Описание территории

Предыдущие соображения позволяют определить границы территории, где находится фашизм. Теперь мы должны описать эту территорию, придерживаясь важнейшего принципа: видеть рассматриваемый предмет во всей его полноте. Но, конечно, никакой предмет нельзя понять без его окружающей среды; а для фашизма это была вначале тесная связь с его консервативными союзниками. Поэтому нам придется тут же перейти проведенные выше границы, и притом во многих местах.

1919 год имел решающее значение для природы фашизма, как и для многих других процессов следующего десятилетия. Не случайно фигуры, наиболее значительные и важные для будущего фашизма, еще в эмбриональном виде возникли из послевоенного хаоса именно в этом первом послевоенном году. В самом деле, когда весной этого года Муссолини, только что основавший свои fasci de combattimento * Боевые союзы (итал.) , еще приводил им в пример Курта Эйснера, когда Бела Кун только что вошел в свое правительство, мы видим, как союз Рейхсвера с крестьянско-студенческим Добровольческим Корпусом уже сокрушает недолговечную мюнхенскую советскую республику. Это было самое случайное, самое безнадежное и самое идиллическое из судорожных революционных движений того времени. Оно было вызвано бессмысленным убийством премьер-министра Эйснера, уже уходившего в отставку; это был мятеж части пролетариата под руководством небольшой группы интеллигентов, главным образом евреев и анархистов. В городе, населенном в основном буржуазией, посреди католической аграрной страны такой мятеж не имел никаких перспектив; к тому же, революционеры, совершив необдуманный террористический акт, повредили своей репутации больше, чем своим врагам, поведение которых осталось, по существу, безнаказанным. Но, может быть, именно этим они и вызвали такую ненависть. И возникшее отсюда отождествление большевизма с еврейством, истолкование их как смертоносной болезни крепче всего укоренилось в голове незаметного пропагандиста Рейхсвера, каким был тогда Адольф Гитлер.

В Венгрии контрреволюция свергла режим Бела Куна, но не собственной силой; революции положило конец наступление румын. Она была не только восстанием против социальной традиции, но также актом национального отчаяния и орудием национального самоутверждения. Но и эту революцию в значительной степени возглавляли евреи; идеи молодых офицеров, вначале собравшихся в Сегеде, мало отличались от представлений их мюнхенских коллег. Уже в 1919 году Юлиус Гомбош (Gömbös) называл себя “национал-социалистом”; быстро выросшие в то время патриотические организации во многом напоминали “отечественные союзы” Баварии, и самые из них возглавлял Гомбош, как “верховный вождь”. В неблагоприятной атмосфере эры Бетлена он писал памфлеты о международном еврействе и основал новую “Партию Расовой Защиты”.

В 1919 году первые австрийские хеймверовцы имели больше успеха во внешнеполитической борьбе, но еще не превратились во внутриполитический фактор. Постепенно они теряли свой надпартийный характер, но лишь к 1927 году приняли направление, именуемое хеймверовским фашизмом и ставшее впоследствии одним из составляющих элементов “австрофашизма”.

Польша также находилась под внешней угрозой, и хотя она исходила от большевистской России и, в отличие от Баварии или Венгрии, действительно представляла смертельную опасность, она не сразу привела к развитию фашистских тенденций. “Почвенный” антисемитизм Народно-Демократической Партии и авторитаризм основавших государство легионеров еще не соединились, так что в течение нескольких лет мог еще держаться вполне свободный парламентский режим – до майского мятежа 1926 года, когда правителем стал Пилсудский.

В Италии важным этапом на пути молодого фашизма было предприятие Габриэле д’Аннунцио в Фиуме, в сентябре того же 1919 года. Именно в Фиуме, а не в Милане были развиты основные черты его стиля и его символики, здесь в социальной романтике поэта получил свою первую формулировку более поздний корпоративизм.

В 1919 году Мустафа Кемаль-паша начал на севере Анатолии свою борьбу за коренные области Турции – против собственного правительства и иностранных держав. И если его национально-оборонительная диктатура при исследовании фашизма может показаться чем-то не очень близким, то, во всяком случае, ее блестящий успех был многообещающим стимулом для всех противников Версальского мира.

К 1919 году восходят также первые ростки того, что потом превратилось в румынскую «Железную Гвардию»: это было основанное Кодреану объединение школьников, намеревавшихся, в случае вторжения Красной Армии, устроить партизанское сопротивление.

В 1919 году война и революция соприкоснулись в Европе теснее, чем когда-либо до этого или после, и этот год был исходным пунктом первых фашистских движений. Они развивались с разной скоростью, но их решающим этапом были 1922 и 1923 годы. В эти годы оба первых фашизма, уже отчетливо видимые в своей новизне, выступают на сцену истории и вызывают всемирный интерес; оба они будут больше всего приковывать внимание мира, причем один из них одерживает многозначительную победу, а другой терпит еще более многозначительное поражение. В конце октября 1922 года Муссолини направляет своих чернорубашечников на итальянскую столицу, и этот очень странный «Поход на Рим» приводит его к власти. А менее чем через год нетерпеливый Гитлер вынуждает до тех пор дружественное и союзное ему правительство против воли преградить ему путь своим мечом.

Заслуживает упоминания еще третье событие, хотя и происшедшее на окраине Европы. 9 июня 1923 года в Софии было насильственно свергнуто правительство крестьянского лидера Александра Стамбулийского, которого все его противники называли «аграрным коммунистом», и новое правительство Цанкова приступило к кровавому подавлению вспыхнувшего крестьянского восстания, а в особенности коммунистической партии. Уже 23 июня Исполнительный Комитет Коминтерна призвал рабочих всего мира протестовать против преступлений «победоносной болгарской фашистской клики». Таким образом, на этом историческом распутье 1922/1923 годов не только родились два важнейших для мира фашизма, под знаком своеобразно изменившегося с 1919 года боевого фронта, но впервые официально появилось и общее полемическое истолкование фашизма, столь важное для его дальнейшего развития.

С этого времени фашистские движения растут в Европе, как грибы после дождя. В большинстве случаев трудно судить, насколько их рождению способствовали независимые причины, и насколько – блестящий пример Муссолини. Достаточно перечислить все те группы, которые вовсе не пришли к власти, или пришли к власти не собственной силой. Больше внимания требуют режимы, а также страны, где можно констатировать более или менее равномерную тенденцию к фашизму.

В ряде случаев легче всего идентифицировать сектантские группы: изолированные в своих странах, они часто искали опору в безудержном восхищении Муссолини и Гитлером. Вероятно, было бы несправедливо причислить к этой категории рексистов Леона Дегреля, финское Движение Лаппо или фламандских национал-солидаристов; но Датская Национал-Социалистская Партия Фрица Клаузена, франсисты Марселя Бюкара, различные разновидности швейцарского фашизма и множество подобных явлений в большинстве стран Европы вряд ли представляли собой нечто большее, чем неуклюжие подражания.

Самостоятельные корни, а в течение краткого времени также и собственное значение имели французские группы; сверх того, они весьма оживляют картину фашизма своим разнообразием и своим духом (Бразиллак, Дрие ля Рошель) и, наконец, эти группы по распространенному мнению ближе всего подошли к захвату власти (в феврале 1934 года). Сюда относятся Связка (Faisceaux) Жоржа Валуа, Юные Патриоты (Jeunesses Patriotes) Пьера Тетенже, Огненные Кресты (Croix de Feu) полковника де ля Рока, Французская Народная Партия (Parti Populaire Français) Жака Дорио и, наконец, неосоциалистическая секта Марселя Деа. Собственное лицо имели также британские фашисты, первые организации которых сложились уже в 1923 году, а в 1926 году насчитывали, по некоторым утверждениям, не менее полумиллиона членов. Наибольшую известность приобрел основанный в 1933 году Британский Союз Фашистов (British Union of Fascists); лидером его был сэр Освальд Мосли, который был самым молодым министром в кабинете Рабочей Партии, и в котором многие видели будущего премьер-министра. Иностранное слово в названии этой партии не помешало ее бурному, хотя и кратковременному росту. Не следует упускать из виду эстонский Союз Борцов за Свободу – единственное из всех фашистских течений, сумевшее законным путем привлечь на свою сторону абсолютное большинство народа; однако, оно было поставлено на колени правительством, совершившим государственный переворот.

Некоторые из фашистских партий пришли к власти не столько собственной силой, сколько с иностранной помощью, вследствие случайного хода войны. Известный всему миру пример – это Квислинг с его Национальным Единением (Nasjonal Samling). По той же причине на его месте мог бы оказаться Муссерт с его Национал-Социалистским Движением (Nationaal Socialistische Beweging). Далее, с немецкой помощью пришли к власти Железная Гвардия в Румынии (частично и временно) и Скрещенные Стрелы Салаши в Венгрии. Муссолини сделал предводителя усташей Павелича главой хорватов (“poglavnik”). Не столь ясную картину представляет Словакия под властью Тисо. Режим Петена подвергся сильнейшей критике справа и образовался без внешнего влияния. Власть Дорио в Зигмаринене была лишь видимостью и фарсом.

Совсем иначе обстоит дело с режимами, важнейшей особенностью которых было самостоятельное развитие, даже если они и получали поддержку извне. Мы дадим здесь краткое описание таких режимов, расположив их в зависимости от того, насколько фашизм освободился в них от своей первоначальной связи с консервативными, и даже либеральными силами.

Вопрос об отношении к государству крайне правых, и тем самым проблема их организационной формы, самым наглядным образом проявились в Венгрии, где эта форма прошла через три типичных этапа. Политику выполнения и отказа эры Бетлена вполне можно сравнить с Веймарской республикой, правление Гомбоша – с первоначальным временем канцлерства Гитлера, когда консерваторы, казалось, укротили и “ограничили” своего барабанщика, а власть Салаши – с более поздним временем национал-социализма. Конечно, здесь противоречия были всегда мягче, как и должно было быть в стране, где в течение 18 лет знамена поднимались до половины мачт, и где единогласная воля к реваншу была столь же самоочевидной, как контрреволюционная ориентация. Недоставало того принципиального противоречия, которым провоцируется фашизм. Сверх того, и сам местоблюститель престола принадлежал к «людям из Сегеда”. Да и графа Бетлена нельзя было всерьез считать либералом, в демократическом смысле слова. Наконец, венгры поняли то, чего никогда не хотели признать национал-социалисты – что политика выполнения была неизбежным этапом на пути к реваншу. Левой оппозиции практически не было, так что переход от Бетлена к Гомбошу никоим образом нельзя сравнить с переворотом в Германии 30 января 1933 года. Все же Гомбош, человек из народа и верховный вождь Венгерской Ассоциации Национальной Обороны (MOVE), был совсем другим типом человека, чем либерально-авторитарный аристократ Бетлен, и в частности евреи не без страха встретили его правление. Но Хорти, в отличие от Гинденбурга, не умер, и, в отличие от Виктора Эммануила, не позволил отнять у себя власть. Более того, он основательно связал руки своему премьер-министру, так что Гомбошу пришлось даже более или менее отчетливо отречься от своего антисемитизма. Впрочем, в это время Венгрия стала сближаться с наметившейся «осью», и после победы на выборах 1935 года Гомбош начал обращаться с балконов к собравшимся толпам наподобие вождей из Рима и Берлина, с которыми он разделял общее духовное происхождение от 1919 года. Положение Хорти, по-видимому, было все еще достаточно прочно, чтобы он мог попросту уволить Гомбоша, но тот внезапно умер, так что проба сил не состоялась. Если бы мы попытались прямо сравнить венгерскую ситуацию с немецкой в первые месяцы 1933 года, то пришлось бы свести фашистский характер национал-социализма к таким факторам, как личная энергия Гитлера, дряхлость Гинденбурга и опрометчивость Папена и Гугенберга.

Невозможно предположить, что Хорти добровольно допустил бы к власти фашизм в его очевидной форме, представленной Скрещенными Стрелами Ференца Салаши. В Салаши все должно было его отталкивать, хотя и тот был бывший офицер: мистицизм, непоколебимо веривший в свое призвание спасти Венгрию, а через Венгрию – весь мир; стремление найти поддержку в бедных слоях населения и часто подчеркиваемый «пролетарский» характер движения; насильственность и безудержный характер пропаганды; а сверх того, еще и сама «венгерская» программа, выходившая далеко за пределы restitutio in integrum   * Восстановление целостности (лат.) старой Венгрии. Поэтому Салаши мог стать главой  правительства лишь в очень сомнительных обстоятельствах, а именно, вследствие резкой немецкой реакции на предложение перемирия, сделанное Хорти 15 октября 1944 года. Начал он, однако, с той стадии, на которой Муссолини уже подходил к концу: при оккупации врагом части страны, и при явных признаках окончательного поражения. Таким образом, облик его режима формировался исключительно в условиях железной необходимости, в отчаянной борьбе, где не могли сколько-нибудь проявиться его спонтанные или своеобразные черты.

«Моральная диктатура», учрежденная в Польше Пилсудским в 1926 году для устранения «извращений» парламентаризма и «оздоровления» (sanacja) страны, опиралась главным образом на армию. Ядро этой армии составляли его собственные легионеры, и если сам Пилсудский никогда не посягал на партийный плюрализм и довольно широкую свободу выражения мнений, то его преемники сделали некоторые энергичные шаги в направлении диктатуры солдатчины, с единой правящей партией. Но с режимом полковников боролись левые, и ее критиковали организации крайне правых.

Если видеть достаточный критерий фашизма уже в систематическом подавлении партий и свободы печати, то следовало бы признать фашистской и «королевскую диктатуру» Александра I в Югославии. Но здесь еще больше, чем в Венгрии и Польше, отсутствовал его гораздо более характерный признак – народное движение и, потенциально, единая партия.

Такой партии не было вначале и в Португалии Салазара, где она и до сих пор остается искусственной конструкцией. Потому что «Новое государство» (“Estado Novo”) по существу есть не что иное как военная диктатура, которой посчастливилось найти выдающегося штатского, укрепившего и преобразовавшего ее. И государственная партия Национальное Единство (União Nacional), и корпоративная система были всего лишь средствами этого укрепления и преобразования; они не имели ни самостоятельного происхождения, ни независимой воли.

Напротив, в Испании еще до военного мятежа Франко были воинствующие формирования крайне правых, характерным образом подобные своим левым конкурентам. Название первого из этих объединений достаточно выразительно: Союзы Национал-Синдикалистского Наступления (Juntas de Offensiva Nacional-Sindicalista, JONS). В феврале 1934 года оно объединилось с основанной Хосе Антонио Примо де Ривера Испанской Фалангой (Falange Española), и радикализм его программы (например, требования национализации банков и ликвидации латифундий) вызвал немалые опасения со стороны старых правых. Но начало войны пресекло возможности его самостоятельного развития: все лидеры движения погибли, и в апреле 1937 года Франко объединил его, не без сопротивления, с радикально-традиционалистскими союзами карлистских “Requetés” * Приблизительно: «требующие» (исп.) в новую государственную партию под его собственным руководством, назвав ее Испанская Фаланга Традиционалистов и Хунт Национал-Синдикалистского Наступления (Falange Española Tradicionalista y de las JONS)⁽³⁹⁾. В свои лучшие времена фаланга играла в Испании совсем иную роль, чем Национальное Единство в Португалии, но есть основания считать, что ее консервативные союзники – армия, церковь и крупные землевладельцы – всегда были сильнее ее, потому что стоявший во главе этой партии лидер был из их собственных рядов.

Австрийский «хеймверовский фашизм» сумел, действуя снизу, перевести государство на новую основу, но австрофашизм, в конечном счете устранивший парламентскую систему, все же не был тождествен с государством, и если Штаремберг был больше фашист, чем аристократ, то этого нельзя сказать о Дольфусе или фон Шушниге.

В действительности, из всех фашистских движений и направлений только итальянский фашизм и немецкий национал-социализм вышли из подлинных народных движений, добившихся победы более или менее самостоятельно и поставивших своих лидеров во главе государства. Лишь в этих странах возникли резкие столкновения с консервативными силами, дошедшие впоследствии до нескрываемой вражды и стремления уничтожить друг друга. Но такая точка зрения, сосредоточивающая внимание на отношении фашизма к традиционной системе руководства и морали, не может быть единственной основой для сравнения различных фашистских движений, тем более, что она не позволяет проводить резкие противопоставления. В самом деле, прежде чем Муссолини разрешили его «поход на Рим», ему пришлось превратиться из республиканца в монархиста, и даже на вершине своей власти он не мог и думать об устранении монархического строя. Пожалуй, еще более ощутимо было ограничение власти Гитлера, когда он должен был оставить значительную долю самостоятельности главной консервативной силе – армии, что характерным образом проявлялось в ряде случаев, вплоть до 20 июля. Национал-социализм был всесильной властью лишь в своей тенденции; именно эта тенденция и составляет общую особенность фашистских движений, а не объем ее осуществления, всегда зависевший от случайных условий.

Исторической науке присуще стремление свидетельствовать об индивидуальном; поэтому она подчеркивает необходимость описания. Она обостряет понимание того, что либерализм, парламентаризм, монархизм не суть постоянные величины, но в различных условиях могут иметь разные значения. Но все же история не отказывается от этих понятий. Поэтому и при исследования фашизма она должна опираться на возможно более широкую эмпирическую базу. Она в состоянии это сделать, тем более, что ей известны уже нечеткие образования этого рода. Так, социализм 19-го века охватывает множество явлений, причем школы Фурье и Сен-Симона не без причин враждовали между собой; и все же нельзя сомневаться в их фундаментальном родстве. Точно так же, как историческая наука должна протестовать против исключения из социализма всех не признающих понятия «фаланстера», она должна возражать против того, чтобы понятие фашизма по отдельным признакам непомерно сужалось.

Страница 3 из 5 Все страницы