Трактат для честолюбивых

Сама по себе журналистика – занятие малоаппетитное. Ее издавна называют «второй древнейшей профессией», подразумевая первой проституцию и имея в виду, что вторая недалеко ушла.

Тем не менее, это – сильнейший рычаг воздействия на общество, неплохое средство улучшить свое положение и абсолютно безотказный способ превращения любого малохольного недоумка в народного любимца – включая соискателя.

В сказке Эрнста Теодора Амадея Гофмана «Крошка Цахес» отвратительный карлик, по волшебству феи, вызывает всеобщее восхищение, вследствие чего делает молниеносную карьеру и становится министром. Фея, в данном случае – журналистика, хотя, возможно Гофман и не имел ее в виду. Но сказка – точная аллегория влияния СМИ на общество.

Кстати, «Цахес» написан Гофманом в 1819 году в Германии, а через год в Париже появился молодой либеральный журналист, Адольф Тьер, прозванный впоследствии «кровавым карликом». Он известен тем, что после Июльской революции (1830) был  сторонником монархии, во времена Второй империи (1852) - республиканцем, а в 1871 году разгромил Парижскую коммуну, и стал президентом Франции. И это – не сказка, а подлинная история про крошку Цахеса.

Тьер – не исключение, Маркс, Энгельс, Ленин, Муссолини и многие другие политики вышли из газетчиков. В XX веке эта тенденция усилилась, а в наши дни приобрела характер эпидемии: все разом вспомнили, что газета – не только коллективный пропагандист и агитатор, но и коллективный организатор (Ленин еще не знал о возможностях радио и ТВ). С этого трамплина легко можно попасть в Думу, правительство – на худой конец, в  горсовет. Кого на что хватит.

Однако путь журналиста тернист, малейшая ошибка, может стать миной замедленного действия и со временем разнести в клочья любого претендента.

Настоящий трактат имеет целью ознакомить соискателя с историей, сущностью предмета и предостеречь от опасностей, скрывающихся за его фасадом. Преимущество трактата, в отличие от университетского курса, состоит в краткости, а также в том, что он учитывает жестокие реалии профессии, о которых академическая журналистика предпочитает не распространяться.

ИТАК…

В конце XIX – начале XX в. в. археологи раскопали в Италии одну из первых в мире газет. Она датировалась примерно 60 г. н. э., называлась «Acta diurna urbis» и содержала то же, что и сегодняшняя пресса: кадровые назначения чиновников, криминальную хронику и – о погоде. Газета представляла собой доску, покрытую гипсом с нанесенным текстом. По заказу с нее делались копии персонально - подписчиков в Древнем Риме было немного.

Тацит и Светоний пользовались в своих исторических трудах материалом из газет, благодаря которым мы теперь знаем не только нюансы быта римлян - но даже тексты выступлений лидеров тогдашних партий в Сенате.

Однако в 400-х годах Рим, погрязший в роскоши и изнеженности нравов, стал подвергаться набегам полудиких германских племен - готов и вандалов, в итоге разрушивших великолепную тысячелетнюю империю. С римской культурой исчезли и первые газеты – готам и вандалам они были ни к чему.

Со временем полудикие германцы превратились в благонамеренных бюргеров и, занявшись торговлей, реанимировали прессу, приспособив ее с немецкой обстоятельностью к своим нуждам. Газеты появились у них в начале XVII века, примерно в одно время с первыми торговыми биржами. Gazzetta –  мелкая монета, которую платили издателю за публикацию информации о торговых операциях, что стало прообразом современной рекламы. Такая традиция заложена в основу  любого периодического издания.

Недовольство читателя засильем рекламы в СМИ проистекает от незнания этой традиции. Он понятия не имеет, что реклама – показатель благополучия издания. Все остальное – «наполнитель», включая самые актуальные публикации. «Наполнитель» предназначен для массового читателя, как наживка для пескаря. Клюнув на наживку, он машинально проглотит рекламу. Что от него и требуется.

О других, взрывных возможностях торгово – рекламной периодики  догадались не сразу. А когда догадались… В 1779 году французская Академия наук отвергла тысячестраничный труд под названием «Открытия об огне, электричестве и свете», написанный бесзвестным домашним лекарем графа Д`Артуа. Обиженный отказом, тихий графоман превратился в ярого обличителя режима и стал издавать газету «Друг народа».

Но если со своими «Открытиями» он пролетел, как фанера над Парижем, то с газетой попал в самую точку – во Франции назревал политический кризис. В 1792 году случилась Великая Французская революция, а никому не известный лекарь стал членом Конвента и идейным вдохновителем государственного террора. Звали его Жан – Поль Марат.

Впрочем, догадки о губительном воздействии печатного слова на неокрепшие умы существовали задолго до упомянутых событий. Сформулировали их церковники – самый продвинутый в этом смысле народ. В 1471 году папой Сикстом IV была изобретена цензура, а ко времени появления первых газет она уже существовала в нескольких видах: светская, духовная, предварительная и карательная.

Вначале, по причине малого количества СМИ цензура осуществлялась централизованно, в России, например,  в роли цензоров выступали монархи. Ими были наработаны первые приемы коррекции СМИ. Классический пример - Н. И. Новиков (1744 – 1818), создавший в России среднюю читающую публику. Он имел неосторожность взяться за издание сатирических журналов, в которых изобличал взяточничество, злоупотребления и даже отдельные недостатки  Екатерины II. Поэтому за вольнодумство и связь с масонами был заключен в Шлиссельбург, откуда вышел через несколько лет совершенно измученным и неспособным к дальнейшей журналистской деятельности.

Когда количество изданий в России возросло, цензура перешла в компетенцию министерства внутренних дел. Это обстоятельство необъяснимым образом присутствует в генетической памяти всех последующих поколений сотрудников МВД, что при желании можно подтвердить простым экспериментом. Подойдите к любому рядовому сотруднику правоохранительных органов, стоящему на посту, наведите видеокамеру – и он закроет ее рукой, даже если первый день на службе и никогда в жизни не слышал слова «цензура». Откуда это у него по вашему? То – то и оно…

Впрочем,  запрет на съемку или обыск в редакции - самые безобидные виды цензуры. Бернард Шоу заметил, что крайняя форма цензуры есть убийство. Покушение на  журналиста обычно не раскрывается, изредка находят исполнителя, и суд ограничивается его наказанием. Такая практика даже неискушенного обывателя  наводит на мысль о недосягаемости для правосудия заказчика убийства. Ежу понятно, что это возможно только в случае, если заказчик – государственная структура. Структуру не посадишь…

Селекция журналистского корпуса, как правовая, так и с применением методов внесудебной расправы, велась в нашем отечестве во все времена, что позволило создать, в конце концов, национальную журналистику, принципиально отличную от зарубежной.

В итоге российская  журналистика подразделяется на придворную, дворовую и холопскую. Эта градация проста, удобна в обращении, годится и метрополии, и регионам. Она оставляет возможности для роста, но - в определенном направлении, позволяя компетентным учреждениям оперативно отслеживать издания, выделяющиеся из системы. И принимать к ним надлежащие меры.

В свою очередь журналисты, применяясь к условиям, проявляют чудеса мимикрии, чтобы сохранить свое социальное предназначение. И лучше всего это удается не столько университетским профессионалам из столицы, сколько самородкам из  глубинки.

«Московский листок» был основан в 1881 году, Н. И. Пастуховым, мещанином из Гжатска, работавшим поверенным по винным откупам. Он бросил торговлю ради скудного репортерского хлеба в столице, но заложенный  свыше дар позволил ему создать одно из самых популярных изданий в Москве. Главный газетный принцип Пастухов отлил в чеканный императив, адресованный сотрудникам:

- Разнюхай там, о чем молчат.

Московский губернатор В. А. Долгоруков спросил однажды у него, как идет газета:

- Слава богу, ваше сиятельство, кормимся, - простодушно ответил газетный миллионер.

И это был еще один журналистский принцип, сформулированный бывшим откупщиком.

Н. И. Пастухов один из первых открыл секрет популярности криминального чтива в периодике, публикуя из номера в номер документальный детектив про атамана Чуркина. И хотя интеллектуалы морщились, пренебрежительно именуя газету «Кабацким листком» - ее лубочный, раешный язык знали и в трактирах, и в министерских кабинетах. Редактора за скандальные публикации то и дело вызывали в цензурный комитет и даже к министру.

Но, принимая удары, Пастухов никогда не сдавал репортеров – это тоже был его принцип. Ныне изо всех пастуховских принципов, в ходу остался, похоже, один - единственный:

-        Слава богу, кормимся.

Для власть имущих СМИ – это перманентная головная боль. Власть не в состоянии прогнозировать ее реакцию на возникающие социальные коллизии. Отсюда – априорное недоверие к журналистике.

Известный российский политик, К. П. Победоносцев так сформулировал свое отношение к печати в выступлении на Государственном совете 8 марта 1881 года: «Печать – это самая ужасная говорильня, которая во все концы необъятной русской земли на тысячи, десятки тысяч верст разносит хулу и порицание на власть, посевает между людьми мирными и честными семена раздора и неудовольствия, разжигает страсти, побуждает народ к самым вопиющим беззакониям».

Это определение печати универсально – безотносительно к форме правления, стране и национальности. Томас Маколей  (1800 – 1859), английский политик, автор «Истории Англии», повествуя о журналистике XVIII века, обнаруживает на первый взгляд реликтовую, но абсолютно ту же, узнаваемую схему отношений власти и СМИ:

«Конечно, печатание газет не было запрещено никаким законом. Но в конце правления Карла II судьи считали преступлением против общего права всякую публикацию политических сведений без разрешения короля… Если автор решился напечатать свое произведение и не может получить разрешение цензора, он должен прибегнуть к услугам нищих и отчаянных отщепенцев,  вынужденных каждую неделю менять свои имена и внешность, пряча бумагу и станки в притонах порока. Он должен подкупать этих несчастных, чтобы они хранили его тайны, подвергаясь риску, что им высекут спины и отрежут уши вместо него…».

Голубая мечта власть имущих - иметь абсолютно подконтрольные СМИ. Только чтобы ни одна собака не догадалась: лояльность должна выглядеть натурально, то-есть бескорыстною.

У германского канцлера Отто Бисмарка был секретный «фонд для пресмыкающихся», из которого он поощрял послушных газетчиков – но об этом узнали только после его смерти.

В 1916 году Енисейский губернатор Я. Г. Гололобов предлагал Иркутскому генерал – губернатору совместно финансировать издание, способное противостоять оппозиционной прессе. Гололобов  в прошлом был редактором и знал, что может сотворить с голодным оппозиционным коллегой прикормленный газетчик. Но он не успел - наступил 1917 год…

Голубая мечта СМИ - чтобы их имели власть имущие. За хорошие деньги и при полной конфиденциальности. Нынешние разборки с акционированием газет,  телеканалов, переходом видных журналистов из одного СМИ в другое – это видимые нам осколки разбитой голубой мечты. Значит, не договорились. Чаще, однако, договариваются, о чем никому, понятное дело, не докладывают. Впрочем, это секрет Полишинеля: стоит вникнуть в содержание издания – и становится ясно, кто, кого и за сколько имеет.

Когда в конце XIX века были преданы гласности названия популярных парижских газет, состоявших на содержании у банков – общественность подняла  международный скандал. Парижане, конечно, догадывались, что некоторые газетчики продажны, но продаваться оптом, целыми редакционными коллективами – это было для них неприятным открытием. Наивные люди, эти французы…

Номинально СМИ являются социальным институтом общества, вектор движения которого определяется имеющейся на данный момент властью. И  журналисты экстраполируют на общество не только  ее доктрины, но и ее интеллект, ментальность, создавая некую искусственную связь власти и общества, которая  со временем начинает восприниматься как естественная.

Французские философы Жиль Делез и Феликс Гваттари в одной из своих совместных работ так характеризуют овеществление подобной связи: «Денежные потоки являют собой совершенные шизофренические реальности, но они существуют и функционируют… Язык банкира, генерала, промышленника, чиновника является совершенной шизофренией, но статистически он работает…».

Новояз государственных чиновников,  состоящий из абракадабры, замешанной на тавтологии, преодолевая подсознательное сопротивление, внедряется в сознание зрителя-слушателя-читателя и стараниями журналистов обретает смысл и значение. Подтверждением актуальности этого процесса служит обязательная должность спичрайтера при правительственном чиновнике. Она и в советский период была востребованной,  а сейчас спичрайтеры  есть даже  в глухой провинции.

Не удовлетворяясь спичрайтерами, российский чиновничий аппарат завел пресс - службы на всех уровнях, которые стоят между властью и СМИ и призваны поставлять общественному мнению абсолютно отфильтрованные сведения, чтобы таким образом исключить возможность публичной огласки любой, компрометирующей властные структуры, информации.

Если в журналистской среде быть на содержании считается все – таки не совсем приличным, то «сенокос» (предвыборная кампания) или «джинса» (заказной материал) -  это уж совсем невинная возможность заработать. Тем более, многие издания платят  мизерный гонорар или вообще отказывают в нем. Журналисты на время «сенокоса» превращаются из неподкупных обличителей в назойливых попрошаек, что отражается на качестве их материалов: льстивые дифирамбы «благодетелю» и откровенная брань в адрес его врагов. Но на «сенокосе» действует безальтернативный принцип: «бабки» в руки – будут звуки. А уж какие звуки получаются – извините…

Публицистика – высший пилотаж журналиста, тонкая сфера общественных проблем, не всякому по плечу. Владимир Даль даже именовал публициста «газетным писателем по народному праву». Быть на содержании и быть публицистом – несовместимо. Правда, теперь некоторые совмещают …

Серьезный публицист существует для читателя отдельно от своего издания. Андре Вюрмсер (Франция), Уолтер Холмс (Англия), Уолтер Липпман (США), наконец, Михаил Кольцов, Анатолий Аграновский – были, каждый в свое время и в своем социуме законодателями общественного мнения, безотносительно от того, в каких изданиях публиковались.

Чтобы попасть (или не попасть) в колонку публициста, политики  готовы на многое. Но публицистика не продается, а то, что продается – это уже, к счастью,  не публицистика. Оттого настоящих публицистов  катастрофически не хватает. В метрополии.

В провинции стать публицистом проще пареной репы: обозрел прессу за неделю, скомпилировал поухряпистее, дал в полосе свою задумчивую фотографию – все, ты публицист. Через некоторое время утвердившегося в ранге публициста так же трудно выжить с полосы, как таракана из-за плинтуса: он бронзовеет на глазах и норовит увильнуть от черной редакционной работы.

Телевизионные публицисты еще круче, причем, здесь на эту роль рвутся женщины. Секрет прост: рядом с камерой стоит монитор, и, глядя в глаза телезрителю, девушка, на самом деле, балдеет от своей, наконец, кем - то востребованной сексапильности. Автопсихоэксгибиционизм – в такую перверсию редкий сексопатолог въедет.

Единственное утешение: провинциальные публицисты (и мужчины, и женщины) часто спиваются. Впрочем, столичные тоже горят на этом: во многоглаголании несть спасения …

Непременным атрибутом тележурналистики стал эффект, который специалисты окрестили «говорящей головой». К 60 - м годам  журналистами – международниками был освоен заграничный метод подачи информации – «personal comment». Это было ново, смело, но разрешалось только проверенным людям – Юрию Жукову, Валентину Зорину и еще паре – тройке именитых журналистов. Затем «personal comment» распространился и на внутренние проблемы, но находясь под жестким прессом  цензуры, журналист вместо непредвзятого комментатора событий, превращался в нудную «говорящую голову», несущую откровенную чушь.

В новых условиях, «personal comment» стал пожалуй основной формой тележурналистики. Из-за кажущейся внешней простоты исполнения и авантажности к нему прибегают все – и выпускник факультета журналистики, и чиновник, подвизавшийся на политическом поприще, и депутат, которому боязно видеть избирателей «вживую». Все они, побывав пару раз в студии, считают себя профессиональными журналистами. Каждый пользуется мимикой и риторикой в той мере, в которой бог дал ума, а мнение родни становится высшей профессиональной оценкой его мастерства.

Не всякий телевизионщик или радиожурналист может быть газетчиком – и наоборот. Возникают естественные препятствия: внешность, тембр голоса, артикуляция - в одном случае, и способность, не запутавшись в придаточных предложениях, изложить мысль на бумаге – в другом. Если голос «не ложится на пленку», а косоглазие мешает видеть телекамеру, лучше попробовать свои силы в газетном деле: все же в газете наборщики, корректоры, дежурный редактор – вместе может, и доведут материал до ума.

С телевидением сложнее…

Впрочем, сейчас не редкость совершенно нетелегеничные  журналисты, с расплывшимися фигурами, речевыми дефектами – даже с хроническим гайморитом. Я уже не говорю о малограмотных. Ничего, вещают в эфире, ведут ток - шоу, «круглые столы». Здесь главное – «бабки», ну и конечно, любовь к делу. Ведь если телезритель увидит, что ты любишь свое дело, то он тебя тоже непременно полюбит. А что ему, бедолаге, остается:  про «бабки» – то он не в курсе…

Коль скоро упомянуто радио и ТВ, следует отметить замечательный феномен, в  корне меняющий смысл понятия «общественное мнение». До  электронных СМИ общественное мнение формировалось людьми с определенным уровнем интеллекта, номинальным признаком которого было умение читать газеты. Это был своего рода ценз, удостоверяющий право представлять общественное мнение. С появлением радио, а тем более – телевидения этот ценз потерял смысл. Процесс чтения сопряжен с умственной деятельностью - пассивное созерцание экрана освобождает от этого напряжения. Тиражи газет падают, но телезрителей не убавляется.

Уличные зеваки, люмпен и даже психически неадекватные люди в мгновение ока обрели статус выразителей общественного мнения. Зачастую эта категория используется телевизионщиками для «блиц-опросов», которые затем транслируют в качестве подтверждения чего угодно. Отсюда – уровень тележурналистики, позволяющий быть на порядок ниже газетного.  Не зря американцы именуют телевизор «ящиком для дураков».

Известный в начале XX века немецкий газетчик, основатель кафедры журналистики в Гейдельбергском университете, профессор Кох сетовал в свое время: «Нельзя сделаться журналистом, как делаются инженером, врачом – после приобретения запаса знаний  и практики. Нужно иметь призвание…. К сожалению, последнего нет у тех самых лиц, которые претендуют на роль руководителей общественного мнения».

Полная чушь! Журналистика – инструмент манипулирования обществом. Кто получил инструмент в руки – тот и журналист. Он может быть актером, военным, учителем, барменом – это несущественно. «Руководителям общественного мнения» по барабану технология журналистики: получив в управление механизм манипуляции социумом, они набирают обслуживающий персонал по своему вкусу. Все равно телезритель, радиослушатель, читатель – безропотно все проглотит, на худой конец, отберет из предлагаемой продукции менее тошнотворную.

Наименее тошнотворная продукция – новости. Они  вытесняют все остальное, однако, бояться их засилья не надо: рекрутированная на смену старикам молодежь  пока ничего другого не умеет, но это у нее возрастное, это пройдет. Еще Эмиль Золя жаловался: «Новость - вот последняя формула. Эта формула изгнала большие, серьезные статьи, убила литературу, критику и отводит с каждым днем все больше и больше места  крупным и мелким новостям, отчетам репортеров и обозревателей».

Факт – товар, который, по мнению потребителя, не обманет. Увы, любой товар можно подделать. Не даром в западной журналистике  существует термин «фактоид», означающий подобие факта. Фактоид, таблоид, рифмоид – это все эрзац, не требующий от производителя профессионализма, но востребованный на информационном рынке маргинальным потребителем.

Информация – самый простой в исполнении жанр журналистики. На телевидении это 10 секунд закадрового текста на общих планах «с наездом», пара слов участника событий в камеру – и финальная «стоечка» журналиста. На радио то же самое, но без видеокамеры, а про газету говорить нечего: там весь информационный блок можно подготовить по телефону.

Но, несмотря на простоту (а может  благодаря ей?), сегодня  новости – самый перспективный жанр. «Новостийщики» в фаворе, они могут быть спокойны за свое будущее, их не уволят, не сократят – они должны ежедневно, ежечасно, ежеминутно, информировать население. Задачи «новостийщиков» для российского народа когда - то хорошо сформулировал Адольф Гитлер:

«Гораздо лучше установить в каждой деревне репродуктор и таким образом сообщать людям новости и развлекать их, чем оставлять им возможность самостоятельно усваивать политические, научные и другие знания. Только чтобы никому не взбрело в голову рассказывать покоренным народам об их истории; музыка, музыка, ничего, кроме музыки…».

Тенденция к голой информативности пришла в русскую журналистику с проклятого Запада, в свое время ее углядел американский газетный магнат Сессиль Кинг: «Журналисты изымают из новостей их внутренний драматизм. Они отбрасывают в сторону сочное мясо и предлагают читателю голую кость, слегка приправленную пресным соусом ненужных слов».

Теперь эту голую кость предлагают и российскому читателю, под предлогом «объективности». Так - де работают журналисты во всех цивилизованных странах. Как говорят в таких случаях: что крестьяне – то и обезьяне…

Еще «публицист ленинской школы» М. С. Ольминский в конце XIX века отмечал в сибирской газете «Восточное обозрение», что в материалах журналиста должно отражаться мировоззрение автора, не подверженное цензуре, административному произволу или обывательским пересудам. И отмечал совершенно правильно: это было в традициях прогрессивной российской журналистики.

Сейчас можно что угодно говорить про первых  большевиков, но свои нелегальные издания они делали именно в этих традициях. И делали – мое почтение. Впрочем, оппозиционная отечественная журналистика по качеству была всегда на порядок выше государственной: свежий номер герценовского «Колокола», к примеру, в России первым прочитывал Александр II – там были самые актуальные публикации.

Что лежит на рабочем столе нынешнего Президента, сложно сказать: в России оппозиционных СМИ практически  нет, а за кордоном – одни олигархи да «братки». Не потянут они ни «Колокол», ни «Искру». Как говорится, экстерьером не вышли…

Кстати, когда большевистские СМИ стали государственными, они превратились в рутинные официозы. Однажды коллектив газеты «Правда» отмечал свой юбилей, и на какой – то зарубежной презентации им предложили сделать групповой снимок. Советские журналисты с готовностью скучковались перед фотокамерой. На другой день в западных газетах появилась фотография с подписью: «Коллектив журналистов, которые делают самую скучную газету в мире»…

В 1894 году сельский учитель Е. Ф.  Кудрявцев основал в Красноярске первую частную политико - экономическую и литературную газету «Енисей». Благодаря материальной помощи Иннокентия Кузнецова, из династии золотопромышленников Кузнецовых, газета была оснащена лучшим в Сибири типографским оборудованием и на протяжении 10 лет считалась наиболее респектабельным изданием в Енисейской губернии. Но в начале XX века Кудрявцева стали теснить более оперативные, маневренные, броские газетчики. «Енисей» захирел и был закрыт. Кудрявцев, лишившись средств, покончил с собой.

Любознательный читатель-зритель-слушатель обратил внимание на засилье в СМИ развлекательных проектов, где журналистики в традиционном понимании уже практически нет: конкурсы, лотереи, ток-шоу, в финале которых – непременное вручение победителям подарков, премий, путевок, квартир. В таких конкурсах требуются не  журналисты – здесь их профессионализм ни к чему – а entertainers («развлекатели»): известные актеры, поп-звезды и даже политические деятели. Они нужны для привлечения внимания, не более.

Принцип, используемый в таких программах, эксплуатирует понятие, введенное французским философом Жаном Бодрийяром: «логика Пер – Ноэля». Разжигая вожделения участников, организаторы дают телезрителям возможность виртуального удовлетворения собственных вожделений. Зрителя манит процесс раздачи «новогодних подарков» (отсюда – название синдрома), с детства сохранившийся у каждого человека на уровне подсознания. В выигрыше оказываются все: авторы шоу, участники и зрители. А больше всего – спонсоры, рекламировавшие свою продукцию…

На радио развлекательная программа еще примитивнее. В прямом эфире «ди-джей» предлагает угадать исполнителя прозвучавшего «хита» и сообщить в студию. Счастливчик получает кружку, майку, контрамарку на дискотеку – словом, мелочь. Но тинейджеры обрывают телефоны. Считается, что это изобретение американской журналистики, именуемое у них «квиз» (quiz).

Не желая огорчать поклонников развлекательных программ, вынужден, тем не менее, сказать правду: и ди - джеи, и ентетейнеры – это по сути дела наши массовики - затейники, выпускавшиеся некогда техникумами культуры для работы с населением в местах массового отдыха трудящихся. Но народ на затейников просто так сегодня не клюнет: без паблисити нет просперити. Приходится прибегать к импортной упаковке. Короче, «холя ногтей и одулянсион на дому», как заметили некогда авторы бессмертного романа.

В метрополии, которая, концентрируя российские финансы, живет по законам больших чисел, проблемы изданий несколько иные чем, в провинции, где с незапамятных времен существует неразрешимое противоречие между затратами на производство и прибылью от подписки, рекламы и розницы. Во - первых, возможности издания не всегда совпадают с желаниями рекламодателей. А во - вторых, запросы  зрителей-читателей-слушателей  далеко не всегда совпадают с возможностями издания.

Вот и крутись редактор, как знаешь. Если сальдо положительное – живи, нет – закрывайся. Не зря же в любой редакции, телестудии, радиостанции отдают приоритет журналистам, умеющим добыть для редакции оплаченный вкладыш или эфир.

В государственных СМИ этого вопроса не стояло: журналисты не знали ни расходов, ни прибыли – они имели зарплату и гонорар. Говорят: зато они были подцензурны, а сейчас – воля… Ох, лукавство: журналисты частного издания еще в большей зависимости от хозяина: захочет – приблизит, захочет – урежет зарплату, захочет – с кашей съест. Безо всякой цензуры…

Сегодня снова наступило время частных изданий. Казалось бы, слава богу, есть надежда, что снова появятся предприниматели, типа упоминавшихся  Пастухова, Кудрявцева… Не появляются. Почему? Потому что в метрополии некому создавать новые газеты, новые телеканалы, новые радиостанции – там преимущественно делят бывшие государственные СМИ. А при этом не нужен талант журналиста – здесь надобен нюх маклера.

Но если дележ центральных СМИ худо - бедно контролируется властью, то в провинции все происходит проще: коммерсант покупает телеканал, газету, радиостанцию, на худой конец, эфирное время - жене, любовнице, детям. А те отрываются от вольного, время от времени раскручивая нужных  для бизнеса партнеров и политиков. Понятное дело, не за спасибо. Власть относится к этому с пониманием –  своих  любовниц  девать некуда…

Журналисты - маргиналы. Они существовали и раньше – но с другим знаком.  В советское время это были изгои, не вмещавшиеся в прокрустово ложе требований партийной печати. Известный пример – Сергей Довлатов. Неизвестных – тьмы и тьмы. В XXI веке новый всплеск маргинальной журналистики позволяет условно обозначить ее, как некую, качественно новую социальную страту, наподобие нищих, беженцев или «гастарбайтеров».

Маргиналы рекрутируются  из неофитов, доверчиво хлынувших в «демократические» издания, телеканалы, радиостанции. Но они в подавляющем большинстве – частные и не столько демократические, сколько купеческие. По наработанной схеме ребят берут «стажерами», без оплаты труда, и через некоторое время под благовидным предлогом заменяют новыми, получая, таким образом, постоянную, даровую рабочую силу.

Столкнувшись с таким цинизмом, молодые журналисты мгновенно избавляются от принципов, привитых в университетах, и превращаются в наемников, «солдат удачи», готовых на все. Их используют в избирательных штабах, пресс-службах многочисленных политических партий, промышленных компаний – и в «желтой» прессе. Они исполнительны, всеядны и не брезгливы. Самые не брезгливые выбиваются наверх и, преуспев, с наслаждением попирают своих менее удачливых товарищей.

Журналисты - маргиналы культивируют в обществе то, что Ницше в свое время определил как «ressentiment» - коллективное чувство мстительной злобы по отношению к установленной иерархии ценностей, в которой им нет места. О социальном содержании синдрома, именуемого «ressentiment», говорить сложно: маргиналам безразлично, где эксплуатировать его –  в демократических, коммунистических, шовинистических изданиях, «желтой» прессе или предвыборной кампании… Они ведут войну против всех…

Репортерам старой школы плохо удается превращение в маргиналов – не позволяет жизненный и профессиональный опыт. Чаще они просто уходят, как уходят волки из стаи, когда уже не могут отстоять свое место. Только выглядит это не так романтично, как у Киплинга в его «Сказке джунглей».

Смена российского журналистского корпуса – отнюдь не свидетельство смены государственных ориентиров, концепций, доктрин… Просто старые кадры   не могут адекватно отображать энтузиазм, c которым новая власть берется за очередной передел всего, что попадается под руку: собственности, идеологии, населения… На это способны молодые люди, без комплексов. В их возрасте свойственно выражать естественный восторг по поводу любых перемен – не очень профессионально, но с годами это  придет…

Густав Хейнеманн, президент ФРГ в начале 70-х годов, как- то признался : «Я не могу больше слышать слово «восторг». Я переживаю уже пятую правительственную систему, и, если бы ко всему относился с восторгом, то давно бы сидел в сумасшедшем доме».

Хейнеманн мог себе позволить сказать это – он никогда не был российским журналистом.

Валерий Кузнецов