Глава 6

Генетическое вырождение

Некоторые способы социального поведения приносят пользу сообществу, но вредны для индивида. Объяснение возникновения и тем более сохранения таких способов поведения с помощью принципов мутации и отбора представляет, как показал недавно Норберт Бишоф, трудную проблему. Если бы даже возникновение «альтруистических» способов поведения можно было объяснить не очень понятными процессами группового отбора, в которые я не буду здесь углубляться, то все же возникшая таким образом социальная система неизбежно оказалась бы неустойчивой. Если, например, у галок (Coloeus monedula L.) возникает защитная реакция, при которой каждый индивид в высшей степени храбро вступается за схваченного хищником собрата по виду, то легко понять и объяснить, почему та группа, члены которой ведут себя таким образом, имеет больше шансов на выживание, чем та, где такого поведения нет. Что, однако, препятствует появлению внутри группы таких индивидов, у которых реакция защиты товарищей отсутствует? Мутации выпадения функций вполне вероятны и рано или поздно непременно происходят. И если они относятся к альтруистическому поведению, о котором мы говорим, то они должны создавать селекционное преимущество для затронутого ими индивида – если допустить, что защищать собратьев по виду опасно. Но тогда подобные «асоциальные элементы», паразитируя на социальном поведении еще нормальных собратьев, рано или поздно должны были бы составить в сообществе большинство. Разумеется, это верно лишь для тех общественных животных, у которых функции размножения и социальной работы не разделены между различными индивидами, как у «государственных» насекомых, у которых такой проблемы нет – так что, возможно, именно по этой причине «альтруизм» рабочих и солдат принимает у этих насекомых столь крайние формы.

Мы не знаем, что препятствует разложению сообщества социальными паразитами у общественных позвоночных. Трудно, в самом деле, представить себе, чтобы, скажем, галка возмутилась «трусостью» члена сообщества, не участвующего в реакции защиты товарища. «Возмущение» асоциальным поведением известно лишь на относительно низком и на самом высоком уровне интеграции живых систем, а именно в «государствах» клеток и в человеческом обществе. Иммунологи обнаружили весьма показательную связь между способностью к образованию антител и опасностью появления злокачественных опухолей. Можно даже утверждать, что образование специфических защитных веществ вообще было впервые «изобретено» под таким селекционным давлением, какое могли испытывать лишь долгоживущие и в особенности долго растущие организмы, которым всегда угрожает опасность возникновения при бесчисленных делениях клеток опасных «асоциальных» клеточных форм вследствие так называемых соматических мутаций. У беспозвоночных нет ни злокачественных опухолей, ни антител, но оба эти явления сразу же возникают в ряду живых организмов уже у самых низших позвоночных – круглоротых или циклостом, к которым относится, например, речная минога. Вероятно, все мы уже в молодости умирали бы от злокачественных опухолей, если бы наше тело не выработало, в форме реакций иммунитета, своеобразную «клеточную полицию», которая вовремя устраняет распухающих асоциальных паразитов.

У нас, людей, нормальный член общества наделен весьма специфическими формами реакций, которыми он отвечает на асоциальное поведение. Оно «возмущает» нас, и самый кроткий человек реагирует прямым нападением, увидев, что обижают ребенка или насилуют женщину. Сравнительное исследование структуры права в различных культурах свидетельствует о совпадениях, доходящих до подробностей и не объяснимых культурно-историческими связями. Как говорит Гёте, «никто уже не вспоминает о праве, что родится с нами». Но, безусловно, вера в существование естественного права, независимого от законодательства той или иной культуры, с древнейших времен связывалась с представлением о сверхъестественном, непосредственно божественном происхождении этого права.

По замечательному совпадению как раз в тот день, когда я начал писать эту главу, я получил письмо от специалиста по сравнительному праву Петера Г. Занда, из которого приведу одну цитату: «В современных исследованиях в области сравнительного права все больше внимания уделяется структурному сходству между различными правовыми системами мира (можно сослаться, например, на недавно опубликованный коллективный проект Корнелльского университета "Common Core of Legal Systems" [«Общее ядро правовых систем» (англ.)]). Ранее предлагались три главных объяснения довольно многочисленных совпадений: метафизическое – с помощью понятия естественного права (соответствующее витализму в естествознании), историческое (обмен идеями путем взаимного проникновения и контакта между различными правовыми системами, т. е. поведение, усвоенное посредством имитации) и экологическое (приспособление к внешним условиям и соответственно к инфраструктуре, т. е. формы поведения, усвоенные благодаря общему опыту). В последнее время к ним добавилось психологическое объяснение: общее "правовое чувство" (инстинктивное понятие!) выводится из типичного детского опыта, с прямой ссылкой на Фрейда (это относится прежде всего к проф. Альберту Эренцвейгу из Беркли с его "психоаналитическим правоведением"). Существенно в этом новом направлении то, что оно сводит социальное явление "права" к индивидуальным структурам, а не наоборот, как традиционная теория права. Но, как я полагаю, достоин сожаления тот факт, что и это направление все еще уделяет исключительное внимание усвоенным способам поведения и пренебрегает возможными врожденными способами поведения в области права. Читая собрание Ваших сочинений (не всегда легких для юриста!), я твердо убедился, что в этом таинственном "правовом чувстве" (кстати, в старой теории права это выражение широко употреблялось, хотя и без объяснения) следует видеть типичные врожденные формы поведения».

Я вполне разделяю этот взгляд, отдавая себе, конечно, отчет в том, что его убедительное доказательство связано с большими трудностями; проф. Занд в своем письме также на них указывает. Но что бы ни выявило будущее исследование филогенетических и культурно-исторических источников человеческого правового чувства, можно считать твердо установленным научным фактом, что вид Homo sapiens обладает высокодифференцированной системой форм поведения, служащей для искоренения угрожающих обществу паразитов и действующей вполне аналогично системе образования антител в государстве клеток.

В современной криминологии также ставится вопрос, в какой степени преступное поведение может быть объяснено генетическим выпадением врожденных форм социального поведения и реакций торможения и в какой мере оно происходит от нарушений в процессе культурной передачи социальных норм. Решение этого вопроса, хотя и столь же трудное, как в теории права, имеет здесь, однако, гораздо большее практическое значение. Право есть право, и следовать ему необходимо независимо от того, возникла ли его структура филогенетическим или культурно-историческим путем. Но перспектива сделать преступника приемлемым членом общества существенно зависит от ответа на вопрос, обусловлен ли его дефект генетически или же происходит от воспитания. Я не хочу сказать, что генетические отклонения невозможно исправить с помощью целенаправленной тренировки: как сообщает Кречмер, многим лептосомам*, занимающимся гимнастикой с подлинно шизотимной настойчивостью*, удается искусственно развить почти атлетическую мускулатуру. Если бы все филогенетически запрограммированное ipso facto' [Тем самым (лат.)] не поддавалось влиянию обучения и воспитания, человек был бы безответственной игрушкой своих инстинктивных побуждений. Во всех культурах при совместной жизни людей предполагается, что человек способен научиться укрощать свои побуждения; к этому сводится вся истина, заключенная в проповедях аскезы. Но господство разума и ответственности не безгранично. Его едва хватает и здоровому, чтобы он мог занимать свое место в культурном обществе. Между тем можно сказать – пользуясь моим старым сравнением, – что душевно здоровый человек и психопат различаются между собой не больше, чем люди с компенсированным и декомпенсированным пороком сердца. Человек, как удачно сказал Арнольд Гелен, по своей природе, т. е. по своему филогенезу, есть культурное существо. Иными словами, его инстинктивные побуждения и культурно обусловленное, ответственное владение ими составляют единую систему, в которой функции обеих подсистем точно согласованы друг с другом. Небольшой недостаток или избыток с той или другой стороны приводит к нарушению гораздо легче, чем думает большинство людей, склонных верить во всемогущество человеческого разума и обучения. И, к сожалению, человек, по-видимому, лишь в весьма незначительных пределах способен компенсировать такие нарушения, тренируя свою власть над инстинктивными побуждениями.

Прежде всего, криминологам слишком хорошо известно, как слаба надежда превратить в социальных людей так называемых душевно бедных. Это одинаково верно в отношении как родившихся душевно бедными, так и тех несчастных, у кого почти такое же нарушение возникло от недостатка воспитания, особенно в результате госпитализма (в смысле Рене Спитса). Недостаточный личный контакт с матерью в младенческом возрасте вызывает – если дело не кончается еще хуже – неспособность к социальным связям, симптомы которой чрезвычайно напоминают врожденную душевную бедность. Итак: неверно, что все врожденные дефекты неизлечимы, но еще менее верно, будто излечимы все приобретенные. Старое врачебное правило: «Лучше предупреждать, чем лечить» – применимо и к нарушениям психики.

На вере во всемогущество условных реакций лежит немалая доля вины за некоторые причудливые ошибки правосудия. Ф. Хеккер в лекциях, прочитанных в клинике Менинджера в Топеке (Канзас), рассказал о случае, когда молодой убийца, принятый на психотерапевтическое лечение, был через некоторое время выпущен как «излечившийся» и очень скоро совершил новое убийство. Это повторилось не более и не менее как четырежды, и лишь после того как преступник убил четвертого человека, гуманное, демократическое и бихевиористское общество осознало, что он социально опасен.

Эти четверо убитых – еще небольшой вред по сравнению с тем, какой причиняет само отношение нынешнего общественного мнения к преступлению. Превратившееся в религию убеждение, что все люди рождаются равными и что все нравственные пороки преступника следует относить на счет его воспитателей, которые перед ним виновны, приводит к уничтожению всякого естественного правового чувства, и прежде всего у самого отщепенца; преисполненный жалости к себе, он считает себя жертвой общества. В одной австрийской газете можно было недавно увидеть крупный заголовок: «Семнадцатилетний из страха перед родителями стал убийцей». Этот парень изнасиловал свою десятилетнюю сестру и, так как она угрожала рассказать об этом родителям, задушил ее. В этом сложном переплетении обстоятельств родители по крайней мере отчасти могли быть повинны – но, конечно, не в том, что нагнали на юнца слишком большой страх.

Чтобы понять эти явно патологические крайности общественного мнения, нужно прежде всего отдать себе отчет в том, что оно является функцией одной из тех саморегулирующихся систем, которым свойственны колебания. Общественное мнение инертно, оно реагирует на новые влияния лишь после длительной «задержки»; кроме того, оно любит грубые упрощения и большей частью преувеличивает подлинное положение вещей. Поэтому критикующая его оппозиция почти всегда права. Но в схватке она переходит на крайние позиции, каких никогда не заняла бы, если бы не стремилась компенсировать противоположное мнение. И если господствовавшие ранее убеждения рушатся – а это обычно происходит внезапно, – то маятник колеблется в сторону столь же крайнего, преувеличенного взгляда прежней оппозиции.

Нынешняя искаженная форма либеральной демократии находится в кульминационной точке колебания. На противоположном конце, где маятник находился не так уж давно, были Эйхман и Освенцим, эвтаназия*, расовая ненависть, геноцид и суд Линча. Мы должны понять, что по обе стороны точки, где остановился бы маятник, если бы когда-нибудь пришел в равновесие, стоят подлинные ценности: «слева» – ценность свободного развития личности, «справа» – ценность общественного и культурного здоровья. Бесчеловечны лишь эксцессы в любую сторону. Колебание продолжается, и вот в Америке уже намечается опасность, что сам по себе вполне оправданный, но неумеренный мятеж молодежи и негров может вызвать столь же неумеренную реакцию ничему не научившихся праворадикальных элементов, дав им желанный повод проповедать обществу другую крайность. Хуже всего, однако, что эти идеологические колебания не только не затухают, но угрожают расшатать всю систему и привести к «краху регулирования» (“Reglerkatastrophe”). Предпринять настоятельно необходимую попытку затормозить эти дьявольские колебания – долг ученого.

Один из многих парадоксов, в которых запуталось цивилизованное человечество, состоит в том, что требование человечности по отношению к личности снова вступило в противоречие с интересами человечества. Наше сострадание к асоциальным отщепенцам, неполноценность которых может быть вызвана как необратимым повреждением в раннем возрасте (госпитализм!), так и наследственным дефектом, мешает нам защитить тех, кто этим пороком не поражен. Нельзя даже применять к людям слова «неполноценный» и «полноценный», не навлекая на себя сразу же подозрение, что ты сторонник газовых камер.

То «таинственное правовое чувство», о котором говорит П. Г. Занд, без сомнения, представляет собой систему генетически закрепленных реакций, побуждающих нас выступать против асоциального поведения собратьев по виду. Эти реакции образуют остающийся неизменным в течение исторических времен основной мотив, на который накладывались вариации независимо возникавших в отдельных культурах правовых и моральных систем. Несомненно, далее, что вероятность грубых нарушений функции этого неосознанного правового чувства столь же велика, как для любой другой инстинктивной реакции. Если человек чужой культуры допустит оплошность (как это сделали, например, участники первой немецкой экспедиции на Новую Гвинею, срубив священную пальму), его предают смерти с таким же праведным самодовольством, как если бы это был член собственного общества, хотя бы нечаянно нарушивший табу своей культуры. "Mobbing" [Нападение толпы* (англ.)], столь легко приводящий к суду Линча, – это поистине один из самых бесчеловечных способов поведения, до которых можно довести современного нормального человека. В нем причина всех жестокостей по отношению к «варварам» вне своего общества и к меньшинствам внутри него, он усиливает склонность к образованию псевдовидов в смысле Эриксона и лежит в основе целого ряда других хорошо известных социальной психологии явлений проецирования – например, типичного поиска «козла отпущения» за собственные неудачи – и многих других чрезвычайно опасных и аморальных импульсов, которые незаметно для неискушенного примешиваются к тому же глобальному правовому чувству.

И все же это правовое чувство столь же необходимо для действия механизма нашего социального поведения, как щитовидная железа для действия гормонов. Отчетливо наметившаяся в наши дни тенденция огульно осудить его и лишить действенности может привести к таким же печальным последствиям, как попытка лечить базедову болезнь полным удалением щитовидной железы. Опасные последствия нынешней тенденции к абсолютной терпимости, выключающей естественное правовое чувство, усиливаются еще и благодаря псевдодемократической доктрине, согласно которой поведение человека полностью определяется обучением. В нашем поведении, служащем сохранению общества или вредящем ему, многое зависит от благословения или проклятия, которое запечатлела в нас в раннем детстве родительская чета, которая могла быть в большей или меньшей степени проницательной, ответственной и, что всего важнее, эмоционально здоровой. Столь же много, если не больше, обусловлено генетически. Как мы знаем, великий регулирующий механизм ответственного категорического суждения способен лишь в весьма узких пределах компенсировать недостатки социального поведения, как происходящие от воспитания, так и генетические.

Кто умеет мыслить биологически и знает о силе инстинктивных побуждений и относительном бессилии любой ответственной морали и любых благих намерений, а также в какой-то мере понимает, с позиций психиатрии и глубинной психологии, как возникают нарушения социального поведения, тот не может осуждать «нарушителя» с таким же праведным гневом, как каждый неискушенный человек с сильными эмоциями. Он видит в отщепенце не столько дьявольски злого, сколько больного человека, заслуживающего сострадания, и с чисто теоретической точки зрения это вполне правильно. Но если к такой оправданной установке присоединяется заблуждение псевдодемократической доктрины, будто все человеческое поведение структурируется кондиционированием и поэтому его можно так же неограниченно изменять и исправлять, то это приводит к тяжкому прегрешению против человеческого общества.

Чтобы представить себе, какими опасностями угрожает человечеству выпадение унаследованного инстинкта, нужно понять, что в условиях современной цивилизованной жизни нет ни одного фактора, осуществляющего отбор в направлении простой доброты и порядочности, за исключением нашего врожденного чувства к этим ценностям. В экономическом соревновании западной культуры за них полагается безусловно отрицательная селекционная премия! Счастье еще, что экономический успех и коэффициент размножения не обязательно связаны положительной корреляцией.

Необходимость морали хорошо иллюстрируется старым еврейским анекдотом. Миллиардер приходит к шадхену (брачному посреднику) и дает ему понять, что хотел бы жениться. Шадхен, ревностно взявшись за дело, тут же принимается восхвалять некую необычайно красивую девушку, три раза подряд завоевавшую звание «Мисс Америка», но богач отклоняет предложение: «Я сам достаточно красив!» Шадхен, со свойственной его профессии гибкостью, сразу начинает превозносить другую невесту, с приданым в несколько миллиардов долларов. «Богатой мне не надо, – отвечает Крез, – я сам достаточно богат». Шадхен сразу же переходит на третий регистр и рассказывает о невесте, уже в 21 год ставшей доцентом математики, а сейчас, в 24 года, занимающей должность ординарного профессора теории информации в МТИ [Массачусетский технологический институт]. «Умной мне не надо, – говорит презрительно миллиардер, – я сам достаточно умен!» Тогда шадхен в отчаянии восклицает: «Какой же, ради Бога, она должна быть?» – «Порядочной!»

Мы знаем на примере домашних животных и даже диких животных, разводимых в неволе, как быстро может наступить разложение форм социального поведения при прекращении видового отбора. У многих рыб, заботящихся о потомстве, когда их разводят в коммерческих целях, генетические системы ухода за потомством в течение нескольких поколений настолько нарушаются, что из нескольких десятков пар с трудом удается найти одну, еще способную правильно за ним ухаживать. Примечательно, что при этом, как и при разложении норм социального поведения, выработанных культурой, наиболее уязвимы, по-видимому, самые дифференцированные и исторически молодые механизмы. Старые универсальные побуждения, например к питанию и спариванию, очень часто обнаруживают при этом склонность к гипертрофии. Следует, впрочем, учитывать, что человек, разводящий животных, по всей вероятности, избирательно поощряет неразборчивость и жадность в еде и такое же побуждение к спариванию, стремясь в то же время подавить мешающие ему побуждения к агрессии и к бегству.

В целом домашнее животное выглядит злой карикатурой на своего хозяина. Как я указывал в одной из предыдущих работ (1954), наше эстетическое восприятие отчетливо связано с соматическими изменениями, регулярно происходящими при одомашнивании. Такие типичные признаки одомашнивания, как исчезновение мышц и замена их жиром, с возникающим отсюда отвислым животом, или укорочение основания черепа и конечностей, обычно воспринимаются и в животном, и в человеке как уродство, в то время как противоположные признаки выглядят «благородно». Такова же и наша эмоциональная оценка особенностей поведения, которые одомашнивание уничтожает или по меньшей мере ставит под угрозу. Материнская любовь, самоотверженная и храбрая защита семьи и общества – инстинктивно запрограммированные нормы поведения, точно так же, как еда и спаривание, но мы определенно воспринимаем их как нечто лучшее и более благородное.

В своих работах я проследил во всех подробностях тесные связи между угрозой исчезновения некоторых признаков при одомашнивании и оценкой их нашим этическим и эстетическим чувством. Корреляция здесь слишком отчетлива, чтобы быть случайной, и объяснить ее можно лишь допущением, что в основе наших ценностных суждений лежат встроенные механизмы, предохраняющие человечество от угрожающих ему вполне определенных явлений вырождения. Это наводит на мысль, что в основе нашего правового чувства также лежит филогенетически запрограммированный механизм, назначение которого – противодействовать инфильтрации общества асоциальными представителями нашего вида.

Один синдром наследственных изменений, несомненно, проявляется аналогичным образом и по сходным причинам у человека и у домашних животных: странное сочетание раннего полового созревания и удлинения юношеской стадии развития. Как давно уже указал Больк, очень многие соматические признаки человека напоминают не столько взрослых животных ближайших к нему зоологических видов, сколько их юношеские формы. Длительную задержку в юношеском состоянии обычно называют в биологии неотенией. Отмечая это явление у человека, Л. Больк (1926) особенно подчеркивает замедление человеческого онтогенеза – так называемую ретардацию. Тем же закономерностям, что и онтогенез тела, подчиняется онтогенез человеческого поведения. Как я пытался показать (1943), сохраняющаяся у человека до глубокой старости исследовательская любознательность, проявляющаяся в виде игры, его «открытость по отношению к миру», как называет ее Арнольд Гелен (1940), представляет собой удержавшийся юношеский признак.

Детскость – один из самых важных, необходимых и в благороднейшем смысле «гуманных» признаков человека. «Человек лишь тогда вполне человек, когда он играет», – говорит Фридрих Шиллер. «В настоящем мужчине запрятан ребенок, который хочет играть», – говорит Ницше. «Почему же запрятан?» – спрашивает моя жена. Отто Ган сказал мне после первых нескольких минут знакомства: «Скажите, ведь у вас, в сущности, детская натура? Надеюсь, вы меня правильно поймете!»

Детские качества принадлежат, без сомнения, к предпосылкам возникновения человека. Вопрос лишь в том, не разовьется ли это характерное для человека генетическое «впадение в детство» до опасной степени. Явления нетерпимости к неудовольствию и притупления чувств могут приводить к инфантильному поведению. Есть серьезное подозрение, что к этим генетически обусловленным процессам могут присоединиться процессы, порожденные культурой. Нетерпеливое требование немедленного удовлетворения желаний, полное отсутствие ответственности и внимания к чувствам других – типичные свойства маленьких детей, им вполне простительные. Терпеливая работа ради отдаленной цели, ответственность за свои поступки и внимательное отношение даже к чужим людям – нормы поведения, характерные для зрелого человека.

О незрелости говорят исследователи рака, считающие ее одним из основных свойств злокачественной опухоли. Когда клетка отказывается от всех свойств, делающих ее полноправным членом некоторой ткани – кожи, эпителия кишечника или молочной железы, – она неизбежно претерпевает «регресс» к состоянию, соответствующему более ранней фазе развития вида или индивида: начинает вести себя как одноклеточный организм или эмбриональная клетка, то есть делиться без учета интересов организма в целом. Чем дальше заходит такой регресс, чем больше вновь образовавшаяся ткань отличается от нормальной, тем злокачественнее опухоль. Папиллома, еще обладающая многими свойствами нормальной кожи и всего лишь выступающая из нее в виде бородавки, – доброкачественная опухоль, а саркома, состоящая из совершенно однородных, никак не дифференцированных клеток мезодермы, – злокачественная. Гибельный для организма рост злокачественных опухолей, как уже было сказано, происходит оттого, что защитные средства, с помощью которых организм обороняется от «асоциальных» клеток, перестают действовать или подавляются этими клетками. При этом смертоносный проникающий рост опухоли возможен лишь в случае, когда клетки окружающей ткани обращаются с опухолевыми клетками как со «своими» и кормят их.

Эту аналогию можно продолжить. Человек, у которого не произошло созревание норм социального поведения, застревает в инфантильном состоянии и неизбежно становится в обществе паразитом. Он ожидает как чего-то само собою разумеющегося, что взрослые будут и дальше о нем заботиться, как о ребенке. В газете «Зюддойче цайтунг» сообщалось недавно об одном юноше, убившем свою бабушку, чтобы отобрать у нее несколько марок на кино. Вся его ответственность сводилась к упорному повторению одной фразы: он ведь говорил бабушке, что ему нужны деньги на кино. Разумеется, этот человек был слабоумным.

Огромное множество молодых людей относится теперь враждебно к нынешнему общественному порядку и тем самым к своим родителям. Но несмотря на это они считают само собой разумеющимся, что общество и родители обязаны их содержать, и в этом сказывается их бездумная инфантильность.

Если, как я опасаюсь, рост инфантильности и юношеской преступности у цивилизованных людей действительно происходит от генетического разложения, то перед нами серьезнейшая угроза. Наша высокая эмоциональная оценка хорошего и порядочного остается ныне, с вероятностью близкой к достоверности, единственным фактором отбора, сколько-нибудь действенно препятствующим разложению социального поведения. Даже прожженный делец из анекдота хотел жениться на порядочной девушке! Все, о чем шла речь в предшествующих главах – перенаселение, коммерческая конкуренция, разрушение естественной среды и отчуждение от ее внушающей благоговение гармонии, вызываемая изнеженностью неспособность к сильным чувствам, – все это, действуя совместно, полностью лишает современного человека способности судить, что хорошо и что плохо. И ко всему этому добавляется отпущение грехов асоциальным элементам, навязываемое нам пониманием генетических и психологических причин их поведения.

Мы должны научиться соединять происходящую от понимания гуманность по отношению к индивиду с учетом того, что нужно человеческому обществу. Отдельный человек, у которого выпали некоторые способы социального поведения и нарушена способность к сопровождающим их чувствам, вполне заслуживает нашего сострадания; это и в самом деле несчастный больной. Но само по себе выпадение – просто зло. Это не только отрицание и попятный ход творческого процесса, превратившего животное в человека, но нечто гораздо худшее, поистине жуткое. Неким загадочным путем при нарушении морального поведения очень часто не только пропадает все, что мы воспринимаем как хорошее и порядочное, но возникает активная враждебность к добру и порядочности. Именно это явление породило во многих религиях веру во врага и состязателя Господня. И если в наши дни трезво посмотреть на все происходящее в мире, то нечего будет возразить верующему, убежденному, что Антихрист уже пришел.

Без сомнения, разложение генетически закрепленных форм поведения угрожает нам Апокалипсисом, и при этом в особенно ужасной форме. Но все же одолеть эту опасность, пожалуй, легче, чем другие, как, например, перенаселение или дьявольский круг коммерческого соревнования, которым можно противопоставить лишь весьма радикальные меры, самое меньшее – переоценку путем воспитания всех почитаемых ныне мнимых ценностей. Чтобы остановить генетическое вырождение человечества, достаточно держаться старой мудрости, классически выраженной в старом еврейском анекдоте. Достаточно при выборе супруги или супруга не забывать простого и очевидного требования: она должна быть порядочной – и он не в меньшей степени.

Прежде чем перейти к следующей главе, где пойдет речь об опасностях разрыва с традицией, возникающих из слишком радикального бунта молодежи, я хотел бы предупредить возможное недоразумение. Все, что было сказано выше об опасных последствиях роста инфантильности и в особенности об исчезновении чувства ответственности и восприимчивости к ценностям, относится к быстро растущей юношеской преступности, но никоим образом не к распространившемуся на весь мир бунту современной молодежи. В следующей главе я энергично выступаю против опасных заблуждений, в которые впадает молодежь, но столь же недвусмысленно я хотел бы здесь заявить, что она отнюдь не страдает недостатком социальной и моральной восприимчивости и тем более слепотой к ценностям. Совсем напротив: у молодых людей необычайно верное ощущение, что не только в датском государстве что-то неладно, но и в гораздо б?льших государствах неладно очень многое.

Страница 8 из 13 Все страницы