Глава 5

Тепловая смерть чувства

У всех живых существ, способных к образованию условных реакций классического павловского типа, эти реакции формируются под воздействием стимулов двух противоположных видов: положительного подкрепления (reinforcement), усиливающего предшествующее поведение, и отрицательного подкрепления (deconditioning, extinguishing), ослабляющего или совсем затормаживающего его. У человека действие стимулов первого рода связано с чувством удовольствия, второго – с чувством неудовольствия, и вряд ли будет слишком грубым антропоморфизмом кратко называть эти процессы также и в применении к высшим животным вознаграждением и наказанием.

Возникает вопрос, почему филогенетически развившаяся программа аппарата, осуществляющего эти формы обучения, работает с двумя видами стимулов, а не с одним, что было бы проще. На этот вопрос уже предлагались различные ответы. Простейший из них состоит в том, что действенность процесса обучения удваивается, если организм может извлекать полезные выводы не только из успеха или неудачи, но и из того и другого вместе. Другой гипотетический ответ состоит в следующем. Если требуется оградить организм от определенных вредных воздействий окружающей среды и обеспечить ему оптимальные условия в отношении температуры, освещенности, влажности и т. д., то наказывающих стимулов вполне достаточно, и мы в самом деле видим, что аппетенции* к оптимуму и тем самым к свободе от нежелательных раздражений – Уоллес Крейг именно по этой причине называет такие аппетенции «аверсиями»* – по большей части вызываются этим путем. Если же, напротив, требуется приучить животное к некоторому специфическому способу поведения, хотя бы к отысканию вполне определенной, точно заданной местности, то было бы очень трудно загнать его в это место только с помощью стимулов, вызывающих отрицательную реакцию. Легче заманить его туда вознаграждением. Уже Уоллес Крейг указал, что эволюция вступила на этот путь решения задачи повсюду, где требовалось приучить животное к отысканию специфических стимулирующих ситуаций, например запускающих спаривание или прием пищи.

Эти объяснения двойственного принципа вознаграждения и наказания, разумеется, в какой-то степени справедливы. Но есть и еще одна функция принципа удовольствия и неудовольствия, несомненно важнейшая из всех; обнаруживается она лишь в тех случаях, когда ее патологическое нарушение делает заметными последствия ее выпадения. В истории медицины и физиологии часто случалось, что само существование вполне определенного физиологического механизма обнаруживалось лишь вследствие его расстройства.

Приучение к некоторой форме поведения посредством подкрепляющего вознаграждения всегда побуждает организм мириться с неудовольствием в настоящем ради удовольствия в будущем или – на объективном языке – не реагировать на такие стимулирующие ситуации, которые без предшествующего обучения произвели бы отталкивающее и отучающее воздействие. Ради привлекательной добычи собака или волк делает многое, на что при других обстоятельствах идет весьма неохотно – бежит через колючие заросли, прыгает в холодную воду и подвергает себя опасностям, которых очевидным образом боится. Полезность всех этих отучающих механизмов для сохранения вида состоит, очевидно, в том, что они составляют противовес действию приучающих; они препятствуют организму, стремящемуся к вознаграждающей ситуации, приносить чрезмерные жертвы и подвергаться чрезмерным опасностям, несоразмерным с ожидаемым благом. Организм не может себе позволить платить цену, которая не «окупается». Полярной зимой волк принимает в расчет погоду и не рискует выходить на охоту холодной ветреной ночью, чтобы не поплатиться за еду отмороженными лапами. Возможны, однако, обстоятельства, при которых такой риск оправдан – например, когда хищнику грозит голодная смерть, и он вынужден, чтобы выжить, поставить на карту все.

Что противостоящие друг другу принципы вознаграждения и наказания, удовольствия и неудовольствия нужны для того, чтобы взвешивать соотношения между ожидаемым благом и требуемой за него ценой, с полной определенностью подтверждается тем фактом, что интенсивность того и другого колеблется в зависимости от экономического положения организма. Если, например, пища имеется в избытке, то ее привлекательное действие ослабевает настолько, что животное едва дает себе труд сделать по направлению к ней несколько шагов, и малейшего неудовольствия достаточно, чтобы блокировать аппетенцию к еде. Напротив, в случае необходимости приспособительная способность механизма удовольствия – неудовольствия позволяет организму платить безмерную цену за достижение жизненно важной цели.

Аппарату, осуществляющему у всех высших организмов это жизненно важное приспособление поведения к изменяющейся «конъюнктуре», присущи некоторые основные физиологические свойства, общие почти всем нейросенсорным системам подобной сложности. Во-первых, для него характерен широко распространенный процесс привыкания, или адаптации чувств. Это значит, что любая стимулирующая комбинация, повторяющаяся много раз, постепенно теряет свою действенность, причем – и это существенно – пороговые значения реакции на другие, даже весьма сходные, стимулирующие ситуации не изменяются. Во-вторых, этот механизм обладает столь же широко распространенным свойством инертности реакций. Если, например, сильные стимулы, вызывающие неудовольствие, выводят его из равновесия, то внезапное прекращение таких стимулов вызывает не просто возвращение системы в положение равновесия по плавной кривой, но резкий скачок в другую сторону, так что простое прекращение неудовольствия воспринимается как заметное удовольствие. Это превосходно выражает старинная австрийская крестьянская шутка: «Сегодня я порадовал мою собаку: сначала как следует отлупил ее, а потом перестал»*.

Оба эти физиологические свойства системы «удовольствие – неудовольствие» важны для нашей темы, поскольку они – в сочетании с некоторыми другими ее свойствами – могут привести в условиях жизни современного цивилизованного человека к опасным расстройствам этой системы. Но прежде чем к ним перейти, нужно еще кое-что добавить по поводу этих свойств. Они восходят к тем экологическим условиям, при которых рассматриваемый механизм наряду с многими другими врожденными программами поведения выработался в истории нашего вида. Жизнь человека была тогда суровой и опасной. Охотник, питавшийся мясом, полностью зависел от случайной добычи, почти всегда был голоден и никогда не был уверен в своем пропитании; дитя тропиков, он постепенно углублялся в умеренные широты, где тяжело страдал от климатических условий; а крупным хищникам того времени он мог противопоставить лишь свое примитивное оружие, не дававшее ему никакого превосходства; жизнь его проходила в состоянии напряженной бдительности и страха.

При таких условиях многое, что теперь воспринимается как «порок» или по меньшей мере вызывает презрение, было вполне правильной и даже жизненно необходимой стратегией выживания. Обжорство было добродетелью; в самом деле, когда удавалось поймать в ловушку крупного зверя, разумнее всего было набить желудок, насколько можно. Оправдан был и смертный грех лени: чтобы загнать добычу, требовалось столько усилий, что разумно было не тратить энергию, когда это не было совершенно необходимо. Опасности, подстерегавшие человека на каждом шагу, были столь серьезны, что любой неоправданный риск был безответственной глупостью, и единственно правильным законом поведения была крайняя, граничащая с трусостью осторожность. Короче говоря, в ту пору, когда программировалась большая часть инстинктов, которые мы до сих пор в себе носим, нашим предкам вовсе не приходилось «мужественно» или «рыцарски» искать себе жизненные испытания: они возникали сами собой и были едва переносимы. Принцип, предписывающий по возможности избегать всякой опасности и всякого расхода энергии, был навязан человеку филогенетически возникшим механизмом удовольствия – неудовольствия и был в то время вполне правилен.

Гибельные нарушения функции этого механизма в условиях нынешней цивилизации объясняются его филогенетически возникшим устройством и его основными физиологическими свойствами – привыканием и инерцией. Еще в незапамятные времена мудрейшие из людей осознали, что если человек слишком успешно следует инстинктивному стремлению получать удовольствие и избегать неудовольствия, это вовсе не идет ему на пользу. Уже в древности люди высокоразвитых культур умели избегать всех ситуаций, причиняющих неудовольствие; а это может приводить к опасной изнеженности – по всей вероятности, часто ведущей даже к гибели культуры. Люди очень давно обнаружили, что действие ситуаций, доставляющих удовольствие, может быть усилено хитроумным сочетанием стимулов, причем их постоянное изменение может предотвратить притупление удовольствия от привычки; это изобретение, сделанное во всех высоких культурах, ведет к пороку, который, впрочем, едва ли способствует упадку культуры в такой же степени, как изнеженность. Проповеди против изнеженности и порока раздаются с тех пор как мудрые люди начали размышлять и писать, но с б`oльшим усердием всегда обличают порок.

Развитие современных технологий, особенно фармакологических, как никогда прежде поощряет общечеловеческое стремление избегать неудовольствия. Современный «комфорт» стал для нас чем-то само собою разумеющимся до такой степени, что мы не сознаем уже, насколько от него зависим. Самая скромная домработница возмутилась бы, если бы ей предложили комнату с таким отоплением, освещением и условиями для сна и умывания, какие вполне устраивали тайного советника фон Гёте и даже саму герцогиню Анну Амалию Веймарскую. Когда несколько лет назад в Нью-Йорке из-за крупной аварии системы управления выключился на несколько часов электрический ток, многие всерьез поверили, что наступил конец света. Даже те из нас, кто тверже всех убежден в преимуществах доброго старого времени и в воспитательной ценности спартанского образа жизни, пересмотрели бы свои взгляды, если бы были вынуждены подвергнуться обычной 2000 лет назад хирургической операции.

Все более овладевая окружающим миром, современный человек неизбежно сдвигает «конъюнктуру» своей экономики удовольствия – неудовольствия в сторону постоянного обострения чувствительности ко всем ситуациям, вызывающим неудовольствие, и столь же постоянного притупления чувствительности ко всякому удовольствию. А это по ряду причин ведет к пагубным последствиям.

Возрастающая нетерпимость к неудовольствию в сочетании с убыванием притягательной силы удовольствия ведет к тому, что люди теряют способность вкладывать тяжелый труд в предприятия, сулящие удовольствие лишь через долгое время. Отсюда возникает нетерпеливая потребность в немедленном удовлетворении всех едва зародившихся желаний. Эту потребность в немедленном удовлетворении (instant gratification), к сожалению, всячески поощряют производители и коммерческие предприятия, а потребители удивительным образом не видят, как их порабощают «идущие им навстречу» фирмы, торгующие в рассрочку.

К особенно вредным последствиям эта принудительная потребность в немедленном удовлетворении приводит, по легко понятным причинам, в области полового поведения. Вместе с потерей способности преследовать отдаленную цель исчезают все наиболее тонко дифференцированные формы поведения при ухаживании и образовании пар – как инстинктивные, так и культурно запрограммированные, т. е. не только формы, возникшие в истории вида с целью сохранения парного союза, но и специфически человеческие нормы поведения, выполняющие аналогичные функции в рамках культуры. Вытекающее отсюда поведение – восхваляемое и возводимое в норму во множестве современных фильмов немедленное спаривание – было бы неправильно называть «животным» (tierisch), поскольку у высших животных нечто подобное встречается лишь в виде редкого исключения; лучше было бы назвать его «скотским» (viehisch), понимая под «скотом» (Vieh) домашних животных, у которых для удобства их разведения все высокодифференцированные способы поведения при образовании пар устранены человеком в ходе искусственного отбора.

Поскольку механизму удовольствия – неудовольствия, как уже было сказано, свойственна инерция и тем самым образование контраста, преувеличенное стремление любой ценой избежать малейшего неудовольствия неизбежно влечет за собой исчезновение определенных форм удовольствия, в основе которых лежит именно контраст. Как говорит Гёте в «Кладоискателе», «веселым праздникам» должны предшествовать «тяжкие недели»; этой старой мудрости угрожает забвение. И прежде всего болезненное уклонение от неудовольствия уничтожает радость. Гельмут Шульце указал на примечательное обстоятельство: ни слово, ни понятие «радость» не встречаются у Фрейда*. Он знает наслаждение, но не радость. Когда, говорит Шульце, человек взбирается, вспотевший и усталый, с ободранными пальцами и ноющими мышцами, на вершину труднодоступной горы, собираясь сразу же приступить к еще более утомительному и опасному спуску, то во всем этом, вероятно, нет наслаждения, но есть величайшая радость, какую можно себе представить. Во всяком случае, наслаждение можно еще получить, не расплачиваясь за него ценой неудовольствия в виде тяжкого труда; но прекрасная божественная искра Радости* дается только этой ценой. Все возрастающая в наши дни нетерпимость к неудовольствию превращает возникшие по воле природы вершины и бездны человеческой жизни в искусственно выровненную плоскость, из величественных гребней и провалов волн делает едва заметную зыбь, из света и тени – однообразную серость. Короче говоря, она порождает смертную скуку.

Эта «тепловая смерть чувства» особенно сильно угрожает, по-видимому, радостям и страданиям, неизбежно возникающим из наших социальных отношений, из наших связей с супругами и детьми, с родителями, родственниками и друзьями. Высказанное Оскаром Гейнротом в 1910 году предположение, что «наше поведение по отношению к семье и к посторонним, возникновение любви и дружбы – это чисто врожденные процессы, гораздо более древние, чем обычно думают», полностью подтверждается данными современной этологии человека. Эти чрезвычайно сложные способы поведения наследственно запрограммированы таким образом, что все они вместе и каждый в отдельности приносят нам не только радости, но и много страданий. Вильгельм Буш* выразил это в стихах: «Хоть судят юноши превратно, что в наши дни любить приятно, но видят, против ожиданья, что и любовь несет страданья». [В подлиннике: Ein Irrtum, welcher sehr verbreitet und manchen Jungling irreleitet, ist der, da? Liebe eine Sache, die immer nur Vergn?gen mache. Дословный перевод: Одна весьма распространенная ошибка, вводящая в заблуждение многих юношей, состоит в том, что любовь – это вещь, которая всегда доставляет только удовольствие.] Кто избегает страдания, тот лишает себя существенной части человеческой жизни. Эта отчетливо наметившаяся тенденция опасным образом соединяется с уже описанными последствиями перенаселения (not to get involved) [Не вовлекаться (англ.)]. В некоторых культурных группах стремление любой ценой избежать печали вызывает причудливое, поистине жуткое отношение к смерти любимого человека. У значительной доли населения Соединенных Штатов она вытесняется в смысле Фрейда: умерший внезапно исчезает, о нем не говорят, упоминать о нем бестактно – ведут себя так, как будто его никогда не было. Еще ужаснее приукрашивание смерти, которое заклеймил в книге «Возлюбленный» (The Loved One) Ивлин Во, самый жестокий из всех сатириков: покойника искусно гримируют, и считается хорошим тоном восхищаться, как он прекрасно выглядит.

Далеко зашедшее стремление избегать неудовольствия производит на подлинную сущность человека уничтожающее воздействие, по сравнению с которым действие столь же безграничного стремления к удовольствию кажется безобидным. Можно, пожалуй, сказать, что современный цивилизованный человек слишком вял и пресыщен, чтобы развить в себе сколько-нибудь примечательный порок. Поскольку способность испытывать удовольствие исчезает главным образом из-за привычки к сильным и постоянно усиливающимся раздражителям, неудивительно, что пресыщенные люди охотятся за все новыми раздражениями. Эта «неофилия» охватывает едва ли не все отношения с предметами внешнего мира, к которым человек вообще способен. Для человека, пораженного этой болезнью культуры, любая принадлежащая ему вещь – пара ботинок, костюм или автомобиль – очень скоро теряет свою привлекательность, точно так же, как возлюбленная, друг или даже отечество. Примечательно, как легко распродают многие американцы при переезде весь свой домашний скарб, покупая потом все заново. Обычная рекламная приманка всевозможных туристических агентств – перспектива "to make new friends" [«завести новых друзей» (англ.)]. На первый взгляд может показаться парадоксальным и даже циничным, если я выражу уверенность, что сожаление, которое мы испытываем, выбрасывая в мусорный ящик верные старые брюки или курительную трубку, имеет некоторые общие корни с социальными связями, соединяющими нас с друзьями. И тем не менее, я совершенно уверен, что чувство, с которым я в конце концов продал наш старый автомобиль, напоминавший о бесчисленных чудесных путешествиях, было того же рода, что при расставании с другом. Такая реакция, разумеется, неправильная по отношению к неодушевленному предмету, по отношению к высшему животному – например, собаке, – не только оправдана, но может служить хорошим тестом душевного богатства или бедности человека. Я внутренне отворачивался от многих людей, рассказывавших о своей собаке: «...а потом мы переехали в город, и ее пришлось отдать».

Явление неофилии в высшей степени желательно для крупных производителей, эксплуатирующих его в широчайших масштабах с помощью описываемого в 8-й главе индоктринирования масс для получения коммерческой выгоды. Как в моде на одежду, так и в моде на автомобили принцип "built-in obsoletion", «встроенного устаревания», играет весьма важную роль.

В заключение главы мне хотелось бы обсудить возможности терапевтического противодействия изнеженности и тепловой смерти чувства. Сколь легко понять причины этих явлений, столь же трудно их устранить. Не хватает, конечно, естественных препятствий, преодоление которых закаляет человека, навязывая ему терпимость к неудовольствию, и в случае успеха приносит радость. Большая трудность состоит здесь в том, что препятствия, как уже сказано, должны быть естественными, вытекающими из природы вещей. Преодоление нарочно выдуманных затруднений никакого удовлетворения не дает. Курт Ган добивался серьезных терапевтических успехов, направляя пресыщенных и скучающих молодых людей на станции спасения утопающих: ситуации испытания, непосредственно воздействующие на глубокие слои личности, принесли подлинное исцеление многим пациентам. Аналогичные способы применял Гельмут Шульце, ставивший своих пациентов в ситуации прямой опасности – «пограничные ситуации», как он их называет, – в которых изнеженные люди так близко сталкиваются с настоящей серьезной жизнью, что это, грубо выражаясь, выбивает из них дурь. Но как бы успешны ни были такие методы лечения, независимо развитые Ганом и Шульце, они не дают общего решения проблемы. Ведь нельзя же устроить столько кораблекрушений, чтобы доставить всем нуждающимся в этом целебное переживание преодоления препятствий, нельзя посадить их всех на планеры и так напугать, чтобы они осознали, как все-таки прекрасна жизнь. Замечательным примером стойкого излечения могут служить не столь уж редкие случаи, когда скука от тепловой смерти чувства приводит к попытке самоубийства, влекущей более или менее тяжкие долговременные последствия. Много лет назад опытный венский учитель слепых рассказывал мне, что молодые люди, потерявшие зрение при попытке самоубийства выстрелом в висок, никогда больше не пытаются покончить с собой. Они не только продолжают жить, но удивительным образом созревают, становясь уравновешенными и даже счастливыми. Подобный же случай произошел с одной дамой, которая, будучи еще молодой девушкой, выбросилась из окна и сломала себе позвоночник, а потом, несмотря на увечье, вела счастливую и достойную жизнь. Без сомнения, все эти отчаявшиеся от скуки молодые люди смогли вернуть себе интерес к жизни именно потому, что столкнулись с труднопреодолимым препятствием.

У нас нет недостатка в препятствиях, которые мы должны преодолеть, чтобы человечество не погибло, и победа над ними поистине достаточно трудна, чтобы поставить каждого из нас в надлежащую ситуацию преодоления препятствий. Довести до всеобщего сведения существование этих препятствий – вот вполне выполнимая задача, которую должно ставить себе воспитание.

Страница 7 из 13 Все страницы