V.

Римский принцип если и не дал человечеству спокойствия и счастья, если он и не устроил на земле царствия Божия, то тем не менее все-таки разработал известный порядок идей, сообщил им логическую последовательность и создал такие привычки мысли, которые мог осилить лишь другой, более стройный и убедительный порядок мыслей. Рим выработал семейное, гражданское и государственное право, он создал формы власти и известные учреждения, в которых, в течение целого ряда веков, воспитывались сменявшие друг друга поколения и подвластные Риму варвары. И все это теперь следовало пересоздать, изменить, обновить и развить из нового начала новое семейное, гражданское и государственное право. Но по силам ли была такая задача простым людям, отправившимся проповедовать слово любви и братства? Под силу ли была такая задача людям, никогда не задававшимся ни политическими, ни государственными идеалами, чуждым всякого юридического развития и стоявшим исключительно на моральной почве? А если бы они и были сильны умственно, если бы они несли с собой повсюду готовый гражданский кодекс, как разносил по Европе Наполеон I республиканское законодательство Франции, что было бы тогда? Справилась бы человеческая мысль и человеческое чувство с такою всеобъемлющею революцией, грозившей перевернуть все кверху дном? Апостол Павел, римский воин и гражданин, воспитанный в юридических понятиях своего отечества, понимал очень хорошо, к чему может привести на практике логическая ревность проповедников нового начала. Ну, а если проповедь любви не достигнет своей цели, и бедняк, подавленный по-прежнему несправедливостью и не удовлетворенный одним смиренномудрием, потребует справедливости и любви от богатых не на одних словах? И Павел испугался всех страшных последствий подобной возможности, хотя, с другой стороны, последствия бы были менее опасными, чем их предполагал Павел, ибо ессеи, чуждые всякого политического воспитания, едва ли были способны создать какие-нибудь новые юридические формы.

Таким образом, религиозный романтизм замкнулся с самого начала в самом себе и ограничил сферу своей деятельности одними пределами внутреннего единоличного мира, одною моральною областью, выделив из нее гражданина и имея дело только с человеком. Но и в этих сжатых границах новейший романтизм уклонился от своей прямой задачи.

Христианство, поучая любви, братству, равенству, не только не давало точных общественных формул, но с самого начала встало на теологическую точку зрения. Великий внутренний смысл учения, теряясь более и более в диалектических спорах из-за буквы, из-за формы, наконец, утрачивает свое значение, и вместо живого, обновляющего слова на сцене средних веков является мертвая теологическая схоластика. Католическая церковь, увлеченная этой формальной стороной нового культа, замкнулась в узкую юридическую сферу канонического права и идею братства превратила в иерархический принцип. Преемники рыбарей и простых учителей облеклись в пурпурные мантии и провозгласили себя властителями мира.

Вникая в характер всех католических споров и препирательств, нельзя не усмотреть в них сильного влияния греко-римской образованности. Не о существе учения возникают разногласия, не о развитии начал любви и гуманности в их логической последовательности, не об установлении новых формул общежития, основанных на новом принципе, провозглашенном христианством, не о движении мысли в новом данном ей направлении идут споры, — споры ограничиваются или вопросами, разрешение которых совершенно не зависит от человеческого понимания, потому что не дает ему твердой и несомненной точки опоры, или же касаются внешних сторон официальной церкви, возводя ее в известное юридическое учреждение. Из религии чувства, простой и понятной всякому необразованному человеку, из учения, сулившего мир, довольство, счастье и успокоение и потому привлекавшего к себе сердца всех простых людей, страдавших под гнетом римской неурядицы, сделали теперь головную задачу людей образованных, превратили ее в источник софистических споров и диалектических препирательств, совершенно непонятных и недоступных простолюдинам.

Люди мысли и не могли поступить иначе, хотя люди дела ничего от этого не выиграли. Но вопрос не в том, как люди мысли воспользовались глубоким смыслом нового мировоззрения, а в том, что они не пришли к другим выводам, отвечающим потребностям масс. А это и не могло случиться иначе. Все средневековые мыслители воспитались на началах классической образованности и в философских понятиях, созданных древним миром. Когда новые христианские начала разрушили римское мировоззрение и оказалось необходимым перестроить прежние понятия в более широкие представления, то философы и писатели воспользовались настолько уже ранее существовавшим, что эта примесь придала совершенно иной характер простым истинам нового учения. Хуже всего то, что примесью послужил материал никуда не годный, создавшийся во время нравственного упадка римского общества.

Средневековые философы и писатели, воспитавшие свой ум в софистической диалектике, а свои понятия в началах неоплатонизма, умели весьма искусно связать новые начала с началами предыдущей эпохи. Созданный ими мистически-богословский мир выделил себя совершенно из действительной жизни, углубился в самого себя, не хотел знать общества и его интересов и в своем мрачном, суровом настроении явился представителем нетерпимости и крайнего деспотизма, совершенно обезличивавшего человека. Древний мир был гораздо гуманнее и терпимее. Римляне принимали к себе всяких богов — и халдейских, и египетских — и все принятые боги уживались у них рядом в полном согласии. Но представители средних веков, фанатизированные своим исключительным положением, не хотели терпеть с христианским Богом никакого другого бога и рядом с своими воззрениями никаких других воззрений. Вместе с этой нетерпимостью творцы средневековой доктрины совершенно разъединили мысль с жизнью или, вернее, для активного проявления мысли придумали совершенно неизвестную древнему миру деятельность. Мысль перестала быть гражданской. То, что в греко-римском мире создавало Демосфенов, Сократов, Ксенофонтов, философов, патриотов, бойцов за гражданскую свободу и за целость отечества, в новом средневековом обществе создавало творцов теории и практики отвлеченной морали и проповедников аскетизма.

Все это и должно было случиться, ибо в первые века средневековой эпохи дурные стороны римского язычества развились до такого размера, что должны были вызвать поправку, и поправку непременно из противоположного принципа, ибо в прежней идее ее не было. И вот мысль, не нашедшая удовлетворения в земном, реальном, уходит в отвлеченное; не удовлетворенная положительным и ясным, она ищет света в смутном, мистическом, таинственном; усомнившись в опыте и знании, она стала отрицать всякое свободное исследование, провозгласила созерцание и внутреннее откровение; увидя погибель в плотском и чувственном, она начала искать выхода в умерщвлении плоти; заблудившись в коллективном разрешении жизненных задач, она выделила человека из портящего его общества и заставила его думать только о себе; утомившись политической борьбой, она захотела отдохнуть и успокоиться в пустынном уединении.

Если греко-римское мышление было ошибкою, вызывавшей поправку, то и новая поправка, придуманная и установленная католичеством, тоже не привела к успокоительному результату. С одной стороны, католичество отвлекло мысль от всего практически-полезного, удовлетворяющего действительным нуждам человека и создало потребности фиктивные, вымышленные, питавшие только фантазию и располагавшие к идеальничанью; с другой — по закону сближения крайностей, — новое мировоззрение, вышедшее из принципа освобождения личной воли и братского равенства, пришло к полнейшему подавлению личности и всякого свободного ее проявления. Первое надолго убило знание; второе пришло к фанатическому изуверству и к кровавым расправам, каких никогда не знал древний мир.

Страница 5 из 9 Все страницы