Отказ от религии – то есть от веры в сверхъестественные явления – означает наступление новой эры в истории человечества. Ещё долго люди будут возвращаться к суевериям и возлагать надежды на магические церемонии при серьезных бедствиях, но по существу вся жизнь современного общества проходит уже независимо от религии. Жрецы утратили власть над умами людей и, вследствие этого, также над всей их психической жизнью, потому что разумным животным нельзя руководить, не владея его умом. Если есть ещё кто-нибудь, кто владеет умом современного человека, то это ученые. Тем самым, любое мировоззрение будущего должно быть согласно с наукой. Но у нашего времени нет мировоззрения. И ученые, в отличие от жрецов прошлого, вовсе не берутся его построить.

Как мы уже видели, самое возникновение объективной науки – науки в нашем смысле слова – означало отказ от важнейших для человека видов знания. Знание о человеке и обществе, как его раньше понимали, происходило вовсе не из наблюдений и экспериментов, а из отвергнутых учений религии и схоластической философии. Ученые, принявшиеся открывать законы природы, вовсе не претендовали на эти знания, а довольствовались знанием о вещах. Эта скромность ученых объяснялась их пониманием, насколько далеки известные им методы исследования от психических потребностей обычного человека. Кроме того – и это немаловажное отличие ученых от жрецов и святых – они были, как правило, робкие, необщительные люди, зависимые от властей или от знатных покровителей и остерегавшиеся вмешиваться в общественные дела или оспаривать принятые верования. Таков был Коперник, католический священник, боявшийся опубликовать свою книгу, и Галилей, едва не ставший жертвой инквизиции; таков был Декарт, всю жизнь спасавшийся от преследования, и Ньютон, скрывавший свои еретические убеждения. Ученые не склонны были к конфликтам и всячески избегали мученичества. Они очевидным образом не годились в основатели религии.

Впрочем, они и не могли предложить чего-нибудь сравнимого с дарами религии. Ученые не творили чудес, более того, отрицали самую возможность чудес. Они не могли обещать людям загробное блаженство, и вообще не имели никаких данных о личном бессмертии. Они не предлагали даже никаких правил поведения на этом свете, никакого предпочтительного общественного строя. Короче говоря, ученые были, казалось, равнодушны ко всем потребностям человека, кроме потребности познания, и даже в этом отношении держались своей узкой специальности, не рискуя что-нибудь сказать о чем-то другом.

Но люди всегда нуждались в мировом порядке, в осмысленном мире вокруг себя, и эта потребность всегда недооценивалась. Между тем, все религии доставляли, каждая по-своему, некоторые картины мира и способы правильной жизни. Самое разнообразие религий доказывает, насколько пластична культура человека, в отличие от его системы инстинктов. Среди человеческих культур можно найти египетскую культуру, маниакально нацеленную на загробную жизнь, еврейскую, сосредоточенную на отеческой фигуре вездесущего бога, китайскую, где этические правила давно уже вытеснили спиритуализм, и даже японскую, где благочестие едва ли не свелось к эстетическим предписаниям. Если не ограничиваться Европой, то самое понятие религиозности становится очень неопределенным; разнообразие религиозных систем можно сравнить с диапазоном других культурных систем, например, брака или воспитания потомства. Эти системы у человека совсем не таковы, как у всех других видов животных, где они раз навсегда установлены наследственностью. Поэтому можно удивиться упорной уверенности философов в неизменности «человеческой природы», которой не избежал даже скептически настроенный Юм. Может быть, эти мыслители понимали под природой человека лишь его инстинктивные установки, и в таком случае их можно понять. Но даже инстинктивное поведение человека регулируется его культурой. Нет сомнения, что очень многие, казалось бы, извечные черты человека поддаются воздействию воспитания и примера: не следует забывать, что человек – «культурное существо».

Если говорить о религии, то единственная общая черта всех известных религий – это признание сверхъестественных явлений. И можно видеть, как эта область человеческой жизни, начиная с позднего средневековья, последовательно сужается и, наконец, в наше время сводится к реликтовым, почти бессознательным суевериям. Но потребность в мировом порядке должна быть удовлетворена, и её нельзя уже удовлетворить чудесами и таинствами. Наступает новый этап мировой истории – восемнадцатый век. На родине Ньютона образованная публика была скована английскими понятиями о приличии, дозволявшими уже лишать бога всех его характеристик, кроме заслуги сотворения мира – что называлось деизмом, или признавать его непознаваемым – что называлось агностицизмом, но не допускавшими полного и безоговорочного безбожия. Но во Франции, где не было реформации, или, вернее, где реформация не удалась, промежуточные этапы между католицизмом и неверием были попросту запрещены, и не было смысла их держаться: французы прошли их быстрее. Старое мировоззрение высмеивали в салонах, и даже остроумные аббаты присоединялись к этим насмешкам. Французам легче было окончательно освободиться от бога.

Они назвали свой 18 век эпохой Просвещения. Мировоззрение 18 века было выработано усилиями деятелей Просвещения, имена которых хорошо известны: это были англичане Локк, Юм и Гиббон, французы Вольтер, Монтескье, Дидро, Даламбер, и многие их сотрудники и последователи. Эти люди называли себя «философами», и некоторые из них в самом деле занимались эмпирической философией; кажется, из всех «просветителей» только Даламбер был профессиональным ученым. Просветители большей частью были деисты, которым этот пережиток религии не помешал исполнить свою историческую роль. Мировоззрение, которое они создали и в котором мы до сих пор живем, иногда называли «религией прогресса», иногда «верой в человека»; я предпочел бы для него название гуманистическая философия.

Таким образом, доктрина, провозгласившая новый мировой порядок, была делом рук группы талантливых писателей, усвоивших идеи новой науки и выстроивших из них некоторую рациональную систему. Конечно, в таком построении неизбежны были наивные домыслы и преувеличения, но в целом эта система выдержала испытание временем и оказалась достаточно гибкой, чтобы выдержать все научные новшества и общественные потрясения Нового Времени.

Сущность философии гуманизма, сложившейся в этом виде к концу 18 века, состоит в следующем. Вселенная – система материальных тел, движущихся по законам механики Ньютона, без всякого общего плана и цели. В простейших случаях эти движения могут быть регулярны, что и позволяет открыть законы природы. В более сложных случаях взаимодействия тел кажутся хаотичными, но при подробном анализе поддаются объяснению, по тем же неизменным законам. Живые организмы, в том числе и человек, составляют часть природы и ни в чем не нарушают этих законов. Чудес и других сверхъестественных явлений не бывает.

Человеческое общество развивается. Все племена людей прошли стадию варварства и постепенно поднимались к цивилизации. Понятия людей были долго омрачены фантастическими вымыслами религии. Только недавно этот мрак рассеялся, и возникла возможность сознательного совершенствования человеческого рода, под руководством науки. Вслед за разумным пониманием природы придет разумная организация общества, и будут устранены все бедствия, доставшиеся нам от варварского прошлого.

Французская революция прибавила к этому своду убеждений три социальных принципа: «свобода», «равенство» и «братство». «Свобода» означала то, что теперь называется «правами человека»,– устранение произвольных преследований, право беспрепятственного передвижения и трудовой деятельности, право создавать объединения с мирными целями, выражать и распространять свои взгляды. «Равенство» означало юридическое равноправие, по крайней мере, для граждан одного государства: отмену сословных привилегий, суд по одним и тем же законам, равное для всех граждан избирательное право. Наконец, «братство» – не поддающийся формальному описанию принцип отношений между людьми – предполагает, что люди будут признавать человеческое достоинство всех своих собратьев по виду, относиться к ним с доброжелательством и оказывать им всевозможную помощь.

Конечно, эта картина вселенной и человечества выглядит прозаической и скучной; она не сравнима с поэтической историей творения и предсказанием Страшного Суда, как они изображены в Сикстинской капелле. Но она не противоречит данным науки, и в ней человеку отводится активная роль творца собственной истории, не зависящей более от капризов божества. В этом смысле новая космология – это манифест человеческой свободы, но в то же время строгий экзамен для человечества, предоставленного собственным силам. Прибавления к этой доктрине, сделанные французской революцией, объясняют, в чем должно состоять «совершенствование человеческого рода», в соответствии с представлениями просветителей. Может быть, не все они (например, Локк или Вольтер) согласились бы с равенством граждан перед законом; и уж конечно никто из них, кроме разве что безбожного аббата Мелье, не согласился бы с неизбежным, но непонятным в то время равенством в экономической жизни. Но Революция сказала свое слово, и из песни слово не выкинешь! Наконец, «братство» очень уж напоминало старую «любовь к ближнему», которую никто не принимал всерьез, кроме немногих святых. Можно было подумать, что герои Революции хотели всех нас сделать святыми! Этот принцип можно было отложить до будущих времен, но, опять-таки, и это слово не выкинешь, хотя и не известно, когда наступят такие времена. В общем, новая космология, формулированная на рубеже 19-го века на французском языке, оказалась живучей и плодотворной, хотя не все её плоды вызвали бы одобрение её отцов.

Новая доктрина свободного человечества, созданная у всех на глазах, всем известными людьми, не притязала на откровение свыше: она была, наконец, земной и человечной. Она нашла своих поэтов и своих мучеников.

Страница 5 из 8 Все страницы