Г. Авенариус жестоко ошибается, предполагая, что он изобразил новых людей. Это может быть и молодые люди, но не новые. Это то самое старье, которое прежде пользовалось приятностями juris primae noctis и «обожало красоту». Они только мундир переменили, потому что в этом новом костюме им было легче ловить в мутной воде рыбу. Старый мундир был уже давно замаран и не одним развратом, а в новом было так удобно стрелять по двум зайцам за раз: с одной стороны приобретались лавры либерализма и иногда даже мученика, а с другой срывались цветы наслаждения. И вот вам русская партия…

Я уже обратил ваше внимание на то, что женский вопрос был поднят единовременно с практическим отрицанием крепостного права и теоретическим отрицанием искусства. Сила была на стороне отрицателей, между прочим и потому, что по некоторым вопросам на их стороне было и правительство. Следовательно разработка женского вопроса совпадает по времени с крайне неудобным положением крепостников и Домбровичей, за которыми была признана монополия разврата. Виновниками этого неудобства были те же самые люди, которые и за женский вопрос ухватились. Вследствие этого, монополисты разврата вцепились когтями и зубами во все, что делали и говорили их противники. Все их усилия были тщетны, пока женское дело было не замарано прикосновением старья в новом мундире. Но как только появились эти негодяи, они могли уже успешнее тыкать пальцами в чужой разврат, — les diables qui prêchent la morale!..¹³ — А между тем им следовало бы обняться и вместе отправиться на какие-нибудь вечера à lа régence. Там их настоящее место. Вся беда в том, что ни один сверчок своего шестка не знает, и потому своя своих не познаша.

Мне хочется рассказать вам историю, случившуюся с одним сверчком недавно, несколько месяцев тому назад. Сверчок этот не простой сверчок, а педагог, значит, представитель русской интеллигенции. Он был преподавателем во многих учебных заведениях, отличался благочестием и издавал назидательные книжки, в которых неодобрительно отзывался о нигилизме (а что такое нигилизм — зри выше). У педагога был друг, тоже педагог и тоже весьма благочестивый и издававший книжки вместе с первым педагогом. Но друг оказался коварным другом и произошла некоторая семейная история, рассказывать которую я считаю неудобным и излишним. В то время как шла по поводу этой истории катавасия, оказалось, что благочестивый педагог большой ходок по части клубнички. Но что всего любопытнее, так это то, что почтенный педагог вел дневник или опять-таки скорее ночник своих амурных похождений, в котором описывал оные со всеми мельчайшими психическими и физическими подробностями. Отрывки из этого дневника ходили по рукам. Я сам не видал их, но мне кое-что передавали, — почище будет гг. Авенариуса и Бобарыкина.

И такие-то люди имеют право укорять новых людей в разврате! Грустно, читатель. До такой степени грустно, что мне очень хочется рассказать вам pour la bonne bouche¹⁴ что-нибудь веселенькое. Разве вот что… Вы слыхали о г. Я. Полонском? Как, я думаю, не слыхать. Ну так вот он какую штуку выкинул. В последнее время его поэтическая лира бряцала не особенно громко по разным закоулкам русской литературы в роде «Литературной библиотеки». По поводу голода он тоже любопытным стихотвореньем в «Петербургских Ведомостях» разразился. Но он и от прозы не прочь. В одном из последних номеров старых «Отечественных Записок» была напечатана весьма занимательная статья г. Полонского: «Прозаические цветы поэтических семян». Я не берусь вам передать все красоты этой статьи, прочтите сами, если вы уже не прочитали, Дело в том, что г. Полонский счел почему-то нужным доказывать (от Р. X. в 1867 году, заметьте) г. Писареву, что все, сказанное когда-либо этим критиком в прозе, было уже давно изъяснено им, г. Полонским, в стихах. В этом и состоит вся суть довольно длинной статьи. И презабавно выходить: вы, говорить, требуете утилитаризма? да я что ж говорил, помилуйте, — следует стихотворная цитата. Вы, говорит, насчет образования женщин, а это что? — и опять г. Полонский цитирует самого себя. И так это мило, по домашнему, в халате и в ночном колпаке. Только вдруг разрешается г. Полонский в июньской книжке «Вестника Европы» полупрозаической, полупоэтической статьей: «Ночь в Летнем Саду». И в этой самой «Ночи» попадаются строфы такого рода (речь ведется от имени Крылова и, как кажется г. Полонскому, в крыловском роде):

Я услыхал ворчанье в той аллее,
Где с нашим Гнедичем я гуливал не раз…
Там, Тумба вбитая, подняв тупое рыло,
Хрипливым голосом учила
Юнону (что в тени подстриженных ветвей
Из мрамора как снег белелась перед ней):
«Эх, милая моя! — ей Тумба говорила: -
Будь современнее — приноровись к тому,
Чтоб в праздник на тебе горели с салом плошки.
А то к чему
И для чего со мной стоишь ты у дорожки?
Ведь если б все такой вопрос
По моему, как следует, решили,
Твой нос -
Красавица, давно б отбили»…
…
Я долго ждал, что будет отвечать
Статуя Тумбе; но красавица молчала
И может быть должна была молчать,
Чтоб даром слов своих на ветер не бросать.
«Ну погоди же ты! — вновь Тумба прорычала;
- Плевать мне на твои античные красы!
Чтоб у богинь сколачивать носы
Я на Руси найду охотников не мало»….

Вот те и здравствуй! Вот те и утилитаризм, провозглашенный г. Полонским задолго до г. Писарева! Утилитаристы-то оказываются «тупорылыми тумбами»… Так-с. Пойдем дальше.

И слышу вдруг: Оса тихонько выползает
Из-под травы, где у нее
Дыра в подземное жилье,
И на свиданье
К Дождевику кружась летит.
Чуть слышно скромное осиное жужжанье,
Однако жалом шевелит
И говорит:
— «Любезный дождевик! как публицист ты знаешь,
Что у невежественных Ос
Осят не мало развелось.
И разумеется ты понимаешь,
Что их развить,
Иль, иначе сказать, предохранить
От всякого влиянья
Всем нам известного преданья,
Гораздо мудренее, чем плодить.
Вот у меня один — такой осенок вострый,
Так любознателен, что страсть!
Зачем, кричит, у пчел воск белый, а не пестрый.
И отчего нельзя из меду нитки прясть?
И к моему стыду, я не умею
На эти умные вопросы отвечать -
И разумеется должна молчать,
И разумеется краснею.
А от чего?
Все от того,
Что пчелы лекций Осам не читают,
Не понимают
И как бы не желают понимать
Что я склонна к естествознанью,
Почти на столько же, на сколько и к жужжанью.
…
Опять послышалось Осы жужжанье:
— Любезный дождевик! на днях у пчел собранье.
Они сбираются о воске рассуждать,
О меде, обо всем, что следует нам знать,
Я написала к ним посланье
- Они должны сейчас свой улей позабыть,
Должны сейчас свой мед оставить
И Ос учить,
Как им мозги свои поправить.

И т. д.

Читателям «Совр. Обозр.», знакомым с историей адреса женщин, поданного ими в съезд естествоиспытателей, понятно, куда гнет свой юмор г. Полонский, тот самый г. Полонский, который предвосхитил у г. Писарева мысль о необходимости женщинам образования. Угорела, значить, барыня в нетопленой комнате. Ну, скажите же мне теперь, к какой «фракции» принадлежит или может принадлежать г. Полонский да и «Вестник Европы» тоже, этот, так сказать, «Messager de l'Europe»¹⁵, состав редакции которого украшается именами многих членов университетского сословия? Подумайте, да и скажите. А теперь до свидания.

Аркадий Протасов

Современное обозрение, 1868. № 6.

¹³ Дьяволы, проповедующие мораль (фр.). (Прим. редактора).

¹⁴ Для хорошего вкуса во рту (буквально, французская идиома). (Прим. редактора).

¹⁵ «Вестник Европы» (фр.). (Прим. редактора).

Страница 5 из 5 Все страницы