III.

Древнее классическое государство стягивало все к одному началу, к одной идее — к поглощению лица принципом, и единоличный человек становился жертвой. Древнее государство не могло удовлетворить тех бесконечных комбинаций личных интересов, которые во всей совокупности представляли беспредельную область единоличных произволов, и постоянно колебалось между двумя непримиримыми крайностями. В этом убеждают нас две практические философские системы, выставившие два руководящих идеала. Эпикуреизм в лице Аристотеля, а потом Эпикура, возвел практику праздности, наслаждения и безумной роскоши, в которую впали аристократы, в теорию утонченного пользования духовными и материальными благами и указал ей высший идеал. Философия Эпикура пришлась сразу по вкусу всем знатным и богатым и скоро сделалась придворной философией древнего мира.

Эпикуреизм проповедовал утонченность манер и отношений и первобытную грубость бессмысленного богатства возвел в искусство и даже науку. Благодаря этой философии жизнь богатых превращалась в бесконечный ряд поэтических наслаждений, в нескончаемый источник высоких и сознательных радостей. В то же время резче, чем когда-либо, обозначалась пропасть, отделяющая богатых от бедных, утонченно развитых от грубых, наслаждающихся от не умеющих наслаждаться, знатных от простых. Эпикурейская философия научила богатых и знатных глупцов сознательно презирать бедных людей и считать их существами другой, более низкой породы. Бывшая до тех пор разница людей по богатству превратилась теперь в непримиримое различие людей по их достоинству.

Но и бедные не остались в долгу. Преграды, которые стояли перед ними, конечно, никогда не позволили бы им достигнуть знатности и богатства. Изменить такой порядок вещей оказывалось для бедняков невозможным, и потому нужно было найти какое-нибудь нравственное вознаграждение за материальные потери, — вознаграждение, которое бы поставило достоинство бедняков на одну высоту с достоинством богачей. Стоицизм явился философией гордого бедняка, научившей его презирать богатство и все его наслаждения.

Счастье не в роскоши, не в умственной пустоте высших классов, не в их праздной неге, а в чувстве независимости, в ограниченности своих желаний, решил стоик. Вся эта утонченность, внешний лоск и учтивость — не более, как лицемерие и двоедушие, за которыми скрываются грубейший эгоизм, бессердечие, грубость и разврат. В мире глупцов только тот будет истинно счастлив, кто сумеет встать выше суетных желаний, кто сумеет сохранить в естественной мере свои естественные потребности и кто познает самого себя.

Какой же практический общественный результат могли иметь оба эти учения? Нравственная сила, конечно, была на стороне стоиков, и лучшие люди всех времен всегда склонялись на сторону стоицизма. Но ни то, ни другое учение не могло быть возведено в социальное обобщение настолько, чтобы явиться руководящим общественным принципом. Эпикуреизм уже потому не мог достигнуть всеобщности, что богатых и знатных было всегда очень мало; что же касается стоицизма, то он мог быть доступен только ничтожному числу единиц. Во всем древнем мире отыскался всего один Диоген, да и тот не нашел ни одного человека по себе. Влияние этих учений было скорее разъединяющее, чем примиряющее, потому что возводило в сознание и даже в философскую систему антагонизм, бессознательно разделявший древнее общество. Не сумев найти выхода в политических и социальных учреждениях, мудрецы древности предложили человечеству разделиться на два лагеря. Одни стали смотреть сверху вниз с презрительным снисхождением, а другие — снизу вверх с гордым величием сознающей себя силы и нравственной независимости. Вопрос о равноправности, конечно, не разрешался теорией антагонизма.

Страница 3 из 9 Все страницы