Таковы люди, бросающие комьями грязи в непонятные для них явления новой жизни. Когда Христос предложил евреям забросать каменьями блудницу, ни один из них не решился бросить камень первым, потому что у всех у них лежали на совести более или менее тяжеловесные грешки. А у этих новых фарисеев ложь до того въелась в плоть и кровь, что они нагло тычут пальцами во всякую соломинку, не замечая бревна в своем собственном глазу. Но наступит наконец время, когда кто-нибудь соберет эти бревна и построит из них такой монумент, который переживет все талантливейшие произведения этих пресловутых художников. К нему не зарастет народная тропа.«И как подумаешь, что одно из таких бревен положено г. Бобарыкиным чрез посредство «Всемирного Труда»… Я просто руками развел, когда прочитал «Жертву Вечернюю». И не потому я развел руками, что роман г. Боборыкина уж очень пикантен. Правда, что автор перещеголял даже Венеру Медицейскую, которая все-таки стремится прикрыть руками некоторые части своего грешного тела. Но затем, во всем романе нет до сих пор ни одной ноты, которая звучала бы в лад со всем оркестром «Всемирного Труда». «Поветрие» г. Авенариуса, критики и публицисты «Всемирного Труда» ставятся, так сказать, вверх дном помощию «Жертвы Вечерней»… Чудные дела делаются в среде русской интеллигенции, и даже странно говорить об ее классификации. Пикантный рассказ г. Бобарыкина есть сама действительность. Мне рассказывали об одном молодом человеке, который, попав в общество этих самых литераторов сороковых годов, просто в ужас пришел от того, чего он наслушался в несколько часов. А в публику эти господа являются, умастив главу свою елеем, и весь свет готовы залить потоками своего гражданского негодования, или всенародно преклоняться пред «чистой красотой». Но Бог с ними, с этими нарумяненными и набеленными публичными мужчинами. Их пора прошла или проходит, изолгались они до того, что им ни на грош не верят. Но они оставили по себе в русской жизни след более глубокий, чем обыкновенно думают.

Я могу похвастаться довольно коротким знакомством с наиболее выдающимися пунктами русской интеллигенции. Я знаю весь тот невообразимый сумбур, который там царствует, и потому мне просто смешно, когда при мне говорят о русских либералах и консерваторах. Я не знаю ни одного сотрудника «Литературной библиотеки», который не решился бы толкнуться в двери возрожденных «Отечественных Записок» с попыткой решить самые жизненные и жгучие современные вопросы, и кажется, что может быть общего у «Литературной Библиотеки» с новыми «Отечественными Записками». Есть очень рьяные обличители дикости современных нравов, за которых тем не менее я, на основании очень полновесных фактов, не поручусь, что они не начнут вдруг плюходействовать, — а сатире с кулачной расправой, кажется, трудно бы ужиться. Я нисколько не изумлюсь, если завзятый друг народа изобьет рабочего, — я присмотрелся к той каше, которая именуется русской интеллигенцией. И, Боже, что это за нелепая, позорная каша! Страшно и приступиться к ней. Но стыдно сказать, а утаить грех. Я попробую приподнять только один какой-нибудь уголок занавеси. Роман г. Бобарыкина наводить меня на мысль о так называемом женском вопросе.

Об интеллигенции сороковых годов говорить нечего, — она вся в романе г. Бобарыкина, за что нельзя не сказать ему самого искреннего спасибо. Люди сороковых годов дошли до Геркулесовых столбов клубницизма тем же путем, каким и древние греки добрались до педерастии: они обожали красоту, одну красоту в самом узком смысла этого слова, и ничего кроме этой красоты у них не было заветного. Но это был только высший, казовый слой русской интеллигенции. Бок о бок с Домбровичами, умеющими облекать свою формулу жизни в изящную оболочку, существовали люди, которые, под эгидой крепостного права и бюрократической мощи, пользовались приятностями обычного juris primae noctis¹², не давали прохода ни одной юбке, словом развратничали напропалую. Этим не было никакого дела до эстетических теорий жизни, они просто практиковали. В таком положении стояло дело, когда наступили памятные пятидесятые и в особенности шестидесятые года. Поднялись длинной вереницей вопросы за вопросами, мы стали тормошить свое прошедшее, и вылезли на свет божий из этого безобразного мешка и всякие гадости. Женский вопрос был поднят единовременно с практическим отрицанием крепостного права и административного всемогущества и с теоретическим (и потому беспощадным часто до нелепости) отрицанием эстетических теорий. Заговорили о правах женщины на труд, на знание, на положение ее в обществе и семействе, указывали на безобразие существующих отношений между мужчиной и женщиной. Явились нигилисты и нигилистки. И так как собственно политическая сфера представляет у нас очень скользкий и тернистый путь, то практически нигилизм занялся главным образом разрешением вопросов семейной жизни. Но не одно только отсутствие или неудобство политической деятельности поставило нигилизм в такое положение. Здесь замешались и предания клубницизма. Я не берусь на этот раз разобрать все стороны этого сложного и запутанного дела. Я хочу только обратить ваше внимание на одно явление. Старая Россия не могла естественно вдруг преобразиться. Но нашлись такие представители ее, которые, будучи насквозь пропитаны духом доброго старого времени, нашли тем не менее в нарождающихся, новых, недостаточно выработанных теориях жизни кое-какие элементы, пригодные для своей позорной эксплуатации. Такими элементами были, между прочим, идея свободы чувств и теория наслаждения (утилитаризм). При добром желании можно все на свете испакостить. Это повело к самым прискорбным результатам.

Что такое нигилизм, нигилист, нигилистка? Коллекция ответов на эти вопросы была бы очень любопытна. Я думал даже одно время завести у себя тетрадь и каждого навещающего меня приятеля обязать вписывать в нее свое определение нигилизма. Дело это не состоялось, но тем не менее мне удалось собрать несколько чрезвычайно любопытных взглядов на нигилизм и нигилистов. Нигилистка — стриженая девка, нигилист — космач, и, следовательно, нигилизм — отрасль парикмахерского искусства, — это уже старо. Нигилист — чиновник, служащий в Западном Kpae, — это газета «Весть» уже давно доказывает. То ли еще попадает, как куры во щи, в нигилизм. Я недавно слышал, что губернатор одной из южных губерний высылает из своей резиденции в качестве нигилистов — купцов, ездящих на богомолье в Иерусалим и самым мирным образом купующих и куплю-деющих. А то вот еще любопытный ответ на вопрос: что такое нигилистка? Был у меня приятель, и приятель этот, по подозрению в политической неблагонадежности, должен был предаться на некоторое время размышлениям в уединении. Дело было после несчастного 4-го апреля, когда на женщин с короткими волосами чуть не плевали на улицах. В судьбе моего приятеля, человека ни в чем неповинного, принимал почему-то большое участие один полицейский офицер. Он все осведомлялся, что не знакомы ли де Иван Иванович с нигилистами и особенно с нигилистками. — Помилуйте, говорят ему, да что это за звери такие особенные — нигилистки? — А вот те, что с мужчинами даром знакомство водят! — отвечал благодушный полицейский офицер. Недавно, говорят, разбиралось у одного из петербургских мировых судей такого рода дело: две «гулящие мамзели» жаловались на свою квартирную хозяйку за то, что она их «обругала нигилистками»!..

Что же это такое, наконец? И кто в этом безобразии виноват? О, русская интеллигенция! Если бы в тебе было хоть на грош силы и следовательно смелости, если бы ты не истаскалась и не разменялась на гривенники, — этого бы не было. Русская интеллигенция бессильна, и потому ей приходится лгать, чтобы показаться сильною. Она бессильна, и потому заботится не о качестве, а о количестве своих членов. Кто бы ни явился в качестве охотника в так называемый либеральный лагерь, русская интеллигенция кричит: «лоб!», если только рекрут соглашается говорить то, что говорится в лагере. А до того, что этот рекрут, под прикрытием своих либеральных фраз, совершает, до этого никому и дела нет. Точно сборы Хлестакова в дорогу: «что там, — веревочка? Тащи сюда и веревочку. В дороге, брат, все пригодится». И точно ведь в самом деле в какой-нибудь далекий путь собираются, а между тем преспокойно себе на месте топчутся. Над знаменитым афоризмом — «можно быть честным писателем, не будучи честным человеком» — глумились многие из тех, кому следовало бы в таких случаях из приличия держать язык на привязи. Mногие, по-видимому основательно, рассуждают так: какое мне дело до дел человека, когда он говорит то же самое, что и я. Но основательность такого рассуждения сильно колеблется фактами. Посмотрите, как подогреты либеральные возгласы и каким холодом веет от самых патетических словоизвержений русской интеллигенции. «Твои глаза холодны, на тебе нет помазания», говорил Робеспьер Барнаву. И то же самое можно сказать, за малыми исключениями, почти всей русской интеллигенции, и либеральничающей, и ретроградствующей. Может ли рассчитывать сделать что-нибудь партия, которая отделяет слово от дела; и может ли быть искренним и произвести желаемое впечатление слово, за которым прячется фактически отрицающее его дело? И взгляните, например, на всероссийских либералов. Они готовы поедом съесть своего бывшего товарища, сделавшегося редактором «Полицейских Ведомостей», и не стыдятся того, что идут рука об руку с другим товарищем, бьющим рабочих. Чем один из них хуже другого? А тем, что последний — друг народа, изволите ли видеть, и продолжает «говорить то же самое, что говорил прежде», т. е. продолжает лицемерить и напускает на себя либерализм. Да что же он может сказать дорогого для дела? Разве Христос не разгадал Иудина поцелуя? Плохо дело партии, ищущей такой опоры. Такая терпимость, результат бессилия, ведет только к тому, что к честному делу пристегнулось множество глупцов и негодяев, умеющих обтачивать известным образом фразы. Нашего полку прибыло, рассуждает «фракция» и ликует, а не видит того, что общество не слепо, что шила в мешке не утаишь и что прикосновение глупцов и негодяев грязнит дело, душит его. И это к сожалению не априористическое рассуждение, которое может оказаться ошибочным. Нет, у нас перед глазами факты в роде вышеприведенных определений нигилизма.

В том самом «Всемирном Труде», который ныне устами г. Бобарыкина обличает Домбровичей, с год тому назад были обличены, со стороны той же клубнички, нигилисты г. Авенариусом. Этот последний представитель русской интеллигенции тоже весьма пикантно (до такой степени пикантно, что, говорят, даже получил на этот счет внушение свыше) рассказал несколько безобразных эпизодов из жизни петербургских нигилистов. Я с г. Авенариусом и со всей этой породой разговаривать не желаю и потому не стану ему доказывать, что он… как бы это поприличнее выразиться… бесцеремонно ошибается, утверждая, что рассказанные им безобразия вытекают непосредственно «из принципов новых людей». Крайняя недобросовестность или крайнее тупоумие, — вот печальная альтернатива, в которую усадили себя эти господа. Но что они были бы правы, если бы говорили только об одиночных фактах, — в этом не может быть никакого сомнения. Клянусь честью, я думать хладнокровно не могу о том, как еще недавно некоторые российские либералы надругались над делом, которое на словах выдавали за свое кровное дело. «Женский труд», «женский вопрос», «эмансипация женщин» — не сходили у них с языка. И толпами шли к ним бедные девочки, прося разрешения томивших их вопросов, они ждали манны с небеси. А в пустых головах либералов кроме клубничного огорода ничего не было, и обратились несчастный девочки к жертвы утренние, дневные, вечерние и ночные. Что же «партия», «фракция», как она на это смотрела? О, она жала либералам руки, сажала их в передний угол под образами!.. А на жертвы эти, на фактическое опошление и оплевание ее дела она сквозь пальцы смотрела и только хитро подмигивала, слыша о подвигах героев: делай, что хочешь, только говори вместе с нами. А слова что ж? — товар дешевый и отпустить их можно и на грош, и на рубль. За что же души-то людские загублены, спросите вы, молодые свежие души, жаждавшие истины и добра; за что они отошли прочь, — одни разочаровались и сожгли все, чему поклонялись, другие бросились в разврат? И кто виноват? спрошу я словами г. В. С., моего собрата по фельетонному ремеслу. Я уж не говорю, честно ли это, а практично ли это и много ли полку прибыло? О других сферах либеральной деятельности я когда-нибудь тоже поговорю, и вы увидите, что плоды ее подчас таковы же.

¹² Права первой ночи (лат.). (Прим. редактора).

Страница 4 из 5 Все страницы