POST SCRIPTUM

№ 1

Из книги Л. М. Алексеевой 1 Алексеева Людмила Михайловна (род. 1927) – историк, известная активистка правозащитного движения. В 1977 г. эмигрировала в США, вернулась в Россию в 1993. С 1996 г. – председатель Московской Хельсинкской группы, в 1998–2004 – президент Международной Хельсинкской федерации по правам человека

… Над «подписантами» была устроена массовая расправа. За редким исключением, члены партии были изгнаны из партии, что автоматически вело к увольнению с работы. Многих беспартийных тоже уволили или перевели на более низкие должности; студентов исключали из институтов; художников и писателей – из творческих союзов, их перестали публиковать (выставлять); ученые, ожидавшие защиты диссертации, не смогли их защитить и т. д. Эти люди, до тех пор благополучные, оказались изгоями <…>.

В перипетиях 1966–1968 гг. сформировался круг правозащитников. «Отбор» происходил не по признаку сочувствия либеральным идеям (сочувствие это, в Москве во всяком случае, было весьма широким), а по признаку готовности к открытому отстаиванию этой позиции <…>.

Первым туром «отбора» было участие в петиционной кампании. В советских условиях это серьезная проверка на гражданственность. Однако нельзя ставить знак равенства между участниками эпистолярной кампании 1968 г. в поддержку «курса XX съезда» и правозащитниками. Значительная часть «подписантов» 1968 г. действовала с той или иной степенью надежды, что советские руководители примут в расчет открыто высказанное общественное мнение, и если не прекратят, то уменьшат напор на общество. Власти ответили репрессиями.

К чести «подписантов», всего несколько человек согласились на «признание ошибок» и самоосуждение, хотя оно выжималось под угрозой утраты жизненных позиций…

Алексеева А. М. История инакомыслия в СССР: Новейший период. М., 2006. С. 222–223 (первое изд. – 1983 г.)

№ 2

Из воспоминаний Л. М. Алексеевой

… Сотни подписантов оказались в неопределенном положении. Станем ли мы в глазах людей достойными подражания или превратимся в изгоев? Готово ли советское общество – через двенадцать лет после XX съезда партии – понять, чего мы пытаемся добиться? Что станет с теми, кто сделал свой выбор, пожертвовав карьерой? Смогут ли эти люди выжить, оказавшись вне коллектива? <…> Мы не были экстремистами. Наши взгляды были типичны для интеллигентской среды. Новизна состояла в том, что мы открыто высказали то, что многие хотели, но не решались сказать <…>.

В те дни по Москве носились разные истории о подписантах. С молниеносной быстротой создавались и рушились репутации <…>.

К концу весны (1968 г. – И. К.) стал понятен механизм репрессий в отношении подписантов. <…> Тех, кто называл имена, оставляли в покое. Тем, кто имен не называл, но выражал сожаление или по крайней мере делал вид, что сокрушается, давали строгий выговор, но из партии не исключали и с работы не увольняли, нераскаявшихся исключали, увольняли и заносили в черные списки. На поиски новой работы у многих из нас ушли годы…

Алексеева Л., Голдберг П. Поколение оттепели. М., 2006. С. 198, 201

№ 3

Из публикации С. Ларченко «Подписанты»

Более остросюжетное для Академгородка время, чем весна 1968 г. трудно вспомнить. Это была воспетая позже Василием Аксеновым эра зауженных штанин, туфлей на «манной каше» и свободолюбивых надписей на стенах. Однажды утром на трансформаторной подстанции возле общежитий НГУ появился граффити: «Прекратите закрытые процессы!», «Мы хотим знать правду!». Слова «Это советская демократия!» были проиллюстрированы свастикой. Когда Москва и Ленинград подписали письмо в защиту диссидентов Галанского, Гинзбурга, Добровольского, Новосибирск, слегка отстав от столиц в потреблении джаза и песен Галича, перещеголял их по количеству подписантов. О двух из них и хочу рассказать.

Начнем с того, как эти подписи были получены. Главным организатором подписей была жена Добровольского, специально для этого она и приехала в Новосибирск. <...> Она боролась за смягчение участи мужа, чего и надеялась добиться, возбудив соответствующий уровень гласности на местном и международном уровне. Тем более, что в те времена в Академгородке вполне легально работал корреспондент газеты бельгийских коммунистов «Драпо руж» Марабиньи. <... > В итоге вышла большая хохма. Действующими лицами ее оказались ученый муж и женщина. Член КПСС N. N. работал на кафедре философии НГУ. Беспартийная Марина Михайловна Громыко, профессор, доктор исторических наук, была обожаемая студентами преподавателем того же престижного вуза. Умница. Эффектная, яркая женщина. И с характером, подобающим фамилии <…>.

N. N. вызвали на партком и спросили: каким же образом подпись коммуниста оказалась на антисоветском документе <…>. И тогда препод-партиец «прикинулся шлангом». «Да я, – сказал он, – даже не понял, что за бумагу подмахнул! Я гулял с ребенком, подбежала женщина, подсунула листочки – и прямо на коляске я и подписал». Словом, препод закосил под кормящего отца – и его не исключили из партии <…> не наказали <…>.

Совсем другая история вышла с Мариной Михайловной Громыко <…>. Марина Михайловна <…> не была членом партии. Что делать? На партком для выволочки не вызовешь. Роль экзекутора сыграл М. М., защищавший в свое время Москву в заградотрядах НКВД. <…> М. М. был председателем местного комитета. А Громыко, разумеется, состояла в профсоюзе. И пришла на местком факультета с повесткой о политической шаткости. М. М. на этом мероприятии председательствовал.

<…> Ее не посадили, но отрезали от внешних связей с миром. И все-таки она поступила красиво. Это был волнующий нас, студентов, пример человеческого достоинства.

Морской проспект. 2007. Март (№ 1)

№ 4

Из статьи И. С. Кузнецова «“Байки” или история Академгородка»

<…> Прежде всего странным выглядит появление этого материала в рубрике «Байкер-клуб» – имеются в виду «байки» об истории Академгородка. <…> Собственно «байки» вместо серьезной истории могли быть оправданы по двум причинам: либо в силу несерьезности темы, либо ввиду отсутствия соответствующих документальных источников. И тот, и другой аргумент здесь не подходят <…>.

Под инициалами N. N. здесь, конечно, фигурирует наш любимый преподаватель философии Владимир Александрович Конев. Не вдаваясь во многие детали, подчеркнем неправомерность утверждения, что «его не наказали». На самом деле Конев, как и трое других подписантов», получил строгий выговор с занесением в учетную карточку – санкция по тем временам довольно серьезная. Через несколько лет после этого он, как и его коллега по кафедре философии И. С. Алексеев, получивший такое же взыскание, вынужден был уехать из Академгородка.

Еще больше неточностей в рассказе о М. М. Громыко. Профсоюзное собрание, на котором ее «разбирали», происходило не на гуманитарном факультете, а в Институте истории, филологии и философии СО АН. <…> Естественно, организация и ход данного собрания определялись не «М. М.» – все это делалось в рамках общей кампании. Что касается «М. М.», то этого человека сейчас уже нет в живых. А был он инвалидом войны, человеком, в сущности, очень тяжелой судьбы (его отец был арестован в 30-е годы).

Повествуя о дальнейшей судьбе М. М. Громыко, автор прибегает к таким странным пассажам: «ее не посадили, но отрезали от внешнего мира». В связи с этим можно напомнить, что «не посадили» никого из сорока шести «подписантов». Что касается Марины Михайловны, то вряд ли ее «отрезали»: после переезда в Москву она стала одним из ведущих сотрудников Института этнографии АН СССР, автором многих трудов…

Морской проспект. 2007. Апрель (№ 4)

Страница 2 из 8 Все страницы