Истолкования фашизма

Есть, однако, нечто, чего историческая наука не может сделать: она не может определить понятие фашизма по собственной воле. Она находит его уже сложившимся – сформированным его сторонниками и противниками. Если бы она захотела следовать лишь собственным тенденциям, то исследованию его мельчайших форм проявления не было бы конца. В самом деле, связи бесконечно сложны, и различия в конечном счете приводят к неуловимости individuum ineffabile * Невыразимо индивидуального (лат.). Полнота, (а не беспредельность) предмета дается лишь различающему и оценивающему взгляду. Но первоначальные истолкования политических явлений всегда образуются до научных, в конфликтах самой общественной жизни. В применении к определенному феномену они означают не описание, а концепцию. Но если даже наука не может вырабатывать эти концепции, а должна их предполагать, то она критически связывает их между собой и с описаниями, так что в принципе она способна выйти за пределы своих предпосылок.

Первым условием этого является возможно более полная и беспристрастная проверка концепций. Если научная постановка вопроса о фашизме становится возможной благодаря тому, что его предмет можно считать мертвым, то она значительно стимулируется, когда подтверждается, что число концепций не случайно и не может быть произвольно умножено, а задается определенной и замкнутой необходимостью.

Старейшая из этих концепций – социалистическая. Можно сказать, что она старше самого фашизма. Когда Муссолини в октябре 1914 года, после тяжкого внутреннего конфликта, перешел к интервенционизму, он несомненно хотел понимать его как социалистический интервенционизм в пользу наций, подвергшихся нападению. Однако его попытка повести партию по новому пути провалилась, и когда уже через три недели после ухода с поста директора Аванти! * Аванти! («Вперед!», итал.) Он создал себе новую газету, его прежние товарищи, в его прежней газете, снова и снова задавали безжалостный вопрос: “Chi paga?” * «Кто платит?» (итал.) На этот вопрос никогда не было, и до сих пор нет однозначного ответа, но он и до наших дней определяет основную линию социалистического истолкования. Несомненно, он был несправедлив по отношению к Муссолини, если понимать его в том смысле, что самый обоснованный из его политических поворотов был сделан ради денег; но сопоставляя отсутствие средств у Муссолини со стоимостью публицистической деятельности, он обнаруживал ту бесспорную истину, что Муссолини, во всяком случае, объективно был картой в чьей-то игре, и что это была прежде всего антисоциалистическая игра. Это истолкование подтвердилось для социалистов с полной очевидностью, когда их силовые позиции и союзы, еще за несколько месяцев до этого страшившие буржуазию, были уничтожены фашистами в течение 1921 и 1922 года при прямой поддержке аграриев, крупной буржуазии и даже государства. Основная черта всех социалистических истолкований фашизма состоит в том, что он рассматривается как вторичное явление, производимое при определенных и необходимых условиях одной из двух основных социальных реальностей (буржуазией или пролетариатом). Они движутся в этих рамках от грубо сколоченной агентурной теории до намного более дифференцированных соображений, пытающихся продумать возможности и границы подчинения исходных структур производным.

С точки зрения либерализма этот тезис не получает безусловного подтверждения даже в применении к Италии. Правда, до похода на Рим Corriere della Sera * «Вечерний курьер» (итал.) , под руководством Луиджи Альбертини, поддерживала не столько фашизм, как Муссолини, а затем очень скоро перешла к резкой оппозиции. Правда и то, что три самых уважаемых либеральных политика, бывшие председатели совета министров Джолитти, Орландо и Саландра, колебались вплоть до решительной и недвусмысленной даты 3 января 1925 года. Но столь важный орган, как Stampa * Печать (итал.), с самого начала решительно боролся с фашизмом, а его редактор Луиджи Сальваторелли ввел термин “антирисорджименто” * Антивозрождение (итал.) , который стал одной из самых действенных формул в конфликте с государственной партией. В нем уже виртуально содержится понятие “тоталитаризм”, которое приобрело каноническое значение, когда Фариначчи и Муссолини в 1925 году весьма настойчиво связали его с фашизмом. Самые выдающиеся итальянские писатели, в противоположность многим неитальянским авторам, всегда особо подчеркивали тоталитарный характер итальянского фашизма; Джузеппе Антонио Боргезе, прослеживая латинско-либеральную традицию, рассматривал Германию как образец умеренности и свободы, настолько, что даже в 1935 году усматривал в Германии бóльшие шансы на свободу и сопротивление.

Однако, понятие тоталитаризма получило свое принятое значение в работах немецких и американских авторов, на основе двойного опыта национал-социализма и большевизма. Значение это заключено между политическим и трансполитически-метафизическим пониманием. Первое противопоставляет тоталитарное государство либеральному конституционному государству, отмечая в нем ряд основных особенностей (например, наличие идеологически направленной единой партии), отменяющих гражданскую и духовную свободу.⁽⁴³⁾ Таким образом, основным свойством тоталитарного государства считается искусственно установленное и вынужденное единство, устраняющее предшествующее ему разнообразие либеральной эры и поэтому вынужденное, при некоторых условиях, бороться с ним террористическими средствами. В этом понимании тоталитарным считается также господство консервативной группы, насильственно подавляющей все другие партии и мнения.

Классическую формулировку второго понимания дал Петер граф Йорк фон Вартенбург перед “народным судом” * Volksgerichtshof (специльный политический суд в фашистской Германии) : “Важно здесь...тоталитарное притязание государства к гражданину, исключающее его религиозные и нравственные обязанности перед богом”. В этом истолковании тотальное политическое господство не было бы тоталитарным в собственном смысле, если бы оно не затрагивало самостоятельных дополитических и трансполитических отношений человека к другим индивидам и к богу. В своем дальнейшем развитии эта точка зрения склонна видеть следующие внутренние черты тотального притязания: терроризм, выступающий с крайней жестокостью против привычного и традиционного поведения; универсализм, стремящийся к мировому господству; извращенность, требующая именно того, что противно божественным законам или законам человечности.

Нетрудно видеть, как легко эта концепция связывается с христианскими и консервативными убеждениями, и насколько она выражает ослабление традиционных противоречий. И все же специфическое христианско-церковное отношение к фашизму составляет отдельную и своеобразную главу истории. В самом деле, в большинстве стран Европы церкви весьма значительно содействовали приходу фашизма, на что неизменно указывали их противники, и что трудно оспаривать. И все же было бы правильно говорить, что в раннем периоде позиция церквей была амбивалентна. Даже Кодреану, внутренне более тесно связанный с церковью, чем все другие основатели фашистских движений, взгляды которого шли далеко навстречу румынско-православной традиции, горько жаловался, что духовные лица, за редким исключением, были настроены против “Железной Гвардии”. В Италии и Германии также известны, уже в ранний период, многочисленные отрицательные высказывания и поступки духовных лиц. Но политика курии, при всем недоверии, оставалась благоприятной: Латеранские соглашения и конкордат с рейхом – общеизвестные примеры. Эти договоренности не помешали тому, что вскоре возникли резкие конфликты, главным образом по поводу воспитания юношества. В июне 1931 года появилась направленная против Муссолини энциклика “Non abbiamo bisogno” * «Нам нет нужды» (итал.) , в 1937 году гораздо более известное заявление против Гитлера “С горячей заботой” * “Mit brennender Sorge” . Обе они не достигли цели, но в Италии удалось все же сохранить добрососедские отношения. В действительности был бескомпромиссно серьезный христианский конфликт только с национал-социализмом, но он гораздо меньше отразился в теоретических трудах, чем в свидетельствах из камер смертников и концентрационных лагерей. Но когда он выражался также и в теории, в нем не было стремления к специфической характеризации национал-социализма. Он представляется лишь простым примером опасностей, связанных с секуляризацией, и прямо сопоставляется с прежними враждебными церкви направлениями. Мучительную трудность всегда составляет первоначальное одобрение церквей, также – и в особенности – в тех случаях, когда оно выражало симпатию к «всемирно-исторической защите от большевизма». В самом деле, центральным тезисом является как раз внутренняя близость национал-социализма большевизму.

Внутренняя близость явлений, кажущихся противоположными, занимает важное место в консервативной концепции, образование которой, разумеется, заняло больше всего времени. В самом деле, если уже в ранний период имеются свидетельства недоверия со стороны консерваторов, то без их сотрудничества переворот вообще был бы невозможен – ни в Италии, ни в Германии. Вероятно, особенно характерно то обстоятельство, что именно в Англии еще в конце двадцатых годов было такое множество дружественных фашизму консервативных сочинений. Чтобы вызвать поворот, понадобился очень долгий, очень горький и глубоко впечатляющий опыт. Самым характерным примером является, пожалуй, Герман Раушнинг, единственный национал-социалист высокого ранга, ставший решительным противником режима. Его книга Революция нигилизма⁽⁵¹⁾ содержит конкретные и значительные взгляды на сущность нового явления, к которым нелегко было бы прийти социалисту или либералу. По содержанию она далеко превосходит те консервативные установки, для которых камнем преткновения являются плебейские черты в облике фашизма. Но обе версии сливаются, когда пытаются доказать историческими рассуждениями, что Гитлер довел до крайних логических последствий первоначальные идеи Руссо, изображая фашистскую революцию продолжением Французской Революции.

Из этого обзора отчетливо видно, что опыт фашизма и его враждебного соседства с большевизмом побудил традиционные формы политического мышления занять новые позиции и развить новые постановки вопросов. Важнейшие различия проявились, во-первых, в политическом и трансполитическом истолковании, а во-вторых, в противоположности результатов: фашизм либо выделяется в особую категорию, либо более или менее отождествляется с большевизмом. Социалистическая и политическо-либеральная концепции образуют при этом первую группу; трансполитическо-либеральная, христианская и важнейшая версия консервативной концепции образуют вторую. Дифференцирующий характер имеет демократическо-социалистическое истолкование, и одно только коммунистическое резко противопоставляет фашизм и большевизм (в свою очередь отождествляя фашизм с определенной стадией капитализма). Но уже политическо-либеральное истолкование имеет тенденцию к отождествлению фашизма с большевизмом, что составляет, по существу, главный тезис всех остальных концепций.

Эту картину существенно дополняет привлечение некоторых более новых взглядов, рассматривающих ее в целом с более узких точек зрения.

Прежде всего здесь надо назвать еврейскую точку зрения, основанную на самом ужасном опыте их всех. Вполне понятно, что этот опыт всем своим весом поддерживает различение национал-социализма от итальянского фашизма. Антисемитский характер почти всех других фашистских движений не может при этом, как правило, отвлечь взгляд от национал-социализма. Естественным следствием должно быть также различение национал-социализма от большевизма, что нередко и происходит. Но если сущность сталинизма усматривается в террористической воле к уничтожению, направленной против некоего всемирного заговора – в частности, троцкистского – то и здесь возможно отождествление, примыкающее к либерально-консервативной концепции.

Психоаналитический подход (который, конечно, не является чисто научным) однозначно поддерживает дифференцирующее истолкование. Он обращает внимание прежде всего на стиль и метод фашизма: на разнуздание первичных инстинктов, враждебность разуму, порабощение чувств парадами и зрелищами. Для психоанализа все это означает пробуждение архаических комплексов, более старых, чем национальность. Это столь же легко объясняет интернациональность фашизма, как и его противоположность намного более рациональному марксизму.

Социология (несомненно, не являющаяся просто специальной наукой, как и психоанализ) исходит из понятия классов, и потому противостоит господствующим отождествляющим взглядам. В самом деле, в основном верно, что фашизм и коммунизм вербуют сторонников из разных классовых слоев. Тем самым социология выражает точку зрения, которая играет исключительную роль в коммунистическом истолковании, что ее дискредитирует, но, конечно, не позволяет просто обойти.

Надо подчеркнуть со всей настойчивостью, что все эти концепции не просто выдуманы за письменным столом. Важнейшие из них – не что иное как выражение самого сурового, часто смертельно опасного опыта сотен тысяч людей. Поэтому наука ни в коем случае не может высокомерно исключить какую-нибудь из них, или некритически примкнуть к другой. Поскольку живой опыт доходит до потомства лишь на расстоянии, оно вынуждено восполнять этот недостаток, сопоставляя объяснительную силу этих точек зрения. И тогда разграничительные линии между ними выступают сами собой.

Страница 4 из 5 Все страницы