой стороны и куда она шла? Как она упала и что именно она поломала? А кто это видел? А кто положил здесь камень? А кто должен был его убрать и не сделал этого? На кого эта женщина подаст в суд и отсудит хорошие денежки? Слушаю и думаю: «Нам бы в России ваши заботы!»

Полиция здесь не дремлет. Мэра Нью-Йорка Джулиани уважают, несмотря на его жесткость, потому что он навел в Нью-Йорке порядок. Там стало безопасно ходить по улицам. Кингсбург, где я сейчас живу, – маленький сонный городок. Трижды в день я выхожу на прогулку, и еще не было такого случая, чтобы я не встретила на своем пути полицейского. Пешком, на машине, а чаще всего на велосипеде полицейские прочесывают улицы с утра и до утра.

14 декабря 1999, вторник.

Давление на днях так подпрыгнуло, что я была готова к самому худшему. Но Господь уберег. Катя прислала мне лекарства, которые я принимала раньше в России, и они мне помогали. А здесь реакция была такой, что и вспоминать страшно. Я слышала о том, что в России много поддельных лекарств. Эти, наверное, и были подделками.

Может, давление поднимается от стрессов? Я только сейчас начинаю осознавать, как тяжело оторваться от своей среды, от своих детей, друзей, работы, где ты была не последним человеком, жить в чужих домах, прислуживать сумасшедшим старушкам, не принадлежать самой себе. Единственная возможность остаться в здравом уме – искать возможности для собственного роста: читать хорошие книги, слушать хорошую музыку, учить язык, рукодельничать, изучать какие-то науки. Главное – не впасть в спячку, не потеряться в рутине. А я ленюсь!

18 декабря 2000, суббота.

От Николь я узнала, что Марк раньше болел эпилепсией, у него иногда случались припадки. Несколько лет назад все сестры сложились, кто сколько мог, и за эти деньги Марку сделали очень сложную операцию на мозге. После этого припадки прекратились. Сейчас Марк практически здоров, работает, водит машину.

24 декабря 1999, суббота.

Снова все дома украшены огнями, повсюду звучит веселая музыка. По всей Америке суета несусветная: до последнего часа люди, как сумасшедшие, бегают по магазинам в поисках рождественских подарков и сметают с прилавков все подряд. В воздухе разлито предчувствие праздника, которое на самом деле и есть праздник.

Сегодня Рождественский вечер, скоро Новый год. А еще сегодня день рождения моей подруги Оли. Оля – мой самый надежный товарищ. Здесь это качество ценится на вес золота. В отличие от меня, Оля никогда не хнычет, не впадает в панику, не отягощает других своими проблемами. У нее всегда ровное хорошее настроение. За это и многое другое я люблю Олю и очень дорожу ее дружбой.

К несчастью, перед самым Рождеством София снова заболела. Оттого что она мало двигается, ее больные легкие воспаляются. Она, бедная, часто кашляет, стала слабенькой, вялой, как тряпочка. Сейчас ее лечат в госпитале. Утром Марк привозит меня туда, я ухаживаю за Софией, а больше развлекаю ее. Это нетрудно, но очень хочется спать. Боюсь, что когда-нибудь засну нечаянно. Вот будет позор!

В госпитале все устроено очень удобно для больных, хороший уход. И кормят роскошно. Каждый день приносят обширное меню, и люди сами выбирают, что они будут кушать. Я обедаю в столовой, тут же в больнице. Это дороговато.

Диана прислала мне подарок к Рождеству – очень забавного Деда Мороза. Поздравляла по телефону, сказала много добрых слов. И с Анитой мы тоже душевно поговорили.

Вечером поеду в дом Николь на семейный Рождественский праздник. Я вначале хотела отказаться от приглашения, боялась, что буду чувствовать себя там чужой и мне будет одиноко, но потом согласилась.

26 декабря 1999, воскресенье.

Рождественская история о Николь и ее муже Дэвиде.

Когда-то очень давно, в юности, Николь и Дэвид были влюблены друг в друга. Однако что-то у них не сладилось, они расстались и больше не встречались. Николь вышла замуж, у нее родились два сына. Но брак оказался очень несчастливым – муж Николь стал наркоманом со всеми отсюда вытекающими грустными последствиями. Видимо, от этого он и погиб. Николь работала официанткой, детей растила одна.

Дэвид вышел из бедной, но порядочной немецкой семьи. После школы поступил работать курьером в банк. Проявил там себя, постепенно рос по службе, женился. У него тоже родились два сына и дочка. Когда дети были еще маленькими, умерла жена Дэвида, он остался с тремя детьми.

Через какое-то время Николь и Дэвид снова встретились, поженились, вырастили всех детей, как родных. Сейчас это уже самостоятельные рослые и красивые парни и очень уверенная в себе красавица Кристи. Дэвид сделал успешную карьеру: от простого рассыльного он поднялся до кресла вице-президента крупного банка на Уолл-стрит. Сейчас он на почетной пенсии. С полгода посидел дома, а потом стал работать вместе с Николь риэлтером. Они очень красивая и дружная пара. Любо-дорого посмотреть, как заботятся они друг о друге, и как нежно оба относятся к Софие.

Вечером перед Рождеством в дом Николь и Дэвида отовсюду съехались их взрослые дети. Даже Кристи приехала на каникулы. Она сейчас служит в Военно-морском флоте США. Плавает на эсминце по морям-океанам. Сыновья приехали со своими подружками. Дом наполнился смехом, шутками. Марк с Марией тоже пришли на вечеринку. Забавно наблюдать за ними. Весь вечер они держались за руки и не отходили друг от друга ни на шаг. Мария – очень простая женщина, необразованная, убирает дома. Я пожимала ее руку – большая и такая шершавая, как наждак! Вспомнила я свое мытье-катанье.

Я ожидала, что будет какое-то особенное угощение, но все было устроено очень просто - чипсы, куриные крылышки из супермакета, одноразовая посуда и т.д. Как на пирушках в студенческом общежитии. Я знаю, что все, кто там был, включая и молодежь, – люди верующие, католики, но никто не вспомнил о религиозной сущности праздника. Странно, все-таки это – Рождество, самый главный праздник католиков. Нет, все просто радовались встрече друг с другом. И было очень весело. Мне надарили кучу подарков, очень практичных и полезных. Я в долгу тоже не осталась.

Дом у Николь и Дэвида большой, красивый и очень уютный. В гостиной я долго любовалась необыкновенно нарядной елкой. Многие игрушки на ней изготовили сами дети, когда были маленькими. А Дэвид с гордостью показал мне свою восхитительную новогоднюю коллекцию. Много лет он собирает миниатюрные фигурки, игрушечные здания и т.д. Сейчас они составляют целую народонаселенную деревню с домами, магазинами, почтой, клиникой, парикмахерской и рестораном. Есть каток, на котором на самом деле катаются игрушечные люди. По улицам деревни бегают дети и собачки, прогуливаются нарядные дамы. Вокруг деревни на горках растут деревья и кусты. Я глядела и глаз не могла оторвать. Так мне захотелось иметь такую же деревню или хотя бы часть ее, что прямо сердце зашлось от зависти. Но я знаю, что эти прелестные штучки – очень дорогие. Миллионер Дэвид собирал их много лет. Мне не потянуть, увы. Слава Богу, что хоть на Рождество могу полюбоваться. Еще у них в доме я увидела одну прелестную диковинку – старинный автомат для проигрывания музыки, такие автоматы раньше стояли в кафе и барах.

29 декабря 1999, среда.

Софию на Новый год отпустили из больницы, хотя я вижу, что она еще очень слабенькая, вялая. Привередничает. Пока кручусь с разными делами по дому, сидит смирно, дремлет. Только присяду с книгой или рукоделием, просит принести чаю. Принесу – не пьет. Только присяду, просит поправить подушку. Так целый день. Но это – ничего, это понятно. Чтобы она не скучала, я рассказываю ей разные смешные истории. Если ничего подходящего не могу вспомнить, сочиняю что-нибудь, грешная. Она любит посмеяться.

А вчера сочиняла уже не для Софии, а для ее правнучки. Джейн 14 лет, она очень рослая, похожа на взрослую девушку. А ум детский. Расспрашивает меня о России:

– Ольга, а у вас в России радио, компьютеры, телевизоры есть?

– Нет, говорю, - мы о них понятия не имеем.

– А столы у вас есть?

– И столов нет.

– А как же вы кушаете?

– Садимся на землю и кушаем.

– А кровати у вас есть?

– Нет у нас кроватей. Мы спим на деревьях. Залазим на ветку, укрываемся медвежьей шкурой и спим.

– А как же вы не падаете?

– Мы привязываемся к веткам веревками.

На следующий день Джейн на уроке в школе с моих слов повествовала одноклассникам о российской жизни.

Американцы знают о нас еще меньше, чем мы знаем о них: «Водка, мафия, матрешка, космос, холод». Ладно бы только простые, необразованные люди. Но в Голливуде, наверное, пользуются услугами консультантов, специалистов. Я недавно попыталась посмотреть по телевидению американский фильм «Анна Каренина» – терпения не хватило. Все герои в шапках-ушанках, сапогах гармошкой и косоворотках. Смех да и только.

30 декабря 1999, четверг.

Мне исполнилось 50. Особого груза на плечах я не ощущаю, так же, как и особенной мудрости, приличествующей этому возрасту. И никакой торжественности момента. Однако купила себе маленькие бирюзовые сережки и перстенек на память. Много поздравлений, пожеланий и подарков. Диана прислала 50 долларов.

Американцы, захлебываясь, спорят, наступает ли последний год старого тысячелетия или первый год нового. Люблю приближение к этой новогодней черте, неизвестно от чего волнение, мечты, надежды.

5 января 2000, среда.

Новый год встречала у Оли в Мористауне. Марселла спала, а мы тихонько сидели и разговаривали. По пути к Оле я заехала в Нью-Йорк и бродила там по ночным разукрашенным улицам. Людей было столько, что буквально не пройти. Я хотела было посмотреть на знаменитый серебряный шар на Таймс-сквер, но куда там! Все оцеплено, людская масса только колышется едва-едва. Мне кажется, проберись туда – уже не выйдешь при всем желании. Миллионы и миллионы. Между тем, власти боятся терактов – столько полицейских я еще никогда не видела! А сколько их еще в штатском! Нью-йоркские полицейские – такие бравые ребята! Я с ними сфотографировалась на память. На следующий день мы с Олей гуляли по праздничному Нью-Йорку. Оля познакомила меня со своей подругой Ритой. Рита тоже приехала из Киева. Она биолог, преподает в университете. А здесь так же, как и мы, ухаживает за бабушкой. Очень симпатичная и безусловно надежная.

На Пятой авеню мы долго любовались витринами необыкновенной красоты. Одна очень напоминала картину Шагала, где влюбленные летят над городом. Как это сделано, совершенно не понятно. Вторая витрина – тоже шедевр. Рекламируется посуда. На столе живописные груды посуды, неубранной после вчерашней пирушки, бутылки. Три полуодетые красавицы-девицы. Одна, мучаясь похмельем, перевязала голову мокрым полотенцем и лежит в кресле, другая заснула, уронив голову на тарелки, третья спит под столом. Боюсь, что я не смогу описать, как мастерски это все сделано. Хочется смотреть и смотреть. Людей возле этих витрин собралось столько, что мне не удалось сделать хороший снимок на память.

7 января 2000, пятница.

София до сих пор в госпитале. Я по-прежнему сижу возле нее с 11 утра до 10 вечера. Иногда это бывает очень утомительно. Почему-то там не получается читать и очень хочется спать. Иногда я выхожу на улицу, но много не погуляешь – очень холодно и ветрено. А жаль, потому что городок, где расположен госпиталь, очень красивый, словно игрушечный.

Рядом с Софией в палате лежала симпатичная пожилая женщина Глория. У нее очень серьезные проблемы с сердцем. Две ее дочери буквально день и ночь не отходили от нее. Когда ее выписывали, они попросили меня порекомендовать кого-либо, кто сможет хорошо ухаживать за Глорией. Мы с Олей перебрали всех наших знакомых и нашли-таки надежную женщину из Сочи, которой нужна работа. Она уже позвонила с нового места, всем очень довольна и благодарит. А я хочу покаяться, был у меня грех, подумывала я о том, чтобы спросить у нее за устройство деньги, как это здесь принято. Но, слава Богу, избежала соблазна. Иначе всегда бы вспоминала об этом со стыдом.

Сегодня наше, Православное Рождество. По этому случаю я испекла торт и всех угостила. Жаль, что нет возможности сходить в церковь.

В детстве на Рождество мы носили вечерю к своим крестным. Мама собирала в узелочек гостинцы, укутывала меня, и я отправлялась на целый день сначала к крестному, потом к крестной. Там меня принимали, как принцессу, весь день угощали всякими кушаньями и развлекали, и уже поздно вечером, в темноте, согнувшись под тяжестью подарков и гостинцев, счастливая, я возвращалась домой.

11 января 2000, вторник.

Зима – мороз, то метель, то солнце. Как у нас в Сибири в марте. Американцы пищат, а мне в радость, благо запаслась теплой одеждой.

София уже дома, слава Богу. Ей значительно лучше, но она не хочет двигаться, и застойные явления в легких могут снова привести к пневмонии. Я настраиваю ее детей, чтобы они шевелили ее. Постепенно я приучаю ее к тому, что не сижу с ней все время, а могу ненадолго выходить в свою комнату. Она этим, конечно, недовольна, но сидеть весь день в темноте невыносимо – София не любит света и окна в ее комнате всегда плотно зашторены. У себя в комнате я могу немного отдохнуть от телевизора, который возненавидела до конца моих дней.

Я заканчиваю вязать скатерть, работы осталось на два-три дня. Кажется, получилось очень красиво. Присмотрела вышивку – старинная карта мира. Там работы на несколько месяцев. Не знаю, что бы я делала без рукоделия. Оно успокаивает и отвлекает от всяких дурных мыслей.

Мой английский движется потихоньку, но иной раз на учебники тошно смотреть.

13 января 2000, четверг.

Диана сообщила о том, что третьего дня умерла Тереза. Царство ей небесное! Голос у Дианы хриплый, заплаканный, она вся потерянная. Представляю, как ей пусто сейчас.

17 января 2000, понедельник.

Пункт номер три моей американской программы выполнен! Надя сообщила мне, что нашла подходящую квартиру в центре города. Я выслала деньги. Теперь я спокойна. Что бы ни случилось, и у меня, и у обеих моих девочек есть крыша над головой. Чтобы набрать необходимую сумму, пришлось даже просить Кэрол заплатить мне за неделю вперед. На моем счету осталось только 300 долларов. Наученная горьким опытом, я чувствую себя неуютно. Знаю, что в любой момент может что-то произойти и придется отправляться в белый свет. Здесь всегда нужно иметь запас.

Хочется домой, к детям, к полноценной жизни. И боюсь увидеть одичание, запустение, серость нашу беспросветную. Можно ли с этим смириться? И можно ли от этого отгородиться?

В выходной слушала «Риголетто» в Метрополитен-опера. Божественная музыка, голоса, игра актеров! Декорации, костюмы, мизансцены такие, что останови в любой момент спектакль – увидишь совершенную картину. Какая роскошь! Какое великолепие! Слушала я, правда, стоя. Дешевых билетов уже не было, а на дорогие денег жалко. Но это терпимо. Решила, что буду ходить туда при всякой возможности. Странно видеть, как американцы заходят в зрительный зал в верхней одежде – в пальто, шапках, иногда в шубах. Гардеробы есть, но очень маленькие и там нужно платить деньги.

20 января 2000, четверг.

Письма из дома – как свет в окошке. Читаю их и перечитываю. Пишут мои детки, сестра, подружки. Слышать их голоса по телефону сладко, но положила трубку – и нет их. А письма – вот они, свидетельства любви и заботы. Последние письма заставляют меня крепко задуматься о том, как устроить так, чтобы моя помощь не мешала моим детям становиться самостоятельными.

21 января 2000, пятница.

Привожу здесь расписание моего обычного рабочего дня.

8-30 Встаю, зарядка.

9-00 Бужу Софию, перевязываю ее рану. Закапываю двумя разными лекарствами глаза. Делаю анализ крови на сахар и укол инсулина. Делаю ингаляцию

9-30 Готовлю завтрак. Обычно это манная или овсяная каша, чай, пирожные. Кормлю, даю таблетки.

10-00 Иду гулять на море или в магазин, на почту и т.д.

10-30 Хозяйственные дела - уборка, стирка.

11-30 Мою Софию с головы до ног и одеваю во все чистое.

12-00 Лекарства, ингаляция. Готовлю ланч – обычно это суп или сэндвичи.

13-00 Кормлю Софию.

13-30 Прогулка

14-15-30 София спит, а я занимаюсь своими делами – английский, чтение, вязание, письма.

15-30 Прогулка.

16-00 Глазные капли, анализ крови, укол инсулина, ингаляция.

16-30 Готовлю обед. Обычно это салат, жаркое или рыба с гарниром и десерт.

17-30 Кормлю Софию.

18-19-30 Вместе смотрим телевизор.

19-30 Капли, лекарства, ингаляция. Стелю постель.

20-30 Укладываю Софию спать и иду к себе. Письма, книги, рукоделия.

12-00 Выключаю свет.

Это расписание я знаю назубок потому, что дни похожи друг на друга, как близнецы. София очень ценит стабильность и точность. Я замечаю, что она всегда проверяет, все ли лекарства я дала ей, те ли дала, в какое время. Возраст, конечно, сказывается, и скучно ей. Поэтому я стараюсь, чтобы все дела, большие и малые, совершались безошибочно и в одно и то же время. Это бывает скучновато, но иногда появляется дивное ощущение размеренного временного потока. Всю жизнь я куда-то бежала, не успевала, работы всегда было гораздо больше, чем времени. Поэтому оно летело так стремительно, что я и не заметила, как добралась до пятидесятилетия. А тут Господь дал мне шанс пожить вот так неспешно, подержать время в руках, ощутить его движение. Что же роптать?

27 января 2000, четверг.

Сегодня годовщина смерти моей дорогой кроткой Мери. Вечная ей память. Душевно поговорили с Анитой. Она все предупреждает меня, чтобы я не тратила понапрасну деньги, что они мне еще очень пригодятся. Ей все время кажется, что я мотовка. Анита предложила мне работу у богатых соседей. Но я, конечно, Софию не оставлю. Она уже стала мне родным человеком. Найдем с Олей кого-нибудь.

31 января 2000, понедельник.

В выходной встретилась с Олей, вместе смотрели знаменитый спектакль «Кабаре» на Бродвее. Мне показалось, что за много лет, что он идет на сцене, его заиграли. К тому же фильм с Лайзой Минелли ставит очень высокую планку. А театр любопытный. Впервые я видела, что в партере и в бельэтаже публика сидит за столами, ест, пьет во время спектакля, как в ресторане. Не скажу, что мне это нравится. Слава Богу, на балконе, где мы сидели, не было столов, и никто рядом с нами не жевал и не ковырялся в зубах.

Потом мы пошли в музей народного искусства. Как я люблю эти наивные, такие теплые и добрые вещи, картины, ковры! Когда этой наивности пытаются подражать современные художники, почти всегда обнаруживается их несостоятельность, выявляется внутренняя, душевная дефектность.

5 февраля 2000, суббота.

Говорят, сегодня было солнечное затмение, предсказывали всякие катаклизмы и смуты. Я о затмении забыла и ничего особенного не заметила. А вот смута меня гложет. По многим косвенным признакам я вижу, что моя помощь не идет на благо моим детям, не помогает им стать самостоятельными и жизнестойкими. В любой стране нужны силы и упорство, чтобы выжить, встать на ноги и суметь реализовать себя. Но в современной России, чудовищно жесткой и несправедливой, это важнее, чем где-либо. Поэтому надо воспитывать в себе и в своих детях самостоятельность и трезвость. Мы слишком долго пестуем своих детей, они очень поздно взрослеют, долго не могут найти свои пути для достойной жизни. Здесь – не так. Здесь дети поставлены в такие условия, что они рано начинают чувствовать ответственность за себя и свою жизнь. Поэтому они жизнестойкие. Я советовалась со своими подругами. Оказывается, у них те же проблемы.

11 февраля 2000, пятница.

У правнучки Софии Аманды родился сын. Сегодня ему исполнилось пять дней, и его привезли на смотрины к Софие. Боже, до чего же крохотное создание! Я держала его на руках и думала: «Каким же ты вырастешь? Проживешь свою жизнь спокойно и незаметно или взовьешься яркой ракетой? Осчастливишь мир или будешь наказанием для своих родных?» Никто этого не знает. Может, это и хорошо. Стоит помнить, что в череде бесценных благодеяний Прометея, таких, как дар огня, наделение людей ремеслами, наукой и культурой, было и лишение людей дара предвидения.

Однако как смело и бесцеремонно американцы обращаются с младенцами! На пятом дне отроду возят на смотрины, тетешкаются с ним, как с куклой, все кто хочет. На улице снег и пронизывающий ветер, а его принесли из машины в тонких ползунках, с голыми ножками. Капюшон кое-как наброшен на голову. Просто изумляюсь.

16 февраля 2000, среда.

София снова оказалась в госпитале – слабость, высокий сахар, жидкость в легких. Мне жаль ее до слез и сержусь на нее. Если бы она хотя бы немного двигалась, этого не произошло бы. Но она ленится. Ленится пройтись по комнате, в туалет перестала ходить, даже кушать сама не хочет, я кормлю ее, как ребенка с ложки. Мне бы Олину настойчивость, она иногда со скандалами заставляет Марселлу двигаться. К сожалению, дети Софии во всем ей потакают, не понуждают ее к активности. София призналась мне сегодня, что госпиталь она терпеть не может и страшно боится там умереть. Она хочет умереть в своей постели. Мне не нравится, что она думает об этом. Но у нее нет сил бороться со своей слабостью.

Сегодня Софию снова навещал ее доктор-китаец. Николь сердита на него, так как он снова настаивал на том, чтобы Софию отправили в пансион. Николь считает, что таким образом он хочет заработать больше денег – визиты доктора в пансион оплачиваются очень высоко, гораздо дороже, чем прием в клинике. Николь на это не пойдет.

С детьми своими я решила поступить так: тех денег, что я выслала раньше, им хватит до лета, а летом пусть работают и зарабатывают на свою жизнь. Я же впредь буду высылать по 50 долларов в месяц внучке на витамины. Свою главную задачу – приобрести им жилье – я выполнила. Теперь, девочки, отправляйтесь в свободное плаванье! Думаю, что вы меня поймете. Верно это или неверно – не знаю. Но решила, и стало легче.

20 февраля 2000, воскресенье.

Я уже было собралась ехать в госпиталь, но позвонил Марк и сказал, что сегодня я могу отдыхать. Ехать в Нью-Йорк было поздновато, и я решила остаться дома в одиночестве, которого мне часто не хватает. Это так приятно – делать, все, что хочешь, лениться!

Когда утром вышла на берег, увидела морского котика, лежащего на песке. Видимо, он грелся на солнышке. Я подошла поближе. Он зарычал, как собака, и заковылял к воде. А вечером я снова увидела котика. Он неподвижно лежал на песке довольно далеко от воды. На его шее я увидела ранку. Мне показалось, что он умирает. Подходить к нему близко я боялась: клыки у него – ой-ой-ой! Я взяла большую палку и стала катить его к воде, как бревно. Он был довольно тяжелым – как толстая собака средних размеров. В воде он тоже не двигался несколько минут, и я уже думала, что он все-таки умер, как вдруг он встрепенулся, фыркнул и быстро уплыл.

Все, кому я рассказывала об этих встречах, удивлялись – никто не видел здесь котиков.

23 февраля 2000, среда.

Эпизод в больнице.

Я сижу с Софией в палате за занавеской. Две медсестры убирают соседнюю кровать и, не видя меня, разговаривают обо мне.

– Эта Ольга – такая заботливая. Она так нежно и грамотно ухаживает за Софией.

– Да, – отвечает другая, – но ты заметила, что она никогда не улыбается.

А я-то думала, что я уже стала такой же приветливой и улыбчивой, как американцы.

24 февраля 2000, четверг.

В палату к Софии подселили Сару. Это маленькая худенькая старушка с морщинистым лицом, чрезвычайно живая, с острыми глазками и прелестной детской грацией. Я влюбилась в нее с первого взгляда. На мой бестактный вопрос, сколько ей лет, она лукаво взглянула на меня и ответила, что ей 74 года. Вечером ее сын сказал, что ей 84. К сожалению, оказалось, что у Сары заразное легочное заболевание, и ее перевели в другую палату.

Оля уехала во Флориду отдыхать. Оказывается, нам тоже полагается ежегодный оплачиваемый отпуск. Оля настояла, чтобы ей его предоставили. Как мне сейчас необходим хоть небольшой перерыв! Я уже осатанела от ежедневного сидения в больнице. Опять поднялось давление, с трудом высиживаю положенные часы возле Софии. Лекарства совершенно не помогают.

2 марта 2000, четверг.

Внуки нечасто посещают Софию, однако заезжают иногда на несколько минут. Чаще всего приезжает сын Николь Том – веселый громогласный великан с волосами пшеничного цвета. Как только он заходит, наша квартира делается маленькой и наполняется его смехом и шутками. София оживляется. Видно, что она его любит. Том обычно приезжает с угощениями – очень вкусными супами. У него собственный небольшой бизнес – кухня, в которой навынос продаются разные кушанья, в основном супы. Вроде наших домовых кухонь. Том всегда подробно рассказывает Софии о своих финансовых успехах, о том, сколько он заработал за неделю. Судя по всему, дела у него идут неплохо.

У Тома была невеста, очень красивая девушка. Я видела ее на одном из семейных обедов. Поговаривали уже о свадьбе, но недавно они расстались. Девушка учится в медицинском колледже и хочет продолжить образование в магистратуре. Том ждать не хочет. Он настаивает на том, чтобы сразу заводить детей. Я девушку понимаю.

11 марта 2000, суббота.

«Мадам Баттерфляй» в Метрополитен-опера – диво дивное. Наш русский тенор, кроме прекрасного голоса, – красавец и очень артистичный. Сама мадам Баттерфляй – немолодая и достаточно толстая негритянка, но пела так, что со второго акта на это уже не обращаешь внимания. Будто небеса раскрываются.

В театре рядом со мной сидела симпатичная дама. В антракте слово за слово мы разговорились. Оказалось, что Жанна – русская из Ташкента. Приехала сюда с семьей несколько лет назад, работает в банке. Разговор как-то незаметно перешел на темы здоровья, лечения и т.д. Жанна рассказала, что у ее мамы здесь обострилась гипертония. Она была совсем плоха. На ноги ее смогли поставить только с помощью биодобавок. Естественно, я заинтересовалась, спросила, какие они и где их можно купить. Жанна пообещала мне помочь. Мы обменялись адресами. И только когда я вернулась домой и стала вспоминать подробности нашего разговора, поняла, что Жанна подрабатывает сетевым дистрибьютором. Весь наш разговор она очень умело направляла в нужное русло, чтобы я заказала у нее биодобавки. Здесь такое случается на каждом шагу. Люди постоянно озабочены, как бы подработать, как навязать кому-то услугу или товар.

17 марта 2000, пятница.

Случаются приключения и в моей монотонной жизни. Сегодня День Святого Патрика – национальный день ирландцев. Каждый год в этот день в Нью-Йорке проводится грандиозный парад. Со всех штатов съезжаются сотни тысяч американцев ирландского происхождения и шествуют по Пятой авеню, главной улице Манхеттена. Ирландцев собирается так много, что парад длится пять-шесть часов. Каждый год я наблюдала эти парады по телевидению и мечтала увидеть своими глазами. Но всякий раз что-то мешало: то выходной не могу взять, то еще что-нибудь случится. А в этом году все совпало. С утра пораньше я отправилась в Нью-Йорк, чтобы успеть занять хорошее место на тротуаре, потому что зрителей собирается так много, что за спинами ничего и не увидишь. И я нашла-таки такое удобное место. Не тут-то было!

Именно в этом году при организации парада вспыхнул скандал. Дело в том, что ирландцы в параде проходят колоннами - колонны полицейских, различных организаций и учреждений, университетов и школ, штатов, городов и т.д. Так вот, ирландские геи и лесбиянки потребовали возможности идти отдельной колонной сексуальных меньшинств. Ирландцы – люди в основном глубоко верующие, истые католики. Они отказались предоставить геям такое право. Сказали:

– Хотите участвовать в параде – идите, как все люди, в разных колоннах. А свою сексуальную ориентацию будете демонстрировать в другом месте.

Накануне по этому поводу было много дебатов в прессе и на телевидении. Я на них не обратила особенного внимания. А надо бы было обратить. Тогда бы я знала, что геи не угомонились и решили устроить собственный парад на тротуаре. Как раз в том месте, где я и расположилась.

В десять утра загремели барабаны, завыли волынки, затрубили трубы. Полки ирландцев в национальных костюмах с музыкальными инструментами стали вышагивать в колоннах по проезжей части Пятой авеню. Женщины в длинных юбках и чепцах, мужчины в коротких клетчатых юбках и гольфах, с высокими меховыми шапками на головах (говорят, что медвежьих). Гордый и здоровый народ! И такие сплоченные! Красота! Мне даже завидно стало. Ведь они приехали в Америку около 100 лет назад, голытьба голытьбой, а уж криминала было! А сейчас это очень уважаемые люди. Губернатор штата Нью-Йорк – ирландец, многие конгрессмены, известные политики и бизнесмены – выходцы из ирландской общины. Пока я глазела на парад, не заметила, как люди вокруг меня тоже выстроились и стали ходить по кругу с транспарантами и речевками. Это геи завели свою собственную демонстрацию. Мне сначала интересно было на них посмотреть – что за народ? Я представляла себе, что это молодые дурашливые девушки и парни. Были среди них и такие, но в основном - люди зрелые и даже пожилые: лысые дяденьки с объемными животами, тетушки с нездоровыми одутловатыми лицами. Смысл их речевок и плакатов заключался в утверждении, что они тоже люди. Дюжие полицейские, которые их охраняли, и публика вокруг смотрели на них с брезгливым любопытством, как на насекомых. Налетели телевизионщики с камерами, стали снимать, брать интервью. И тут я обнаружила, что оказалась в самом центре этого круга. Уже и ко мне пробираются журналисты, задают вопросы. Выбраться невозможно, такая плотная вокруг толпа. Едва протиснулась наружу. Кое-как из-за спин досмотрела парад.

Когда поздно вечером приехала домой, меня встретили со смехом:

– А мы, Оля, и не знали о тебе!

Оказывается, по телевизору показывали репортажи с парада, и я там мелькала во всей красе в окружении пестрой гейской братии.

Чтобы закрыть тему, замечу, что геи и лесбиянки ведут себя здесь не только свободно, но по-моему – просто нагло. Никто особенно не интересуется их сексуальной ориентацией, живи себе, как хочешь. Но они изо всех сил стремятся обратить на себя внимание разными скандальными выходками. Дэвид говорит, что в каком-то штате, кажется, в Калифорнии, они даже добиваются, чтобы им приплачивали, как это делают для национальных меньшинств. Естественно, это злит американцев. Они, в отличие от нас, зорко следят за тем, в чей карман идут их налоги.

22 марта 2000, среда.

Тоска смертная. Уже почти три года сижу в комфортабельной тюрьме с разрешенными прогулками. Дни тянутся все медленнее. Раз по двадцать в день отвечаю на вопросы «Который час?» и «Какая погода?», умноженные на три, так как София не слышит с первого раза. Идиотские телевизионные программы с одной и той же бодряческой интонацией, четыре стены. Как не отупеть?

Позвонила женщина, которую я устроила два месяца назад ухаживать за бабушкой. После уборок в домах эта работа сначала показалась ей раем. А сейчас она готова снова вернуться на уборки, несмотря на то, что там платят вдвое меньше. Не может выдержать затворничества.

София набирает вес, округляется, но становится все пассивнее, не хочет двигаться, а неподвижность для нее – смерть.

24 марта 2000, пятница.

Хватит ныть! И то – не то, и это – не это. Ну да, несвобода! А сколько всего при этой-то несвободе я увидела здесь за два года! Сколько путешествий, больших и малых, сколько лучших в мире музеев и спектаклей, сколько людей встречено, о которых я и не помышляла, сколько книг прочитано! При этом денег заработано больше, чем за всю мою предыдущую жизнь. И я еще ропщу! Надо чаще вспоминать, от чего я уехала: как, полуголодные, мы мерзли в холодных квартирах, как бегала из одной конторы в другую, униженно выпрашивая деньги за свою работу, как в 30-градусный мороз пешком ходила на работу, потому, что денег на билет не было. Хватит ныть!

30 марта 2000, четверг.

Моя жизнь переменилась! Я купила швейную машину и, наконец, могу осуществить свою давнюю мечту – научиться шить квилты. Это лоскутные коврики, которые очаровали меня на выставках в музеях. Диана прислала мне много лоскутков, Марк повез в специальный магазин, где я купила необходимые инструменты и учебные книги. И вот в свободное время я сижу, складываю лоскуточки, учусь правильно их сшивать, комбинировать. И какое же это наслаждение!

Читаю «Обрыв» Гончарова. Я уже соскучилась и по совершенному русскому языку и по этому размеренному (а порой и нудноватому) темпу повествования. И плачу.

5 апреля 2000, среда.

Американцы – не очень-то церемонные люди. Оля рассказывала, что накануне они с Марселлой были приглашены в богатый ресторан отметить золотую свадьбу друзей Марселлы. Оля поразилась тому, что все пили, ели и веселились, и никому не было дела до самих виновников торжества. Они сидели за столом в одиночестве. Никто к ним не подходил, не разговаривал с ними, не говоря уже о том, что никому не пришло в голову сказать тост за здоровье супругов.

13 апреля 2000, четверг.

Между делом узнала о том, что в семье Софии два года жила подруга Николь, у которой случился конфликт с родителями-алкоголиками. Это при их-то достатке!

23 апреля 2000, воскресенье.

В этот выходной в библиотеке встретила симпатичного мужчину из Казахстана. Он живет в Америке с мамой уже лет пять. Он был очень внимателен, ухаживал. Хотя я сразу поняла, что он герой не моего романа, все-таки это было очень приятно. Я уже отвыкла от какой-либо другой роли, кроме прислуги. Мы погуляли по Нью-Йорку. А на прощание он разоткровенничался и пояснил мне, что жизнь в Америке требует огромного напряжения, которое следует снимать сексом. Предполагалось, что я для этого достойная кандидатура. Какая проза!

29 апреля 2000, суббота.

Наконец приходит весна. Она в этом году почти такая же поздняя, как в Сибири. Однако я так люблю это время. Все в природе пробуждается, распрямляется после холодов, расцветает.

Завтра Пасха. Я уже испекла куличи, покрасила яички. Пойду в русский православный храм в Манхеттене. Здесь, в Америке, я ощутила, что есть над нами некая таинственная сила, которая подчиняет нас тем же законам, что и все в природе. Мне еще не хочется вдаваться в тонкости разных религиозных исповеданий. Пока достаточно знать, что Бог есть, что Он везде – и внутри нас, и вне нас. Для меня очень важна эта хрупкая связь, которая едва наметилась сейчас.

Из дома приходят неутешительные вести. Надо бы ехать туда и помочь дочери воспитывать внучку. Но тогда я останусь такой же незащищенной от всяких бурь и напастей, как и три года назад, когда ехала сюда. К тому же, нужно давать детям возможность самим решать свои проблемы. Подожду еще год, а там видно будет.

София заметно поправилась, но часто капризничает. Я, бывает, нахожусь на грани терпения.

4 мая 2000, четверг.

Вот о чем я сейчас думаю: я огорчаюсь, злюсь, куда-то рвусь, а проходит время, и оказывается, все эти волнения не стоили выеденного яйца. Я уже научилась на многое закрывать глаза, но не до конца. Слава Богу, наша память обладает счастливым свойством забывать все несущественное, тяжелое. Как часто я обижалась на Аниту, плакала. А теперь все дурное забылось, мы стали очень теплыми приятельницами. Я уже не помню обид, а вспоминаю, как сидела в их чудесном садике, как целовала Мери и спрашивала ее: «Ты мое солнышко?» А она млела и отвечала: «Да». Вспоминаю, как я уединялась в своих комнатах и часами учила стихи в тишине и покое.

А в Клифтоне? Конечно, можно постараться и вспомнить выходки Терезы, но на память приходит совсем другое – как мы сидим во дворе среди цветущих роз, пьем итальянское вино, как, захлебываясь, смеется Тереза над моими байками. Солнце, лето, покой и просторы в имении Джино.

Даже о работе у евреев я сейчас вспоминаю много хорошего. Хоть и трудно там было, почти невыносимо, но, по большому счету, мне там тоже везло на людей. Конечно, они относились ко мне, как к рабочей лошади, но ведь и не обижали злобно. Даже хозяйку свою миссис Гольдберг я могу понять.

Из настоящего, наверное, останется в памяти деревянная галерея вдоль берега, изменчивое море, трава на песчаной дюне. Благородная мудрость Софии.

Т.е. все остальное – не в счет. Все остальное – наши мелкие обиды, преходящие неприятности, несущественные мелочи – не стоят нервов. Отпускать их, не замечать или тут же забывать. Относиться к ним, как к ненастной погоде, на которую нет смысла злиться.

12 мая 2000, пятница.

Американцы – очень жизнестойкие люди и не боятся перемен в своей жизни. Возраст для них ничего не значит. Анита в 80 лет вышла замуж. Мужу Николь Дэвиду было 55 лет, он был вице-президентом солидного банка на Уолл-стрит, когда его отправили на почетную пенсию. Полгода он посидел дома, помогая Николь по хозяйству, а потом три месяца отучился на курсах риэлторов и стал вместе с Николь работать. Не потому, что денег не хватает, я уверена, что он миллионер, а потому, что скучно оставаться без дела.

Их сосед мистер Паркинсон всю жизнь был учителем. Вышел на пенсию и поступил в университет. Сейчас ему уже около 80, он известный в округе юрист.

Один из внуков Софии доставил родителям много хлопот – долго, до 30 лет, не хотел отделяться, жить самостоятельно. Учиться тоже не хотел. Работал, кажется, водителем грузовика. Видимо, и наркотиками баловался. Но недавно он решил изменить свою жизнь. Стал по воскресеньям учиться в театральной студии в Нью-Йорке. Намерен отправиться в Голливуд ловить свою удачу.

Сын Николь и Дэвида Дилан служит в военно-морских силах. В ближайшее время собирается оставить службу и поступать в Полицейскую академию.

А вот красавец и весельчак Том решил, что лучше синица в руке, чем журавль в небе. Он управляет собственной кухней – готовит из полуфабрикатов супы и доставляет их клиентам. Супы у него очень вкусные и самые разные – до 30 видов. Он часто привозит их нам с Софией. Дело это, вроде, прозаическое, однако, говорят, что Том имеет от 500 до 1000 долларов чистого дохода каждый день. В летнее время, когда спрос на супы падает, Том закрывает кухню и отправляется путешествовать. Николь рассказывала, что коммерческая жилка у Тома стала проявляться еще в детстве. На Рождество он мастерил елочные игрушки и продавал на улице. Недавно Том загорелся заняться сценарной работой, даже поступил на кратковременные курсы. Ему казалось, что подобно знаменитым сценаристам, на этом деле он сможет заработать большие деньги. Даже со мной советовался. В конце концов, будучи человеком трезвым, он рассудил, что не стоит пускаться в рисковое плаванье, и остался пока при своей кухне. Но кто знает, может, у него когда-то родится новый проект, далекий от супов.

23 мая 2000, вторник.

Все реже обращаюсь к своему дневнику. София здорова, относительно бодра, вредничает в пределах терпимого. В свободное время я читаю, учу стихи и раскладываю свои лоскутки. Все течет потихонечку – и ладно. Катастроф и приключений нам сейчас не надо. Все мысли о Наде. Она должна приехать сюда по студенческой программе через две недели. Предполагается, что она будет работать в детском лагере где-то возле Чикаго до сентября. Неужели я встречусь со своей дочкой?! Не могу поверить! Какое счастье!

28 мая 2000, воскресенье.

По всему Манхеттену, иногда в самых неожиданных местах, расставлены разноцветные коровы – на улицах, в парках, на вокзалах, в больших магазинах. С этим стадом город стал разноцветным и веселым.

3 июня 2000, суббота.

Назревает большое семейное событие – свадьба правнучки Софии Аманды. На самом деле она уже семь лет живет со своим гражданским мужем, иногда мирно, иногда ссорятся и разбегаются. У них двое детей – пятилетняя дочка и новорожденный сын. Сейчас они решили наконец официально зарегистрировать свой брак, отметив это событие свадьбой с множеством гостей, свадебными нарядами и прочим. Услышав об этом, София скептично изрекла: «Ненормальные!»

Несмотря на скромный уровень достатка, свадьба обещает быть пышной. Подружкам невесты (их, кажется, шесть или семь) шьют одинаковые вечерние платья, покупают для них длинные вечерние перчатки и прочее. Интересно будет посмотреть.

11 июня 2000, воскресенье.

Я увиделась с Надей! Волновалась ужасно. С раннего утра ожидала ее в Колумбийском университете, куда должна была приехать их группа. Моя дорогая доченька была так растеряна и ошеломлена свалившимися на нее впечатлениями и долгим перелетом, что едва стояла на ногах. Мы немного погуляли по улицам, Центральному парку, и она отправилась в университетский кампус отдыхать. Завтра она уезжает куда-то в Иллинойс, в летний детский лагерь.

15 июня 2000, четверг.

Прощаясь с Надей, мы договорились, что перед отъездом из Нью-Йорка она мне позвонит. Три дня не было звонка. Я испугалась, решила, что с ней что-то случилось, подняла на ноги весь Колумбийский университет. Ничего не случилось. Все в порядке. Надя благополучно приехала в лагерь. Позвонить мне не могла. Или забыла. Наверное, я паникер.

24 июня 2000, суббота.

Не я одна паникер. Видно, это наше семейное свойство. Надя со слезами звонила из лагеря. Не может там ужиться – с ее прекрасным английским она не понимает американскую речь. С детьми тоже не знает, как общаться – там масса ограничений и запретов для воспитателей. Например, ни в коем случае нельзя дотрагиваться до ребенка. Это может быть расценено, как сексуальное домогательство. Кроме всего прочего оказалось, что заработная плата в лагере почти символическая. А Надя хочет заработать деньги, чтобы жить самостоятельно, без моей помощи. В конце концов, мы решили, что она приедет, и здесь мы будем искать для нее работу. И какие же сладкие наступили дни! Надя живет со мной, осваивается с американской жизнью. Проходит ее растерянность, она уже свободно разговаривает. София, ее дети и внуки очарованы моей дочкой, ее красотой и манерами, по очереди приглашают к себе в гости, показывают окрестности. Мы разговариваем целые дни, я узнаю много нового о жизни моих дочек, друзей, о России. Звоним в разные агентства, пока подходящей работы нет, но я об этом не беспокоюсь – найдется. Надя очень хорошо говорит по-английски, умеет вести себя, имеет водительские права. С таким багажом она работу найдет.

Сегодня у меня был выходной день. С утра до позднего вечера мы бродили по Нью-Йорку. Мне хотелось показать Наде мои самые любимые места. Попали под теплый летний ливень, промокли до нитки, хохотали над всякой малостью, угощались разными деликатесами, покупали красивые вещи в магазинах. День пролетел, как один миг.

30 июня 2000, пятница.

Нашли для Нади работу в соседнем городке, в приличной семье. Она ухаживает за пожилой семейной парой. У бабушки болезнь Паркинсона и проблемы с психикой. У дедушки диабет и ампутированы обе ноги. Люди хорошие, но с возрастными странностями и причудами, помноженными на гиперактивность. Зарплата очень высокая – 700 долларов в неделю. Я так много никогда не получала. Но, наверное, я бы и не взялась за такую трудную работу. А Надя решилась, хотя я ее предупреждала, что будет нелегко. Теперь, правда пищит иногда, жалуется, что бывает невыносимо, но уходить не хочет, терпит. Труднее всего для нее переносить спесивость родственников. Они ее не замечают – приходя, не здороваются, уходя, не прощаются, разговаривают очень сухо и надменно, так, будто она в чем-то провинилась. Бедная моя девочка! Но ничего, со временем, когда освоится с домом и работой, станет легче. И люди, какие бы они ни были, тоже привыкнут и повернутся лучшей стороной.

Моя София окрепла и повеселела. Человек она очень сдержанный и на похвалу скупа. Но если похвалит, знаешь, что это дорогого стоит. Сегодня, когда я ее мыла, она вдруг изрекла:

– Ты все делаешь очень правильно.

Кому-то покажется, что это мелочь, а для меня – похвала высшей пробы.

Вот только мое здоровье меня подводит. Пока здесь жила Надя, я крепилась. А сейчас едва переставляю ноги.

4 июля 2000, вторник.

Удивительно, но американцы не плавают в море, ни разу не видела. Дети барахтаются у самого берега, взрослые изредка заходят в воду, но не глубже, чем по пояс. Акулы здесь не водятся, почему люди боятся?! Я обратила на это внимание, когда сама впервые стала тут купаться. Заплыла подальше, долго лежала на воде, а возвращаясь к берегу, вдруг увидела, что все люди на пляже оставили свои дела и внимательно на меня смотрят. Оказывается, я единственная во всей округе плавала. Николь объяснила мне, что американцы предпочитают купаться в бассейнах, а на пляж ходят только загорать. Мне этого не понять.

8 июля 2000, суббота.

Сегодня была на приеме у нового доктора. Такой она теплый, веселый и заботливый человек! Отнеслась ко мне так, будто я ее близкая родственница – вдвое сократила плату за прием, снабдила бесплатными лекарствами, мне тут же сделали все необходимые анализы, все объяснили. Полное обследование, к сожалению, невозможно: это безумно дорого без страховки. Поэтому я решила, что пора собираться домой, пока гром не грянул. Может быть, следующей весной или даже осенью, вместе с Надей. Решила так – и все повеселело, определилось.

Еще одна радость: получила на днях посылочку из дома с письмами и подарками. Все сладко, но больше всего мне угодила моя подруга Вера. Она вложила в посылку наши местные газеты. Я их читала и перечитывала от корки до корки. Так интересно – если судить по содержанию газет, то в нашем маленьком городке за три года ничего не изменилось. Те же праздники, те же проблемы, те же персонажи.

И дома у нас тоже все по-прежнему. София более или менее здорова. Разве что капризничает и стала очень неохотно отпускать меня на прогулки. У Софии есть несколько страхов. Во-первых, она боится оставаться дома одна. Уже несколько лет она не выходит на улицу. С ее легкими ей было бы очень полезно больше бывать на солнышке, дышать свежим воздухом. Предлагаю усадить ее в инвалидное кресло и покатать по берегу, по окрестным улицам – ни за что! Меня отпускает ненадолго, но видно, что ей страшно одной. Еще она панически боится котов. К нам иногда забредает соседский кот, очень приличное животное. При виде его бедная София дрожит как осиновый лист. Но страхи страхами, а мне нужно бывать на свежем воздухе и двигаться, иначе пропаду!

Надя привыкает к новой работе, стала уверенней. У нее стало появляться немного времени для отдыха.

17 июля 2000, понедельник.

Первые Надины выходные мы провели вместе. В воскресенье гуляли по Нью-Йорку. Вечером смотрели концерт «Ривердэнс» – ирландские танцы. Самим захотелось танцевать! Хорошо с дочкой! Я заметила, что она будто повзрослела и отрезвела. Мне нравится, что она старается не тратить мои деньги. Сейчас она знает, как они достаются.

С деньгами происходят непонятные вещи. Средняя зарплата в Америке – 18 000 долларов в год, т.е. 320 в неделю. Минус налоги, плата за жилье и т.д. Я зарабатываю 525 долларов в неделю, не трачу денег ни на жилье, ни на питание, вроде экономлю. Теоретически денег должно быть много, а практически они никак не накапливаются. Ехать домой придется почти с пустыми руками.

9 июля 2000, среда.

София становится слабее и слабее. Почти все время спит, но и когда просыпается, ведет себя, будто во сне – замедленные реакции, вялость. Я никак не могу ее растормошить. У нее высокий сахар. Сегодня ездили к врачу. После осмотра врач долго шептался с Николь и Марком в коридоре. Потом Николь рассказала мне, что врач считает, что дни Софии сочтены. Единственное, что мы можем сделать для нее – обеспечить максимальный комфорт. Пусть ведет себя, как хочет, ест все, что хочет. Может, так и есть. Однако я уже прикипела к ней всей душой. Она стала для меня родным человеком. Мне хочется сделать все, чтобы она не только не страдала, но прожила, как можно дольше. Пусть они решают как хотят, но я не могу давать ей пирожные, зная, что они ее убивают. Надо все хорошо обдумать.

20 июля 2000, четверг.

В России в Баренцевом море затонула российская подводная лодка. 116 человек несколько дней задыхались на дне, и был шанс их спасти. Но те, от кого зависело спасение, меньше всего об этом думали, а беспокоились о своей карьере, о каком-то параноическом государственном авторитете. И лгали своему народу и всему миру. Боже мой, как горько и стыдно! И в эту страну, где людские жизни – пыль, бесценок, мне придется возвращаться и жить там! Громадные просторы, одичалый, вконец замордованный народ, который власть не может охватить, объединить, а тешит иллюзиями по поводу мирового господства. И сама власть – бесстыдная и продажная. Не о том пекутся, чтобы накормить людей, излечить от болезней и пороков, а о том, включат Россию в восьмерку самых влиятельных стран мира или нет. Стыд и срам. И беспросветность. И как эта власть, этот безнравственный режим деформируют людей, делают их равнодушными к чужому горю! Вчера я разговаривала по телефону со своей Катей, спросила у нее, что слышно о подлодке. Ей моя заинтересованность показалась странной. Ну затонула подлодка, ну погибли люди – что об этом говорить!? И это моя дочь!

4 августа 2000, пятница.

Постепенно Надя находит друзей и союзников в семье, где она работает. Время от времени на несколько дней домой к родителям приезжают два сына. Они очень хорошо относятся к Наде, подолгу интересно разговаривают с ней. Надя узнала о том, что бабушка и дедушка, за которыми она ухаживает – люди простые. Дедушка был рабочим, бабушка – почтовой служащей. Денег на образование детей у них не было. Парни после школы стали работать и сами заработали деньги на свою учебу в университете. Сейчас они банковские специалисты высокого класса. Один живет и работает в Японии, другой – в Вашингтоне. Оба, кстати, – гомосексуалисты, чего они не скрывают, но и не выпячивают. Один из сыновей привез для Нади из Японии красивое кимоно.

Со временем Надя увидела, что дедушка – очень достойный человек. У него ампутированы обе ноги. Он страдает от болей и осознания своей беспомощности, но держится стойко и улыбается даже через силу. Дедушка понимает, что Наде трудно, что и ей приходится улыбаться тогда, когда плакать хочется.

И даже у безумной бабушки Надя разглядела много достоинств, заслуживающих уважения. Бабушке 71 год. 20 последних лет она страдает болезнью Паркинсона. Эта ужасная болезнь вызывает постоянную дрожь всего тела – рук, ног, головы. Однако бабушка не отчаивается, не драматизирует, воспринимает болезнь, как данность и живет, как может.

10 августа 2000, четверг.

Зверею от телевизора. Вообще на американское телевидение жаловаться грех – больше сотни разных, иногда очень интересных каналов. Но бабушки почему-то выбирают самые тупые: бесконечные мыльные оперы или шумные игры – кто быстрее и правильнее назовет цену какого-то товара и т.д. А если учесть, что бабушки плохо слышат и включают телевизор на полную громкость, можно себе представить, какой дикий ор весь день наполняет квартиру. И ведь никуда не убежишь! Поэтому так сладки тихие вечера, когда София засыпает, а я обращаюсь к своим книгам. Сейчас читаю Андрея Битова – какое наслаждение! А Майн Рид после многолетнего перерыва показался простоватым и смешным. А ведь когда-то в отрочестве я в нем души не чаяла!

У Андрея Битова в его «Пушкинском доме» я прочитала замечательное суждение о том, что аристократизм – это умение оставаться самим собой, будучи лишенным всего, что составляет удобства. Аристократы, по рождению своему обеспеченные этими удобствами, ими не дорожат и, лишаясь их, не так по ним горюют, как те, кто зарабатывает их своим горбом. Для меня примером аристократизма была моя покойная подруга, замечательная художница Наталья Чижик. Она ходила в каких-то ветхих обносках, жила в нищете, но всегда держалась как королева. Боюсь, что я не вхожу в эту гордую когорту. Пресловутый комплекс бедности держит меня очень цепко.

16 августа 2000, среда.

В доме Николь переполох. Приехала ее дочь Кристи с женихом. По этому случаю в дом съехались все братья. Жених – простой техасский парень, со своеобразным говором. Братьям он решительно не понравился. Они устроили ему допрос с пристрастием. На следующее утро жених сбежал. Кристи в слезах. Братья в смущении. Они не предполагали, что дело примет такой оборот, хотели только немного припугнуть, а парень оказался чувствительным.

21 августа 2000, понедельник.

Вот какую потрясающую историю рассказала мне Николь.

Бродяга Джо

София и ее дети жили в Манхеттене на Сорок четвертой стрит. Тогда, как, впрочем, и сейчас, в Манхеттене было много бродяг. Происхождение у них разное, но поведение у всех независимое и с виду даже весьма гордое. Так и тогда по соседству с жилищем Софии обретался бродяга по имени Джо. И много-много лет, сколько себя помнит Николь, пока они жили там, каждый день в обеденное время бродяга Джо подходил к двери их квартиры, и София выносила ему тарелку супа, кусок хлеба и чашку кофе. А если он почему-то не приходил, посылала детей обыскивать округу, чтобы узнать, почему не пришел бродяга Джо, не заболел ли он.

Без комментариев.

27 августа, воскресенье.

Жаль, что мне не удалось увидеть свадьбу Аманды. София недомогает. Решили, что не стоит рисковать и оставлять ее на попечение заменяющей меня по выходным дням американской нёрс Кэйли. На нее положиться нельзя. Не везет мне со свадьбами. Однако свадебный кортеж заезжал к нам на несколько минут показаться Софии. Аманда была великолепна в свадебном наряде, чего не скажешь о женихе – маленький, толстый, с головой круглой, как футбольный мяч, и с тремя подбородками. Лицо у него было недовольным. Подружки невесты – все в одинаковых черных длинных платьях и в черных же перчатках до локтей. Все мужчины, включая маленьких мальчиков, – в смокингах, жилетах и галстуках «бабочка». Все дамы в вечерних нарядах! Все радостные, счастливые!

1 сентября 2000, пятница.

В русской газете прочитала о том, что внезапно от инфаркта скончалась мой доктор Ольга Медник. Она была таким потрясающе эмоциональным, живым человеком, что я не могу представить ее не то что мертвой, но даже спящей. Если наши загробные судьбы зависят от людской памяти, то душа доктора Медник отправится на небеса, таким безусловно отзывчивым и душевным человеком она была. Сколько добра она мне сделала за короткое наше знакомство – не забыть!

Надя по-прежнему работает. Николь предлагала ей место официантки в ресторане, но Надя решила, что не будет бегать с места на место. А жаль. Я бы на ее месте пошла. Конечно, в первые дни бывает трудно, но там она могла бы общаться со сверстниками, быть свободной после восьмичасового рабочего дня. Надя меня, признаться, удивляет. Раньше мне казалось, что она транжирит деньги, а сейчас замечаю, что, узнав цену заработанных денег, она стала даже прижимистой. Например, не соглашается по окончании работы съездить куда-либо на экскурсию, отдохнуть. Считает, что это слишком дорого для нее.

7 сентября 2000, четверг.

Слушала сегодня ток-шоу на русском радио и еще раз убедилась в том, что в отличие от американцев мы, русские, – унылые, склочные и очень часто недоброжелательные люди!

13 сентября 2000, среда.

Напротив нашего дома на берегу моря установлен на сваях длинный деревянный помост, огороженный перилами - специально для прогулок, любования морским пейзажем. Там даже установлена подзорная труба. Бросишь монетку – и можешь разглядывать рекламу на манхэттенских небоскребах на противоположном берегу залива. Со своего крыльца я часто вижу, как к помосту подъезжают машины. Молодые и весьма преклонного возраста семейные пары, держась за руки, идут любоваться закатом. Возможно, они приехали откуда-то издалека. Приезжают, как правило, одни, без детей. Очень трогательно.

1 октября 2000, воскресенье.

Сегодня исполнился год с тех пор, как я пришла к Софии. Много воды утекло за это время. Мне очень везет на людей в Америке. По большей части я встречаю сердечных и благородных людей. Это не сразу открывается, а постепенно, когда узнаешь их судьбы. Например, вначале мне казалось, что дочь Софии Эвелин – дама совершенно холодная, равнодушная, а потом оказалось, что она переживает большое горе. Ее дочка, красавица и умница, возвращаясь на машине с вечеринки, сбила бабушку. Бабушка умерла, а Анджела второй год сидит в тюрьме. Эвелин поседела.

София бывает очень слаба и спит дни напролет. И бывает, как сегодня, покрепче, больше разговаривает, лучше кушает. Иногда же будто бес в нее вселяется – начинает вредничать, дергать меня поминутно, капризничает, как ребенок.

Через три недели Надя уезжает и думает сейчас, как сказать об этом старикам. Когда она устраивалась на работу, скрыла, что пробудет в Америке всего несколько месяцев, иначе ее никто бы не взял. Решили, что она найдет подходящего человека на свое место, представит его старикам, тогда и откроется. Она хочет хотя бы частично вернуть те 2000 долларов, которые заплатила за устройство на работу. Получится это или нет – неизвестно.

16 октября 2000, понедельник.

Приехать в Америку и даже получить здесь гражданство – совсем не означает, что вы автоматически стали полноценными американцами. То есть у вас, конечно, есть все права и т.д., но для рожденных здесь американцев вы всегда будете чужаками. И не дай Бог дерзнуть покритиковать здешние порядки. Быстро поставят на место.

Всегда такая благодушная и сдержанная Николь сегодня была разгневана. Ее лучшая подруга, приехавшая сюда 20 лет назад из Пуэрто-Рико, имела неосторожность критически отозваться об американском правительстве и законах. На что Николь ей ответила: «Если тебе не нравятся наши законы и наше правительство, почему бы тебе не вернуться назад в Пуэрто-Рико?» А ведь подруга и замуж здесь вышла, и дети, и даже внуки здесь народились. Нельзя сказать, чтобы сами американцы были без ума от своего правительства и здешних порядков. Критикуют и, бывает, очень жестко. Но чужаки – ни-ни.

21 октября 2000, суббота.

Надя нашла себе замену – симпатичную грузинскую женщину Нино. В Грузии она была врачом. Приехала сюда, чтобы заработать денег и открыть частную клинику. Очень хороший вариант для этой семьи. Надя заплатила за свою работу в агентство 2 100 долларов, хотя проработала всего 4 месяца. Она попросила Нино вернуть ей хотя бы 700 долларов. И та тут же попыталась обмануть Надю – дала ей какой-то липовый документ, по которому деньги якобы можно получить на почте. Однако обман тут же открылся.

Сегодня мы в последний раз встречались с Надей, гуляли по Нью-Йорку. Я так рада, что этот город пришелся ей по душе! Подвели итоги. За 112 дней (включая выходные) Надя заработала 11 200 долларов. 2 100 долларов она заплатила в агентство. Итого – 9 000. Она спросила меня: «Неужели все мои страдания были только ради этих, хотя бы и больших, денег?» Нет, конечно, нет, детка! Прежде всего, ты впервые узнала цену честно заработанных денег, проявила характер, выдержав такие трудные испытания. Ты узнала быт и нравы американцев, научилась общению, живому языку, узнала и полюбила такой замечательный город, как Нью-Йорк. Разве этого мало? А в придачу такую солидную сумму везешь домой!

25 октября 2000, среда.

Прошло месяца два после пышной свадьбы. Аманда с мужем разводятся. София только пожала плечами.

29 октября 2000, воскресенье.

Уехала моя голубушка Надя. Я и рада за нее, потому как она рвалась домой, и пусто без нее стало. Я уже привыкла к тому, что каждый день мы разговаривали по телефону, делились впечатлениями, жаловались друг другу на свое житье-бытье, встречались по выходным. Очень сблизила нас американская жизнь. Я этому рада безмерно, потому что часто разлуки отдаляют людей, трудно потом налаживать связи.

Проводили Надю в той семье очень хорошо, благодарили за хорошую работу. Но особенно тепло прощались с ней у нас дома. Здесь ее все обожают, особенно София. Она так переживает, что места себе не находит от волнений. Я даже беспокоюсь за ее здоровье. Николь приехала с кучей подарков. Все звонят, беспокоятся, чтобы Надя благополучно добралась домой.

Я тоже, конечно, переживаю и жду известий.

30 октября 2000, понедельник.

Надя уже дома. Как часто мы с ней мечтали, как мы будем возвращаться в Россию. Надя говорит, что все оказалось совсем не так, как мы воображали. Надя провела здесь всего четыре с половиной месяца, но и за это короткое время успела привыкнуть к улыбчивости, вежливости, доброжелательности американцев, к тем удобствам и красоте, которые они для себя создали. Россия поразила ее атмосферой безысходности, всеобщего несчастья, угрюмости и агрессивности измученных лишениями людей. Что же ожидает меня по возвращении?

Я все время думаю о безродности и бесстыдстве наших властей. Ведь они часто ездят за границу и видят, как живут люди в других странах. Но у них не болит душа о судьбе своего народа. Все их помыслы направлены на то, чтобы откусить кусок пожирнее от общего пирога.

3 ноября 2000, пятница.

В нашем Багдаде все спокойно. Все медленно идет своим чередом. София в основном спит, но в промежутках между сном доводит меня до исступления, когда кормлю ее. Кушать самостоятельно она не хочет, ей нравится, когда я кормлю ее с ложки, как малого ребенка. Интервалы между ложками могут длиться до нескольких минут. Мне кажется, что она так развлекается, ей ведь тоже бывает скучно.

Наступили осенние холода, и я тревожусь, чтобы она, не дай Бог, не простудилась. Семь с половиной месяцев нам удается избежать больницы. Гляжу на нее: такая она маленькая, худенькая, старенькая – комок к горлу подступает. Временами мы объясняемся друг другу в любви. Я говорю ей:

– Sophia, you are my favourite American lady! (Ты моя любимая американская леди).

Она всегда отвечает:

– Olga, you are my favourite Russian lady! (Ты моя любимая русская леди).

На днях у нас случился конфликт. Дело в том, что с самого начала я оговорила, что буду выходить на краткие прогулки, и действительно гуляла трижды в день в любую погоду. Потом по разным причинам я не гуляла, а когда решила возобновить свои прогулки, оказалось, что София привыкла к тому, что я сижу дома, и не хочет оставаться одна ни на минуту. Пришлось проявить свой характер и отстоять свое право, которым я совсем не злоупотребляю.

6 ноября 2000, понедельник.

Пора ехать в Бруклин, искать себе нового доктора. София болеет, я тоже едва держусь на ногах. Боюсь, что хватит меня когда-нибудь инсульт и я умру или, еще хуже, сойду тут с ума. На всякий случай повесила на стене табличку с телефонами моих детей. Николь обещала похлопотать о страховке, но видно, не получается, а может, не хочет тратиться на меня.

К тому же с некоторых пор я замечаю у себя боль в груди, голос хриплым стал, покашливаю. Может, это побочные эффекты от моих лекарств, а может, и таинственная эмфизема перешла от Софии. Обследоваться бы надо, но это такие деньги, что страшно подумать.

9 ноября 2000, четверг.

Терпение мое истощается. Накапливается раздражение, которое надо скрывать, и котел разогревается. Что я могу с этим сделать? Стала ежедневно бегать по берегу, утром делаю зарядку, рукодельничаю. Но этих занятий недостаточно, чтобы снять внутреннее напряжение. Умственной работой сейчас заниматься не могу. Днем невозможно сосредоточиться, так как много работы сейчас, а вечером устаю так, что и читать не могу. Не высыпаюсь – мучает бессонница. Отпуск, очень нужен отпуск. Хотя бы на неделю. Но сейчас это невозможно: София очень слаба, нельзя ее оставить.

20 ноября 2000, понедельник.

София все слабеет, стала вялой, как тряпочка, кормлю ее с большим трудом. Целый день сегодня была на ногах – старалась приготовить для нее все вкусное, что она любит. У меня сердце разрывается смотреть, как она угасает.

Мы знаем физические, химические законы – сила действия равна силе противодействия и т.д. Но, наверное, есть в природе и какой-то всеобщий закон, охватывающий и область человеческих взаимоотношений. Закон воздаяния за наши праведные и дурные дела и помыслы. И если так, то почему такие праведники, как София, достойно прожив свою жизнь, так мучаются от немощей и болезней? Бог! Это несправедливо!

29 ноября 2000, среда.

Совсем плохо. София угасает. Вчера приезжала медсестра из хосписа, который обслуживает безнадежных больных. Теперь она будет посещать Софию каждый день. Я не могу с этим смириться! Много раз она была на краю, и ей удавалось выкарабкаться. Надо сделать все, чтобы и сейчас она поправилась. Стараюсь шутить. Если на лице Софии появляется тень улыбки – уже праздник.

Вижу, как сплотилась вся семья в эти трудные дни. Ко мне всегда очень тепло относились, но сейчас называют не иначе, как «Our Irish sister» – наша ирландская сестра.

2 декабря 2000, суббота.

Сегодня София почти не кашляла и была бодрее обычного. Людей в доме было меньше, и мы славно посидели, поговорили. Она рассказывала о том, как работала в театре, об артистах, которые сейчас стали очень известными, а тогда были бедны и часто голодны. Она быстро устала от беседы и спала до самого ужина.

В Израиле волнения, стрельба. То, что показывают по телевидению, похоже на настоящую войну. Здесь, в Нью-Йорке, тоже проходят демонстрации – арабы против евреев, евреи против арабов. И, что уже совсем непонятно, есть и такие евреи, которые выступают против Израиля. Я волнуюсь о своей подруге Стелле. Она недавно уехала из России в Израиль. Там, где она живет, более или менее спокойно. В отличие от меня, Стелла – настоящий космополит, приживается на любой почве. Наверное, людям это дается от рождения – одни привязаны к месту, из которого произросли, а другие живут так, будто вся планета для них. Где им нравится, там и дом.

6 декабря 2000, среда.

Дети у меня очень хорошие, но бывает, огорчают меня. Умом я понимаю, что пора уже иначе к ним относиться. Они уже выросли, свободные птицы, имеют право на свои ошибки, равно как и платить за них собственными потерями. Понимать понимаю, а на деле снова переживаю, пытаюсь давать советы, когда у меня их не спрашивают. Как отучиться от порочной привычки все контролировать, а принимать все как данность?

16 декабря 2000, суббота.

Ночью обе мы, и я, и София, не спали. Я сидела рядом с ней и держала ее руку, такую тонкую и легкую. Иногда говорили друг другу теплые слова. К утру я поняла, что она скоро уйдет. Позвонила Николь. Собралась вся семья – дети, внуки, правнуки, зятья и племянники. Приехал священник, очень простой и ласковый человек. София уже никого не узнает, дышит с трудом. Я ушла в свою комнату, чтобы не мешать им.

Вечером, в половине шестого, Софии не стало. Мне невыразимо грустно, очень жаль расставаться с ней. Утешает то, что София прожила долгую жизнь – 86 лет, и успела сделать много-много добрых дел. Умерла она в своей постели, в своем уме, в окружении любящих ее детей и внуков. Если есть на свете рай, то она попадет туда. Если не она, то кто же?

Впервые в жизни я не боялась мертвого тела. Я знаю каждую ее мышцу и косточку. Обмыла ее так, как я делала это каждый день. Прощай, моя голубушка!

Поздно вечером Софию увезли в похоронный дом.

17 декабря 2000, воскресенье.

Сегодня мы были в похоронном доме. Софию не видели, она находится где-то там, в пугающей глубине специальных комнат. Николь, Алекса и Дэвид договаривались с хозяйкой дома об организации похорон. Эта хозяйка, маленькая жизнерадостная женщина лет 50, поразила меня. Мне казалось, в силу того, что работники похоронных бюро каждый день сталкиваются со смертью, горем родственников, по долгу службы выражают скорбь и сочувствие, со временем сами становятся унылыми личностями с постными лицами. А тут эта моложавая женщина, хорошо знающая всю семью, нисколько не притворяется – шутит, сочувствует, расспрашивает о детях и внуках. Ведет себя совершенно естественно, как если бы она была хорошей соседкой или близкой подругой или приятельницей. Я изо всех сил старалась узреть в ее поведении профессиональное лицедейство – не заметила. Или это очень хороший теплый человек (как, собственно, все и утверждают), или актриса высшего пилотажа.

Такие же совершенно естественные выражения чувств у всех членов семьи. Я-то знаю, как они любили Софию, уважали и заботились о ней, и как они без нее осиротели. Но хочется им поплакать – и поплачут, а зайдет речь о чем-то забавном – тут же пошутят и посмеются. Ни у кого при этом не возникает чувства вины и обязательства неукоснительно соблюдать все предписания траура. Ведь это совершенно естественно, что люди устают от скорби. Нет ничего постыдного в том, что воспоминания об умершем человеке могут быть и смешными. Ведь жизнь продолжается.

21 декабря 2000, четверг.

В последний раз простились с Софией, отпели ее в церкви и похоронили. До этого два дня утром и вечером ходили в похоронный дом на прощания. Туда приходило много-много людей – родственники, знакомые, сослуживцы и друзья детей. Некоторые приезжали издалека. Много цветов в красивых букетах, хотя София как раз и не любила живые цветы, жалела, что их срывают. Я тоже принесла букет роз с надписью «For my favourite American lady».

В промежутке между этими посещениями мы проводили время в небольшом клубе на пляже недалеко от нашего дома, обедали там. Тоже в очень свободной обстановке, с вином, какими-то играми.

Отпевание в церкви проходило совсем не так, как у нас. После общей молитвы и короткого выступления священника Дэвид, Алекса и Аманда по очереди произнесли заранее приготовленные очень сердечные речи о Софии, о ее жизни, о своем отношении к ней. Я была приятно поражена тем, что очень большое место в этих речах отводилось моей скромной персоне. Говорили о том, как семья благодарна мне за то, что я сделала последний год жизни Софии счастливым, что они никогда меня не забудут, я навсегда останусь их «ирландской сестрой» и всегда могу рассчитывать на их помощь. Я чувствовала, что это искренние и теплые слова. Подходили ко мне по очереди, целовали и обнимали меня и говорили слова благодарности.

После отпевания в церкви гроб отвезли в крематорий. Я заметила, как Марк в последний момент положил в гроб бутылку ирландского крема, который София когда-то любила. На поминках в ресторане обстановка была очень сдержанной, никакой музыки. Я видела, что все переживают утрату. Николь и Марк просто окаменели.

Мне было сказано, что я могу оставаться в доме, сколько сочту нужным, что мне будет оплачена неделя похорон. Николь пообещала в ближайшее время найти мне хорошую работу.

23 декабря 2000, суббота.

Николь не бросает слова на ветер. Она нашла мне работу – ухаживать за мамой ее соседки. Говорит, что очень порядочные люди. Отлично. Я решила, что в любом случае прежде всего неделю-другую отдохну, попутешествую. Когда еще выдастся такая возможность?! Я действительно устала. В последнее время не могла спать без лекарств, ночи напролет читала или занималась какими-нибудь делами, чтобы как-то скоротать время бессонницы. Нужен перерыв, чтобы отойти от Софии, привыкнуть к тому, что ее уже нет со мной.

Вначале я планировала поехать в Калифорнию на поезде или в автобусе. Это было бы замечательное путешествие через всю страну. Но оказалось, что ни в одном агентстве сейчас нет туда путевок. Тогда я решила, что поеду на автобусе во Флориду и встречу там новый 2001 год.

28 декабря 2000, четверг.

Пересекаем страну с Севера на Юг. Вначале пейзаж за окнами автобуса был довольно однообразным и очень напоминал Сибирь поздней осенью. Но по мере того, как мы продвигались на Юг, становилось все веселее. Чистенькие нарядные южные городки. Пальмы, цветущие диковинные кусты и деревья, разноцветные трамваи, умильные домики, похожие на игрушки. Ходишь по улочкам, будто в декорациях к веселому спектаклю. Трудно себе представить, что тут живут всамделишные люди с их нешуточными страстями, болезнями, проблемами. Все будто создано для праздности и спокойной беззаботной жизни.

Мои спутники – особая песня. Это наши бывшие соотечественники. Почти все уже давно приехали из России и Украины. Я к ним присматриваюсь и пытаюсь понять, как они здесь устроились. По правде говоря, они производят тягостное впечатление. Есть, конечно, и симпатичные люди, они, как правило, едут семьями, их не видно и не слышно. Тон задают одиозные особы – нетерпимые, агрессивные, вечно всем недовольные, навязывают свои желания и настроения и хвастают, хвастают без умолку. Рассказывают о своих путешествиях в Лондон и Париж и крадут яблоки и булочки в буфетах гостиниц. Позади меня в автобусе сидят две уже немолодые дамы, приятельницы. Одна, видно, бедная, другая – богатая. У богатой не закрывается рот, она часами пилит и пилит свою бедную подругу и расписывает достоинства и благополучие своих детей. Бедная угодливо поддакивает и оправдывается. Мне ужасно хочется обернуться и сказать богатой что-нибудь грубое, вроде: «Заткнись, наконец!» Многие люди совсем по-американски на ходу решают проблемы своего бизнеса. За два дня нашей поездки я уже получила несколько предложений – работать на фабрике по огранке алмазов, купить косметику и биодобавки, воспользоваться сомнительными медицинскими услугами и т.д.

30 декабря 2000, суббота.

Два дня на самой южной оконечности Флориды, в Майами-Бич. Отсюда всего несколько километров до Кубы. Кубинцы всеми правдами и неправдами стараются преодолеть этот узкий пролив и добраться до американского берега. Часто плывут на утлых суденышках, тонут, в них стреляют кубинские пограничники, но тот, кто сумел доплыть до береговой зоны, автоматически становится гражданином США.

Богатые районы Майами-Бич совершенно безлюдны. Даже наш экскурсионный автобус не может остановиться здесь ни на минуту. Белоснежные дворцы, один краше другого. Здесь живут знаменитые, очень богатые люди. Экскурсовод торжественно перечисляет стоимость вилл: 20 миллионов долларов, 10 миллионов долларов... Публика внимает с трепетом и завистью.

Полдня бродила по жилым кварталам. Небольшие светлые домики с внутренними дворами. Апельсиновые, лимонные деревья, яркие шарики плодов на зеленой траве. Шезлонги под пальмами с оставленной книгой или пледом. Флаги повседневности – белье, трепещущее на ветру.

Море такого изумительно бирюзового цвета, что кажется неправдоподобным. Тепло, люди загорают, купаются.

Парк попугаев – маленький клочок джунглей, оставленный при освоении Флориды. Пальмы, переплетающиеся стволы каких-то деревьев, похожие на металлические прутья, лианы, пруды с крокодилами, необыкновенной красоты розовые фламинго. Попугаи и прочая живность, заключенная в клетки, - как бы красивы они ни были, сам факт заточения меня угнетает. Когда-то они жили здесь свободно – летали, плавали, ползали, скакали по веткам. Сейчас мы любуемся нарядными, роскошными городами, выстроенными на месте болот и джунглей для праздности и развлечений, а птички и обезьянки, бывшие хозяева этих мест, довольствуются вольерами.

Монумент жертвам Холокоста в Майами – самый выразительный и скорбный памятник, который я когда-либо видела. По огромной руке Создателя карабкаются вверх, спасаясь от смерти, люди – изможденные мужчины, женщины, дети. Кто-то уже не в силах ползти дальше и остается погибать внизу. А вокруг – дивной красоты пруд с белыми лилиями, окруженный роскошными пальмами, какими-то другими диковинными деревьями и цветами – Ад внутри Рая. Если на все воля Божья, если ни один волос не упадет без Его благословения, то как могло случиться это? Все мы грешны и всякого есть за что наказывать, но мне никогда не понять и не принять коллективной ответственности и коллективного возмездия. У Бога должна быть возможность рассчитаться с каждым отдельно, не обрекая на муки и смерть невинных людей.

Так случилось, что я разделяю номера в гостиницах с весьма экзальтированной немолодой уже дамой. По правде говоря, в первое время мне показалось, что она вообще сумасшедшая. Рот у нее не закрывается ни на минуту, ни днем, ни ночью. Сначала она пыталась командовать мною. Следовала за мною по пятам, давала руководящие указания – куда идти, что смотреть, что покупать; встречая мое сопротивление, устраивала бурные сцены. Потом, убедившись в тщетности своих усилий, успокоилась и немного освободила меня от своей опеки. Постепенно выясняется, что Рая – относительно нормальный человек, очень неглупая, образованная и добрая женщина. Лет десять тому назад, прибившись к дальней родне, она за компанию приехала сюда из Одессы. Там она была не на последнем счету, работала в управлении какой-то фабрики, жила в достатке. Здесь по возрасту своему (который она тщательно скрывает) оказалась не у дел. Английский у нее не пошел, на работу, даже на самые скромные позиции, ее не берут. Родне не до нее. Подруг не приобрела (нетрудно догадаться, почему). На пособие по старости прожить невозможно, каких-либо сбережений у нее нет. Возвращаться домой боится. Было такое время, что она хотела наложить на себя руки. Но тут ей повезло – дали государственную квартиру, это очень большая привилегия, хотя квартира находится в дальнем бедном районе Бруклина. Сейчас Рая может сводить концы с концами. Немного подрабатывает, убирая богатые дома. Сумела даже накопить деньги на такую дальнюю поездку. Однако скучает, страдает от одиночества и ущемленного самолюбия. И вот с такой судьбой она во что бы то ни стало хочет убедить меня остаться в Америке и злится не шутя, что у нее это не получается. Пойми после этого людей!

У меня сегодня день рождения. Отметила его с Раей ланчем в кафе. Купила себе небольшой подарочек.

1 января 2001, понедельник.

С Новым годом! С новым веком и новым тысячелетием! Что же принесет мне новое время, какой стороной обернется? Если судить по примете «Как Новый год встретишь, так он и пройдет», то мой следующий год должен быть прекрасным, и мое будущее тысячелетие будет замечательным!

Новый год встретила в парке Орландо. Оторвалась от своих суетливых спутников и смешалась с многотысячной разноплеменной толпой. В 12 часов ночи над озером под звуки волшебной музыки вспыхнул фейерверк, краше которого я никогда ничего не видела. Огни фейерверка, отраженные в озере, и музыка сплавились в нечто невыразимо прекрасное. И я, и все люди вокруг плакали от счастья. Боже, я никогда этого не забуду!

2 января 2001, вторник.

Возвращаемся домой.

В парках Орландо много всяких интересных аттракционов. Описывать их бесполезно – нужно смотреть. Запомнился кинозал в павильоне Китая. Стоишь в центре круглого зала, а на стенах вокруг – кинопроекция: бескрайняя китайская степь, табуны скачущих лошадей. Ощущение такое, будто стоишь внутри этого несущегося табуна и лошади перескакивают через тебя.

Еще о парках. Видно, что устроители пытаются соединить просвещение с развлечениями. Иногда это удается лучше, иногда – хуже. Однако не оставляет ощущение, что ты втянута прежде всего в грандиозный коммерческий проект. Меня это всегда удручает. Знаю, что от этого не убежишь и чувствую себя орудием в чьих-то руках.

Холодно здесь зверски. В новогоднюю ночь зуб на зуб не попадал, хотя надела на себя все, что имела, еще и купила теплую одежду. А рядом – индийцы в шелковых сари на голых плечах и в шлепанцах на босу ногу. И хоть бы что им!

3 января 2001,среда.

По возвращению из Флориды обнаружила квартиру уже полупустой, телефон и телевизор отключены. Днем с Марком съездили на кладбище к могиле Софии. Это, собственно, не могила, а место в стене, где хранится ее прах. Поплакали там и посмеялись, вспоминая Софию. Вечером дети Софии пригласили меня в ресторан на ужин. Завтра я еду на новое место. Что там – совершенно не представляю, полностью доверилась Николь.

Клара

12 января 2001, пятница.

Дом – прелесть какой: большой, старый, громоздкий, скрипит, кряхтит, ворчит, а в ветреную погоду, кажется, и покачивается, будто допотопный корабль. Кое-где можно усмотреть приметы былого достатка, все вещи и обстановка старые, хотя и крепкие. Какие-то коридоры, закуточки, неожиданные входы-выходы, лестницы – мне всегда хотелось пожить в таком старом затейливом доме. То, что у нас называют евроремонтом, наводит на меня смертную тоску.

Бабушку, за которой я сейчас ухаживаю, зовут Клара. Она еще не очень старая, лет 70, но уже давно и безнадежно безумна. К тому же последние лет 15 она не встает на ноги. Чаще всего она спит или, положив свои жирненькие ножки одна на другую, оживленно разговаривает с воображаемыми собеседниками, и за себя, и за них. Она словно вернулась в детство и ведет себя как избалованный капризный ребенок - щиплется, царапается, пытается укусить, а то и плюнет. Мои руки до локтей покрылись царапинами и синяками. Но сейчас я уже научилась вовремя уворачиваться и давать отпор – шлепаю по ее цепким ручонкам, иногда весьма чувствительно. Тогда она начинает меня стыдить:

– Какой позор! Ты обижаешь старую больную женщину!

Глаз с этой старой больной женщины спускать нельзя. Несмотря на то, что ее кровать огорожена решеткой, она всякий день умудряется сделать какую-нибудь пакость.

Мой главный работодатель – дочь Клары Джулия. Она навещает нас два-три раза в неделю. Джулия – порядочная, любезная, холодноватая, работает старшей медицинской сестрой в доме для престарелых и, конечно, понимает, каково мне приходится с ее мамой. Дочка Джулии Кейт живет в этом же доме, в отгороженой половине, со своим другом. Кейт – юрист, славная, но мы с ней редко встречаемся. Мне нравится муж Джулии Эндрю. Он очень простой и теплый человек, наведывается часто и с большим удовольствием поглощает все, что я готовлю. Мне даже кажется, что он все время голодный, чего на самом деле быть, конечно, не может. Семья ирландская, католическая, но без фанатизма.

В этом же доме живет сын Клары Джек, добродушный краснолицый мужчина лет 50 внушительного роста и телосложения. Как мне объяснил Джек, он занимается чем-то вроде кабельного телевидения, но в процессе работы я никогда его не видела. Днем в подвале, в своем офисе, он смотрит телевизор, попивает пиво, до которого большой охотник, или разгуливает по дому и двору. А вечером отправляется к своей подружке и возвращается утром. Сюда частенько наведываются великовозрастные сыновья Джека со своими подружками.

Из всего описанного ясно, куда я попала – безумная старушка и дом, как проходной двор. Но я особенно не переживаю. Достаточно того, что люди порядочные, мною не интересуются и не хлопочут, полагаясь на рекомендацию Николь. А мне и спокойней. Я не намерена оставаться здесь надолго, буду собираться домой, в Россию.

4 февраля 2001, воскресенье.

Неожиданно у меня стали развиваться очень сердечные отношения с Раей, с которой я познакомилась в поездке во Флориду. Вначале она показалась мне сумасшедшей, нелепой и навязчивой, но потом я поняла, что она человек добрый, образованный и бесконечно одинокий. Все эти фейерверки чувств – от безуспешных попыток усовершенствовать мир и людей и насадить добро любой ценой. Все мы в большей или меньшей степени грешим этим, хотя умом понимаем, что мир таков, какой он есть. Единственная реальная возможность его усовершенствовать – это жить по совести, любить жизнь, людей, свое дело. Цветок не может заставить растения, растущие вокруг него, цвести и украшать сад. Но он может расцвести сам и украсить сад или клумбу. Почаще бы мне самой это вспоминать.

Рая – щепетильная до невозможности. Послала ей несколько фотографий. В ответ – теплое письмо и ... десять долларов. Я разозлилась:

– Что Вы, – говорю, – делаете? Я хотела Вам и себе пустячное удовольствие доставить, а Вы превратили это в оплаченную услугу. Куда мне теперь притулить Вашу десятку?!

Рая горячо убеждает меня воспользоваться случаем и остаться в Америке навсегда. Хотя сама тут несчастна и одинока.

Часто звонят Диана, Николь, заезжает Марк.

11 февраля 2001, воскресенье.

Несколько предыдущих дней было очень тоскливо. Все не нравилось – дом, посторонние люди, безумства Клары. К тому же у Клары открылась сильная аллергия и появились пролежни. Все это совпало с началом моей работы и так получается, что случилось по моей вине. Однако сейчас Клара поправляется. А я на выходные съездила в Нью-Йорк и отошла от всех страстей.

Следующий выходной будет только через месяц – Джулия и Эндрю попросили поработать, так как едут к умирающей родственнице.

Джек горюет - совершенно внезапно умер от инсульта его друг, никогда до этого не жаловавшийся на здоровье. А мне – еще один звонок: берегись!

Вчера я закончила свой второй квилт. Он получился таким деревенским и уютным! Я уже приступила к новому. Если все получится, как я хочу, то он будет красивым. Жаль, что у меня недостаточно лоскутов, надо докупить.

15 февраля 2001, четверг.

Мои новые хозяева День Святого Валентина проигнорировали, а Марк приехал с цветами и коробкой конфет. Мы с ним долго пили чай и разговаривали очень тепло, по-родственному.

Накануне одно происшествие ввергло меня в ужасную панику. Впервые в жизни у меня случился очень сильный приступ болей в пояснице. С утра потихоньку началось. А вечером я уже не могла ходить. А надо все делать по дому, ухаживать за Кларой. Я решила, что это я надорвалась, поднимая Клару, что меня может парализовать и т.д.. Быстро стала соображать, что если придется сейчас уезжать домой – ничего хорошего и не будет. Денег я накопила совсем немного, снова буду бедствовать. Ночь не спала. А утром догадалась принять болеутоляющее лекарство и намазаться мазью. Вроде стало полегче. Но тряхнуло меня - ой-ой-ой!

С этими расчетами – сколько дней осталось до отъезда и сколько еще надо заработать – следует кончать, так и крыша может поехать. Уж сколько раз давала себе обещания не заглядывать в эти бумажки, но так и не могу освободиться от наваждения.

Клара притихла, и я уже подумала, что между нами налаживается эмоциональная связь, но сегодня она снова стала драться, бунтовать, довела меня до слез.

– Господи, – думаю, – в мои лета жить по чужим углам, ублажать сумасшедших старух и терпеть их щипки и толчки!

Но если положить руку на сердце, то надо признаться, что в последнее время я уделяю Кларе меньше внимания, только обслуживаю. Вот она и дичает. Надо больше времени проводить в ее комнате.

Вчера я исследовала окрестности. Нашла карту и по ней вышла к морю. Оказалось, что это совсем недалеко, в 20 минутах ходьбы. Так хорошо было снова встретиться с водичкой. Мне не хватает прежних морских прогулок! Буду бегать, делать зарядку. Чувствую, что надо заряжаться энергией.

Здесь иногда возникают проблемы с едой. Продукты закупаются не вовремя и в мизерных количествах. Мне приходится прикупать для себя.

16 марта 2001, пятница.

Не смогла обменять книги в библиотеке, а без чтения – казнь египетская! Кажется: возьми да читай английские книги, их здесь много в чулане. А вот и нет – не могу жить без русских букв. Придется терпеть до следующего выходного.

19 марта 2001, понедельник.

Бабуля временами откалывает такие номера, что слезами обливаюсь. На днях, пока я была на кухне, она умудрилась пролезть между прутьями решетки, только голова у нее застряла. Когда я увидела, как она зависла, меня чуть удар не хватил. Хорошо, что Джек был дома и помог ее вытащить. Мне кажется, что она поломала ребра. Я говорила об этом Джулии, но она не обратила внимания. Конечно, устали они за 20 лет этого безумия.

Когда у бабули хорошее настроение, она бывает очень ласковой и благодарной, но иногда она ужасна. Сегодня назвала меня грязной свиньей. В таких случаях чувство юмора меня покидает, и я отвожу душу на русском языке.

Жить в этом доме не очень уютно. Народу днем и ночью крутится много, как на вокзале. И смотрят они сквозь тебя. Надо бы и мне научиться не обращать на них особого внимания, да ведь разбаловали меня прежние хозяева, приучили к заботе и душевности. Вот вчера снова звонила Диана, рассказывала о своих детях, справлялась о моих делах. Она пытается найти для меня работодателя, чтобы я получила гринкард.

А я уже понемногу прикупаю подарки, готовлюсь ехать домой.

21 марта 2001, среда.

По здешнему календарю наступила весна. И действительно, после холодных и серых дней стало тепло и солнечно.

Клара третьи сутки не спит ни минуты и все что-то лопочет. Как у нее сил хватает?

А внутри меня тикают, тикают часы: «До-мой, до-мой, до-мой».

4 апреля 2001, среда.

Болела. Давление выше 200, плохо слушалась рука. Может быть, случился микроинсульт? Помогли лекарства от нового врача и мудрые советы Оли о том, как нужно настраивать себя. И солнышко пригрело. Я стала выходить во двор, работать на свежем воздухе. В общем, отошло, слава Богу.

5 мая 2001, суббота.

То ли дело было вначале – я писала в дневник чуть ли не каждый день! А сейчас это стало сущим наказанием. Никак не могу настроить себя писать регулярно.

В Клару иногда будто бес вселяется, и я выхожу из себя, а это – нехорошо. Господь послал мне испытание, чтобы закалить мое терпение и человеколюбие. Главное для меня сейчас – научиться не отвечать агрессией на агрессию и при любых обстоятельствах оставаться ровной и спокойной. И любить, жалеть.

Еще только начало мая, а жарко невыносимо. В доме нет кондиционера, что в здешних местах – из ряда вон. Я-то могу спуститься вниз, там прохладнее, а Кларе приходится все время находиться вверху, под раскаленной крышей. Окна я открываю, но боюсь, что ее протянет сквозняком, а много ли ей надо? Буду настаивать, чтобы Джек купил кондиционеры в комнату Клары и в мою. Наблюдаю за ним с интересом. Он человек добродушный, но ужасный лентяй, изо дня в день не делает ровно ничего. Видно, и доходы у него соответственные. Старается экономить на нашем с Кларой питании. Всякий раз, когда я показываю ему пустой холодильник, он недовольно гримасничает, хотя знает, что я не допускаю никаких излишеств и регулярно покупаю для себя продукты, чего на самом деле быть не должно.

Джек очень любит всякие механизмы, денег на них не жалеет. Офис у него начинен самой разной оргтехникой – сканерами, принтерами и другими штуками, названий и назначения которых я не знаю. Увы, вся эта умная электроника дремлет под толстым слоем пыли. В гараже стоит множество разных электрических подметалок, снегоуборочных машин, газонокосилок... и чего там только нет! А усадьба и двор запущены до неприличия. Kогда Клара спит, я выхожу и убираю понемногу. Но с механизмами я не дружу, а руками не много успеешь – участок огромный, не меньше гектара. Однако работать во дворе – такое наслаждение! Джек с изумлением взирает на мои добровольные труды. Должно быть, я кажусь ему ненормальной.

У меня с ним установились своеобразные отношения. Утром мы говорим друг другу: «Доброе утро». Изредка в течение дня случаются такие содержательные диалоги:

– Чудесный день сегодня!

– Да, замечательный.

Или

– Дождь льет весь день!

– Да, и прохладно.

И это все. Меня вначале тяготило такое общение, а потом я привыкла и перестала об этом заботиться. По крайней мере, это лучше, нежели бы Джек был болтливым, и я бы выслушивала всякий вздор.

7 мая 2001, понедельник.

Сегодня с утра Клара своими дикими выходками так меня расстроила и разозлила, что не хотелось ее видеть. Я долго не поднималась наверх – готовила обед, убирала. А когда зашла к ней в комнату, она лежала тихохонькая и совершенно адекватная. Плачет и говорит мне:

– Почему я не умираю? Зачем живу, сумасшедшая, и только отравляю всем жизнь?

Видимо, сознание на короткое время вернулось к ней, и она поняла весь ужас своего положения. Как же, должно быть, жутко ей стало! Бедная, бедная Клара! Внутри у меня что-то повернулось, и я простила ей все, что было. Знаю, что буду жалеть ее всегда, несмотря ни на что.

10 мая 2001,четверг.

Клара болеет, простудилась. Может быть, даже воспаление легких. Несколько предыдущих дней были ужасно жаркими и душными. Пришлось открывать окна и ставить вентиляторы. Видимо, ее продуло. Я чувствую за собой вину и жалко старушку – кашляет, хрипит. Дал бы Бог, чтобы все обошлось. Надо все-таки вынудить Джека купить новый кондиционер в ее комнату, а в мою комнату можно поставить старый из подвала. Он, хоть и допотопный, однако какую-то прохладу дает.

Я закончила красивый небольшой квилт и подарила его Марку. Джулии он очень понравился, и она попросила меня сделать что-нибудь такое и для нее. Постоянно занимаю себя, а время течет медленно- медленно. Осталось 340 дней.

Разговаривали на днях с Женей. У нее упавший голос. Уже три года она безуспешно бьется, всякими правдами и неправдами пытается получить гринкард и законно устроить свою жизнь. Пока у нее не получается. У ее дочки истек срок ее студенческой визы, и она тоже живет здесь нелегально.

15 мая 2001, вторник.

На радио адвокат, давно уже живущий в Америке, рассказывает о тонкостях и уловках американского законодательства. Один из позвонивших слушателей с ним спорит и заканчивает свое выступление так:

– Я с Вами не согласен, но готов слушать Вас круглые сутки, потому что, прожив в Америке 25 лет, Вы так изящно и элегантно говорите по–русски! Не то, что эти жлобы (имеются в виду другие радиослушатели, звонившие на радио до него), которые через пять лет уже двух слов связать не могут!

29 мая 2001, вторник.

Убирая в чулане, обнаружила очень занятную детскую книжку, что-то вроде детектива-головоломки с картинками. Сначала стала решать эти задачки, а потом увлеклась переводом. Дело оказалось таким интересным, что до поздней ночи колдовала над этой книжкой. Если получится прилично, приеду домой и, кто знает, может быть, издам. Книжка интересная и для детей полезная.

В Метрополитен-опера смотрела американский балет. В сравнении с нашим – так себе. Не удержалась и снова зашла в музей THE FRICK COLLECTION. Такой он чудесный, невозможно описать! Уютный, красивый, богатый! Наши богачи – скорее бы они натешились разными глупостями и стали думать об искусстве! Долго стояла перед картиной Вермеера Дельфтского «Девушка и солдат». Есть пленительные образы, от которых невозможно оторваться!

После жаркой и сухой погоды – дожди, туманы. Остро пахнет травой.

1 июня 2001, пятница

Доктор выписала мне новые лекарства. Я потратила на них 150 долларов, а они мне не подошли. Пришлось купить еще на 100 долларов по старым рецептам. Летят мои денежки, летят!

3 июня 2001, воскресенье.

Птахи поют на все лады! Столько много их тут, самых разных! Особенно мне нравится одна ярко–красная птичка с хохолком. Она так смешно приседает и вертит хвостиком! Белки весело скачут. Я решила посчитать, сколько их во дворе скачет одновременно. Насчитала 18 и сбилась, они ведь не сидят на месте. Все красиво, кудряво, весело! Какая красивая планета нам дана, может, единственная такая в бездне космоса. И как печально, что мы забываем об уникальности нашего космического дома, о собственной уникальности. Не буду о грустном в такой денек.

В один из последних выходных забрела в Грин Вилледж в Нью-Йорке. Столько там уютных улочек, каких-то заповедных тихих закуточков со старыми стенами, увитыми плющом и диким виноградом, калиточек, которые откроешь – а за ними дворики, такие милые, что хочется остаться там на всю жизнь! Народ там живет богемный, расслабленный. Никто никуда не спешит, люди прогуливаются или болтают за чашкой кофе. То тут, то там встречаются высокорослые разодетые и разрисованные девицы, которые при ближайшем рассмотрении оказываются парнями. В одной чудесной лавочке я нашла то, о чем давно мечтала – китайские или японские бумажные фонарики.

7 июня 2001, четверг.

Двадцать первый концерт Моцарта – шедевр на все времена!

12 июня 2001, вторник.

Эндрю рассказал интересную историю о родственнице Клары Ирен. Она жила в этом же доме, в той его половине, где сейчас живет Кейт. Когда Ирен было всего 16 лет, она встретила мужчину, его звали Питер, и она влюбилась в него без памяти. Как оказалось – на всю жизнь. Любовь была взаимной. Они стали встречаться тайком. Питер был гораздо старше Ирен, лет на 15, но главное – он был женат, и у него к тому времени уже было двое детей. Оставить жену и детей Питер не мог и, видимо, не хотел. Шли годы. Их связь уже ни для кого не была секретом и, конечно, осуждалась всеми. Времена тогда были не столь либеральные, как сейчас. Так прошло 45 (!!!) лет, пока в 1968 году не умер Пит. Ирен пережила его на 25 лет и умерла в 1993 году в возрасте 85 лет. Замуж она так и не вышла, своих детей у нее не было.

Я долго думала об этой истории. Были ли они все счастливы: Ирен, оттого что она любила и была любима, Питер, оттого что любил, и Ирен и жену, и были ли счастливы дети Питера, которых он, видимо, любил и не оставил, жена Питера – оттого что муж не покинул ее. Или все они были несчастливы: Ирен осталась без семьи, каково ей было выслушивать осуждения и дожидаться, когда у любимого человека найдется для нее время, Питер разрывался между семьей и любимой женщиной и выслушивал упреки с обеих сторон, жена Питера, должно быть, мучилась нелюбовью мужа. Но есть еще и третий вариант, когда все подумали: «Да, вот так в жизни случилось. И ничего нельзя изменить. Это судьба. Смиримся и постараемся быть счастливыми, как можно меньше причиняя боли друг другу.» Иногда в реальной жизни, а не в кино или романах, происходят очень впечатляющие события.

15 июня 2001, пятница.

Неожиданно я обнаружила, что срок годности моего паспорта истекает через две недели. Позвонила в наше консульство, чтобы узнать, можно ли обменять паспорт. Оказалось, что можно, но за это нужно заплатить ни много ни мало 400 долларов. Но можно продлить паспорт еще на год за 50 долларов. Я, конечно, продлю, а обменяю уже в России.

2 июля 2001, понедельник.

Неделю стояла ужасная, душная жара. Невозможно было вздохнуть полной грудью. Мы все обливались потом, как в парной. А вчера разразилась страшная гроза с молниями, сверкающими по всему небу, оглушительным грохотом грома. Дождь лил стеной и смыл духоту и нестерпимый удушающий жар. Стало свежо и даже прохладно.

В жару многие простужаются. Я свой насморк быстро свела стандартным американским противопростудным средством, а бабушка заболела не на шутку. Кондиционеры до сих пор не купили, несмотря на то, что я напоминаю об этом почти каждый день. Приходится открывать окна, включать вентиляторы, чтобы не получить тепловой удар. Вот Клара и простудилась. Она была так плоха, что я боялась за ее жизнь. Oднако антибиотики делают свое дело, сейчас бабушке значительно лучше. В последнее время она стала более дружелюбной. Иногда в ее голове что-то щелкает, и ей кажется, что я ее мама. Она зовет меня и разговаривает со мной, как дети разговаривают с мамой. Mаленькая, глупенькая бабушка-девочка. Господи, спаси и сохрани!

5 июля 2001, четверг.

Моя Надя защитила диплом! Радость несказанная! Теперь я более или менее спокойна за своих девочек – образование у них есть, крыша над головой есть, дальше уже надо жить своим умом. Мои хорошие, добрые, умненькие девочки! Поговорю с ними – и море мне по колено! А если нет связи – свет не мил. Часто думаю о том, какой невнимательной дочерью была я сама, как редко я писала маме!

10 июля 2001, вторник.

В июне я заплатила за лечение 650 долларов – анализ крови, визит к врачу, лекарства. Это просто грабеж! Не знаю, как тут можно экономить, чтобы не загнуться.

Почти все свои задачи, которые я наметила для себя решить в Америке, я выполнила: детей выучила, жилье обеим приобретено, мне квартира куплена. Осталось совсем немного – заработать небольшой резерв, чтобы хотя бы немного смягчить жизнь в условиях суровой российской действительности. Памятуя о том, что в России деньги в одночасье могут превратиться в пыль, решили, что надежнее всего купить квартиру и сдавать ее. Это будет нашей подушкой финансовой безопасности. Однако, как назло, цены на квартиры вдруг взлетели и продолжают расти так быстро, что я со своей отнюдь не маленькой зарплатой никак не поспеваю за ними.

12 июля 2001, четверг.

Я сидела на крыльце, когда довольно крупная птица вдруг стремительно сорвалась с ветки, как камень, устремилась ко мне и ударилась о стену дома буквально в нескольких сантиметрах от меня. Я думала, что она убилась, но она тут же улетела. Я испугалась, конечно, и сразу вспомнила страшный фильм Хичкока. Мне показалось, что это был какой-то зловещий знак. Или нервы сдают?

Закончила черновой перевод детской книжки. Сейчас пытаюсь изложить ее на нормальном русском языке, что оказалось совсем не просто! Переписываю и переписываю много раз. И получаю громадное удовольствие от складывания букв и слов.

Последний выходной провели вместе с Олей. Гуляли по Манхеттену, смотрели картины в Метрополитен-музее. С Олей хорошо, спокойно, но меня беспокоит ее здоровье – ходит она с большим трудом, очень медленно. Ей бы надо обратиться к врачу, но она не хочет.

13 июля 2001, пятница.

Я уже много раз убеждалась в том, что не стоит иметь дело с русскими бизнесменами в Америке, и получила еще одно тому подтверждение. Сигареты здесь дорогие, и, чтобы сэкономить, я заказывала их по почте в одной русской фирме в Вирджинии. Две недели назад в очередной раз выслала им 90 долларов – ни привета, ни ответа. Телефон отключен. Видно, вышли из бизнеса, а о том, чтобы известить или вернуть деньги, как это делают порядочные люди, – ни-ни-ни, это не про нас. Ну что же, что с воза упало, то пропало.

24 июля 2001, вторник.

Жарко, спасу нет. Все потное, липкое. И завтра обещают то же. Ждешь – не дождешься лета, а с ним приходят и такие испытания. Все из-за того, что в доме нет кондиционеров. В мою комнату, правда, поставили какой-то допотопный ящик, но пользы от него мало, один треск. И не сидеть же мне все время у себя – это просто неприлично. Однако обещают купить хороший кондиционер в комнату Клары.

Я стала ловить себя на том, что обращаю внимание и придаю значение предметам, которые того не стоят. Кондиционер – из их числа. Это домашняя возня, общение с сумасшедшими бабушками и подневолье склоняют к обмельчанию. Буду с этим бороться сколько хватит сил. Это, может быть, самое важное.

В свой последний выходной открыла для себя в Нью-Йорке еще один отличный музей – Музей истории Нью-Йорка. Провела там часа два. Но всего увидеть не успела, музей закрывали. Обязательно приду туда снова.

В который раз перечитываю свою любимую книгу «Фрегат Паллада». Для меня эта книга, да еще «Робинзон Крузо» – лучшее лекарство от душевной смуты. Сколько сладких часов они мне подарили! Рядом с этими книгами мои жалкие потуги - просто мелкая авантюра!

29 июля 2001, воскресенье.

Я возобновила свои упражнения и бег. С упражнениями проблем не было, былая форма быстро восстановилась. А с беганьем – просто беда! Я не могла пробежать больше десяти метров, задыхалась, и сердце начинало колотиться как бешеное. Тогда я стала каждый день пробегать всего на два-три метра больше, чем в предыдущий день. Иногда не могла одолеть их, но не позволяла себе пробегать меньше достигнутой дистанции. Через месяц-другой стало легче. А сейчас я наслаждаюсь! Встаю пораньше, пока Клара еще спит, и отправляюсь. Бегаю по улицам, каждый раз выбирая себе новые маршруты, или по дорожкам на пустыре, добегаю до моря, там – по берегу. Обычно я бегаю 40-50 минут, но чувствую, что могу безостановочно бежать гораздо дольше. Ноги мои легко несут меня, дыхания своего я не замечаю. А вокруг такая изумительная красота – утренняя прохлада и свежесть, утопающие в кудрявой зелени красивые американские домики, возвышающиеся над ними шпили церквей, редкие приветливые прохожие или такие же, как и я, бегуны, с которыми мы стали почти знакомыми. Из-под ног часто выскакивают зайчишки и другое зверье. С утра в сердце входит радость.

4 августа 2001, суббота.

Диана и Грегорио все время приглашали меня в гости, да я никак не могла собраться. Но вот сегодня отправилась к ним. Встретили меня по высшему разряду, очень душевно! Диана и Грегорио купили дом в милой деревне, по соседству со своими детьми. Деревня расположена на вершине холма, окруженного лесом. Место очень красивое, уютное и спокойное. Посторонние люди зайти или заехать туда не могут. Детям приволье, бегают по улицам без обязательного в Америке надзора. Дома вокруг красивые, богатые. И у Дианы очень красивый дом, построенный и обставленный очень искусно, с каминами, коврами, изящными решетками, хорошей итальянской мебелью. И никаких претензий и аляповатости! А купили они старую развалину, в которой уже давно никто не жил, и все сделали своими руками. Грегорио устроил для меня экскурсию по дому, показал каждый уголок. Я за них порадовалась от всей души и восхищалась их умением и вкусом!

Диана все такая же неугомонная – работает, присматривает за внуками, одновременно делает множество дел. А Грегорио часто болеет, ушел на пенсию.

К моему большому удовольствию, я встретила у них нашу прежнюю соседку Глорию. Она такая же моложавая, приветливая и светлая. Диана продолжает опекать ее. Сегодня у Глории день рождения, ей исполнилось 82 года.

Диана приготовила парадный обед. До самого вечера нас потчевали в саду, мы пили вино, болтали, осматривали окрестности. У меня осталось такое чувство, будто я встретилась с родными людьми. Уже поздно вечером Грегорио отвез меня домой. Хорошие они люди. Дай им Бог здоровья и радостей.

10 августа 2001, пятница.

Ну и жара – наказание Господне! Говорят, это самое жаркое лето за последние 20 лет. На втором этаже, где мы с Кларой, собственно, и живем, даже ночью температура редко опускалась ниже 40 градусов! Эндрю усовестился и поставил кондиционер в комнату Клары, иначе старушка могла бы и помереть от теплового удара. Сейчас мы, можно сказать, шикуем в прохладе.

Кое-что об американцах, их щедрости, мотовстве и странной экономности. Понятно, что американцы американцам рознь, но все же... Сказать, что американцы – скупые, не могу. Все мои прежние хозяева – Диана, Анита, Николь – были не только добры и заботливы по отношению ко мне, но и, безусловно, щедры. Я вижу, что люди здесь покупают огромное количество вещей, многие из которых вовсе не используют, выбрасывают или отдают бедным. Для этого на улицах установлены специальные большие ящики, в которые люди складывают ненужные, но добротные и чистые вещи. Холодильники забиваются продуктами до отказа, а через несколько дней все перекладывается в мусорное ведро. И вместе с тем американцы никогда не упустят возможности сэкономить несколько долларов. Не жалея дорогого бензина, едут в далекий магазин, чтобы купить что-то на распродаже. Джек экономит каждый цент на продуктах для меня и Клары, покупает их редко, мало и самое плохое. И одновременно он приобретает очередную бесполезную для него дорогую игрушку – какую-нибудь машинку для стрижки кустов. Я точно знаю, что она будет ржаветь в гараже без дела, как пылятся там десятки таких же машин. Старший сын Клары живет в Вирджинии, в нескольких часах езды отсюда. Я его никогда не видела, но Эндрю говорит, что он очень богатый человек, миллионер – и до сих пор донашивает старую одежду отца, умершего много лет назад. Оля вчера пожаловалась на то, что сын Марселлы принес ей для починки не меньше десятка совершенно ветхих брюк. А сын – врач очень высокой квалификации, обеспеченный человек, вхож в престижный клуб, только за членство в котором нужно платить многие тысячи долларов в год. Вот и скажи после этого, скупые или щедрые американцы!

22 августа 2001, среда.

Теплым летним вечером так сладко сидеть на крыльце и наблюдать, как порхают над травой зеленовато-желтые огоньки светлячков. Их много – десятки, а может и сотни. Иные взлетают очень высоко, выше деревьев. Увы, по своим скромным способностям я не могу описать этой волшебной картины. Она вводит меня в состояние блаженства.

8 сентября 2001, суббота.

В последнее время я частенько нахожусь в угнетенном состоянии, хандрю, все валится из рук. Мне кажется, что я поглупела, заземлилась, стала мелочной. Свежие мысли редко посещают мою голову, а занимает всякий вздор, не стоящий внимания. Мне даже кажется, что я стала жадной, что мне больше всего ненавистно. Дома не было денег, и считать было нечего. А приехав сюда, хочется решить все проблемы, и начинаются расчеты. Как будто на этих деньгах свет клином сошелся. Все эти печальные метаморфозы я наблюдала у других, но мне почему-то казалось, что меня это не коснется. А вот еще как коснулось!

Как же с этим бороться? Рита говорит, что я иду неверным путем, что ни в коем случае нельзя ругать себя, а нужно подбадривать и похваливать. Я купила несколько психологических книжек и пробую следовать советам специалистов. На короткое время их хватает, а потом тоска берет от этих глянцевых обложек. И есть у меня ощущение, что эти технологи учат, как жить без совести. Понятно, что без совести жить легче и приятней.

11 сентября 2001, вторник.

Боже мой! Какая ужасная катастрофа! Не укладывается в сознании, что это произошло наяву, а не в голливудском триллере!

Утром, в девять часов, я делала зарядку в гостиной. По радио передавали новости. Вдруг передача прервалась звонком радиослушателя, он сообщил, что видит, как горит здание Международного торгового центра. Потом об этом стали говорить другие очевидцы. Некоторые утверждали, что в здание врезался самолет. Никто ничего не понимал. Я включила телевизор. Там уже показывали пожар и задавались вопросом, что могло произойти. Сообщения о том, что в башню МТЦ врезался самолет, всем казались бредом. Вдруг на наших глазах, в прямом эфире, в кадре показался большой самолет, он выполнил очевидный маневр и врезался во вторую башню МТЦ. Тут же раздался взрыв, и здание стало похожим на громадный горящий факел. К небу поднимался ужасный грибообразной формы клубок дыма. Из окон вылетали тела людей, какие-то предметы. Люди вокруг, до этого оцепеневшие и с ужасом взиравшие на это столпотворение, в безумном страхе ринулись по улицам прочь. За ними гналась волна пыли и мусора, настигала и покрывала их. Это было настолько невероятным, что казалось, будто смотришь кадры фильма ужасов. Через несколько минут первая башня вдруг стала оседать и рухнула. Через какое-то время рухнула и вторая. Красавец МТЦ, с его офисами, магазинами, кафе, зимним садом, превратился в груду дымящихся обломков. Почему-то в первые минуты думалось о здании, где я не раз бывала, и только погодя я с ужасом вспомнила о том, что два этих 110-этажных небоскреба были плотно начинены офисами, в которых работали десятки тысяч людей – программистов, адвокатов, бизнесменов. В нижних этажах центра были расположены десятки магазинов и кафе, станция метро. Сколько тысяч людей по долгу службы или по роковой случайности оказались там в это ужасное время!

Я кое-как накормила Клару и побежала на побережье, чтобы собственными глазами убедиться в том, что это действительно произошло. Там уже стояло несколько сотен человек. Все, не веря своим глазам, смотрели на другой берег залива. Там поднимался черный столб дыма.

После стали сообщать, что повреждены и разрушаются еще несколько зданий вокруг МТЦ, погребая под собой сотни пожарных и полицейских. Весь Нью-Йорк накрыло едким дымом, пеплом и бумажным мусором. Сообщили, что почти одновременно с катастрофой в Нью-Йорке еще один самолет спикировал на здание Пентагона в Вашингтоне, разрушив одно его крыло. Там тоже погибло несколько сотен людей. Потом узнали, что четвертый самолет потерпел крушение неподалеку от Вашингтона и будто бы он направлялся с теми же намерениями к Белому дому.

Очень тревожно.

15 сентября 2001, суббота.

Все заботы и повседневные дела отошли на второй план. Внимание всех людей сосредоточено на том, что случилось 11 сентября. По телевизору стали передавать выступления людей, разыскивающих своих родных или друзей, работавших в МТЦ, показывать их фото. Приходит осознание того, что погибли не просто абстрактные люди, а тысячи реальных людей, каждый – со своим лицом и своей судьбой. Теплые, любящие, любимые, преуспевающие в жизни, имеющие детей, родителей, жен, мужей, друзей. Во время спасательных работ погибло несколько сот пожарных, полицейских и спасателей. Точно сейчас сказать не могут. Когда слушаешь истории этих людей, рассказанные их близкими, хочется оплакать каждого.

В первые дни после взрывов все были растеряны и подавлены. Даже президент, выступая с речью по поводу случившегося, говорил какие-то дежурные слова и казался напуганным. Только мэр Нью-Йорка Джулиани и губернатор Патаки стали быстро и очень толково организовывать работу пожарных и спасателей. Очень скоро американцы освободились от подавленности, и я восхищена тем, как они любят свою страну. Со всех концов в Нью-Йорк съезжаются добровольцы, чтобы помочь разбирать завалы, их больше, чем можно задействовать. Люди сдают кровь для пострадавших, образуют фонды помощи. Везде: на улицах, на крышах домов, на каждом автомобиле, на одежде людей, – американские флаги. Члены Сената и Конгресса вышли на ступени Капитолия и пели гимн «Америка, ты прекрасна!»

А журналисты уже расследуют, как могло случиться это дерзкое, вызывающее преступление. Оказалось, что все четыре самолета, вылетевшие из разных аэропортов, были захвачены арабскими террористами и направлены в Вашингтон и Нью-Йорк, чтобы сделать свое подлое дело. В одном из самолетов, видимо, произошла борьба между террористами и экипажем, самолет рухнул, не долетев до цели. В захваченных самолетах летело около 300 человек.

Расследования обнаружили удивительную халатность американцев. Диспетчеры в аэропортах не заметили, как четыре самолета сбились с курса, в самолетах не предусмотрены элементарные меры безопасности для экипажей, даже такие здания, как пентагон и Белый дом, не имеют никакой воздушной защиты. Все сейчас говорят об этом, об американской беспечности и иллюзии неуязвимости.

Я пишу об этом и вижу, что мои слова будто бы дышат осуждением. Однако это не так, совсем не так. Я очень, очень сожалею о случившемся не только потому, что погибли ни в чем не повинные люди, но и потому, что в этой стране меня привлекает больше всего именно эта беспечность, ощущение неуязвимости. Они просто свободны. Это состояние очень трудно описать словами, но оно ощутимо во всех жизненных проявлениях. Я боюсь, что после случившегося американцы начнут закручивать гайки и потеряют свою изумительную привилегию свободы от страха.

16 сентября 2001, воскресенье.

Вчера часа в три-четыре утра я вдруг проснулась от звука не то сирены, не то гудка. Так как нервы у нас всех сейчас напряжены, со сна мне показалось, что это – сигнал тревоги по поводу очередного налета или что-то вроде этого. В полусонном состоянии я почему-то вначале стала закрывать открытые на ночь окна в своей комнате и у Клары, потом побежала к телевизору, чтобы прояснить обстановку, на ходу соображая, что надо делать с Кларой. Но так как по телевидению никаких тревог не объявлялось, а гудение прекратилось, я снова заснула. Утром мне объяснили, что это сигналила расположенная неподалеку пожарная станция. Я описываю это незначительное происшествие, чтобы показать, как быстро страх овладевает людьми и начинает управлять ими.

19 сентября 2001, среда.

Атмосфера всеобщей тревоги. Говорят о том, что в следующие выходные дни ожидается новая волна террактов. По радио и телевизору постоянно сообщают о том, что воздух и вода ПОКА чистые. Предполагают, что террористы могут использовать ядерное и биологическое оружие. Американцы, конечно, не оставят удар безответным. Что за этим последует? В эти дни я увидела, что президент Буш – слабый человек. А слабые люди способны на неадекватные воинственные поступки, чтобы продемонстрировать свою твердость. Все чаще раздаются призывы войти в Афганистан и уничтожить там лагеря террористов. Эти призывы встречают такую широкую поддержку, что к женщине-сенатору, проголосовавшей против военных действий, пришлось приставить охрану, чтобы защитить ее от разгневанных соотечественников.

По телевизору показывают лагеря Бен-Ладена, ликующих по поводу теракта арабов. Раньше не показывали, боялись, что здесь устроят погромы в арабских кварталах. Значит, уже приняли решение. Они увязнут там с тем же успехом, что и наши. Я не верю в то, что война может усмирить бандитов, она только внесет большую злобность и новые жертвы. Погибнут не только американские солдаты и арабские террористы, но больше всего погибнет обычных мирных людей.

Русские эмигранты, как всегда, хотят выглядеть святее Папы Римского. Они выступают на радио с призывами стереть с лица земли весь арабский мир. Русские радиожурналисты и военные эксперты разглагольствуют о том, какое оружие целесообразнее применить в Афганистане – ядерное или вакуумное, сколько людей и каким образом оно может уничтожить. А если речь заходит о мирных жителях, цинично заявляют: «На войне как на войне». Циничные и кровожадные люди!

21 сентября 2001, пятница.

На телевидении прошел благотворительный концерт самых знаменитых американских рок-певцов в пользу семей, пострадавших от теракта. Господи, какая буря самых разных чувств меня раздирает! Восторг и гордость, и причастность, и... зависть.

Впервые я с ясностью осознала, ЧТО значит для американцев это ужасное событие – не только скорбь по погибшим невинным людям, не только утрата замечательных зданий, которые были символом американской экономической мощи, но пощечина их государству, которым они гордятся и невероятно обожают!

Меня поразили лица артистов. С них напрочь сошел налет богемности и самолюбования. Все выступали как думающие, глубоко переживающие люди, граждане великой страны.

24 сентября 2001, понедельник.

«За что они нас так ненавидят?» – спрашивают сейчас все: обыватели, журналисты, политики. Имеются в виду арабы, но американцы либо лукавят, либо действительно не замечают того, что их замечательную страну, мягко скажем, недолюбливают не только на Востоке, но и в Европе. Американцы чаще всего объясняют эту неприязнь завистью к их богатству и неприятием их демократических ценностей. Но рядом располагается Канада, тоже небедное и демократическое государство. Почему Канада не вызывает такой неприязни? Может быть, потому что Канада не считает себя вправе вмешиваться в жизнь других стран, казнить их и миловать со своих имперских позиций?

После теракта рассказали о судьбе каждого погибшего. Это очень по-человечески, правильно. Это замечательно, что в Америке умеют ценить жизнь каждого человека. Обычно, когда погибает много людей, они воспринимаются не каждый в отдельности, а некоей безликой массой. Если бы это было в моей власти, я бы издала закон, чтобы в любой стране в каждом конкретном случае насилия, о жизни каждого невинно погибшего мирного человека была написана повесть и чтобы убийцы ее прочитали. Тогда американцы узнали бы, что в результате их бомбежек в Хиросиме, Корее, Вьетнаме, Югославии погибли не просто «тысячи мирных жителей», как говорится в военных сводках, а погибли конкретные теплые, живые, семейные люди, каждый – со своей неповторимой судьбой.

26 сентября 2001, среда.

Впервые после взрывов ездила в Нью-Йорк. Многие, я знаю, любопытствуют посмотреть на развалины знаменитых башен, но я никогда туда не пойду.

В верхнем Манхеттене – едкий, удушающий запах химической гари. На улицах – редкие прохожие, пустые магазины, рестораны, закрыты многие театры. Нигде не видно арабов. Говорят, что в Нью-Йорке многие арабы не скрывали своего удовлетворения случившимся и не обошлось без погромов их кафе и магазинов.

Печальный и пустынный Нью-Йорк. Но я верю, что пройдет немного времени, и он снова станет прежним - живым, многолюдным и разноплеменным.

1 октября 2001, среда.

Наступает осень. По ночам уже становится прохладно. Вечером на террасе слушаю, как стрекочут цикады и еще какая-то живность. Я уже привыкла к их пронзительным песням, а когда-то по приезде сюда они меня поразили! Как одиноко и тяжело мне было тогда, и все вокруг казалось чужим и враждебным. «А нынче... погляди в окно!»

12 октября 2001, пятница.

Неужели это – правда?! Дети сообщили, что купили мне квартиру! Я чувствую себя героем! Квартира, правда, скромная, и для покупки ее мне пришлось-таки занять у Оли полторы тысячи долларов. Однако расположена она в самом замечательном месте, именно там, где я всегда хотела жить.

Последний пункт моей обширной, фантастической программы выполнен! Дети получили образование. У них есть крыша над головой. У меня есть дом, о котором я мечтала. Те деньги, которые я здесь заработала, позволят мне жить в сравнительном достатке. Было бы нахальством сказать, что я узнала и поняла американскую жизнь, но все-таки, все-таки я увидела так много нового в Америке и многое поняла о себе. Я редко бываю довольна собой, но сейчас я горжусь тем, что смогла все одолеть!

Теперь я абсолютно свободный человек! Буду работать только в свое удовольствие – покупать себе наряды и деликатесы, буду делать всякие глупости и выполнять любые свои желания. А как только захочу, тут же куплю билет и улечу домой!

24 октября 2001, среда.

Внучка Софии Стефани пригласила меня в ресторан, на вечеринку по поводу предстоящего рождения ребенка. Здесь есть такой обычай – во второй половине беременности будущая мама устраивает вечеринку с угощением, танцами и подношением подарков. Я ломала голову, что подарить. Джулия говорит, что лучшим подарком будут деньги в конверте. Так я и сделаю. Я уже договорилась, что Джек присмотрит за Кларой, а Марк отвезет меня в ресторан и домой.

28 октября 2001, воскресенье.

В загородном ресторанчике собралось человек 30 друзей и родственников Стефани. Как радостно было встретить там детей и внуков Софии! Все они были очень сердечны и внимательны ко мне, расспрашивали о моей жизни, о детях, работе, планах на будущее. Нам были предложены разные закуски и напитки. А потом заиграла какая-то очень знакомая музыка, и люди стали танцевать в стиле, напоминающем наши деревенские танцы: например, кадриль. Я спросила у Николь, как называется этот танец. И оказалось, что это – рок-н-рол! Именно так его танцевали когда-то в американской глубинке на деревенских вечеринках! Но сейчас этот танец, конечно, изменился до неузнаваемости. И мы видим и исполняем его спортивные и даже акробатические варианты.

Ближе к концу вечеринки Стефани подошла к огромной куче подарков, сложенных в углу, стала доставать их один за другим и демонстрировать гостям, объявляя имя дарителя. Это очень по-американски. Каждого гостя хозяева тоже наделили подарочками.

Я уезжала домой, разморенная ласками и вниманием, не ведая, что главный сюрприз еще ждет меня впереди. Дома вся семья была в сборе. Джек, Джулия, Кейт и приехавший из Вирджинии старший сын Клары Генри сбились в кучку в гостиной и несказанно обрадовались моему появлению. Наверху Клара лежала в постели абсолютно голая и с ног до головы измазанная своими нечистотами. Мне понадобилось несколько часов, чтобы отмыть ее, постель, а потом и себя самое. В который раз я убеждаюсь, что Господь со мной на короткой ноге – платить за свои удовольствия приходится сразу, не отходя от кассы.

8 ноября 2001, четверг.

Убирая в шкафах, я вижу много добротной одежды: хорошо сшитые платья, блузки, костюмы Клары. На фотографиях я увидела, что лет 20 назад она была очень привлекательной и элегантной дамой, всегда модно одетая, причесанная, в шляпках и перчатках. Николь рассказала мне, что Клара действительно была модницей и франтихой, и все свои наряды она искусно шила сама. За ней ухаживал овдовевший брат Софии, дядя Гарри. Но что-то он, видно, в ней разглядел, и до семейных отношений дело не дошло.

Эндрю рассказал мне, что муж Клары был очень добрым, работящим и кротким человеком. Все в доме сделано его золотыми руками. Клара тоже была мастерицей – и шила прекрасно, и готовила, но характер у нее был – ой-ой-ой! Под ее горячую руку лучше было не попадать. Однажды, разгневавшись, она метнула во внука нож. Хорошо, что он успел увернуться, иначе могла бы произойти трагедия. Эндрю показал мне дверное стекло, разбитое этим ножом. Может быть, ее нынешняя агрессивность объясняется не только болезнью, но и свойствами ее характера?

13 ноября 2001, вторник.

Дети Софии добры и внимательны ко мне необыкновенно. Сколько хорошего они сделали для меня – невозможно переоценить! Но время идет, у них своя жизнь, свои заботы и, естественно, они не могут уделять мне столько внимания, как прежде. Я понимаю это очень хорошо. Однако для Марка «ирландская сестра» – не просто красивые слова. Регулярно два-три раза в неделю он приезжает ко мне и везет меня куда-нибудь. Вначале мы обычно едем на кладбище к Софии, говорим с ней, вспоминаем что-нибудь забавное, а потом Марк показывает мне красивые богатые усадьбы или везет в магазин, или мы пьем кофе в каком-нибудь кафе и болтаем. Дела у Марка идут хорошо. Недавно он переехал в новую хорошую квартиру. Их отношения с Марией развиваются медленно, но верно. Я не удивлюсь, если они скоро поженятся. Марк – мой добрый ангел, оставленный Софией.

18 ноября 2001, воскресенье.

Сумасшедших везде достаточно, но в Америке они особенно бесноватые и изощренные в разных пакостях. Например, сейчас какой-то идиот рассылает по офисам политических партий, на частные адреса, в конторы и т.д. письма и засыпает в конверты порошок. Естественно, что напуганные терактом люди прежде всего предполагают, что это какая-нибудь отрава. Проводятся анализы, проверки, потом оказывается, что это – безобидный мел или что-нибудь вроде этого. Но сколько тревог и переживаний! Дело дошло уже до того, что люди вскрывают почту не иначе как в резиновых перчатках.

29 ноября 2001, четверг.

Рядом с нашим домом стоит заброшенное здание, старое и очень ветхое. Когда-то давно в нем жили люди. Сейчас о нем вспомнили. Уже около недели сюда приходят строители и капитально ремонтируют этот дом. Я с интересом наблюдаю из окна за их работой. В бригаде шесть человек. Они приходят ровно в восемь часов утра, становятся в кружок, совещаются и уже через десять минут приступают к работе. Работают безостановочно, без каких-либо перекусов, перекуров и тому подобное. В половине первого, пока все продолжают работать, один из них отправляется в соседний магазин и покупает всем кофе и бутерброды. Только по его возвращении они прерывают работу, снова становятся кружком, пьют кофе, разговаривают и ровно через полчаса снова принимаются за дело – до пяти часов вечера. Как машины. Дом обновляется прямо на глазах. Это именно то, что называют американским стилем работы. На этом Америка и стала такой страной, какая она есть сейчас.

9 декабря 2001, воскресенье.

Как сладко жить в свое удовольствие и быть свободной от всех обязательств!

19 декабря 2001, среда.

Я оконфузилась в музее Уитни.

Захожу в зал. Там стоит гул голосов. Вижу издали много разного пестрого люда. Кто стоит, кто сидит на корточках, некоторые даже перекусывают за столом. Я подумала, что американская непринужденность – дело, конечно, хорошее, но кушать на выставках – это уж слишком! Каково же было мое изумление, когда я обнаружила, что я единственный живой человек на этой выставке, а все остальные – скульптуры. Я глазам своим не могла поверить и подходила к этим скульптурам вплотную, рассматривала, с какой дотошностью, вниманием к каждой мелкой детали они изготовлены. У женщин на бедрах заметны следы целлюлита, видна каждая морщина, дефекты маникюра и т.д. Впечатление от этих фокусов сложное. Восхищаешься мастерством, и одновременно почему-то поднимается чувство отторжения и брезгливости. Как определить грань между искусством и подделками под натуру? Писано об этом и писано, говорено и говорено, а воз и ныне там.

10 января 2002, четверг.

Каждый раз по дороге в Нью-Йорк проезжаю мимо большого щита, на котором написано, что в штате Нью-Джерси проживает 400 000 алкоголиков. Не могу понять, где они прячутся, эти алкоголики. Я ни разу не видела здесь ни одного пьяного человека. Видно, они тихонько попивают дома, как Джек, или по вечерам в пабах. Но из паба надо как-то домой. Пешком – слишком далеко, на автомобиле – пьяным далеко не уедешь: тут же остановит полиция. Тест на алкоголь тут простой и безошибочный. Надо, не пошатнувшись, пройти по белой дорожной полосе и безостановочно, на одном дыхании пересказать алфавит. Ошибешься или ступишь мимо белой линейки – мало не покажется!

Если окажешься утром в нью-йоркском Сити, интересно наблюдать за толпой служащих, которую порциями исторгают станции метро и автобусы. Эта толпа сплошным потоком покрывает улицы и растекается мощными ручьями в громадные банки или маленькими струйками в мелкие конторы Сити. Все выглядят удивительно одинаково, как близнецы. У всех, мужчин и женщин, одинаково строгие темные костюмы и светлые рубашки и блузки. У многих женщин на ногах совсем по виду не подходящие громоздкие кроссовки. Это ничего, что они не стильные, зато ходить по улицам в них удобно. А в банке красотка тут же сменит их на элегантные туфли, чтобы соблюсти все правила дресс-кода.

В мелких бизнесах этих правил вовсе нет. Люди одеваются как хотят, часто очень небрежно. Бывает непонятно, на работу идет человек или на пляж. Меньше всего здесь думают и о том, что кому подходит - не подходит. Нередко толстухи килограммов под 100 щеголяют в коротких шортах или в мини-юбках.

22 февраля 2002, пятница.

На днях, когда Джека не было дома, я увидела на нашей террасе незнакомого мужчину. Он заглядывал в окна, что-то высматривал. Увидев меня в гостиной, он на какое-то время скрылся, а потом появился снова. Так как наш дом стоит на отшибе, и дома были только я да Клара, я не решилась открыть дверь и спросить у незнакомца, что ему надо. Позже я рассказала об этом Джеку, он сказал, что если бы он был дома, то вышел бы на крыльцо с ружьем и мог бы даже пристрелить чужака, нарушившего границы его частного владения.

А сегодня утром, когда дома снова не было никого, кроме меня и Клары, приходил полицейский. Пришлось открыть. Он пытался расспросить меня о Кенни, старшем сыне Джека. Видно, парень в чем-то провинился. Я притворилась, что не понимаю английского языка. Пусть разбираются сами.

10 марта 2002, воскресенье.

Каждое воскресенье Джек с утра принимает душ, тщательно моется, бреется, надевает свой лучший костюм и направляется в церковь. Это так не соответствует его повседневному поведению, что я не могу скрыть своего изумления. Сегодня он, видно, заметил это, смущенно развел руками и пояснил:

– Не знаю, зачем я туда хожу, не так уж я и верю. А побываю там – мне становится легче.

Я тоже изредка хожу в церковь. Из всех окрестных храмов мне больше всего нравится бывать в ближайшей католической церкви, очень уютной и дружелюбной. Я там даже причащаюсь. Мне нравится, что католики не изнуряют прихожан длинными службами и непременным стоянием на ногах. Нравится их традиция по окончании службы обмениваться рукопожатиями. И не нравится, что, имея орган, они поют молитвы под фортепиано. И при таком богатом музыкальном наследии распевают какие-то современные, совершенно незатейливые мелодии. Но, может, я чего-то не понимаю.

18 марта 2002, понедельник.

Это просто смешно! В голове не укладывается! Четыре с лишним года я добросовестно ухаживала за бабушками, научилась множеству разных процедур, а самого простого, как бабушки говорят: «Ой!», не знала. Сегодня, переворачивая в постели Клару, я нечаянно причинила ей боль. И она воскликнула: «Ауч!». Тут только я и поняла, что это означает «Ой!». А ведь сколько раз до этого мои бабушки посылали мне этот сигнал! Воистину:«век живи, век учись»!

25 марта 2002, понедельник.

Вот и все. Я наметила дату отъезда и купила билет до Москвы. Дальше все разворачивается по сценарию, прокрученному в уме много-много раз, будто я играю роль в хорошо разученной пьесе. Всё-всё вокруг: американские люди, города, природа, предстаёт в новом, замечательном свете, всё мне видится необыкновенно прекрасным.

Мой дорогой, мой замечательный друг Нью-Йорк! Сколько раз ты врачевал меня и развлекал, и дарил мне столько наслаждений и пищи для ума в твоих парках, музеях, театрах, на твоих оживленных авеню и в тихих переулках! Наверное, я увижу еще много разных столиц, но ты навсегда останешься моим самым любимым другом!

21 апреля 2002, воскресенье.

Последний выходной день я провела с Женей. Мы долго гуляли по Манхеттену, вспоминали пережитое и подводили итоги. Женя, Марина и я приехали сюда из Новосибирска без малого пять лет назад. Каждая получила то, к чему стремилась. Марина вышла замуж за состоятельного и известного человека. Женя оказалась здесь как рыба в воде. Она знает всё и всех, окончила какие-то курсы, небезуспешно занимается бизнесом, ее дочь учится в колледже. Жене пока не удалось оформить документы для своей легализации, но я точно знаю, что с ее настойчивостью и умом она обязательно к этому придет. Я тоже выполнила свою программу.

Мы пришли к выводу, что, как ни банально это звучит, Америка – действительно страна неограниченных возможностей. Все зависит только от тебя, твоих способностей, настойчивости, умения крепко трудиться и следовать намеченным целям.

Я очень благодарна Жене. Несмотря на то, что встречались и разговаривали мы очень редко, я всегда знала, что могу на нее положиться. Как сближают совершенно разных людей перенесенные вместе испытания! Доведется ли нам когда-нибудь встретиться?

23 апреля 2002, вторник.

Последние предотъездные дни – прощание с моими друзьями. Звонят и приезжают попрощаться все люди, с которыми меня свела здесь судьба – Диана и Грегорио, Джино и Санта, Анита и Фил. Взаимные благодарственные слова, слезы и воспоминания. Семья Софии устроила парадный обед в ресторане. Мне преподнесли изумительное колье с бриллиантами. Кейт, Джулия и Эндрю подарили замечательный музыкальный центр. Даже флегматичный Джек проявляет необычайную сердечность и внимательность. Рая взывает к моей рассудительности, требует, чтобы я отказалась от своих намерений и, пока не поздно, сдала свой билет. Оля поедет в аэропорт проводить меня.

Клара будто чувствует, что скоро мы расстанемся, и ведет себя очень прилично. Здесь уже договорились о том, что за ней будет ухаживать симпатичная женщина из Польши.

Странно, но я перестала думать о будущем, о том, что меня ждет в России, а только оглядываюсь вокруг и прощаюсь навсегда с тем, что меня окружает.

Я не могу сказать о себе, что я люблю Россию. Столько раз мне было больно и стыдно за нее! Иногда она кажется мне Молохом, пожирающим собственных детей. Она бывает мне даже ненавистна. Но здесь я поняла, что жить вне России я, увы, не могу.

27 апреля 2002, суббота.

Cтучат колеса, покачивается поезд. Не могу отвести глаз от окна, там – Россия, неубранная, диковатая, бедная, пробуждается после холодной зимы, только-только начинает появляться нежная новорожденная листва и первые цветы. Бабушки продают пирожки на полустанках, дети машут ручонками. И здесь, в вагоне, тоже – Россия. На остановках входят хмурые озабоченные люди, не здороваясь, начинают расталкивать свои узлы и чемоданы. Устроившись, достают снедь и плотно перекусывают. И только после этого успокаиваются, оглядываются и затевают разговоры с попутчиками. Какое наслаждение – абсолютно все говорят по-русски! Женщины рассказывают откровенные, часто страшные истории из жизни или делятся рецептами, мужики рассуждают о работе и политике.

Слушаю их, смотрю на них, и в груди что-то медленно, со скрежетом, поворачивается. Застывший там кусок льда, к которому давно привыкла и не замечала его, начинает таять.

-------------------------------------------------------------------------------------------------------------

Я благодарю Бога за то, что Он был милостив ко мне, и испытания, которые Он послал мне, были посильны, за то, что послал мне навстречу много добрых людей и щедро одарил впечатлениями.

Благодарю моих детей и друзей. Без вашей помощи и поддержки я не смогла бы одолеть этот пятилетний марафон, совершенно изменивший всю мою последующую жизнь.

Благодарю всех людей, с которыми судьба свела меня в Америке – Олю, Галину, Риту, Дельфину и Грисиано, Хелен, Рикки, Кэрол и Кенни, Кэфрин и Майкла и многих других людей, принявших участие в моей судьбе. Вы были добры ко мне и великодушны, и вы всегда останетесь в моем сердце.

Китайцы сравнивают жизнь с рекой. Реки никогда не текут прямо. Они поворачиваются, образуют долины и обнажают скалы, мчатся по порогам и набирают силу в глубинах. Они сливаются с ручьями и другими реками и несут свои воды к морю. Пройти свой путь по своей реке нам суждено только однажды, и трудно предугадать, что может случиться за следующим поворотом.

Будем же открывать новые миры, будем изменять свою жизнь и себя, покуда хватает сил. Будем любить и поддерживать друг друга и всегда помнить, что жизнь прекрасна, и мы не одиноки.