4. Религиозное переживание. Сущность религии состоит не в культе, не в священных текстах, а в религиозном переживании. В этом согласны все верующие и все неверующие, писавшие на эту тему. Верно, конечно, что б`oльшая часть людей, причисляющих себя к некоторой религии, довольствуется ритуальной стороной своей веры, не поднимаясь до более высоких переживаний. Протестантская религия придает особое значение чувству прямого общения с богом: Лютер видел в нем залог спасения души. Православные и католики не так требовательны к себе и часто довольствуются выполнением церемоний своего культа, подменяя религиозное переживание чувством умиления при виде привычных святынь, при исполнении священной музыки, и т.д. Современные псевдоинтеллигенты, пытающиеся уверовать в официально установленного, скажем, православного, бога, наивно принимают это чувство умиления за религиозное переживание, о котором знают только понаслышке. Но все святые всех религий, а также бесчисленное множество простых верующих любой религии знают по собственному опыту, чт`o такое религиозное переживание. Оно настолько важно для них, что все остальное в религиозном культе – вся его формальная, материальная сторона – воспринимается ими как средства для достижения переживаний, являющихся их подлинной целью. Вивекананда объясняет, что религия – это «дело опыта», что она вполне реальна для того, кто пережил этот опыт. Что же такое религиозное переживание, и к какому роду человеческих переживаний оно принадлежит? Можно ли объективно доказать его существование? И какова его роль в жизни верующего и религиозной общины?

Прежде всего, существование и характер человеческих переживаний могут быть установлены лишь методами психологии, то есть интроспекцией (самонаблюдением) подопытного субъекта (или самого исследователя, выступающего в этом случае в роли подопытного субъекта), или же наблюдением действий, совершаемых субъектом под влиянием его переживаний, и истолкованием этих действий его переживаниями. Здесь важно подчеркнуть, что «прямой эксперимент» не может нам ничего сообщить о переживаниях человека и, следовательно, не имеет значения для интересующего нас вопроса. Дело в том, что психическая деятельность человека имеет своим материальным носителем человеческий мозг – необычайно сложное устройство, способ работы которого совершенно загадочен. Попытки изучения работы мозга методами нейрофизиологии, то есть манипуляциями над живым или мертвым мозгом, привели к очень скудным результатам: приблизительно известны области мозга, связанные с чувственными восприятиями, и удается определить общее состояние возбуждения или покоя, отличающее, например, бодрствование от сна, или процесс решения задачи (любого рода) от бездействия. Но нейрофизиологические методы не дают ни малейших сведений о конкретном содержании деятельности мозга, то есть с помощью приборов нельзя ничего узнать о том, что именно человек думает или чувствует – и, тем более, какими механизмами мозга производятся эти мысли и чувства. Нет сомнения, что и в обозримом будущем эксперименты над мозгом не смогут дать ответа на эти вопросы. Таким образом, психология не может пользоваться методами, подобными методам физики и химии. Это не мешает ей, однако, получать вполне объективные результаты, то есть находить закономерности, которые может проверить любой наблюдатель, и делать сопоставимые с опытом предсказания. Точно так же обстоит дело в большинстве разделов биологии; например, наблюдения за поведением животных, дополняемые аналогиями с человеческим поведением, с использованием интроспекции наблюдения, приводит к объективному пониманию некоторых видов поведения и позволяет их предсказывать. Это отступление может оказаться необходимым, поскольку для современного читателя «наука» зачастую тождественна с так называемой «точной наукой», оперирующей приборами и дающей количественные описания и предсказания. В этом смысле психология может вызвать сомнения – является ли она «наукой»; я знал профессиональных ученых, не веривших даже таким закономерностям психоанализа, которые формулируются в терминах конкретного списка признаков и ведут к предсказаниям, допускающим статистическое подтверждение. Конечно, в интересующих нас более глубоких вопросах мы не располагаем и этими средствами убеждения: то, о чем говорится в этой работе, еще не исследовано строго научными методами, так что содержание ее можно, при желании, отнести к психологии или к философии.

Что же могут нам сказать психологические методы исследования о религиозном переживании? Прежде всего, мы имеем однородные свидетельства миллионов людей, испытывавших эти переживания и отчетливо их выделяющих из общей массы человеческих переживаний. У нас есть точно такие же основания верить показаниям этих людей, какие заставляют нас верить согласующимся свидетельствам людей о пережитом ими чувстве голода или страха. Причина, по которой мы относимся к религиозным переживаниям иначе, чем к упомянутым более банальным переживаниям, состоит, вероятно, в том, что голод, страх и т.п. имеют конкретные материальные причины: наличие предметов, вызывающих страх, или отсутствие других вещей, вызывающих голод; между тем, религиозному переживанию, на первый взгляд, не отвечает никакой вызывающий его материальный факт. Здесь легко впасть в логическую ошибку, как это делали бесчисленные богословы и беллетристы, а именно, заключить от «согласия», consensus’а множества людей к существованию некоторого «коррелята» их переживаний, что составляет одно из «доказательств» бытия божия. Верующих в такое доказательство никогда не останавливало даже то обстоятельство, что религиозные переживания имеют весьма различное содержание, то есть относятся ко всевозможным божествам, наделяемым самыми разнообразными свойствами.

С точки зрения психологии совершенно верно, что множеству однородных, заслуживающих доверия человеческих свидетельств должен соответствовать некоторый коррелят – вызывающий их материальный факт. Но искать этот факт следует не в небесах, а в человеческой голове. В действительности переживания и поведение животного (а мы не можем исключить себя из животного мира) зависят не только от внешнего мира, но и от его внутреннего состояния. Непосредственной материальной причиной голода или страха являются не явления, внешние по отношению к животному, а деятельность желез внутренней секреции, стимулирующая эти переживания. Человек, объявивший голодовку, или попросту желающий сбавить вес, испытывает голод при наличии всех требуемых продуктов питания; уже это одно не позволяет видеть прямую причину наших переживаний в обстоятельствах внешнего мира. Инстинкты более позднего происхождения, чем страх, голод и половое влечение, также могут проявляться, и с течением времени непременно проявляются даже при отсутствии специфического, вызывающего их раздражителя; они проявляются спонтанно, то есть независимо от внешних обстоятельств и разряжаются на какой-либо замещающий объект, как это убедительно доказано для инстинкта внутривидовой агрессии. На специальном языке этологии это выражают, говоря, что каждому инстинктивному побуждению свойственна собственная «аппетентность» потребность в его отреагировании, в выполнении некоторых ритуализованных движений, служащих желательным конечным действием, «успокаивающим» этот инстинкт. Так называемый ориентировочный инстинкт, давно освободившийся у высших животных от своего источника – поисков пищи – заставляет сытую собаку разгребать листья, принюхиваться, рыскать по лесу и т.д., даже при отсутствии всякой дичи. Аппетентность инстинктов, как мы уже сказали, требует для своего удовлетворения некоторых специфических действий, то есть определенной последовательности физических состояний организма. Но физические состояния у животных – и тем более у человека – несомненно сопровождаются соответствующими им психическими состояниями, что в психологии называется «психофизическим параллелизмом». Здесь сама собой напрашивается аналогия с религиозным культом и сопровождающими его переживаниями, столь важными и желанными для верующих. Но это вовсе не значит, что у человека существует «религиозный инстинкт».

Далеко идущая функциональная аналогия между инстинктивными ритуалами животных, возникшими в ходе эволюции, и исторически возникшими ритуалами человеческой культуры была замечена и прослежена Конрадом Лоренцем. В его книге «Так называемое зло», известной также в английском переводе под названием «Об агрессии», Лоренц сравнивает человеческие сообщества, такие как нации, партии или религиозные группы, с видами, родами и другими группами в классификации животных. Эриксон ввел для этих культурных сообществ выразительный термин «псевдовиды». Главное различие между видом животных и «псевдовидом» человеческой культуры состоит в том, что вид возникает путем биологической наследственности, то есть путем передачи признаков в составе генома, тогда как «псевдовид» есть продукт культурной наследственности, при которой признаки передаются культурной традицией. Роль изменчивости и отбора в обоих случаях чрезвычайно сходна; мутациям в человеческой традиции соответствуют изобретения, войны и другие случайные события, а отбор закрепляет полезные для «подвида» признаки, устраняя «менее приспособленные» человеческие группы наподобие вымирающих видов.

Конечно, слишком буквальное истолкование этой аналогии могло бы привести к заблуждениям так называемого «социал-дарвинизма», модного в конце прошлого века и начале нынешнего. В частности, действие отбора на уровне высоких культур ограничивается этическими нормами, входящими как неотделимая часть в эти культуры и препятствующими некоторым формам «борьбы за существование» между человеческими сообществами. Но нет сомнения в том, что описанная аналогия имеет очень важное эвристическое значение. Человеческое общество устроено сложнее, чем мир животных, и аналогия позволяет понять лишь некоторую часть нашей общественной жизни, играя для нее роль «модели»; но, в пределах ее применимости, это очень полезная модель.

Религиозные переживания можно истолковать как особе состояния психики, сопровождающие выполнение религиозных ритуалов. Как правило, эти ритуалы имеют вначале «магическое» значение, то есть должны, по представлениям верующих, способствовать достижению некоторых «материальных» целей. Но, подобно инстинктивным последовательностям движений, они приобретают также свою собственную «аппетентность», становятся самоцелью, доставляющей удовлетворение уже независимо от магической цели, которая могла быть с ними первоначально связана, наподобие того, как поиски пищи предшествовали возникновению самостоятельного ориентировочного инстинкта. Аналогия с ритуализованными движениями животного позволяет понять и другую существенную особенность религиозных переживаний – «механизмы запуска», включающие цепочку таких переживаний и соединяющие их друг с другом, так что каждое предыдущее состояние психики включает, часто в совокупности с каким-нибудь внешним раздражителем, следующее состояние, обеспечивая тем самым выполнение всей последовательности «психических движений», предусмотренной данной формой «псевдоинстинкта». Главный механизм, включающий религиозное переживание, это молитва, то есть повторение некоторых священных текстов, передаваемых из поколения в поколение и входящих в систему воспитания данной религии. Молитва обычно сопровождается ритуальными жестами – коленопреклонением, поклонами и т.п., и происходит, как правило, в особом помещении, храме, в сопровождении богослужения, хоровой или органной музыки и т.д. Все эти элементы культа должны быть столь же однозначны, как раздражители, последовательно включающие звенья инстинктивных «движений»; отсюда ясна необходимость стандартизации культа и роль церкви – хранительницы его стандартов.

Разумеется, способность к религиозным переживаниям столь же сильно варьирует в зависимости от индивида, как все человеческие способности. Несомненно, значительная часть, если не большинство верующих каждой религии, испытывает их лишь в очень слабой, редуцированной форме, выполняя религиозные обряды в виде более или менее приятной привычки и не уклоняясь от них лишь под давлением общественного мнения. Встречаются и такие верующие, в высокой степени наделенные религиозной способностью, которые почти не нуждаются в «общественных» ритуалах, запускающих религиозные переживания, заменяя их своими собственными. Эти верующие называются мистиками. Судя по их собственным свидетельствам, их переживания также и по содержанию весьма индивидуальны, хотя и представляют собой всегда вариации на темы принятого в их религии культа. Они сохраняют живой характер религии, делая возможной эволюцию религиозных переживаний и их запускных механизмов, иначе говоря, играют в истории своей церкви ту же роль, какую играют мутации в эволюции вида. Церковь всегда относилась к мистикам подозрительно, поскольку любое изобретение или новшество в религии подрывает принятые в ней стандарты, и тем самым интересы клира; само собою разумеется, здесь имеются в виду не только материальные и «светские» интересы, но и свойственное каждому сословию чувство уверенности и превосходства. Но, с другой стороны, та же сильная религиозная способность, которая создает мистиков, должна быть присуща и святым, образцовым верующим, служащих чем-то вроде эталонов, по которым устанавливаются церковные стандарты. Между правоверными мистиками и мистиками-еретиками никогда не было отчетливой границы, и вся история церкви связана с трудностью ее эволюции. Так как развитие всякой человеческой традиции содержит и элементы сознания, здесь мы уже выходим за рамки нашей зоологической модели. Люди с сильно развитой религиозной способностью часто выходили за рамки программы религиозных переживаний, допустимых в их церкви, и тем самым превращались в еретиков. Пока церковь обладала достаточной моральной властью, она устраняла еретиков, не позволяя ереси укорениться и далеко отойти от принятой нормы. Когда же исторические условия, сначала великие географические открытия и зарождение капитализма, а затем развитие науки, подорвали физическую и моральную силу церкви (в Европе), те же люди с особенно сильной религиозной способностью вышли вообще за пределы какого-либо культа, сохранив лишь непосредственные, личные отношения к богу в виде сугубо индивидуальных, не подчиненных общественным ритуалам религиозных переживаний и механизмов запуска этих переживаний. Так возникли деизм, признающий бога, но отрицающий все его атрибуты, установленные догмой, и пантеизм, отождествляющий бога с поэтически воспринимаемой природой. Естественно, для основой массы верующих, не наделенных столь сильной религиозной способностью, такие пути религиозного переживания не подходили, и они оставались в своей церкви. Но постепенное ослабление авторитетов церкви, в условиях более свободного образования ересей и сект, то есть постоянного отпадения верующих с более сильной религиозной способностью, привело в наше время к резкому упадку религиозного культа и отмиранию религиозных переживаний, о чем еще будет речь дальше. В этом упадке религиозной веры решающую роль сыграла наука, разрушившая все традиционные предметы веры. Хорошо это или плохо – особый вопрос, которым мы дальше займемся. Пока же заметим, что все великие ученые, заложившие основы современного естествознания, были верующими, и нередко наделенные сильным религиозным чувством, делавшим из них деистов или пантеистов. Никто из них не помышлял о том, что можно обойтись без бога.

5. Экстатические переживания. Возникает вопрос, какое место занимают религиозные переживания в психической жизни человека. Прежде всего, эти переживания очень разнообразны по содержанию, в зависимости от места и времени. Но переживания верующего христианина имеют много общего с переживаниями мусульманина, иудаиста и буддиста; более того, даже переживания язычника и самого примитивного дикаря-анимиста, без сомнения, того же рода. Эти переживания даже, в некотором смысле, взаимозаменимы: в эпохи сильной веры бывали переходы из одной религии в другую, причем «ренегаты» проявляли в своей новой религии такое же пылкое рвение и, без сомнения, испытывали столь же сильные переживания. Наблюдая за верующими во время богослужения, трудно не заметить, что они проходят через аналогичные психические состояния, что проявляется даже в их физическом поведении: напряженном выражении лица, жесткости или расслабленности тела, в зависимости от фазы религиозной церемонии, особом блеске глаз, нередко учащенном дыхании, и т.п. Объективное физиологическое исследование, без сомнения, обнаружило бы, что у верующих всех религий во время молитвы и других ритуальных действий наблюдаются однородные изменения соматических функций – дыхания, кровяного давления, пульса и т.д. Все религии учат, что человек может находиться, в зависимости от его отношения к божеству, либо в благоприятном психическом состоянии, именуемом у христиан состоянием благодати, либо в неблагоприятном, которое христиане называют состоянием греха. Перечень грехов почти один и тот же во всех религиях, и почти одни и те же способы покаяния. Все религии предписывают верующим посты и очистительные церемонии, имеют церемонии инициации, брака и похорон. Наконец, описания психических состояний, оставленные мистиками всех религий, различаются лишь «местным» и «временны’м» содержанием, но удивительно сходны в отношении способа восприятия, специфических явлений «транса» – выключения из внешней действительности, – описаний испытанного наслаждения и, главное, способов запуска переживаний: для этого во всех случаях служит пост, ночные бдения, повторение священных формул, самоистязание. Мы очень мало знаем о более глубоких слоях человеческой психики и, как уже было сказано, самые методы психологии не допускают прямого изучения материальных носителей этих явлений. Мы всегда ограничены интроспекцией – то есть тем, что рассказывает о себе субъект – и наблюдением его поведения. Все, что могут дать эти методы, свидетельствует об однородности механизмов всевозможных религиозных переживаний, несмотря на различие их «сюжетов». Грубо выражая это положение вещей, можно сказать, что верующие разных религий отличаются как зрители в кино, которым показывают разные фильмы с помощью одного и того же аппарата: они во всех случаях видят интересные для человека истории и все одинаково реагируют на них, хотя в одном случае герой носит пиджачную пару, а в другом – арабский бурсун. Что же касается «киноаппарата», то есть самого механизма религиозных переживаний, то никто не сомневается в тождественности основных психических механизмов у всех представителей нашего вида, и в особенности эмоциональных механизмов.

Все, что мы знаем об этих явлениях, свидетельствует о том, что религиозные переживания всех религий производятся одним и тем же механизмом. Человек обладает врожденной способностью к таким переживаниям, которая может быть реализована – или нет. Заметим, что даже инстинкты животных в ряде случаев формируются лишь при условии своевременного и правильного воспитании: кошка имеет врожденную способность ловить движущиеся предметы, но убить и съесть пойманную мышь она учится у своей матери; при отсутствии такого обучения в надлежащем возрасте, она никогда не будет в состоянии выполнять эти инстинктивные движения. У человека точно так же обстоит дело с ритуалами его культуры; разница состоит в том, что, в отличие от животных, у которых самая способность обучать потомство запрограммирована генетически, у человека эта способность сама является предметом обучения, в составе его культурной традиции. Если верно, что время обучения основным психическим установкам длится от двух до шести лет, как это считают психоаналитики, то навык религиозного переживания, не привитый в этом возрасте, никогда не возникнет; точно так же, как кошка, не получившая начального образования по правилам своего вида, никогда не будет есть мышей. Отсюда ясно, почему у нас не вызывают доверия случаи «религиозного обращения» людей, не получивших религиозного воспитания в раннем возрасте.

Я полагаю, что изложенные выше факты не оставляют сомнения в реальности религиозных переживаний и делают весьма вероятной гипотезу, что все такие переживания, во всех религиях, однотипны и производятся одним и тем же психическим механизмом. Более того, есть основания полагать, что тот же механизм может быть использован – и часто используется – для выработки других переживаний, не религиозных, а родственных им.

Один вид таких переживаний сразу же бросается в глаза. Известно, что политическая идеология при некоторых условиях способна заменять религию – в психической жизни отдельных индивидов и даже, на не столь длительные промежутки времени, в жизни народных масс. В дальнейшем мы обсудим, почему эта замена, в некотором смысле неполноценна, и придем, таким образом, к пониманию причин непрочности политических идеологий. Но переживания, испытываемые приверженцем такой идеологии в пору ее расцвета, очевидным образом напоминают религиозные. В типичном случае во главе политического движения стоит «харизматический вождь», то есть вождь, которому приписывается некоторая миссия, ниспосланная свыше («харизма»); он называется особым словом, применяемым только к нему: фюрер, дуча, каудильо или великий вождь народов. Личность вождя, то есть воображаемая личность его, созданная пропагандой – выполняет в обществе ту же функцию, какую в религиозных движениях выполняли пророки. Провозглашаемое ими учение воспринимается некритически и усваивается, при надлежащих условиях, малышами в детском саду. Для этого оно должно быть элементарно в своих основах, то есть основы эти можно формулировать на языке простейших человеческих чувств и надежд – на языке подсознания. Точно так же обстоит дело с религиями. Последователи идеологии приучаются к ритуалам, простоте и однозначности которых придается особое значение. Политические митинги и торжественные заседания заменяют богослужение, а энтузиазм (что значит: одержимость духом) достигает на этих собраниях уровня молитвенного экстаза и фанатического исступления. Ярким примером религиозно окрашенной политической идеологии является немецкий нацизм.

Я не утверждаю, что переживания адептов какого-нибудь фюрера тождественны или равноценны религиозным переживаниям, но они им безусловно родственны. Складывается впечатление, что мы имеем здесь дело с некоторым суррогатом (или, по-немецки, эрзацем) религиозного переживания, продуктом второго сорта, но вырабатываемым той же фабрикой. Иначе говоря, «идеологические переживания» производятся, как можно предполагать, тем же механизмом, что религиозные, но действующим гораздо хуже – уже испорченным. Политическая идеология не обязательно имеет столь карикатурный вид. Я умышленно выбрал крайний случай ее, в котором каждая отдельная черта сразу понятна как пародия на соответствующую особенность религиозного культа. Таким образом, сказанное выше не следует понимать как безусловное осуждение всякой политической идеологии. К этому вопросу мы еще вернемся.

В описании идеологий мы применили термины «экстаз» и «энтузиазм», наилучшим образом передающие то общее, что присуще, может быть, в разной степени, идеологическим и религиозным переживаниям. Это наводит на мысль, нет ли других видов переживаний, связанных с экстазом и энтузиазмом. Как известно, такие переживания всегда порождались искусством.

Страница 2 из 4 Все страницы