От автора

Я долго думал над тем, смогу ли я написать историю нашей фамилии или, как её ещё можно назвать, – семейную летопись. Мастера литературы советуют писать только тогда, когда нельзя не писать. Мне кажется, что это как раз тот случай, когда нельзя не писать, потому что если этого сейчас не сделать, будут окончательно забыты и утеряны все сведения о наших предках, а этого нельзя допустить.

Все мы лучше поймём и почувствуем историю нашего государства, если будем её воспринимать через судьбы и историю наших фамилий, наших прямых прапрадедов и прапрабабушек независимо от того, кем они были – выдающимися умами или простыми смертными. Но для большинства из нас, ныне живущих, сведения о предках обрываются на дедах и бабушках. У простых людей не принято хранить семейные бумаги, накапливать их и передавать от поколения к поколению.

Сейчас очень трудно восстановить всю нашу родословную, точно сказать, кто из наших предков и откуда приехал и поселился с Сибири.

Единственным человеком, который хорошо знал нашу родословную, был отец. Даже будучи в преклонном возрасте он сохранял хорошую память и любил рассказывать о себе, о своих родителях и других, более ранних предках. Следовало бы записать эти рассказы, но никто этого не сделал. Теперь ушли из жизни почти все родственники – свидетели тех далёких времён.

И всё же несмотря ни на какие трудности я решил написать семейную летопись, чтобы наши внуки, их дети, дети детей наших внуков знали хотя бы историю своих предков, своё прошлое лучше, чем знаем мы. Сейчас это делаю я, и надеюсь, что среди наших потомков найдутся продолжатели. И может быть кто-то из них напишет семейную летопись, которая вместит жизнь многих поколений наших родственников и по времени охватит многие столетия.

Далеко в стране Иркутской

И дым отечества нам сладок и приятен.

А. Грибоедов

Слова старинной песни «Далеко в стране Иркутской» почти точно определяют место, где жили наши предки, родители, где родилось и провело детские годы большинство детей нашего многочисленного семейства.

В шестидесяти километрах от Иркутска, несколько в стороне от Александровского тракта, в лощине, окружённой поросшими лесом хребтами, на берегу маленькой речушки с прозаическим названием Балей, стоит небольшая деревенька Быково.

Когда-то это было большое сибирское село, и жили в нём трудолюбивые люди, которые занимались хлебопашеством и охотой. В зимнее время мужчины, не занятые охотой, работали на лесозаготовках или подряжались вывозить крепи на угольные шахты.

В период коллективизации в селе был организован колхоз. Хозяйство было крепким, и колхозники жили в достатке, заработанные трудодни были весомыми.

Интересно отметить, что большинство жителей имело фамилию Быковы, и многие были между собой или в близких, или в дальних родственных отношениях. Другими наиболее распространёнными фамилиями были Макаровы и Даниловы, поэтому одна окраина села называлась Макаровщина, а другая Даниловщина. Наша семья жила в Макаровщине.

Сразу за околицей села начинался сосновый лес. Дальше он чередовался с берёзовыми и осиновыми рощами. И кругом – заросли багульника.

В прилегающих к селу лесах водилось много всякой живности, особенно коз и зайцев. Немало беспокойства доставляли волки. Из пернатой дичи много водилось рябчиков, куропаток и глухарей. Много было всякой ягоды и грибов. Местные жители среди грибов предпочтение отдавали рыжикам и груздям. Их засаливали целыми бочками.

Одним из живописных мест был пруд и ветряная мельница. Не могу не сказать доброго слова и Балее. Ручушка была небольшая, но довольно глубокая, и редко кто из нас осмеливался переплывать на другой берег. У нас, малышей, на ней был свой пляж, и в жаркое время мы целыми днями проводили на нём. Правый берег речки был крутой и весь поросший лесом, а на пологом левом были огороды.

В каждом дворе был свой колодец, однако все жители для питья брали воду из родника. Вода в нём была исключительной по чистоте и вкусу. Родник пробивался прямо из-под скалы, а чтобы не загрязнять его и удобно брать воду, какой-то добрый человек сделал там жёлоб. Зимой вода из жёлоба свободно растекалась по лежащим вокруг огородам, образовывая великолепный каток для деревенской детворы.

В центре села стояла церковь. В воскресные дни и праздники гул её колоколов далеко разносился вокруг. Внутри церковь была богато отделана. Все эти росписи, фрески и отделанные позолотой иконы производили неизгладимое впечатление. Церковь вскоре закрыли, колокола сняли, а внутри церкви сделали склад.

Когда церковь ещё работала, мать брала нас, младших, с собой. Помню, что она всегда становилась перед иконой, на которой была изображена женщина с младенцем, и ей ставила свечи. Мать её молила о том, чтобы она даровала здоровье и счастье её детям. Заставляла она и нас молиться, и мы крестились, но никаких молитв не знали.

Запомнился один церковный обряд, на котором мне пришлось присутствовать – причастие. Для нас, малышей, это было очень интересно. Все по очереди подходили к попу, из чайной ложки пили кагор, затем целовали крест и брали со стола маленький кусочек просвирки.

Церковь была обнесена оградой. Внутри этой ограды стояла школа, она называлась церковно-приходской. В этой школе учился отец, начинали учиться и мы – дети.

Расположенная в центре села церковь, сельский совет, изба-чительня и амбулатория образовывали небольшую площадь, на которой собирались сходки, проводились митинги и демонстрации.

Вообще село мне запомнилось большим и красивым, с добротными домами и широкими улицами. Однако когда я побывал в нём через сорок с лишним лет, я увидел совершенно другую картину. Небольшая деревушка с узкими пыльными улицами, ветхими домами предстала предо мной. И нет уже мельницы и пруда, а на их месте распаханное поле. Не стало и речки, она превратилась в небольшой ручей, через который теперь переброшен деревянный мостик. Ранее добротные дома обветшали, вросли в землю, а некоторые вообще разрушились. Сельский совет перенесли в соседнее село Жилкино, где расположена центральная усадьба совхоза, а Быково стало отделением этого совхоза и стало, как теперь говорят, неперспективной деревней.

Коренных жителей осталось совсем мало. Большинство приезжие, проживающие там временно, поэтому такое отношение и к жилью, и к окружающей среде.

Одним словом, через сорок с лишним лет разочаровала меня моя родная деревенька своим убожеством и неустроенностью. Как-то горько и обидно мне за неё. Порадовал только наш дом. Он и большинство надворных построек около него хорошо сохранились, потому что живут в нём сейчас коренные жители – наши соседи.

По сравнению с детскими впечатлениями сейчас сократились все размеры и расстояния. Если раньше до школы казалось так далеко, то теперь рукой подать. Такой запомнилась и такой стала дорогая моему сердцу деревенька.

Корень рода

Мы все умрём, людей бессмертных нет.

И это всем известно и не ново.

Но мы живём, чтобы оставить след:

дом иль тропинку, дерево иль слово.

Р. Гамзатов

Я не знаю всех подробностей и только приблизительно смогу восстановить событие более чем столетней давности, происшедшее в Александровском централе.

Побеги арестованных из этой каторжной тюрьмы случались и раньше, но на этот раз бежала большая группа уголовных преступников. Укрылись они в лесу и долгое время держали в страхе население окружающих деревень. Однажды один из крестьян, будучи в лесу на охоте, а может быть по хозяйственным надобностям, случайно обнаружил убежище этих уголовников, о чём и сообщил тюремной администрации. Уголовники были пойманы и водворены в централ. Но, как показали дальнейшие события, некоторые остались на свободе. Оставшиеся каким-то образом дознались, кто их выдал, и устроили этому крестьянину расправу – явились к нему в дом и вырезали всю семью. Случайно уцелел один мальчик, он от страха залез под бочку в подполье. Звали этого мальчика Василием.

Василия, пережившего такую трагедию, приютили соседи. У них он и вырос. Стал хорошим кузнецом и своим мастерством славился на всю округу. Ценился. Имел трёх сыновей и двух дочерей. Одного сына звали Иннокентием. Это был наш дед. О нём я напишу подробнее, а имён остальных и их судьбы я не знаю, хотя отец и рассказывал о них.

Итак, кто же он, наш дед? Это обыкновенный сибирский крестьянин. В послереволюционный период таких называли середняками.

Надо сказать, что условия жизни сибирских крестьян до революции в корне отличались от условий жизни их в европейской части. В Сибири не было крепостного права, крестьяне не ограничивались в размерах земельных угодий. Они могли иметь столько пахотной земли, сколько им было под силу её обрабатывать. Но каждую десятину этой земли приходилось отвоёвывать у тайги. Надо было приложить немало усилий, чтобы раскорчевать лес и вспахать целину. Такой труд был не под силу одиночкам. Поэтому здесь уже с давних времён предпочтение отдавали коллективному труду как наиболее производительному и обеспечивающему проведение того объёма работ, которые не в силах была выполнить одна небольшая крестьянская семья. Образовывались коллективы, но коллективы семейные. Все дети работали вместе с родителями, и даже старшие сыновья после женитьбы не выделялись в отдельные хозяйства. Детей во всех семьях как правило было много, и поэтому такие семейные коллективы насчитывали до двадцати и более человек. Работа в таких коллективах находилась каждому – и старому и малому. И дети в этих семьях воспитывались не разговорами о трудовом воспитании, а трудом.

И ещё одно очень важное обстоятельство. В наших краях вблизи деревень, как правило, отсутствовали участки земли, удобные для пашни, а если где и были, то их было явно недостаточно, поэтому крестьяне выбирали такие участки в местах, удалённых от деревни, и разрабатывали их.

Участки эти выбирались с таким расчётом, чтобы была вода и необходимые угодья для выпаса скота и заготовки кормов для него. Там возводилось жильё и хозяйственные постройки, обеспечивающие нормальные условия для жизни людей и содержания домашних животных и птицы. Всё это называлось заимкой.

Наша заимка

Вот в таких условиях жил и трудился наш дед. Родился он в 1857 году. Как все крестьянские дети, начал рано работать, помогая отцу в хозяйстве. Когда пришёл его черёд, пошёл служить в армию. Во время службы был музыкантом в полковом духовом оркестре. После службы вернулся в деревню, женился на крестьянской девушке по имени Харитинья и, в отличие от отца, решил заняться хлебопашеством.

Место для заимки присмотрел давно. Теперь надо было его осваивать. В первую очередь построил небольшую избушку для жилья. Немало труда приложил, чтобы вырвать у тайги небольшие участки земли под пашни. Шли годы. Понемногу росло хозяйство, росла и семья. Всего было восемь детей: три сына (Иван, Василий и Артемий) и пять дочерей – Мария, Аграфена, Ксения, Евдокия, Наталия. Сын Василий погиб во время Первой мировой воины. Все остальные дожили до старости.

О заимке у меня сохранились самые смутные воспоминания. Мне запомнились места наших игр, особенно огромный трухлявый пень, большая берёза, из которой мы весной пили берёзовый сок, небольшой ручей, деревянный мостик через него. А дальше изгородь из жердей, а за нею тайга. Дальше этой изгороди мы не ходили, только разве со взрослыми. Старшие братья изредка брали нас с собой пасти скот, но только в том случае, если в это время в стаде не было быка. Он отличался особой свирепостью. На рогах у него висела доска, которая прикрывала ему глаза, и он видел только по сторонам.

Со временем для большой семьи стала тесной старая избушка. Построили новый просторный дом. Поставили его на пригорке на самом солнечном месте. Дом был построен из отборного леса, а поэтому он и сейчас продолжает верно служить людям. Из таёжной глухомани его перевезли в одно из предместий Иркутска – Маратово. Я, когда бываю в Иркутске, всегда любуюсь этим творением рук нашего деда. Он попал к хорошим хозяевам и сохранил свой первозданный вид. Резные карнизы и наличники, белоснежные ставни и сейчас украшают его.

Дом на заимке

В деревне тоже был дом. Купил его дед у одного богатого купца. Я уже упоминал, что этот дом и сейчас находится в хорошем состоянии. Но тогда он был ещё совсем новым. Дом пятистенный, с мезонином, крытый шатровой крышей. Около дома было множество надворных построек различного назначения, без которых крестьянину не обойтись. Ну и конечно была своя баня.

С начала посевной кампании и до уборки урожая все работоспособные члены семьи находились на заимке. В деревне оставалась бабушка с малолетними внучатами – своеобразный детский сад. На зиму все возвращались в деревню. На заимке оставались кто постарше для ухода за скотом. Вот так в принципе была организована жизнь в семейном коллективе, который возглавлял дед.

Дед по характеру своему был человеком трудолюбивым. Сам много работал и детей заставлял трудиться, как говорят, от зари до зари. В хозяйстве преобладал ручной труд, и был он очень изнурительным, но малопроизводительным. Тем не менее, в хозяйстве был достаток. Хлеба, мяса и других сельскохозяйственных продуктов хватало не только для себя, но оставалось и для продажи. Но, по рассказам отца, дед не умел правильно распорядиться этим достатком.

Дед умер в 1924 году в возрасте 67 лет. Когда на следующий год родился я, бабушка настояла назвать меня в честь деда. «Будете отмечать его день рождения, – говорила бабушка, – вспомните деда».

Бабушка Харитинья после смерти деда прожила ещё больше двадцати пяти лет.

Бабушка Харитинья с внучкой Лидой, 26 октября 1926

Отец

Будучи человеком любознательным, отец любил читать. Но тогда в деревне единственными книгами, которыми отца снабжал деревенский поп, были церковные. Однако читая их и размышляя над прочитанным, отец обнаруживал много противоречий в церковных писаниях. В конечном счёте чтение этих книг сделало его атеистом.

В 1914 году отца призвали в армию. Здесь его, как одного из наиболее грамотных солдат, направили на краткосрочные курсы фельдшеров. Он успешно закончил эти курсы, и полученная им здесь специальность фельдшера стала для него профессией на всю жизнь.

Шла империалистическая война. Отец в качестве ротного и батальонного фельдшера участвовал в боях с немцами и в походе русских войск в Турцию.

В то время в русской армии свирепствовал тиф, и от этой страшной болезни гибло людей больше, чем на поле боя. Отца направили работать в так называемые тифозные бараки. Здесь, имея непосредственный контакт с больными, можно было быстро заразиться самому, но этого с ним не произошло, чему он сам немало потом удивлялся. Больных лечили в основном фельдшера, а «их благородие» врачи, в этих бараках появлялись крайне редко и зачастую вскоре сами заболевали.

За усердие в службе ему предоставили отпуск, и он приехал в родную деревню. Здесь его застала революция, и в часть он больше не вернулся. Сначала работал в своём хозяйстве, а потом его назначили председателем сельского совета.

Обед в поле на заимке. В центре Артемий Иннокентьевич Быков с женой Феклушей и маленьким сыном Костей. Справа его сестра Мария и племянница Нина. Слева племянница Женя

Время было очень тревожное. Белочехи или, как их тогда называли, «каппелевцы», недобитые семёновцы и другие белые банды под ударами Красной Армии отходили на восток. Проходя через сибирские деревни, они забирали продовольствие, лошадей и расправлялись с представителями советской власти и с сочувствующими ей. Мать, вспоминая это время, говорила, что отец редко когда ночевал дома, приходилось укрываться от расправы у знакомых.

В 1929 году, когда стала налаживаться система медицинского обеспечения деревенского населения, вспомнили, что отец был военным фельдшером. И с тех пор до самого ухода на пенсию он лечил людей.

В Быково кроме работы в амбулатории отец выполнял много общественных поручений. Достаточно сказать, что он был председателем секции РКИ (рабоче-крестьянской инспекции) и ещё председателем трёх мандатных комиссий: сельского совета, колхоза и кооператива. Эта общественная работа доставляла отцу немало неприятностей. Любителей лёгкой наживы за счёт других, а также присвоения государственной, колхозной и кооперативной собственности было немало. В Быково особенной алчностью отличался Рябков, а заодно с ним действовал и участковый милиционер. Рябков был членом партии, к тому же единственным в деревне, но своими поступками давно опозорил это звание, а пользовался им для прикрытия своих неблаговидных деяний. Он и милиционер под видом представителей Советской власти ездили в бурятские улусы, забирали у бурят меха и золото и всё это присваивали себе. Ещё один пример. Однажды Рябков вызвался доехать в Иркутск на рынок, чтобы продать мясо колхозной коровы, которую зарезали потому, что она не могла растелиться. Рябков отдал в колхозную контору немного денег и написанную карандашом на клочке бумаги и никем не заверенную липовую справку о том, что задняя часть коровы забракована и продаже не подлежит. Фактически же всё мясо было продано, а бóльшая часть денег была присвоена Рябковым. Сейчас в это даже трудно поверить, но это было так.

Все эти и другие факты отец вскрыл при ревизии, а затем доложил на одном из собраний колхозников. Сразу же после собрания отец был арестован. Через несколько дней в деревне было арестовано ещё около сорока человек. Всех арестованных под конвоем конной милиции направили в район.

Это было летом 1934 года. Я хорошо помаю этот день. Вначале арестованные находились на колхозном конном дворе. У закрытых ворот со стороны улицы собралось множество народа в ожидании, когда их поведут. Однако милиция, избегая столкновения с толпой, не решились выводить арестованных через ворота, а повела их огородами на другую улицу. Кто-то из жителей это заметил. Все бросились туда, но было уже поздно – окружённые конной милицией, арестованные были уже далеко. После этого начался какой-то кошмар и преследование семей арестованных. Это длилось три месяца. После окончания следствия все были освобождены, а инициаторы этого дела, в том числе Рябков, арестованы. Что с ними стало, никто не знает, никто их больше не видел.

После ареста отца и других колхозников в деревне сложилась такая обстановка. Не успела улечься пыль на дороге, по которой увели арестованных, как во все дома явились уполномоченные и начали описывать имущество. А вскоре, непонятно на каком основании, забрали весь скот, все наличные запасы муки, зерна, картошки, оставив семьи арестованных без крошки хлеба. Началась компания травли.

Для этой цели были привлечены даже школьники, которые строем проходили по деревне и распевали песню, из которой мне запомнились слова: «Чистим, чистим, подчищаем, тумба, ура-pа». Жители так были запуганы, что не только соседи, но даже родственники боялись заходить в дома, где жили семьи арестованных, чтобы самим не попасть в немилость. Обстановку того времени в какой-то степени характеризует и такой факт. Отец после окончания церковно-приходской школы был награждён почётной грамотой. На плотном листе бумаги размером приблизительно 50 на 70 см с водяными знаками кроме надписей «Похвальная грамота», кому и за что она выдана, были портреты с одной стороны всех русских царей, с другой – писателей. В те времена считалось, что такую бумагу с портретами царей хранить дома нельзя, и мать сожгла эту грамоту.

Через три месяца всех оправдали, и они вернулись домой, но мало кто остался жить в древне. Многие уехали в города или другие населённые пункты. Отцу в Райздраве дали направление в Большую Елань. Сборы много времени не заняли. Всё имущество уместилось на две телеги. На эти же телеги рассадили целую ораву детей – нас к этому времени было уже семеро: Константин, Фёдор, Пётр, я, Александр, Дина и ещё совсем маленькая Валентина.

В Большой Елани отец проработал немного. Квартира для фельдшера, которая была при местной больнице, состояла из одной небольшой комнаты и совсем маленькой кухни и никак не подходила для нашего большого семейства. К счастью, именно к нашему счастью, в медицинском пункте Тайтурского лесозавода работал фельдшер, семья которого жила в Большой Елани. Райздрав разрешил им обменяться местами работы, и весной следующего года мы снова на двух телегах с величайшим удовольствием покидали так не полюбившуюся нам Большую Елань.

Чтобы попасть в Тайтурку, нужно было переехать через реку Белую. Стояла весна, и лёд на реке должен был вот-вот тронуться. Я до сего времени удивляюсь, как тогда отец решился переправляться через реку по насыпной переправе, да к тому же ещё поздним вечером. Под колёсами телег переправа прогибалась, готовая в любую минуту разъехаться по сторонам, и тогда бы беды не миновать. Нас мать повела пешком, а отец и возница, ведя лошадей в поводу, с величайшей осторожностью перетянули телеги на другой берег. Утром, прейдя на берег, мы уже не увидели этой переправы, по реке плыл лёд.

Когда после благополучной переправы через реку мы вечером подъезжали к дому, в котором нам предстояло жить долгие годы, все были поражены: в трёх просторных комнатах, на кухне и в коридоре горели электрические лампочки. Мы их видели впервые, и нам всё это показалось каким-то чудом, до этого мы имели дело только с керосиновыми лампами.

В Тайтурке кроме фельдшерского пункта при лесозаводе была ещё и врачебная амбулатория, которая располагалась в центре села. Но врачей, желающих работать в селе, не было, и амбулатория почти всё время была закрыта. Поэтому отцу приходилось обслуживать не только рабочих лесозавода и их семьи, но и оказывать медицинскую помощь всем жителям села.

Отец по характеру был человеком спокойным, к людям относился уважительно, дело своё знал. В свободное от работы время его часто можно было видеть за чтением медицинской литературы, а сама специфика работы на селе вынуждала его оказывать больным всестороннюю медицинскую помощь. Он был и терапевтом, и хирургом, и стоматологом, невропатологом и, наконец, гинекологом. Женщины настолько привыкли к отцу, что ни одни роды на селе не проходили без его участия. Он же был и скорой помощью, но, в отличие от современной, к больным он добирался днём и ночью и в любую погоду только пешком. Он же готовил и отпускал лекарства больным. Одним словом, это был сельский фельдшер.

В Тайтурке он проработал до 1941 года, в начале войны его призвали в армию, присвоили воинское звание лейтенант медицинской службы и назначили на должность фельдшера, а затем начальника медицинского пункта отдельного армейского ремонтно-восстановительного батальона, который находился в то время в городе Чайболсан МНР.

Со второй половины 1944 года до 1946 он служил в рабочем батальоне в селе Некрасовка Амурской области.

После демобилизации в 1946 году вернулся домой и продолжал работать на прежнем месте. Но к этому времени завод реконструировали и на его базе создали деревообрабатывающий комбинат. Соответственно изменилась система медицинского обеспечения рабочих этого комбината: вместо фельдшерского медицинского пункта была организована врачебная амбулатория. Теперь уже больных принимала врач, а отец выполнял её назначения. Однако жители, хорошо знающие отца и его отношение к больным, стремились обойти врача и идти на приём к нему. Работающая в это время в амбулатории женщина-врач восприняла это как подрыв её авторитета, и поэтому когда райздрав предложил отцу самостоятельный фельдшерский пункт в Бурети, он согласился.

К этому времени пятеро старших сыновей жили уже своими семьями. Остальные дети и бабушка вместе с отцом и матерью в январе 1948 года переехали в Буреть. Сейчас уже нет той Бурети, в которой они жили. Она оказалась на дне Братского моря. Это была небольшая, мало чем привлекательная деревня. А может быть, это мне так показалось. Я там был только два раза – в 1949 году, во время приезда к родителям в отпуск, и 1951, проездом из Петропавловска-Камчатского в Одессу. Но отцу здесь нравилось. Полюбили его жители Бурети и других окрестных деревень за его безотказность и доброе отношение к людям. Люди шли к нему не только со своими болезнями, но и со своими горестями и радостями.

Так в заботах и труде незаметно проходило время. Один за другим улетали из родительского дома повзрослевшие дети. В конце 1950 года на девяностом году жизни схоронили бабушку Харитинью. Когда настал пенсионный возраст, решили жить в Иркутске у младшей дочери Валентины, куда и перебрались весной 1958 года. Здоровье отца заметно ухудшилось, однако без дела он и здесь не сидел. Взял на себя уход за курицами, занялся разведением кроликов. Занимался он этим с большим желанием и очень гордился тем, что его дело приносило немалый доход.

В 1967 году отец сильно заболел и попросил, чтобы его увезли в Тайтурку к старшему сыну. Или более чуткое, чем в городе, отношение сельских врачей и заботливый уход за ним в это время со стороны невестки Шуры, или чистый воздух родного края, пропитанный запахом древесных опилок, а скорее всего всё это вместе взятое, подняли его на ноги. И не захотелось ему отсюда никуда уезжать. Попросил, чтобы рядом с домом сына построили ему с матерью небольшую избушку.

Общими усилиями всех детей избушка бала построена, но пожить ему в ней пришлось недолго – всего два года. Но всё это время, изо дня в день он любовно благоустраивал её.

В 1968 году, в год пятидесятилетия советского здравоохранения, приезжал к нему корреспондент из Иркутского областного радио.

Свой радиорепортаж он начал такими словами: «На пригорке, на самом солнечном месте стоит небольшой аккуратный домик. В нём живёт старейший медицинский работник... »

Умер отец в этом домике в ночь на 17 марта 1969 года. Похоронили его в Иркутске. Накануне был день выборов. С утра сходил на избирательный участок, исполнил свой гражданский долг, а потом как всегда кое-что сделал по хозяйству. Вечером попили чаю и легли спать. А утром он уже не проснулся.

Так тихо и незаметно ушёл из жизни человек, который всю свою жизнь служил людям, лечил, в меру своих сил избавлял от недугов. В первые годы Советской власти он нёс медицинскую культуру в самые отдалённые уголки таёжного края. Работая в Быково, обслуживал и бурятские улусы, в которых в те времена лечением людей занимались шаманы. Приведу несколько примеров, как они лечили. У женщины-бурятки тяжело проходили роды. Её подвесили за руки к потолку так, что она едва доставала ногами пол. Вокруг расселись мужчины, сосали свои трубки и кряхтели, этим как бы помогая ей.

И второй случай. В драке ножам сильно поранили молодого бурята. По распоряжению шамана его обложили потрохами только что зарезанного барана. Нетрудно представить, чем бы всё закончилось в первом и другом случае, не появись здесь вовремя отец.

Немало сил он приложил, борясь с антисанитарией в бурятских жилищах.

Труды отца не пропали даром. Буряты отказались от услуг шаманов и за медицинской помощью стали обращаться в амбулаторию.

Отец никогда в жизни не курил, спиртное употреблял в мизерных дозах и то, как говорят, по большим праздникам. Никто никогда не слышал от него матерных слов. Если он хотел высказать своё неудовольствие кем-нибудь, то говорил: «Ах, язви тебя». Это было у него самым большим ругательством.

Мы, дети, уважали его и даже немножечко побаивались. Если мать хотела кого-нибудь призвать к порядку, то говорила: «Я скажу отцу». Этого было достаточно, чтобы шалости или непослушание прекратились.

К матери он относился уважительно, и мать всегда заботливо относилась к нему. «Дети, не трогайте, это для отца» или «Тише, дети, отец отдыхает» – часто слышали мы от неё.

Между собой они жили дружно, и мы никогда не слышали и не видели семейных ссор.

Наши родители. Артемий Иннокентьевич и Фёкла Петровна Быковы

Однажды, правда, была серьёзная причина для раздора, но мать ничего не знала, и всё обошлось.

А дело было так. Отец вдруг увлёкся молодой женщиной, которая работала в аптеке при больнице. Но бабушка Харитинья быстро наложила «вето» на это увлечение и решительно пресекла всякие их встречи. На этом назревающий конфликт был исчерпан. А поведала мне об этом бабушка уже много лет спустя.

В райздраве к отцу относились уважительно, и здесь он пользовался большим авторитетом. И всё-таки обидели его там, и незаслуженно. Перед уходом на пенсию ему дали просмотреть его личное дело. В нём он обнаружил недооформленный наградной лист. Оказывается, руководством было принято решение представить его к награждению орденом Ленина, но по чьей-то халатности наградной материал своевременно представлен не был. Об этом он говорил с обидой.

Мама

Есть прекраснейшее существо,

у которого мы всегда в долгу,

это – мать.

Н.Островский

...в ней начало всех дорог,

всех наших добрых дел начало.

И. Филиппова

Когда встал вопрос о женитьбе отца, то на семейном совете было единодушно решено засылать сватов к Фёкле Бархатовой. Запала на сердце отцу эта весёлая деревенская девушка с чёрными, как смоль, волосами, сплетёнными в тугую косу, после того как он увидал её в деревне Бархатово, что стоит на правом крутом берегу Ангары против Усолья. Родителям отца она нравилась за трудолюбие и покладистый характер. А золовки вообще от неё были без ума. Феклуша – любовно они называли её.

На заимке. Феклуша (вторая справа) с золовками Марией и Ксенией и племянницами Женей и Ниной

Родилась мать 19 июня 1899 года. Её родители Пётр и Ирина Бархатовы занимались хлебопашеством, а когда позволяло время, то и рыбной ловлей. Зимой нанимались возить уголь с Бархатовских угольных копей на сользавод. В семье кроме неё было два брата. Один погиб в империалистическую войну, другой дожил до преклонного возраста, но был слаб здоровьем. Была ещё сестра Александра. Большая доля мужской работы ложилась на девичьи плечи Александры и Фёклы. Всё им приходилось делать: пахать и боронить, сеять, жать и молотить. A Фёкла была и заядлой рыбачкой. Рыбы тогда в Ангаре было много и ловили её столько, что хватало самим, и ещё возили в город на продажу. Так и жили: не бедно, но и особого достатка в семье не было. В школу дочерям разрешили ходить только одну зиму, и остались они на всю жизнь малограмотными.

Сватам из Быково были рады, знали, что там люди живут зажиточно, урожаи собирают хорошие и хозяйства крепкие. Подруги ей завидовали, говорили, в хорошую мол ты семью идёшь. Да и сама Фёкла не возражала.

Весёлая, трудолюбивая, она всем пришлась по душе в новой семье. Всё, что делала она, делала с каким-то наслаждением, всякая работа не была ей в тягость. В огороде, поле или на гумне, везде, где она работала вместе с золовками, звенели песни, а в короткие минуты отдыха – девичий смех.

С первых же дней коллективизации она становится колхозницей. За хорошую работу в колхозе её не раз посылали в Иркутск на слёт ударников.

Рабочий день её начинался рано. Надо было подоить колхозных коров, сдать молоко и вместе со всеми успеть на работу в поле. И везде она успевала.

В то время хлеб жали жнейками, а потом вручную вязали снопы. По норме одна колхозница в день должна была связать 300 снопов, а мать успевала связать 500, а затем и 600 штук. Чтобы связать такое количество снопов, надо было целый день работать не разгибаясь, как автомат. И она работала. А после этого нужно было провести вечернюю дойку. Хватало сил и на это и ещё на неотложные работы по дому. Но потом усталость валила её с ног, и ночь проходила без сновидений.

Водилась с детьми и помогала матери по хозяйству бабушка Хaритинья. Она видела, как тяжело достаётся невестке, и очень жалела её. Зимой было полегче, не надо было выезжать на работы в поле. Хлеб, полученный на заработанные в колхозе трудодни, доходы от домашнего хозяйства и зарплата отца делали жизнь семьи по тем временам обеспеченной. В семье царил мир и порядок, дети были сыты и одеты, и мать была довольна такой жизнью. Казалось, что так будет всегда. Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Арест отца всё изменил. Внезапно семья оказалась без средств существования, в полном смысле этого слова. Как умудрялась мать прокормить в это время своё многочисленное семейство – ума не приложу. Помню, что вместо хлеба мы ели квасники. Мелкая, как горох, картошка, которой нас угощали соседи, казалась нам верхом блаженства.

Но в это трудное для семьи время мама не пала духом, у неё с особой силой проявились такие качества как уверенность в своей правоте и чувство достоинства и гордость.

В колхозе и сельском совете находились люди, которые старались её, бывшую ударницу и участницу областных слётов, всячески унизить и везде отказывали во всякой помощи. Надо было привезти в школу три кубометра пилёных дров в уплату за учёбу детей. В колхозе отказались дать лошадь, пришлось дрова из лесу везти на тележке. Когда проезжали мимо сельского совета, то стоящие у открытого окна Рябков и его дружки довольно посмеивались. «Ну что, везешь, кулачка? Вези, вези. На тебя можно нагрузить больше, вытянешь». И она, окинув их презрительным взглядом, с чувством собственного достоинства ответила им, что вытянет, и что её дети будут учиться и никогда не станут такими подлецами, как он. Мы помогали матери везти дрова и, присутствуя при этом разговоре, гордились ею.

Стояло у нас дома красивое трюмо старинной работы. Когда описали имущество, трюмо забрали и поставили в избу читальню. Когда же вернулся отец, матери предложили забрать его обратно. «Нет, – ответила она, – кто забирал, тот пускай привезёт его и поставит на место». Трюмо привезли и поставили в горницу, где оно стояло раньше. Мать несмотря ни на что верила в справедливость, и эта справедливость восторжествовала.

В Большой Елани ей не стало легче. По-прежнему основной заботой было, как прокормить семью на одну небольшую зарплату отца без всякого подсобного хозяйства. Поэтому когда переехали в Тайтурку, она в первую очередь взялась за огород. Местные жители говорили ей, что огород здесь садить бесполезно, ничего не растёт. Но у неё всё стало расти, только для этого пришлось приложить немало сил и старания. Понемногу стали обзаводиться всякой живностью. Сначала завели кур, поросёнка, овец, козу, а потом купили тёлку. Долго копили деньги на эту тёлку, и день, когда, наконец, её купили и привели домой, был для всей семьи праздничным. Назвали её Зорькой. Потом она ежедневно стала давать два подойника молока и ежегодно приносила по теленку. Зорька долгие годы была кормилицей всей семьи, особенно в тяжёлые военные годы. Потом  завели пчёл. Ухаживала за ними мать, а мы ей в этом помогали. Отец и близко боялся к ним подойти, они не выносили запаха лекарств, которыми была пропитана его одежда.

И снова в дом пришёл достаток, а с ним радость и уверенность в жизни. Семья увеличилась ещё на двух сыновей, а мать указом президиума Верховного совета СССР была награждена орденом «Материнская слава» 1-й степени.

Дети росли. Старший сын Константин начал работать на иркутском авиационном заводе, пятеро детей учились в школе и, как не трудно было, все дети всегда были сыты и обуты.

Но снова пришла беда. На этот раз она была всенародной. Началась война. К этому времени в армии служили два старших сына – Константин и Фёдор, – а с началом войны ушли служить отец и Пётр. В январе 1943 года призвали в армию и меня. На руках у матери осталось пятеро детей и уже сильно постаревшая бабушка. Из детей её помощником и опорой стал Александр.

На заводе организовали подсобное хозяйство, и матери предложили возглавить огородную бригаду, на неё же возложили уход за пчёлами на заводской пасеке.

Трудное это было время. К каждодневной заботе, как прокормить оставшихся дома детей, прибавилось беспокойство за ушедших в армию, особенно за старших сыновей, которые были на фронте. С каким нетерпением она ждала от них фронтовых писем-треугольников. В самом начале войны в приграничных боях тяжело был ранен Константин. В марте 1942 года он вернулся домой на двух костылях. Нелегко было матери видеть, как болят у него ещё незажившие раны. И она, отказывая себе во всём, по крохам собирает деньги и отправляет его на долечивание на Кавказ. А тут ещё от Фёдора письма приходят то с обратным адресом «полевая почта», то «госпиталь». Пишет, что дескать у него всё в порядке, но материнское-то сердце чувствовало, что нелегко приходится ее «беленькому» Феде, и оно не ошибалось.

Но вот окончилось военное лихолетье. На советскую землю пришёл мир. Что может быть для матерей дороже мира, когда их детям ничего не угрожает. Мать была счастлива тем, что отец и все дети уцелели.

Понемногу стала налаживаться послевоенная жизнь. Возвращались домой солдаты. В 1943 году приехал домой отец, а в 1948 – Пётр. С приездом отца полегче стало матери, но забот не убавилось. Надо было поднимать на ноги младших. А потом дети начали обзаводиться своими семьями, и не всегда у них было всё гладко. И здесь на помощь приходили её ровный характер, такт и мудрость. Мать всю жизнь прожила со свекровью и не разу ни словом, ни поступком не обидела её, хотя в жизни всякое бывало. И бабушка Харитинья ни с кем не хотела жить кроме Фёклы с её большим семейством, хотя дочери постоянно звали её к себе. И с невестками, и с зятьями у матери никогда не было никаких разногласий.

С годами неустанный, подчас изнурительный труд без выходных и отпусков и постоянное беспокойство за жизнь и здоровье детей, особенно в тяжёлые военные годы, заметно ухудшили здоровье матери. Стали побаливать ноги, руки, сердце. Признали стенокардию. Но не могла она сидеть без дела, и с переездом в Иркутск взяла на себя часть забот по дому у дочери Вали. И с тех пор превратился домик Карповых в штаб-квартиру нашего семейства. Сюда, на улицу Кирпичную в дом №7 стали наезжать дети со всех концов страны: кто в отпуск, кто проездом, а кто, приехав в командировку в Иркутск, забегал хоть на часок, чтобы попроведывать родителей. А однажды, кажется в 1954 году, съехались почти все разом. И сколько тогда в этом доме было радости и веселья. А как все выплясывали и вытанцовывали под нехитрые, но задорные мелодии, которые на стиральной доске исполняла неунывающая и, кажется, так помолодевшая в этот миг наша мама. Приезд детей всегда радовал и огорчал. Огорчал потому, что за встречей всегда следовала разлука и опасение, придётся ли увидеться снова.

Вторичный переезд в Тайтурку не очень обрадовал её, скорее огорчил. Она так привыкла к внукам, что кажется и дня не сможет без них прожить. Но этого требовали интересы здоровья отца, и она поехала. И всё время, пока они жили в Тайтурке, её не оставляла мысль уехать снова в Иркутск, где она каждодневно сможет видеться с дочерями и внуками. В субботу, в часы прихода местных пассажирских поездов, подолгу смотрела на дорогу с надеждой увидеть кого-нибудь из родных. Надежды не всегда оправдывались, и тогда снова ожидание до следующей субботы.

После похорон отца осталась в Иркутске и в Тайтурку больше не вернулась. Здесь прожила она последние три года своей жизни.

15 октября 1972 года её не стало. За несколько дней до смерти она рассказала сон. Пришёл отец и, сильно толкнув её в бок, потребовал, чтобы она приходила к нему. А проснувшись утром, она и в самом деле почувствовала боль в боку. Похоронили её рядом с отцом.

Вот такой была наша мать. Простая русская женщина, родившая и вырастившая в тяжёлые годы девятерых детей. Она никогда ни на что не жаловалась, и всякая работа была ей по плечу. Это про таких как она Н.А.Некрасов писал:

И голод и холод выносит,

Всегда терпелива, ровна…

Я видывал, как она косит:

Что взмах – то готова копна!

И ещё мне хочется рассказать об одной черте характера этого удивительного человека. Она, малограмотная женщина, как никто другой умела слушать. Она не только внимательно слушала и никогда не перебивала собеседника, но и сопереживала всему услышанному: удивлялась, радовалась или горевала, одобряла или возмущалась и никогда не оставалась равнодушной. Приятно было послушать и её обстоятельные и неторопливые рассказы о жизни, о людях. Когда я приезжал в отпуск, то нашим беседам с матерью, кажется, не было конца. Во время разговора иногда ловил себя на том, что в чём-то повторяюсь, но мать никогда и виду не показывала, что раньше я ей уже рассказывал об этом.

В последний год жизни вместе с Диной съездила к сыну на Кубань. Потом долго вспоминала она эту поездку. Особенно, как они с Юрием выезжали в поле. Перед ней расстилалось бескрайнее дозревающее пшеничное поле, глаз не оторвать. Не вытерпело сердце крестьянки: взяла она в руки колосья и, вдыхая такой знакомый с детства аромат, стала покрывать их поцелуями. У неё было особое отношение к хлебу. Она очень хорошо знала цену ему. За всю свою жизнь она не выбросила не только кусочка, но и крошки хлеба. Съездила и в Кемерово к сыну Фёдору.

И всё она сделала, чтобы меньше было хлопот при её похоронах. Приготовила всю необходимую одежду и оставила письмо, в котором попрощалась со всеми и наказала, как её похоронить.

Наша мама Фёкла Петровна Быкова

Сибирская поэтесса Ирина Филиппова написала стихотворение «Мать». Она, наверное, написала про свою мать, но как оказались схожими судьбы наших матерей!

Она не баловала нас

И умилённо не вздыхала,

У колыбели в поздний час

Не так уж часто напевала.

Клубок ребяческих обид

Ей было некогда распутать:

Одет бы каждый был да сыт,

Да не метался б на распутье.

Вставала с первым петухом,

Кормила нас и обшивала.

За прялкой долгим вечерком,

Бывало, время коротала.

«Я жизнь нескладно прожила,

Минуя праздное веселье,

Я и косила, и гребла,

Не знала вкус хмельного зелья.

Дрова из леса на себе

В годину тяжкую возила.

Картофель мёрзлый в борозде,

Собрав, толкла, детей кормила.

И вот ораву подняла,

Как белка в колесе, крутилась.

Видать, надолго я свалилась…»

Неумолимый свой итог

Жизнь подвела: её не стало.

Но в ней начало всех дорог,

Всех наших добрых дел начало.

О себе и своём поколении

Не праздно наши дни летели.

Петрусь Бровка

Настало время рассказать о себе, о своих братьях и сёстрах, и вообще о своём поколении. Но прежде, чем начать рассказ, мне хотелось бы отметить, что в жизнь нашего поколения ворвалась война, которая разрушила все наши мечты и перекроила наши судьбы на свой лад.

Сначала расскажу о своей жизни, жизни нашей семьи, о деревне, где мы жили, о школе, где учились, о наших играх и увлечениях. Здесь же я коснусь некоторых сторон жизни братьев и сестёр, а более подробно о каждом из них напишу отдельно.

Вся наша семья собралась на похороны отца, март 1969. Сидит в центре Фёкла Петровна, слева от неё Дина и Пётр, справа Валентина и Иннокентий. Стоят слева направо: Владимир, Фёдор, Константин, Александр, Юрий

Где я родился – точно известно, а вот когда, никто толком не знает. Мать утверждает, что я родился в конце года. Днём своего рождения долгое время считал 9 декабря. Правда, тогда в деревнях не очень-то отмечали дни рождения своих детей, особенно в таких больших семьях, как у нас. Подарков никаких не дарили, разве кто вспомнит да за уши потянет, приговаривая: «расти большой, не будь лапшой». Уже потом, многие годы спустя, отец стал утверждать, что родился я 10 (по новому стилю – 23) февраля. «Мы возили крепи, – рассказывал он, – когда я вернулся домой, смотрю, топится баня. Мне сказали, что родился парнишка. Это было 10 (23) февраля». И поздравлял он меня с днём рождения 23 февраля. «Поздравляю тебя, сынок, – писал он в письме, – с Днём Красной Армии и настоящим твоим днём рождения».

Ну а когда подошло время получать паспорт, то потребовались метрики. Оказалось, что все церковные книги, в которых производились соответствующие записи о рождении детей, сгорели. Пришлось матери везти нас – меня и Петра – в районную больницу к зубному врачу. Потом на основании заключения врача мне в документы записали дату рождения – 18 октября 1925 года.

Наше детство было таким же, как и у всех крестьянских детей – босоногое детство. Целыми днями без особого присмотра мы небольшими стайками носились по пыльным улицам своей деревни или где-нибудь в сторонке от дороги играли в бабки – любимую игру деревенской детворы. Летом в жаркие дни бегали купаться на речку. А ещё любили ходить к пруду на мельницу. Интересно там было смотреть, как работает мельничное колесо и слушать всякие бывальщины, которые рассказывали мужики. Когда мельница работала, вокруг неё всегда было много подвод. Лошади не распряжены, но чересседельники расслаблены, на головах лошадей подвешены торбы с овсом. В ожидании очереди крестьяне собирались около одной из подвод, удобно рассаживались и завязывался неторопливый разговор о их крестьянских делах, о знакомых, и просто рассказывались всякие житейские истории – были и небылицы.

А однажды над мельницей вдруг появился самолёт. Он вылетел как-то неожиданно из-за заросшего лесом хребта, летел низко и, как мне показалось, очень медленно. В такой глухомани, как наша деревня, появление автомобиля-то было огромным событием, а тут вдруг самолёт. Кто-то из мужиков предложил стрельнуть в него из ружья, но другой сказал, что этого делать не следует, потому что самолёт начнёт бросать бомбы. А самолет, между тем, как-то натужно гудя, медленно удалялся и вскоре совсем скрылся из виду.

Зимой катались с гор на самодельных лыжах, коньках, санках, лотках. Игрушки также у нас были все самодельные, их мастерили старшие братья для младших, а куклы для сестрёнок шила мать.

Однажды наши детские забавы закончились трагически. Нашли где-то старую бомбу японского образца, вышли за околицу деревни и там её взорвали. Некоторые отделались испугом, кто был поближе к месту взрыва – царапинами от осколков, а зачинщик, самый старший из нас – лишился кисти правой руки. Потом его стали называть Шурка-безрукий.

В Быково в те времена не было ни электричества, ни радио, а когда в избе-читальне показывали кино, то это было большим событием. В кино шли все – и стар, и млад. Пацанов, что постарше, киномеханик пропускал бесплатно, за это они поочерёдно крутили ручную динамомашину.

В школу я пошёл семи лет. Сначала меня оттуда выгоняли, т.к. в те годы дети начинали обучаться с восьми. Но я приходил снова, и моя настойчивость одержала верх. В школе было всего два классных помещения. В каждом одна учительница одновременно занималась с двумя классами.

Минуло более полвека, но память сохранила немало событий тех времен, одни со многими подробностями, другие в общих чертах. О некоторых хотелось бы рассказать. Ну, например, о том, как я ходил на охоту с дядей Яковом. Было мне тогда лет шесть-семь. Однажды дядя Яков предложил мне пойти с ним на охоту. Я, конечно, немедленно согласился. Когда мы шли по лесу, он показал мне лисью нору, а также волчье логово, где волчица выводит своих щенят. Всё это было интересно, но как-то и страшновато. Наконец мы подошли к месту, где по мнению дяди должны быть рябчики. Это была лощина, густо заросшая осинником. В средине лощины бежал небольшой ручеёк и царил полумрак. Дядя ушёл, чтобы занять удобную позицию, а я должен был зайти в средину осинника, идти вниз по лощине, громко шуметь и гнать рябчиков на него. Откровенно говоря, я побоялся заходить в этот, как мне тогда показалось, таинственный лес, да ещё зная, что где-то совсем рядом бродят волки. Озираясь по сторонам и громко крича, не столько для того, чтобы пугать рябчиков, сколько, чтобы подбодрить себя, я пошёл по краю лощины. Через некоторое время раздалось несколько выстрелов, и с противоположной стороны лощины я услышал голос дяди. Он ругал меня на чём свет стоит за то, что я не сделал так, как он велел, но быстро сменил свой гнев на милость. В сумке дяди лежало несколько рябчиков, и мы пошли домой. Вдруг заметили, что какой-то мужчина что-то прячет в кустах. Когда мы подошли поближе, то мужчина оказался знакомым, и прятал он только что убитую им козу. Он очень обрадовался нашему появлению, так как ему не под силу было одному унести добычу домой. Он тут же быстро развёл костер, вынул печёнку и зажарил её на костре. К этому времени я уже здорово устал и порядком проголодался. Может быть, поэтому мне и сейчас кажется, что я никогда в жизни не ел ничего вкуснее, чем та свежая печёнка, зажаренная на костре.

Надо сказать, что в деревне охотой занимались почти все мужчины. Это конечно была не спортивная охота и не развлечение. Она приносила дополнительный достаток семье. Из козьих и волчих шкур шили тёплые дохи. Заячьи и лисьи шкуры шли на шапки и воротники. Отец тоже был заядлым охотником и никогда без добычи не возвращался.

Из других событий моего раннего детства хорошо запомнились события, связанные с арестом отца, с переездом в Большую Елань, а затем в Тайтурку. О некоторых я уже немного рассказал, о других коротко поведаю сейчас. Они, эти мои воспоминания, может быть и не очень значительные, но в какой -то мере характеризуют уровень развития крестьянских детей в те времена. Ну, например, во время переезда в Большую Елань я впервые увидал железную дорогу. И долго не мог понять, как же ходит поезд по рельсам, которые чем дальше, тем становятся уже, а на горизонте совсем сходятся. Современных детей железной дорогой не удивишь, они мечтают быть космонав­тами, играют с луноходами и сами констру­ируют роботов.

В Большой Елани мы жили недолго и жили очень бедно. Подсобного хозяйства никакого не было, а небольшой зарплаты отца хватало только кое-как на пропитание. При этом мы ели только самый дешёвый ржаной хлеб, пшеничный был уже не по карману. Однажды Фёдор из-за отсутствия ржаного взял булку пшеничного, и он всем так понравился, что потом стали изредка его брать. А ведь разница в стоимости была всего несколько копеек.

Не сложились наши взаимоотношения с большееланскими ребятишками. Они нас считали чужаками; драться, правда, не дрались, но мы друг друга сторонились. Может быть, ещё и поэтому мы несказанно обрадовались переезду в Тайтурку.

Тайтурка! Это село с довольно странным и трудно объяснимым названием стало для нашего семейного корабля той желанной гаванью, где он мог, наконец, привести себя в порядок после пережитых бурь и волнений. Тайтурка стала для нас отчим краем, здесь был наш отчий дом, где мы росли и взрослели, откуда начинались все наши жизненные дороги, где нас всегда с нетерпением ждали и куда мы постоянно стремились, но бывали не так часто, как хотелось бы.

Тайтурка – это наши школьные годы, которые не забываются, сколько бы времени не минуло. Здесь мы превратились из детей в подростков, а потом и в юношей. Здесь познали ни с чем не сравнимое и никогда второй раз не повторяющееся чувство первой юношеской любви и слушали робкие признания в ней своих юных подруг.

Ещё в довоенные годы Тайтурка была большим селом. В селе была средняя школа, двухэтажная с просторными классами и коридорами. Очагами культуры были два клуба: один в центре села, в помещении бывшей церкви, второй – в заводском посёлке. В заводском клубе регулярно демонстрировались кинокартины, показывали своё искусство коллективы художественной самодеятельности, изредка приезжали со спектаклями различные театральные коллективы. С большим удовольствием взрослые и дети ходили смотреть выступления красноармейской художественной самодеятельности и слушать выступления духового оркестра лётной части, расположенной недалеко от села.

Село стоит на реке Белая, рядом железнодорожная станция того же названия. С одной стороны его опоясывает железная дорога, а за ней, на Мальтийской горе, начинается лес. Сейчас этот лес извели, выкорчевали, перепахали, понатыкали в него всяких объектов. И вообще многое сейчас там изменилось.

Постоянно расширяется и растёт деревообрабатывающий комбинат. Около него строится современный рабочий посёлок. Построена новая школа, больница, дом культуры, магазины. Это всё в рабочем поселке, в центре же села ничего не изменилось.

Всякий раз, бывая в Сибири, я непременно заезжаю в Тайтурку и с каким-то волнением и светлой грустью вспоминаю прожитые здесь годы.

Вот отчий дом, но как он теперь непохож на тот, в котором мы жили. Сейчас здесь поликлиника. Всё кругом разгорожено, надворные постройки за ненадобностью разрушены. Огород зарос травой. Раньше дом стоял на пригорке один, а сейчас вокруг него всё застроено. И сам дом почернел и состарился, как и мы.

А в те теперь уже далёкие довоенные годы этот дом и ограда были полны голосов и звуков. Соединяясь воедино, они создавали своеобразную симфонию, которая то стихая, то усиливаясь, звучала с раннего утра и до поздней ночи.

Хозяйство у нас было немалое. И всё требовало досмотра и ухода. Этим в основном занималась мама. Мы, дети, каждый в меру своих сил помогали ей. Честно говоря, это не всегда делалось добровольно и без пререканий, но распоряжения матери всё-таки выполнялись. Ну а если она ещё добавляла слово «цито», то мы все знали, что задание надо выполнить срочно, быстро. Это латинское слово как-то незаметно вошло в наш семейный обиход, и никто этому не удивлялся. На одни работы, которые надо было делать ежедневно, мы между собой устанавливали очерёдность, другие делали все вместе. Ну а когда подходило время сенокоса, то выходили всем семейством. Массовый выход был, конечно, в выходные дни, а так мы ходили одни. Участок для сенокоса нам давали на Терентьевской заимке, в семи километрах от села. Ходили мы туда пешком.

Одно время занимались мы разведением кроликов. Численность их порою доходила до ста. На зиму оставляли только маточное поголовье. Хлопот с ними много, и вскоре нам надоело ими заниматься.

Летом собирали ягоды, грибы. Мне особенно нравилось собирать черёмуху, наверное потому, что для её сбора приходилось постоянно лазить по кустам. А однажды мы, прихватив с собой всё необходимое для сооружения плота, пошли за черёмухой вверх по реке Белой. Пройдя километров десять, переправились с помощью небольшого плотика на один из островов, где было много никем ещё не тронутой черёмухи. Набрали её в большом количестве и, соорудив плот побольше, отправились на нём вниз по реке. Мне кажется, что если бы мне сейчас представилась возможность повторить это плавание, то я бы намного помолодел.

Занимались мы и рыбалкой. Правда, в реке на удочку больше десятка-двух пескарей да ельцов не поймаешь, а вот сетями на Большом озере ловили помногу, особенно когда в реке была большая вода и рыба из неё заходила в озеро. В другом маленьком озерце корчагами ловили карасей. Отец был полностью освобождён от мелких хозяйственных забот, да ему и некогда было этим заниматься. Он как командующий решал наиболее сложные оперативные вопросы, такие как, например, договориться о сенокосном участке, взять лошадей для вывоза сена, позаботиться, чтобы привезли к дому брёвна для распиловки на дрова, ну и конечно с матерью они совместно решали все финансовые вопросы.

Мы трудились много, но не напрасно. Наше подсобное хозяйство было хорошим подспорьем для семьи. Мы не покупали ни молочных продуктов, ни мяса, ни овощей. Шерстяные носки, рукавицы, перчатки и даже пуховые платки – всё было своего производства. Часть овощей продавали, при этом покупатели приходили прямо в огород. Носили овощи также и на продажу в Мальту, где было много дачников, и на железнодорожную станцию к поездам – здесь пассажиры охотно покупали свежие огурцы, зелёный лук и морковку.

Мой рассказ о нашем доме и хозяйстве будет неполным, если я хотя бы коротко не упомяну про нашу собаку. Это была простая беспородная дворняжка, и звали её так же просто – Бобка. Он целыми днями сидел закрытым в конуре, а ночью надёжно охранял двор и покой нашей семьи. Были случаи, когда он, сделав подкоп под забором, самовольно покидал пост, но вдоволь набегавшись на воле, снова возвращался домой. По утрам он с величайшей неохотой и только после повторной команды «Бобка, на место» уходил в свою конуру. Однажды, выйдя утром рано во двор, мать была удивлена тем, что Бобка был уже в конуре, и ещё больше удивилась, увидев перед собакой целый кирпичик хлеба. Это было зимой 1942 года, когда хлеб уже получали по карточкам. Хлеб у собаки забрали, а потом ей же выдавали по норме. Через несколько дней это снова повторилось и потом ещё несколько раз. А однажды он принёс матерчатую сумку с двумя кирпичиками хлеба. Мы, конечно, догадались, где он берёт этот хлеб. Недалеко от нашего дома была пекарня. Работники пекарни прятали в дрова украденный хлеб, а Бобка под покровом ночи его реквизировал. Не знаю, что на этот счёт думали пекари, а мы решили Бобку больше не пускать, его могли подкараулить и убить.

Все мы, за исключением старшего брата Константина, учились в Тайтурской средней школе, правда, по различным причинам не все полностью закончили её.

Мне кажется, что нам очень повезло и со школой, и с учителями. В школе была хорошо поставлена учебно-воспитательная работа, и в этом большая заслуга её директора – Радионовой Ефросиньи Николаевны. Ефросинья Николаевна была женщиной нрава сурового, но мы уважали её и побаивались. Она была хорошим организатором и сколотила дружный коллектив учителей.

Многие всегда вспоминают свою первую учительницу, а я не помню её, так как первые два года в связи с переездом учился в трёх школах. В моей памяти сохранились имена тех учителей, которые сыграли в моей жизни наибольшую роль.

Корниенко Михаил Иванович преподавал географию и вёл кружок по военной топографии. На его уроках всегда было интересно, он никогда не пересказывал материала из учебника, полагая, что мы его способны и сами прочитать, всегда давал самые новейшие данные, особенно по экономической географии. А знания, которые я получил у него в кружке по военной топографии, были настолько прочными, что я почти без дополнительной подготовки сдавал по этому вопросу и зачёты, и экзамены в военном училище, и в военной академии.

Крестовников Иннокентии Павлович преподавал физику. Сам он был человеком тихим и спокойным и никогда не повышал голоса, да в этом и не было необходимости. Ученики уважали и всегда со вниманием слушали его. Через двадцать лет, готовясь к поступлению в академию, я добрым словом вспомнил Иннокентия Павловича.

Людмила Ивановна привила мне любовь к литературе и русскому языку. И если сейчас в моей писанине вы обнаружите какие-то ошибки, то это совсем не её вина. Я любил её уроки по литературе и с удовольствием посещал литературный кружок, который она вела.

Не могу не вспомнить добрым словом нашего классного руководителя Василия Ивановича (к сожалению, я не помню его фамилии). Он преподавал нам математику. Был он совсем молодым и в нашу школу пришёл сразу после окончания института. Пробыл у нас всего два года, а потом уехал на Урал, где у него были престарелые родители. Но и за это короткое время мы успели его полюбить, и все были очень огорчены его отъездом. Он к нам относился, как к младшим братьям, жил в школе и несколько раз приглашал нас к себе в комнату, угощал всякими сладостями.

Ещё хотелось бы рассказать об учительнице немецкого языка. Евгения Ивановна – совершенно одинокая маленькая сухонькая старушка с реденькими волосами цвета болотной тины на уроках мучила нас, а мы мучили её. Для неё это кончилось тем, что она тронулась умом. Собрала все свои вещи и долго сидела дома в ожидании, когда Сталин пришлёт за ней самолёт. А для нас – полным незнанием иностранного языка.

Хотелось бы немного рассказать и о жизни нашего школьного коллектива. В коридоре первого этажа у стены стояла шведская лестница, с потолка свисали канат и шест. Здесь проводились занятия по физкультуре. А во время перемены около них собирались мальчишки и девчонки и устраивали неофициальные состязания. И вообще в школе, на мой взгляд, была хорошо поставлена спортивная работа. Мы часто участвовали во всякого рода соревнованиях. Я, правда, не помню, чтобы среди нас были чемпионы высокого ранга, но зато спорт был массовым. Когда я стал солдатом, то уже имел определённые навыки в работе на спортивных снарядах, и в этом большая заслуга организаторов спортивной работы в нашей школе.

В школе постоянно работали оборонные кружки. Руководителями в этих кружках были красноармейцы и младшие командиры лётной части. Они изучали с нами оружие, учили владеть им, тренировали в пользовании средствами индивидуальной противохимической защиты, в оказании первой медицинской помощи, а также в приобретении других практических навыков, которые, кстати, мне очень пригодились, особенно на первых парах моей службы в армии. В одном из кружков я даже изучил азбуку Морзе и флажковую сигнализацию. После изучения определённой программы в этих кружках мы сдавали зачёты и получали значки: Ворошиловский стрелок, ГТО, ПВХО, ГСО. Эти значки не просто выдавали, а вручали вместе с удостоверением в торжественной обстановке. Носили мы их с величайшей гордостью, да и взрослые на значкистов смотрели с уважением.

Для ребят младших классов были учреждены значки Юный Ворошиловский стрелок, БГТО, БГСО.

Кроме оборонных кружков в школе постоянно работали кружки и другого назначения. В этой связи мне приходят на память слова детской шуточной песенки про болтунью Лиду:

Что болтунья Лида мол,

Так это Вовка выдумал.

А болтать-то мне когда,

Мне болтать-то некогда.

Драмкружок, кружок по фото,

Мне еще и петь охота.

А за кружок по рисованью

Тоже все голосовали.

Я, не обладая вокальными данными, в кружок по пению не ходил. А вот в драмкружке и кружке по фото принимал самое активное участие. И в общем-то у нас, как и у этой болтуньи Лиды, не было времени, чтобы вот так бесцельно мотаться по улицам, не зная чем заняться.

Запомнились мне школьные олимпиады. К ним каждый класс готовил свой номер. На одной из таких олимпиад наш класс показывал живую картину «У лукоморья» по А.С.Пушкину. На сцену вместо дуба поставили сосну. Одна ученица, кажется Мария Донская, читала текст, а другие изображали героев этого стихотворения. Зрители увидели на сцене бабу Ягу, царя Кащея, что над златом чахнет, царевича, царевну и волка, который ей верно служит. Все остальные ребята класса изображали витязей прекрасных. Для этой цели мы изготовили пики и щиты, а наш классный художник Алёша Бабушкин разрисовал их так, что они стали похожи на настоящие.

А в другой раз показывали занимательные цирковые номера. Я не буду рассказывать про всю эту программу, а только коротко о своём участии в ней. Роста я был малого, может быть, поэтому мне дали роль дяди Пуда. Я изготовил для своего выступления гирю, которая была похожа на настоящую, но отличалась от неё своими большими размерами и, конечно же, малым весом. Эту гирю выносили на сцену на толстой палке два самых рослых паренька, а я, заранее потренировавшись, свободно манипулировал с ней, а в конце выступления ударял по ней ногой, и она как мяч летела в публику.

Этот номер всякий раз проходил под бурные аплодисменты, как, между прочим, и другие номера этой весёлой программы.

Ещё хоть немножко хотелось бы рассказать о наших пионерских и комсомольских делах.

Школьная пионервожатая была мастерицей на всякие выдумки, и наши сборы проходили интересно и занимательно. Всегда радостными и волнующими событиями были выезды в пионерские лагеря. У нас не было постоянного места для лагерей, всякий раз они располагались в новом районе где-нибудь около пруда или реки. Дни, проведённые в пионерских лагерях, всегда мне вспоминаются как самые счастливые дни моего детства.

В комсомол я вступил перед самой войной, и мне запомнилось только собрание, на котором нас принимали в комсомол, поездка в райком комсомола и получение комсомольского билета. Все эти события были волнительными и торжественными.

В 1941 году закончились наши школьные годы, и война заставила нас раньше времени вступить во взрослую жизнь.

С началом войны ребята, закончившие 9 и 10 классы, кто добровольно, а кто по мобилизации ушли в армию, мои сверстники в большинстве пошли работать.

Было нас четыре товарища: мой тёзка Быков Иннокентий, Гусев Геннадий, Губанов Виталий и я. Решили и мы пойти работать. Попытались поступить на авиационный завод в Иркутске, но не нашлось места для жилья, и мы, кроме Губанова, пошли работать на лесозавод: Гусев – учётчиком, мы с тёзкой разнорабочими. Вскоре Гусева отправили учиться на лаборанта, я стал учётчиком, а мой тёзка учеником пилостава. Работая учётчиком, я в какой-то степени изучил лесопильное производство и поэтому, когда внезапно умер сменный мастер Юферов, меня поставили вместо него. Конечно, лесопильный цех был не ахти каким гигантом, всего-то три с лишним десятка рабочих, две лесопильные рамы, обрезной да торцовочный станки. Но этот цех был основным на заводе, на него работали все, и от его работы зависело выполнение плана заводом. Конечно, в мирное время на эту должность шестнадцатилетнего паренька никто бы не поставил, но шла война, другого выбора не было, да и люди так устроены, что в тяжёлые годы они быстрее взрослеют.

Работали по одиннадцать часов. Нелегко было, особенно в ночную смену, когда приходилось оставаться одному и единолично принимать решения по различным ситуациям, возникающим на производстве, а посоветоваться было не с кем. Всякое бывало, но скидки на возраст не было. Начальник цеха Дмитрии Иванович Савельев ругал меня за мои промахи на чём свет стоит, и хвалил, если у меня получалось всё как надо.

Выполняли мы в основном военные заказы. На первый взгляд может показаться: ну какие военные заказы могут выполняться на лесозаводе. Но это так. Пилили мы авиабрусок – без него тогда не могло обойтись самолётостроение; спецукупорку – для изготовления снарядных ящиков, палубник, бочкотару и т.д. За авиабрусок мы получали хорошие премии.

Я и мои товарищи работали на заводе до сентября 1942 года. Не помню, кто первый предложил, но мы вдруг решили пойти учиться в девятый класс. В этом случае никто не имел права нас задерживать, и мы уехали в Мишилёвку. Но проучились там только до зимних каникул. После встречи Нового 1943 года мы все получили повестки – 9 января явиться в райвоенкомат. Нас призывали в армию. Так начался новый период в моей жизни. Тогда я ещё не знал, что моя служба в армии затянется без малого на четыре десятка лет.

В установленное время мы прибыли в райвоенкомат, оттуда нас в тот же день отправили в Иркутск – на областной сборный пункт. Через несколько дней эшелон с призывниками прибыл на станцию Соловьёвск на советско-монгольской границе. Здесь нам приказали всем выйти из вагонов, построиться и сдать все имеющиеся в наличии советские деньги.

Нашим конечным пунктом был город Чайболсан. Здесь в пулеметной роте 1-го батальона 61-го мотострелкового полка танковой дивизии начался мой ратный путь. В эту роту попали мы вместе с Гусевым, я стал пулемётчиком, его командир роты назначил писарем.

Я знал, что отец служит где-то в Монголии и поэтому, ещё будучи в карантине, который размещался в солдатском клубе, я написал ему письмо. Он получил его на второй день и сразу догадался, где я нахожусь. Встретились мы с ним в бане, где нас переодевали в военную форму. Вместо шинелей нам выдавали тёплые вещи, которые для армии сдавало население. Видимо сказалось присутствие отца и мне дали великолепную барчатку. Спасибо хозяину этой барчатки, она так хорошо меня согревала зимой 1943 года.

Потом мы с отцом изредка встречались. Часть, в которой он служил – армейский ремонтно-восстановительный батальон – находилась по соседству с нашим полком. Отпускали меня к нему один-два раза в месяц в выходные дни. Его часть, как и наш полк, располагались в землянках. Но в наших землянках и пол и стены были земляные, а землянка, в которой жил отец, была обшита тёсом. В ней всегда было тепло и уютно и я, бывая у отца, отдыхал, как говорят, и телом и душой. К моему приходу у него всегда было что-нибудь вкусное поесть. Это немаловажное обстоятельство, если учесть, что в те годы нас питанием не баловали (мягко говоря), а физические нагрузки были неимоверные.

В нашей роте на вооружении были станковые пулемёты «Максим». Сейчас эти пулемёты можно увидеть только в музеях да в кинофильмах, посвящённых гражданской войне. Носили эти пулеметы на себе. Мы очень много занимались, часто совершали длительные марши. Было нелегко, но никто на трудности не жаловался. На Западе полыхала воина, а здесь по соседству стояла миллионная Квантунская армия, готовая в любое время нанести удар.

Многие офицеры и солдаты писали рапорта с просьбой отправить их в действующую армию, некоторые писали даже лично Сталину. Сталин им ответил короткой телеграммой: «Сожалею, что вы не поняли, что находитесь на фронте». После этой телеграммы всякие просьбы об отправке в действующую армию прекратились.

В мае месяце меня направили в полковую школу, которую я осенью закончил и снова вернулся в роту сержантом, командиром пулемётного отделения.

Вспоминая этот период своей службы, мне хочется рассказать одну поучительную историю, случившуюся с моим земляком и сослуживцем Борисом Колмогоровым. Борис призывался из Черемхово, и познакомились мы с ним в пулемётной роте, куда вместе попали после карантина. Был он в то время парнем рослым и телосложения крепкого, но он видимо где-то простыл, и у него сильно болели уши. По этой причине он ходил в санчасть и там ему давали освобождение от наружных занятий и работ, особенно в холодное время. Не видя внешних проявлений заболевания и решив, что он просто недобросовестный солдат, младшие командиры стали относиться к нему с предубеждением. Наряды вне очередь сыпались на него один за другим, все самые грязные и тяжёлые работы стали его уделом. Дело чуть не дошло до дезертирства. Бориса перевели из пулемётной в стрелковую роту. Там командиры отнеслись к нему иначе и, поняв, что солдат он смышлёный, назначили снайпером. А что касается ушей, то ему предоставили возможность посещать санчасть и лечиться.

Вскоре мы услышали о нём как о лучшем снайпере полка, а потом прочитали об этом в дивизионной газете. Немногим позже его портрет с описанием заслуг напечатала уже армейская газета. Снайперское мастерство и слава Бориса быстро росли, фронтовая газета «Суворовский натиск» посвятила ему целую полосу. Весть об его успехах достигла родного города. Там его одинокой старенькой матери отремонтировали избушку и завезли на зиму топлива. Потом ей разрешили приехать повидаться с сыном. А на имя Бориса из Сибири, Забайкалья и Дальнего Востока пошли письма сначала десятками, а потом и сотнями. Писали девушки, парни, родители, у которых на фронте погибли сыновья, и даже целые производственные коллективы, все приглашали после окончания войны приехать к ним. Мы с Борисом в феврале 1944 года вместе вступали кандидатами в члены ВКП(б). Когда начальник политотдела вручил нам кандидатские карточки, он, несмотря на такую славу Бориса, напомнил ему о допущенных проступках в начале службы. А по моему в этом была вина не Колмогорова, а командиров, которые не нашли правильный подход к человеку и вынудили его на эти проступки. В мае 1944 года я уехал в военное училище и больше о Борисе ничего не слышал, а интересно было бы узнать, как дальше сложилась его судьба.

Итак, в мае 1944 года я уехал из Монголии и стал курсантом Забайкальского военно-пехотного училища. Программа училища была рассчитана на один год. После окончания всех выпускников отправляли на фронт. Это нас вполне устраивало. В то время наша армия развернула широкое наступление по всему фронту, и мы боялись, что война закончится без нашего участия. Так оно и получилось. День Победы мы встретили в Улан-Удэ.

Училище находилось на станции Дивизионной. Здесь в те годы было ещё одно такое же училище и курсы усовершенствования офицеров различных родов войск. Наше училище располагалось в деревянных казармах, построенных ещё в 1905 году. Первое время спали мы на двухъярусных нарах на матрацах и подушках, набитых деревянной стружкой, и только после воины, когда училище сделали двухгодичным, поставили вместо нар железные койки и дали ватные матрацы и подушки.

Учебная нагрузка, особенно в первый год, была очень сильной. Все занятия проходили в основном в поле и на стрельбище. С одного места занятия на другое мы передвигались только бегом. Это делалось не только для нашей физической тренировки, но и для более эффективного использования учебного времени. За короткое время из нас должны были сделать командиров, способных повести за собою в бой солдат.

В июне 1945 года мы закончили программу, и нас отправили на стажировку в войска Забайкальского фронта. Я проходил стажировку в миномётной батарее стрелкового полка, который стоял в Цугольском дацане. Однако ещё до окончания срока стажировки нас отозвали в училище, так как части, в которых мы стажировались, стали готовиться к участию к войне с Японией. К нашему огорчению – мы тогда действительно были очень огорчены – нам прибавили ещё один год обучения. К этому времени наша армия уже не нуждалась в скороспелых командирах, ей были нужны хорошо подготовленные офицеры, способные обучать и воспитывать подчинённых солдат в мирных условиях. Мы это хорошо понимали, но когда начальник училища на митинге, посвящённом второму году обучения, поздравил курсантов с этим событием, вместо троекратного ура, как положено по уставу, мы все, как будто сговорившись, промолчали, за что четыре выходных по два часа занимались строевой подготовкой.

Второй год обучения проходил в более спокойной обстановке. Улучшились наши бытовые условия. На прикроватных тумбочках появились графины, в столовой длинные столы заменили на квадратные, заметно улучшилось питание. На занятиях стали больше внимания уделять методике боевой подготовки и изучению теоретических дисциплин.

В августе 1946 года мы сдали государственные экзамены, и всем нам присвоили первичное офицерское звание «младший лейтенант». После нашего выпуска училище было расформировано. Можно было бы на этом закончить свой рассказ об училище, но очень коротко о наших командирах и преподавателях. Для краткости расскажу только о двоих.

Нашим командиром взвода, а затем и роты был старший лейтенант Г.И.Рыбко. Если бы мне сказали дать ему характеристику в двух словах, то я бы сказал, что это был командир из журналистов. До воины он действительно был журналистом и работал собственным корреспондентом «Правды» по Бурятской, в те годы Бурят-Монгольской AССР. Человеком он был развитым, всесторонне подготовленным, знал множество всяких житейских историй. Характера был доброго и, пожалуй, для командира излишне мягкого, нрава весёлого. Порой старался казаться строгим, но это у него не получалось. Если даже в голосе звучал метал, в глазах всё равно светились весёлые искорки. Запомнилось мне, как он однажды объявил одному курсанту взыскание за то, что он самовольно ушёл на реку и там чуть не утонул.

В этом конечно ничего особенного нет. Интересно то, как он сформулировал причину взыскания. Поставил курсанта перед строем роты, строго насупил брови и на полном серьёзе объявил: «За самовольное погружение в воду и насильственное возвращение оттуда – пять суток ареста». Такую формулировку мог придумать только журналист. А вообще мы его очень уважали и старались меньше огорчать своим поведением.

Огневую подготовку нам преподавал старший лейтенант Духанин. Он отлично знал теорию огневого дела, был хорошим методистом и в совершенстве владел всеми видами оружия. Лично я у него многому научился и всегда вспоминаю его с благодарностью.

Моя офицерская служба началась с 5 запасного полка, который находился близи Биробиджана, в котором формировались различные команды для последующей их отправки на Сахалин, Камчатку и Курильские острова. К одной из команд временно прикомандировали и меня. Она была предназначена для отправки на Камчатку. Старшим в этой команде был старший лейтенант Костылёв. Человек жадный, мелочный, пытающийся из всего извлечь выгоду для себя. Пока добрались до Камчатки, я по его прихоти работал с командой в совхозе, оттуда он взял для себя три бочки солёных овощей; получал обмундирование для команды – несколько пар он прихватил себе и, наконец, подставил меня на получение продовольствия для питания большой команды на период следования пароходом. Здесь он без стеснения нахватал всего, а я едва выпутался из этой истории.

В Петропавловске-Камчатском в отделе кадров корпуса я получил назначение командиром взвода автоматчиков в стрелковый полк, который находился в Чапаевке. Войска на Камчатке только начали обустраиваться, и когда я с самодельным деревянным чемоданчиком в руках вместе с другими нашими выпускниками подходил к Чапаевке, моему взору предстали землянки, как когда-то в Монголии, только здесь они были полностью занесены снегом. На дворе стоял декабрь. В землянках располагались и подразделения, и штабы; в небольших землянках жили семейные офицеры, а для нас, офицеров-холостяков, были приготовлены лагерные палатки. В одной из таких палаток я с тремя другими офицерами прожил зиму с 1946 на 1947 год. Жилье наше, прямо скажем, было убогое, но это никак не отражалось на нашем отношении к службе. Были, конечно, и среди нас нытики, но я говорю о большинстве. В качестве печек в палатках были бочки. С вечера вода в котелке, поставленном на бочку, кипела, а к утру покрывалась льдом. Утром растапливали печку по очереди. Нашей заветной мечтой в ту пору было перейти в землянку.

В феврале 1947 года меня вызвали на беседу к начальнику разведки дивизии, который предложил должность командира взвода в отдельную моторазведывательную роту. Я конечно с удовольствием согласился. Рота стояла на 75 участке, недалеко гарнизонный дом офицеров и до города рукой подать. Это не то что Чапаевка, которую зимой с городом соединяла санная дорога да лыжня, проложенная по обочине этой дороги. Беседа с начальником разведки затянулась допоздна, и я обратно в свой гарнизон вышел после двадцати одного часа. Дорога была не ближняя, но на лыжах я надеялся преодолеть её часа за полтора. Так бы оно и было, если бы не застала меня в пути пурга. Она началась как-то внезапно, и самое лучшее – мне надо было вернуться обратно, но я настойчиво продолжал идти вперед. Камчатка решила испытать меня на прочность, и я считаю, что испытание выдержал. Несмотря на кромешную тьму, снежную круговерть и сногсшибательный ветер я с дороги не сбился и часам к трем ночи добрался до части, но конечно неимоверно уставший и измученный до предела. Это было для меня хорошим уроком на будущее.

В разведывательную роту я перешёл весной этого же года. Здесь меня встретил хороший дружный коллектив офицеров, сержантов и солдат. Командир роты капитан М.И Балашов – молодой, но успел повоевать на Западе и Востоке. Награждён многими боевыми орденами и медалями, в том числе орденом Ленина и тремя орденами Боевого Красного Знамени. На фронте длительное время командовал штрафной ротой. Солдаты и сержанты в большинстве своём были тоже фронтовиками. В роте поддерживался образцовый порядок, и не было серьезных нарушений воинской дисциплины.

Одним взводом командовал лейтенант Агафонов, он по национальности был удмурд. Хороший офицер. Его страстью был баян. С ним он проводил всё свободное время, и надо было видеть, как он весь сиял и преображался во время игры на нём. Один-два раза прослушав по радио полюбившуюся ему мелодию, он тут же начинал проигрывать её на баяне.

Всего в роте было три офицера, все мы были холостяками и жили очень дружно. Рота называлась моторазведывательной, но никаких «мото» у нас не было. Основным и единственным средством передвижения в зимнее время были лыжи, да для хозяйственных работ и выездов – две лошади, которые рота привезла с собой из Манчжурии.

Мы, офицеры роты, очень тщательно готовились ко всем занятиям, особенно по разведывательной подготовке. Надо было сделать так, чтобы эти занятия были интересными и для фронтовиков. Это нам особенно удавалось в период нахождения в зимних подвижных лагерях. В эти лагеря выходили вместе с нашей ротой разведывательные взводы полков. Возглавлял эти сборы начальник разведки дивизии подполковник Верещага вместе со своим помощником майором Мирошниченко. Выходили мы на целый месяц и два-три раза меняли район стоянки. Все были на лыжах, палатки, продовольствие, боеприпасы перевозили на лыжных установках.

Начальник разведки дивизии уделял много внимания методической подготовке офицеров-разведчиков, по разработанному им плану каждый командир взвода проводил на своём взводе показное занятие по определённой теме. Несомненно, к таким занятиям мы готовились с особой тщательностью, поэтому эти показательные занятия были всегда очень интересными. Сам начальник разведки тоже был силён на всякие выдумки. Однажды устроил засаду на офицеров, возвращавшихся с ночных занятий, другой раз налёт глубокой ночью на офицерскую палатку, в которой, кстати, находился и сам. В том и другом случае, солдаты, обозначающие противную сторону, по его наущению действовали в обстановке, максимально приближенной к боевой. Надеюсь, вы понимаете, как в это время неуютно чувствовали себя те, на кого совершалось нападение. Но никто на это не обижался. Боевой подготовкой занимались только зимой, летом роту в полном составе отправили в лес под Коряки, здесь мы должны были поставить сруб для казармы.

Я получил задачу возглавить бригаду плотников. Раньше я этим никогда не занимался. Не были плотниками и солдаты, вошедшие в состав бригады, но, как говорится, не боги горшки обжигают. Пока другие бригады заготавливали лес и подвозили на строительную площадку, мы изучали премудрости плотничного искусства. И дело пошло. С поставленной задачей мы справились.

Вскоре все офицеры разведроты были переведены в стрелковые полки. На базе роты формировался разведывательный батальон, на вооружение которого должны были поступить танки и бронетранспортёры. Начальник разведки решил нас заменить офицерами-танкистами.

Я получил назначение в Родыгино. Здесь я попал совершенно в другую обстановку. Стрелковая рота, в которую я был назначен, занималась заготовкой строительного материала и жила в лесу. Все офицеры в роте были значительно старше меня и ко мне относились с некоторым высокомерием. Да откровенно говоря, я даже не замечал, чтобы они дружили между собой. На зимние квартиры меня отпускали редко, считая, что холостяку и в лесу хорошо, и в военном городке делать нечего. В этом полку я пробыл меньше года, меня снова перевели в разведбат. Он был уже полностью сформирован, но из техники получил только один американский полугусеничный бронетранспортёр, который в условиях камчатской зимы совершенно ни к чему не был пригоден. Основным средством передвижения личного состава остались лыжи.

Летом 1949 года во время очередного отпуска я поехал домой. Во время отпуска решил жениться. Жизнь офицера-холостяка в отдалённом гарнизоне, особенно в те годы, была мало привлекательной. Отсутствие даже самых элементарных культурных развлечений, однообразность питания в офицерской столовой, неустроенность быта и, наконец, постоянно только мужское общество в конце концов надоедает. Решил, что женюсь, если встречу девушку, которая придётся мне по сердцу и согласится стать офицерской женой без постоянного местожительства, но с постоянными тревогами и ожиданиями.

Такую девушку я встретил в Усолъе. Ане в ту пору было 18 лет. Ничего хорошего она ещё не видела в своей жизни. Старшая в многодетной семье, она с ранних лет начала помогать матери по хозяйству и в уходе за младшими. Тут уж было не до беззаботного детства. Потом тяжёлые военные и послевоенные годы. Не хватало средств на питание и одежду, а отец почти все деньги тратил на «зелёного змея» и нередко домой являлся в его образе. В такой обстановке было не до учёбы, пришлось рано идти работать. После нескольких коротких встреч мы решили пожениться. Не буду рассказывать о том, как мы с двоюродным братом Гошей ходили свататься, как Усольское бюро ЗАГС не хотело нас регистрировать до истечения месячного испытательного срока, в то время как у меня уже истекал срок отпуска. Не стоит говорить и о самой свадьбе и некоторых других подробностях, которые так дороги нам, но могут оказаться малоинтересными для других.

Нашим свадебным путешествием была поездка к месту моей службы на Камчатку. Длилась она недели три. Самым интересным конечно было морское путешествие в каюте первого класса на дизельэлектроходе «Сибирь», которое длилось шесть суток.

Офицерский коллектив разведывательного батальона и их семьи встретили нас радушно. Дали нам небольшую квартиру, которую после небольшого ремонта мы обставили «мебелью» – железная солдатская кровать, самодельный круглый стол на одной ножке и наша гордость – японский диван, доставшиеся мне в наследство от капитана Балашова, который привёз его из Манчжурии. Кухонный стол смастерили из тумбочки, набив сверху метровые доски. Японские солдатские трофейные одеяла служили нам вместо палаца и настенного ковра. Накрахмаленными, сияющими от белизны простынями накрыли диван и стол. Марлевые шторки украшали окна. Аня оказалась хорошей хозяйкой и все, кто заходил к нам – а офицерские жёны в первые же дни навестили все, – восхищались чистотой и порядком в квартире. Правда, у Ани первое время не очень ладилось с кулинарным искусством: и борщ получался густым, и каша подгорала, и первые пирожки были малосъедобными. Но мы оба были молоды и счастливы и всего этого не замечали. А кулинарным искусством она уже потом позднее овладела в совершенстве.

5 декабря 1950 года у нас родился сын. Назвали его Валерой. В то время нелегко было добраться из города, где находился роддом, до Родыгино, куда к этому времени передислоцировали наш батальон. В пути застала пурга, и домой мы добрались только на следующий день. В конце года мне приехала замена, но, учитывая семенное положение, мне разрешили остаться до марта следующего года.

Итак, моя служба на Камчатке подходила к концу, а 5 марта 1951 года на грузопассажирском пароходе «Балхаш» мы, теперь уже втроём, покинули её берега. Целых девять суток продолжалось наше плавание по Тихому океану. Но в ту пору его никак нельзя было назвать тихим. Разбушевавшаяся стихия не знала предела, в течение пяти суток океан штормил, а ветер достигал ураганной силы. Нетрудно себе представить, в каком состоянии находились в это время пассажиры и каково было нашему малютке, которому только что исполнилось три месяца. Наше плавание затянулось ещё и потому, что «Балхаш» вынужден был брать на буксир терпящий бедствие рыболовный сейнер. Только при проходе через Сунгирский пролив мы впервые увидели солнце и имели возможность выйти на палубу. Здесь над пароходом несколько раз пролетал американский военный самолёт, и в такой опасной близости, что видно было лицо нахально улыбающегося лётчика. Вскоре наш пароход благополучно отшвартовался во Владивостокском порту, а мы, уже порядком уставшие от морского путешествия, пересели в поезд.

Я получил назначение в Одесский военный округ. Но сначала мы заехали к родителям, где я провёл очередной отпуск. В Одессу поехал один, надо было дать возможность Ане и малышу немного отдохнуть после изнурительной дороги. В штабе округа я получил назначение в мотоциклетный батальон, который стоял в Белгород-Днестровске. Аня с Валерой приехали сюда в августе месяце.

Здесь в Белгород-Днестровском мы прожили четырнадцать лет. За это время я несколько раз менял и должности, и части, и получил очередные воинские звания капитана, а потом майора. Здесь, наконец, я в 1957 году в вечерней школе закончил 10 классов. В это время я работал помощником начальника разведки дивизии, и у меня была возможность готовиться более тщательно к занятиям, а поэтому школу я закончил с Золотой медалью.

В этом же году я поступал в военную академию им. М.Б.Фрунзе. У меня, да и моего начальства тоже, не было никаких сомнений, что поступлю в академию. Но мне не повезло, медики нашли изъян в моем левом ухе, и я вернулся в часть, потерявший всякую надежду когда-либо закончить академию. На следующий год мне предложили поехать на курсы «Выстрел» в Солнечногорск. В моём положении ничего не оставалось делать, как согласиться. Через восемь месяцев я закончил отделение преподавателей огневой подготовки с отличием, но преподавателем я не стал и пока остался на прежней должности. Я понял, что без окончания академии у меня нет никакой перспективы по службе. Поэтому снова засел за учебники и в 1953 году поступил на заочное отделение академии. В это время я был заместителем начальника штаба полка, полком командовал полковник Н.Н.Решетников. Это он настоял на моём поступлении в академию и потом создавал по возможности благоприятные условия для моей заочной учёбы. Сам он закончил академию с отличием, и у него было чему поучиться, однако из-за неуравновешенности своего характера он по службе дальше командира полка так и не пошёл.

На этот раз я никаких льгот не имел и сдавал вступительные экзамены по всем дисциплинам. И снова судьба подставила мне ножку. Перед самой поездкой в Москву заболело левое ухо, и все экзамены я сдавал, находясь в лазарете, где мне делали уколы, переливание крови и прочие лечебные процедуры. Несмотря на самые неблагоприятные условия на этот раз Фортуна улыбнулась мне – я был принят, в то время как двум другим офицерам из нашей дивизии в приёме было отказано, хотя у них шансов было намного больше, чем у меня.

Я был доволен и знал, что смогу заочно учиться в академии без особого ущерба для службы, а может быть даже и для её пользы. Так оно фактически и было, во всяком случае, когда я служил в Белгород-Двестровске, мне никто не предъявлял никаких претензий. Но тогда я ещё не знал, что вскоре окажусь в такой обстановке, где начальники встретят в штыки мою заочную учёбу в академии.

Летом 1965 года я получил новое назначение. На этот раз на Сахалин в город Анива.

Когда я приехал, в полку было уже известно, что я учусь заочно в академии. В первой беседе со мной командир полка полковник Песковский высказал недоумение по поводу моей учёбы, а потом делал всё, чтобы не пустить меня на сборы. Вопреки его желаниям я поехал, но это стоило немало нервов и здоровья. Позднее, когда я окончил академию и стал заместителем начальника оперативного отдела корпуса, он меня спросил, не обижаюсь ли я на него. Что я ему мог ответить?

В 1966 году после окончания академии меня назначили сначала старшим помощником, а на следующий год заместителем начальника оперативного отдела корпуса. Мы стали жить в Южно-Сахалинске. Здесь мне почти три года довелось работать в большом коллективе генералов и офицеров управления корпуса. Моим непосредственным начальником был полковник А.П.Илюхин. Этот человек особого склада характера и о нём не скажешь однозначно. Нельзя сказать, что он не заботился о своих подчинённых, но делал он это постольку, поскольку это соответствовало его интересам. Когда пришло распоряжение из штаба округа направить меня на академические курсы в Москву, то он ударил во все колокола, чтобы задержать меня, и добился своего. А ведь для меня эти курсы значили очень многое.

Заместителем, а потом командиром корпуса в те годы был генерал-майор Д. С.Сухоруков, ныне генерал армии и командующий воздушно-десантными войсками. Я счастлив, что мне пришлось некоторое время работать в тесном контакте с этим грамотным, требовательным и в то же время душевным командиром. Он всегда внимательно выслушивал предложения своих подчинённых и если в чём-то был не согласен, то старался убедить, почему нужно сделать не так, а иначе. Я это особенно заметил, когда мне под его руководством приходилось разрабатывать, а потом участвовать в подготовке и проведении крупного общевойскового тактического учения с боевыми стрельбами, пусками ракет, высадкой морского и воздушного десантов.

Вообще служба в управлении корпуса проходила в хорошей деловой обстановке и я многому здесь научился. Конечно, немало приходилось трудиться, чтобы освоиться на таком уровне. Было нелегко, но и была возможность выехать на рыбалку, особенно зимой на подлёдный лов. Такой рыбалки в других местах не увидишь. Сын умудрялся ловить по пятьсот штук корюшки. Осенью в выходные дни иногда выезжали за ягодами и грибами. Аня работала в военторговском магазине, сын учился в школе, а затем, в 1968 году, уехал в Иркутск и поступил в политехнический институт.

В 1969 году после долгих колебаний я дал согласие и был назначен старшим офицером управления боевой подготовки дальневосточного военного округа. В мае месяце переехал в Хабаровск, после получения квартиры приехала туда и Аня.

Моё появление в управлении боевой подготовки большинством офицеров было встречено благожелательно. Многие из них меня знали раньше, так как в те годы боевой подготовкой в корпусе занимался оперативный отдел. Однако были офицеры, которые сами претендовали на эту должность и поэтому ко мне на первых порах отнеслись со скрытой неприязнью.

Работа была связана с планированием боевой подготовки войск округа, а после 1975 года, когда я стал заместителем начальника отдела, – с контролем её состояния в войсках. Часто приходилось принимать участие в разработке и проведении учений и ездить в длительные командировки. Я объехал и облетел почти весь Дальний Восток. Неоднократно бывал на Чукотке, Камчатке, Сахалине, объехал весь Хабаровский и Приморский край. Не пришлось вот только побывать на Курильских островах. Здесь в управлении округа мне пришлось в течение длительного времени работать вместе и под руководством таких видных военоначальников как Маршал Советского Союза В.И.Петров, главный маршал артиллерии В.Ф.Толубко, генералов армии М.И.Сорокина, Д.Т.Язова и других. У этих людей было и есть чему поучиться. Близко работая с такими командирами волей-неволей получаешь хорошие жизненные уроки и заметно расширяешь свой кругозор.

Работа в таком крупном штабе, как штаб округа, требовала постоянного совершенствования своих знаний, и этому приходилось уделять немало внимания. Поэтому за всё время службы в управлении округа я не имел серьёзных нареканий в свой адрес, а наоборот неоднократно поощрялся и награждался, в том числе и правительственными наградами.

Вероятно, ещё многие помнят поездку Л.И.Брежнева по районам Сибири и Дальнего Востока. В Хабаровске он присутствовал на общевойсковом учении с боевой стрельбой, пусками ракет и бомбометанием. В подготовке и проведении этого учения мне пришлось принимать самое непосредственное участие. После окончания учения я в числе других участников этого учения был на встрече с Генеральным секретарём. Должен сказать, что уже в те годы он выгладил очень постаревшим и болезненным.

Шли годы. Всё труднее становилось мне нести нелёгкую армейскую службу. Всё чаще и острее стали проявляться симптомы различных заболеваний. Уже ушли в запас многие сверстники. Настало время и мне подумать о своей дальнейшей судьбе. Начальник управления рекомендовал остаться ещё на два года. Настроившись на увольнение, тогда я не согласился, и в августе 1979 года уволился в запас. Позднее я пожалел об этом, оказывается не так просто расставаться с делом, которому посвятил всю свою жизнь.

К этому времени сын, окончив Благовещенское высшее общевойсковое училище и отслужив три года на Камчатке, был переведён в город Артёмовск Донецкой области. Решили и мы обосноваться тут после увольнения.

По приезде на новое место мне предложили работать начальником штаба гражданской обороны города. Понимая, что без дела всё равно не усижу, я дал согласие. И наверное работал бы я на этой должности ещё долгие годы, если бы в июне 1980 года меня не поразила коварная болезнь – инфаркт миокарда.

Все эти годы, вот уже три с половиной десятка лет, всегда со мной моя боевая подруга и жена Анна Петровна. У нас два внука: Валера и Саша. Ну а что касается сына, то он твёрдо стоит на своих ногах и я доволен, что он пошёл по моему пути. Сейчас он учится в военной академии имени Энгельса Народной армии ГДР.

Дальше я поведу рассказ о своих братьях и сёстрах. Расскажу я о них то, что знаю сам, что запомнил по их рассказам во время наших встреч да кое-что они по моей просьбе написали в своих письмах в последнее время.

Константин

Первый ребёнок в семье, а значит самый желанный, он прожил короткую и нелёгкую жизнь. Природа наградила его изобретательным умом, но жизнь не представила возможности развить в полной мере эти природные данные. Ему бы надо дать высшее инженерное образование, но в те годы деревенский паренёк, да ещё в такой глухомани и мечтать-то об этом не мог. Хорошо, что ещё имел возможность закончить семь классов, четыре года проучился в начальной школе в Быково, три года в Усолье. А какая там была учёба в Усолье, если живя на квартире у знакомых, был представлен самому себе. Была тяга к учению, поэтому эти три года не прошли даром.

Приезжая на каникулы домой в Тайтурку, демонстрировал перед нами, малышами, свои познания, делал всякие опыты, особенно с электричеством. А то как-то смастерил сигнализацию. Повадился кто-то в наш огород, и не столько возьмёт, сколько потопчет. Вот и задумал он изловить этого «конька-горбунка». Вдоль всей изгороди протянул тонкую проволоку. Малейшее прикосновение к этой проволоке приводило к срабатыванию колокола громкого боя. Колокол был установлен на сеновале, где мы, мальчишки, спали всё лето. «Конька-горбунка» мы не поймали, но мать использовала эту сигнализацию, чтобы поднимать нас по утрам. От звона колокола все вскакивали, и спать уж больше не хотелось.

После окончания школы в 1935 году пошёл работать на Иркутский авиационный завод. Вначале был учеником, а потом стал работать фрезеровщиком самостоятельно. Зарабатывал хорошо. Приоделся. Помню, как он первый раз приехал домой в шикарном шевиотовом костюме, а на левом лацкане пиджака висела на цепочках дюралюминиевая модель самолётика. Приезжая в отпуск летом, помогал косить сено, зимой – петлями ловил зайцев. Уйдёт из дому на лыжах рано-рано и часам к десяти возвращается, а за спиной в рюкзаке один, а то и два зайца.

Не знаю, как бы сложилась его дальнейшая судьба, если бы не соблазнили его романтикой работы в геологической партии. Но всего один сезон он побродил по забайкальским сопкам, осенью 1939 года его призвали в армию.

В те годы парнем он был видным, здоровья хорошего, грамотным, поэтому направили его в воздушно-десантные войска. После окончания курсов прикрепили ему к петлицам по четыре треугольничка, и стал он заместителем политрука роты. Письма тогда от него шли бодрые, чувствовалось, что служба ему в радость. Так бы незаметно и прошли годы службы, но уже тогда беда ходила совсем рядом. Часть, в которой он служил, стояла вблизи границы, и когда началась война, она сразу же вступила в бой. Десантники стояли насмерть, но противник во много раз превосходящими силами теснил их и они, ожесточенно сопротивляясь, отходили, унося с собой раненых бойцов и командиров. Среди тяжелораненых был и замполитрука, пуля раздробила ему правое колено. Это был его первый и последний бой. Через девять месяцев лечения в различных госпиталях «дали молодцу бессрочную», и Константин в марте 1942 года возвратился домой. Пришёл он домой поздно ночью. Я хорошо помню его возвращение. На стук в двери со стороны амбулатории пошла мама. Потом мы услышали какое-то постукивание, плач мамы и мужской голос. Все в доме повскакивали и побежали в коридор. Там в военной форме, но в телогрейке и на двух костылях в объятиях мамы стоял старший брат.

Тогда ему ещё не было и двадцати трёх лет. Из молодых парней, ставших инвалидами на воине, он возвратился в Тайтурку в числе первых. Встал тогда перед ним вопрос, как жить дальше. О возвращении на авиазавод не могло быть и речи. Надо найти подходящую работу здесь, в Тайтурке. Первое время стал работать заведующим заводской столовой. Потом был киномехаником, а заодно взялся и за организацию художественной самодеятельности, оживил работу клуба, который совсем было закрыли. Но всё-таки его угнетала инвалидность в молодые годы и как червь точила сердце назойливая мысль о своей непригодности, о поломанной жизни. Ему бы в этот момент надо было в товарищи и советчики человека сильного, а подвернулись слабые духом, девизом которых было «нам теперь всё равно». Стал бывать в их компании. А тут ещё рана стала беспокоить, недолеченная до конца, она стала сочить и гноиться. Решил поехать на Кавказ, полечиться грязями. Путёвки не было, а без неё ни один санаторий не принимал. Куда бы он не обращался, всюду его ждал холодный приём и полное равнодушие людей, от которых зависела его судьба. Кончались с таким трудом собранные матерью деньги, жить приходилось впроголодь и ночевать, где придётся.

Доведённый до отчаяния, он написал в газету «Правда». Через несколько дней его уже разыскивали по всему Сочи, и найдя, поместили в один из санаториев. Лечение помогло, домой возвратился с одной тросточкой.

После этого работал на комбинате на различных должностях, в том числе начальником цеха, инженером бюро рационализации и изобретательства, а в последние годы механиком счётно-решающих машин. Не всегда хватало знаний, подучивался на курсах, и выручала природная смекалка.

Одно время плохо было в семье с обувью, новой не купишь, а старая вся поизносилась. Был в селе сапожник, да один не успевал на всех. Посоветовал Константину научиться сапожному ремеслу, и научился, да так, что стал не только ремонтировать старые, но и шить новые. В селе не было мастерской по ремонту радиоаппаратуры, взялся и стал ремонтировать радиоприёмники, а потом и телевизоры. От клиентов отбоя нет, а плата за работу – бутылка, тут же совместно распитая. И таким образом его добрые дела шли ему же во вред. В нём постоянно жило стремление творить, что-то изобретать. По его проекту печник сложил дома печь, в которой при помощи задвижек можно было регулировать температуру воздуха в каждой комнате в отдельности. Смастерил кухонный шкаф, в котором было предусмотрено, чтобы у хозяйки всё было под руками. И для себя сделал шкаф, где каждый инструмент, всякие детали имели своё строго определённое место, и обеспечивалось их быстрое нахождение в случае необходимости.

Его мечтой было сделать мини-трактор для вспашки огорода. Сделал, да получился не очень послушный, вырывался из рук так, что на «культяпой ноге» его не догонишь. Думал переделать, да не успел. Не успел осуществить и ещё одну мечту – построить автомобиль-амфибию, хотя необходимые материалы для этого уже подготовил.

Он думал, что после ухода на пенсию ему ничто не помешает осуществить, наконец, все свои планы, но его желаниям не суждено было осуществиться. В пятьдесят шесть лет он ушёл из жизни.

Если вам придется быть в Тайтурке – или специально сделайте это, – зайдите на сельское кладбище и поклонитесь его могиле, она рядом с дорóгой. Несмотря на все его человеческие слабости он был хорошим сыном, братом, отцом, воином и гражданином. Он был бы и хорошим дедом, но ему не суждено было дождаться внуков.

Осталось два сына: старший Анатолий живет в Тайтурке, младший Валерий – в Москве. Анатолий закончил мореходное училище, но не сложилась у него морская судьба. Валерий закончил Иркутский госуниверситет и сейчас работает на инженерных должностях в системе научно-производственного объединения «Каскад».

Фёдор

Мне о нём и легко и очень трудно писать. Легко, потому что сколько бы я о нём не писал хорошего, всё будет правда. Трудно, потому что я многого о нём не знаю и боюсь упустить что-нибудь очень важное, характеризующее его как человека.

Родился Фёдор в марте 1922 года. Ребёнком рос тихим, не задиристым. И подростком был уж очень стеснительным.

В ту пору деликатесами нас не баловали, а уж на ужин, особенно зимой, почти постоянно было одно и то же блюдо – печёная картошка в мундирах. Зимой каждый вечер топили печки-голландки, и после того, как они истопятся, в одну из них засыпали целое ведро картошки. Там в горячей золе она превращалась в настоящий деликатес. Подавали её, мягко говоря, в небольшом медном тазике прямо с пылу с жару. К этому времени всё семейство усаживалось за стол, на краю которого под нарами стоял большой медный самовар. Тазик с картошкой ставили на средину стола. Начинался пир. И если в это время вдруг раздавался стук в дверь или кто-то заходил из соседей, Федор хватал тазик с картошкой и прятал его под стол. Он очень стеснялся и не хотел, чтобы посторонние люди видели, в каком большом количестве картошку потребляет наша семья и как примитивно это делается. После ухода гостя тазик водворялся на своё место, и пир продолжался.

Любил что-нибудь мастерить. Делал для себя и младших лыжи, санки, деревянные коньки, а однажды даже смастерил балалайку. Долго потом на ней дрынкали кто во что горазд, по-настоящему играть никто не умел.

В школе был среди успевающих, с удовольствием занимался в оборонных кружках и был, если можно так сказать, полным кавалером всех значков. После окончания средней школы в 1940 году поступил в Иркутский аэроклуб, но вскоре уехал в Свердловск и там был зачислен в лётную школу гражданской авиации. Однако летчиком он не стал. В октябре 1941 года, когда немцы отчаянно рвались к Москве, все курсанты училища были призваны в армию и после короткой подготовки оказались в числе защитников столицы. Здесь в ожесточённых боях под Москвой он получил первое боевое крещение. Потом Сталинград. И здесь Фёдор не посрамил высокого звания советского солдата. В одном из боёв он был ранен, но, истекая кровью, нашёл в себе силы и метким броском гранаты подорвал огневую точку противника, чем обеспечил успешные действия подразделения.

После излечения в госпитале и окончания годичного пехотного училища, теперь уже в офицерском звании, командуя сначала взводом, а потом ротой, принимал активное участие в разгроме гитлеровских захватчиков уже за рубежами нашей Родины – в Польше. Его ратные подвиги были заслуженно отмечены командованием – на его груди засияли два ордена Боевого Красного Знамени.

В боях за один из населённых пунктов в Польше Фёдор был снова тяжело ранен. Раненый гитлеровец выстрелил почти в упор, когда Фёдор, разгорячённый боем, пробегал мимо него. Ранение было настолько тяжёлым, что после длительного лечения он уже не мог вернуться в армию, его перевели в МВД, где он прослужил двадцать пять лет на различных должностях оперативно-начальствующего состава.

Стремление к постоянному повышению своих знаний, совершенствованию своей служебной квалификации всегда было его отличительной чертой. В 1947 году он закончил офицерскую школу МВД, а в 1963 году – Омскую специальную школу МВД и получил диплом юриста.

После инфаркта ушёл на пенсию. Отдохнуть бы ему, немного поправить здоровье, но после короткого перерыва он снова идёт работать. На этот раз в одной из организаций Кемерово он занимается гражданской обороной.

Я к нему в Кемерово приезжал дважды. Первый раз в октябре 1972 года, но ни о чём мы не успели тогда поговорить – через несколько часов после моего приезда мы вместе с ним срочно вылетели в Иркутск на похороны мамы. Второй раз – в мае 1976 года. И на этот раз мы с ним ни о чём не поговорили. Его уста навсегда закрылись для всяких разговоров. Перестало биться его беспокойное сердце. Но люди свято хранят память о таких, как он. Его награды стали экспонатами Кемеровского областного музея МВД.

Пётр

С Петром мы, как ни с кем из других братьев росли и не только росли, но так уж получилось, что с четвертого класса и учились вместе. Вместе играли, имели общих знакомых и товарищей. В течение пяти лет у нас были общие учебники и даже матерчатая сумка, в которой мы их носили. В седьмом классе мы купили портфель, а деньги на его покупку сами заработали на разгрузке соли из вагона. Пётр немного постарше меня, поэтому учебники в основном приходилось носить мне.

Все хозяйственные работы мы также делали вместе, особенно пилка дров, заготовка сена, прополка и копка картофеля. Нельзя сказать, чтобы между нами не возникало никаких трений, но серьёзных разногласий не было. Видимо сказывалась пускай даже не очень большая, но разница в возрасте, да и в характерах тоже. Его некоторая скрытность и мнительность дополнялась моей общительностью и уступчивостью, поэтому возникающие вдруг ссоры быстро улаживались и забывались.

В восьмом классе мы даже увлеклись одной девочкой – Октябриной Воробьёвой. В Октябрину были влюблены не только мальчики, но и девочки нашего и старших классов. Девочки во всём ей подражали, а мальчики наперебой провожали её после школы в дальний гарнизон, где жили её родители. Не избежали этой участи и мы с Петром.

Разлучила нас раньше времени война. Сразу после окончания восьмого класса в августе 1941 года Пётр добровольцем ушёл в армию. Отправили в Забайкалье. Здесь в одной из частей связи Забайкальского фронта получил специальность радиста. В январе 1943 года был отправлен под Москву и там в авиационном техническом полку дальней авиации прослужил более пяти лет.

Не просто начинать самостоятельную жизнь двадцати пяти лет, не имея никакой гражданской специальности. Не мог он рассчитывать и на длительную материальную поддержу родителей. Решил пойти на шестимесячные курсы техников-гидрологов. И, несмотря на то, что на курсы принимали только со средним образованием, его, демобилизованного воина, приняли с восьмью. Нелегко ему было во время учёбы. Надо было заново повторить всё то, что забылось за годы войны, и познать много нового. Настойчивость и желание во что бы то не стало овладеть специальностью и найти себе достойное место в жизни помогли преодолеть все трудности.

После окончания курсов стал работать техником-гидрологом в Северо-Байкальском районе Бурятской АССР. Потом его назначили начальником гидрометеостанции в Уояне. Здесь он проработал почти три десятка лет до самого ухода на пенсию в мае 1979 года.

За хорошую работу много раз получал грамоты, благодарности, ценные подарки, а приказом по Главному управлению ему присвоено звание Отличника гидрометеослужбы СССР. Но его деятельность в Уояне не ограничивалась только работой на метеостанции. Все эти годы он был секретарём партийной организации местного звероводческого хозяйства, где стоял на партийном учёте. Вместе с руководителями этого хозяйства он отвечал за все их дела и прилагал немало сил и старания для успешного выполнения ими государственных планов. Он пользуется непререкаемым авторитетом и среди местного населения. В посёлке часто возникают драки со стрельбой, но стоит вмешаться Петру, ссора тут же утихает, а драчуны расходятся по домам.

За длительное время проживания в Уояне он полюбил тот таёжный посёлок, и то, что другие называют таёжной глухоманью, для него – таёжные просторы. Построил здесь свой домик, обзавёлся небольшим хозяйством, и живёт здесь почти безвыездно. В 1956 году выезжал в Свердловск на учёбу да изредка во время отпуска покидал эти края, но всякий раз его непреодолимо тянет в Уоян, ставший для него таким родным. И после ухода на пенсию остался здесь. Правда, появилась и другая причина. В Новом Уояне, посёлке, построенном на БАМ-е, живёт дочь Галина со своей семьёй.

Однажды во время очередного отпуска я побывал в этих краях, полюбились они и мне, и будь на то моя воля, остался бы и я здесь навсегда. Но теперь, после прихода Байкало-Амурской железнодорожной магистрали, там всё изменилось. Цивилизация достигла этого таежного края, властно вытеснила первозданную тишину и лишила местных жителей охотничьих и рыбацких просторов.

Пётр Артемьевич Быков с женой Еленой

Рассказ о Петре будет неполным, если не сказать, что все эти послевоенные годы рядом с ним идёт нога в ногу жена Лена. Она работала одно время учителем начальных классов на Новой Заимке, директором Уоянской начальной школы, а потом метеорологом. У них двое детей. Дочь Галина, по мужу Курамина. У неё две дочери: Ира и Таня. Сын Леонид закончил Красноярский политехнический институт. У него растёт дочь Валя.

Александр

Я не знаю, как Александр вспоминает свои детские годы, но мы, старшие братья, помним, каким он рос сорванцом. Своим поведением в те годы он доставлял немало хлопот родителям, особенно отцу. На Александра то и дело поступали жалобы из школы. Не давал он там покоя девчонкам – то на уроках за косы их дёргает, то в перемену чернилами измажет. Всех его детских шалостей, пожалуй, и не перечесть, да и надо ли. Кто вырос без них? Но отцу очень не понравилось, когда он заметил, что Саша курит. Спросите теперь у Александра Артемьевича, курит ли он. Он вам ответит, что бросил ещё во втором классе. Не без помощи отца, конечно.

И всё-таки мальчиком он рос любознательным, общительным, и был заводилой среди сверстников. Всё это впоследствии переросло в черты его характера, и он стал хорошим организатором производства.

Родился Александр 8 марта 1928 года. В I943 году закончил семь классов. После окончания школы военкомат направляет его, и с ним ещё четырёх пареньков, для поступления в Бакинское военно-морское училище. Очень тяжело мать восприняла это известие, её горю не было предела, не хотела она отпускать от себя пятого сына. Была нелёгкой дальняя дорога до Баку. После долгих мытарств, полуголодные и измученные, они, наконец, добрались до места назначения. Когда они в таком виде предстали перед приёмной комиссией, им отказали в приёме по состоянию здоровья. Домой возвращались самостоятельно каждый своей дорогой. Александр поехал через Среднюю Азию и домой приехал нагруженный фруктами и другими дарами южных республик. Продав на рынке часть привезённого, с лихвой окупил дорожные расходы. После того, как во время войны он остался в семье старшим из детей, резко изменились его взгляды на жизнь и своё место в ней. Война его быстро сделала взрослым. Ещё будучи подростком, он уже вынужден был жить взрослыми заботами.

После возвращения из Баку, поступил учиться в Иркутский сельскохозяйственный техникум на зоотехническое отделение. Проучился год, но не понравилась ему эта специальность, особенно после того, как во время прохождения практики их заставили чистить скотные дворы от навоза. А когда однажды увидел в газете, что производится набор в Тулунский техникум механизации сельского хозяйства, немедленно уехал туда и был принят на второй курс.

Нелегко ему тогда было учиться. Приходилось жить в основном на мизерную стипендию, так как у матери на руках была ещё целая орава ребятишек. Изредка приезжал домой. Мать наваривала большую кастрюлю супа, разливала по чашкам, замораживала, и в замороженном виде этот суп он увозил с собой. Недели две не надо было ничего готовить, разогрел порцию супа и сыт. Во время каникул помогал матери по хозяйству.

В 1947 году закончил техникум с отличием и получил назначение на работу в Алзамайскую МТС участковым механиком, а в 1951 году его назначили главным инженером этой МТС.

В 1953 году, после сентябрьского пленума в стране проводится большая работа по дальнейшему развитию сельского хозяйства, по повышению уровня подготовки сельскохозяйственных кадров. Александр в числе других работников направляется на учёбу в Челябинский институт механизации и электрификации сельского хозяйства. В 1955 году заканчивает ускоренный курс этого института с отличием и назначается директором Юртенской МТС. Здесь с особой силой проявляются его организаторские способности. Он развёртывает строительство новых мастерских, жилья, объектов соцкультбыта, и захудалая МТС превращается в передовое предприятие отрасли.

В 1959 году происходит реорганизация – вместо МТС создаётся сельхозтехника. Ему предлагают должность начальника управления сельского хозяйства Тайшетского района. Но не по душе ему эта канцелярская работа, и он идёт работать главным инженером Замзорского леспромхоза. Через год по решению бюpo Нижнеудинского райкома партии его назначают директором училища механизации сельского хозяйства. Здесь он проработал тринадцать лет. Я был в этом училище в 1968 году. Это целый посёлок со своим названием – Подгорный.

Я был в учебных корпусах, в о общежитии учащихся, заходил на квартиры преподавателей, разговаривал с людьми. Кругом я видел образцовый порядок и прекрасную учебно-воспитательную базу. В училище есть свои молочно-товарная, птице и свиноферма, богатые сельскохозяйственные угодья, где учащиеся проводят практику, Чувствовалось, что во главе этого огромного хозяйства стоит толковый руководитель. И мне было приятно сознавать, что им является мой брат. Я проникся ещё бóльшим уважениям к Александру, когда узнал, что всё это создано после его прихода. Мне показали фотографии, и я был поражён, в каких убогих хижинах жили люди. Сейчас красовалась целая улица просторных двухквартирных домов. Люди очень уважали Александра, и когда он переехал в Братск, его сделали почётным гражданином посёлка и занесли в книгу почёта училища.

Решением Государственного Комитета по профтехобразованию и министерства Сельского хозяйства он награжден знаками «Отличник профтехобразования» и «Отличник сельского хозяйства», а командование Забайкальского военного округа наградило его Почётной грамотой за подготовку кадров для армии. Это все свидетельство того, что человек был на своём месте.

В 1973 году уехал в Братск. Здесь семь лет работал главным инженером треста «Братскводстрой», а потом перешёл на Братский лесопромышленный комбинат заместителем начальника автотранспортного предприятия.

Женился и 1949 году. Маша стала ему верной подругой и родила двух детей – дочку Валю и сына Владимира.

Валентина окончила педагогический институт, вышла замуж за Ивана Кобылинского и имеет трёх дочерей: Таню, Лену и Машу.

Владимир окончил политехнические институт и работает инженером-технологом. Женился. Имеет сына, которого в честь деда назвали Александром.

Дина

Дина – шестой, но, пожалуй, самый долгожданный ребёнок в семье. Наконец-то в 1930 году, после пяти сыновей родилась дочь – мамина помощница.

Я не очень помню её детские годы. Она, пожалуй, ничем не отличалась от своих сверстниц, но шкальную программу осваивала успешно. В 1946 году закончила восемь классов и поступила в иркутский техникум советской торговли. Через четыре года после окончания техникума получила назначение на работу зав. производством в иркутский трест столовых и больше никуда не переводилась и не увольнялась.

Вот такой её короткий послужной список за эти почти тридцать пять лет непрерывной работы в такой нелёгкой отросли как общественное питание и в такой должности как заведующая производством. Я не стану описывать служебные обязанности зав. производством, но если вы зашли в столовую пообедать и вам что-то не понравилось, значит в столовой человек, занимающий эту должность, не на своём месте. А Динина фотография вот уже пятнадцать лет красуется на Доске почёта, она ударник коммунистического труда и все эти годы награждается знаком «Победители в социалистическом соревновании».

Но умение и признание пришли не сразу. Вначале были слёзы отчаяния. Несколько месяцев вся зарплата уходила на погашение недостач. Недобросовестные работники, пользуясь доверчивостью Дины, разворовывали продукты и посуду. Не сразу она поняла причину своих неудач, а поняв, начала создавать коллектив людей, с которыми можно было бы работать на полном доверии.

С годами пришёл опыт, появилась уверенность в себе, но постоянно возрастающие требования к организации общественного питания и сейчас требуют полной отдачи всех сил. И это не всегда проходит бесследно для здоровья. В 1976 году оно так ухудшилось, что ей дали третью группу инвалидности, но она продолжала работать, только на другой должности – кассиром. Через шесть лет инвалидность сняли, и она снова вернулась к своей такой беспокойной, но ставшей уже привычной работе.

В 1951 году Дина вышла замуж за Петра Бочинина. Родила ему двоих детей: в 1952 году сына Сергея и в 1959 году дочь Марину.

Дина Артемьевна с сыном Сергеем и дочерью Мариной

Но не сложилась у неё семейная жизнь с этим человеком, и не её в этом вина. Теперь она счастлива своими детьми и внуками. У неё три внука – Алеша, Виталий и Саша.

Вот такой человек наша Дина. Она унаследовала из характера матери трудолюбие, душевность, жизнерадостность, гостеприимство, веру в людскую доброту и уважительное отношение к людям. Работая длительное время во главе небольших трудовых коллективов, показала недюжинные организаторские способности.

Валентина

Ровно через два года после Дины у нас появилась вторая сестрёнка – Валя. Едва встав на свои ножки, она целыми днями, как солнечный зайчик, бегала по квартире, и её звонкое щебетание беспрерывно раздавалось то тут, то там. Валя стала любимицей в семье, а отец в ней души не чаял.

И на эту весёлую жизнерадостную девочку вдруг обрушилось огромное несчастье. Она чуть не погибла от отравления раствором сулемы, которой немного глотнула, приняв за молоко. Долгое время она находилась между жизнью и смертью, и в этой тяжёлой борьбе победила жизнь. Я помню, как тяжело вся наша семья переживала это несчастье. Нельзя было без слёз смотреть на неё. Но кризис миновал, и к Вале постепенно вернулись её подвижность и жизнерадостность.

Конечно, это отравление не прошло для неё бесследно, но любовь к жизни и какая-то неугомонность так и остались основной чертой её характера. Я уже упоминал о том, что дом Карповых, когда там жили родители, был штаб-квартирой нашего семейства. Несомненно, хозяйке этого дома Вале все наши приезды доставляли немало хлопот, но никогда и ни у кого из нас не было и тени сомнения в искренности её гостеприимства.

Валя очень трудолюбива. Может быть, поэтому описание её трудовой деятельности займет всего несколько строк.

После окончания школы в 1953 году закончила годичные курсы бухгалтеров и сразу начала работать. Через четырнадцать лет закончила курсы старших бухгалтеров и теперь уже скоро два десятка лет работает по этой специальности.

В 1955 году вышла замуж за Карпова Якова Яковлевича. Теперь уже бабушка. Сын Александр – командир военно-транспортного самолёта с женой Светланой имеют двух детей: дочь Иру и сына Володю. Дочь Людмила – архитектор. С мужем Сергеем растят сына Клима. Заботой о своих детях и внуках и радостью встречи с ними живёт теперь Валя. Её хобби – сбор грибов и ягод, и в этом за ней никто не угонится.

Валентина Артемьевна с мужем, Яковом Яковлевичем Карповым, сыном Александром и дочерью Людмилой

Юрий

Юрий родился 15 февраля 1937 года. Я совсем не помню его маленьким. Наверное потому, что рос он тихим, и своим поведением никому не досаждал. Это в какой-то степени осталось и сейчас в его характере, но со временем появилась солидность, уверенность в себе и умение устроить свою жизнь.

Окончил 7 классов. Сначала учился в Бурети, а затем три года в Тайтурке. В 1954 году поступил в Тулунский техникум механизации сельского хозяйства. Здесь сказалось влияние старшего брата Александра, который закончил этот техникум ещё в 1947 году.

В 1958 году после окончания техникума стал работать механиком гаража Алзамайского ремонтко-механнческого завода. Проработал здесь десять лет. Потом захотелось ему пожить в более тёплых краях, да и по состоянию здоровья надо было заменить место жительства. Присмотрел Северный Кавказ, Кyбань.

В 1968 году переехал в село Новоукраинку Краснодарского края и работает там механиком в колхозе имени М. И. Калинина.

Женился в 1959 году. Жену звать Эмма. Сейчас растут у них два сына: Евгений 1965 года рождения и Алексей – 1977.

В Новоукраинке устроился основательно. Построил свой дом, обзавёлся хозяйством. Содержание дома и подсобного хозяйства требует немало труда. Но не Юрию, ни Эмме трудолюбия не занимать.

Владимир

По моей просьбе Володя написал про себя, и я решил его рассказ сохранить без изменения.

«Я появился на свет в предвоенную осень 1940 года, 15 сентября девятым по счёту и, как потом оказалось, последним, что впоследствии и определило более ласковое отношение ко мне со стороны моих ближайших родственников. Место моего рождения село Тайтурка Усольского района Иркутской области.

Начавшаяся война забрала отца и моих взрослых братьев. Моим воспитанием моей матушке особенно некогда было заниматься, так как слишком много забот свалилось на неё    и на работе, и дома. До сих пор я не могу себе ощутимо представить, как она в ту пору могла справляться с такой оравой.

Рассказывают, что зимы в те годы стояли на редкость суровыми, и моя мать, услышав, что я начинал “греметь” описанными штанами, ловила меня и держала над печкой. Я вначале оттаивал, а потом просушивался. Летом жилось лучше. Мама командовала пасекой, и мне доставались срезы от сотов. Мёд ел сколько мог, даже выступало через пузо.

В 1947 году увязался за своими сестрёнками и, несмотря на их протесты, добрался до школы. В 1948 году мы переехали в деревню Буреть, куда перевели работать вернувшегося из армии отца. Продолжал учиться в деревенской начальной школе. Понял, что если отец и мать дружат с семьёй моего учителя, то не надо очень сильно утруждать себя науками, мамина подруга и так будет переводить меня из класса в класс. Меня иногда оставляли после уроков, но я сбегал, а чтобы задобрить мою учительницу, приносил ей что-нибудь и говорил, что от мамы. Учительница умилялась моей сообразительности, я же постигал премудрости жизни.

Особым трудолюбием я не отличался, и науки мне довались трудно. Помню, когда перешёл из пятого в шестой класс, так был рад этому событию, что всю дорогу от Тайтурки до Бурети (12 км) бежал бегом. Подбегаю к дому и ещё издали кричу (отец и мать пахали огород): “Мама! Папа! Я перешёёёл!”. Мама посмотрела не меня и говорит: “Перешёл, ну и хорошо, и чего же кричать?” Однажды отец приехал в Тайтурку по делам и зашёл в школу узнать, как учится его сын. А меня как раз в это самое время за ворот притащили к директору. Отцу показали на меня и говорят “Смотрите сами”.

Не любил я заниматься и земляными работами. Всё старался свалить на Юрку. Только вот не всегда это удавалось. На все вопросы “Как собираюсь жить”, отвечал: “Буду инженером”. И добился своего. Семь классов закончил с отличием и без экзаменов был принят в Иркутский авиационный техникум. Закончил его в I960 году. Год проработал на авиационном заводе мастером. Чтобы выполнить план, приходилось работать от темна до темна. Коллектив клепальщиц, которым мне пришлось руководить, был довольно трудным, по возрасту все старше меня. Подумал я, что всё равно меня когда-то призовут в армию и решил не дожидаться повестки, а пойти самому в военкомат. Отправили меня служить на дальний Восток в Советскую Гавань в зенитно-ракетный полк. Очень я этому огорчился, мне так хотелось в авиацию. За год работы на авиационном заводе появилась уже любовь к делу.

Молодой Владимир, начало 60-х годов

Год служил с интересом, хоть и приходилось, как говорят в армии, через день на ремень. Однако наскучило мне это. В свободное время начал ходить на курсы киномехаников, сдал экзамены и стал в своём дивизионе “королём”. Полем моей деятельности стали почта, кино, кафе, ленинская комната, библиотека. Служба пошла веселее. К концу службы направили на курсы офицеров запаса, после окончания которых присвоили первичное офицерское звание “младший лейтенант”.

После демобилизации решил учиться в Иркутском государственном университете, посоветовался с отцом. Ответ: “Смотри сам”. Посмотрел, решил: буду поступать. Удивительно, но с помощью ближних сумел пройти большой конкурс, и в 1963 году поступил, а в 1969 году закончил полный курс физико-математического факультета иркутского государственного университета имени Жданова по специальности радиофизики и электроники.

В 1964 году уговорил Герцкину Инну Иосифовну, девицу 1942 года рождения, которую знал ещё на последнем курсе техникума, стать моей женой. Она закончила химический факультет этого же университета.

Сразу же после окончания университета мы поступили работать в иркутское управление проектно-монтажных работ центрального научно-производственного объединения “Каскад” в качестве инженеров производства и были направлены в Ленинград. В 1973 году меня назначили начальником участка в Москве. Здесь проработал четыре года и был направлен в Уфимское управление проектно-монтажных работ в качестве главного инженера управления.

Очень долго ждал наследника, и наконец в 1981 году в Уфе родился сын, которого назвали Дмитрием. Все мои мысли о будущем связаны с ним. И это я пишу в основном для него. Пусть знает шельмец наших, пусть фамилию держит, пусть помнит всегда, что дед его папы больше сотни не знал, а папа уже и космосом занимается. Пусть таким же настырным в делах будет и добрым в характере».

Ко всему этому нет необходимости ещё что-то добавлять. А его обращение к сыну, не без пользы для себя, пускай прочтут и другие наши ближние и дальние потомки.

Некролог

Заключение

На этом я закончу свой рассказ о нашем многочисленном семействе. Я вам рассказал о тех, кто жил давно и о тех, кто жил совсем недавно, но уже ушёл из жизни, о тех, кто немало потрудившись, ушли на пенсию и теперь помогают своим детям растить внуков, о тех, кто ещё трудится и растит своих детей.

Среди всех этих людей нет выдающихся героев и мыслителей, все они простые смертные. Но если посмотреть внимательнее, то какое богатство характеров, сложных, интересных человеческих судеб, какая глубина и красота вдруг откроется за внешней будничной простотой этих людей.

Все они бывшие крестьянские дети, прошли через многие трудности и лишения, нашли своё место в жизни, и труд для каждого из них стал жизненной потребностью, смыслом жизни. На первом месте у них всегда были долг и честь, они этим гордятся и это завещают своим детям, внукам и правнукам.

Нравственные основы и традиции, выработанные многими поколениями трудовых людей, не позволяют им жить иначе.