III. «Софист».

Здесь после краткого введения, в котором участвуют Феодор и Сократ, разговаривают двое: не названный по имени «чужеземец из Элеи» и Теэтет. Но фактически это не диалог, а монолог чужеземца, прерываемый время от времени короткими репликами Теэтета – он то поддакивает, то просит что-нибудь разъяснить, то отвечает на вопрос, следуя подсказке. Цель чужеземца – разоблачить софистов как лжемудрецов и лицемеров, продающих за деньги свою поддельную мудрость неопытным юношам. Средство – деление надвое. Это прямо-таки пир деления надвое, хочется сказать – вакханалия. Признаки, по которым производится деление, выбираются с удивительной изобретательностью. Как видно из комментариев, следить за ходом этих рассуждений очень трудно не только дилетантам, но и специалистам; комментатор считает их излишне сложными и берётся укоротить длинную дихотомическую лестницу. Но как ни утомительно по ней спускаться (временами кажется, что задыхаешься, пытаясь не потерять из вида «элейского гостя»), ее причудливой архитектурой невозможно не залюбоваться, а на некоторых ступеньках при внимательном чтении обнаруживаются сокровища. Кажется правдоподобным, что для разных читателей это будут разные ступеньки, в зависимости от их взглядов и интересов. Для меня как математика первой ступенькой, где я с изумлением остановился, было вот что: «Если же софист как-либо скроется в отдельных частях искусства подражания, то решено преследовать его, все время продолжая расчленять принявшую его часть, до тех пор, пока он не будет пойман» (235с). В этой фразе перед нами предстает в готовом виде схема, по которой построен широко используемый в математическом анализе метод доказательства, основанный на предложенном величайшим математиком XIX столетия Георгом Кантором (1845 – 1918) «принципе вложенных отрезков». Кантор был глубоким знатоком старой философии; исследователи его творчества много писали о влиянии на его идеи рассуждений средневековых схоластов. Но упоминаний о влиянии Платона на идеи Кантора я нигде не встречал, хотя известно, что Платона он читал.

Еще одно место, где я остановился незадолго до того, как софист был окончачельно пойман, обличен и выставлен на позор и осмеяние – довольно длинный пассаж (261e – 263e), в котором нетрудно заметить зачатки «настоящей» логики и грамматики – того, что довольно скоро в гораздо более четком виде появилось у Аристотеля. В этой области я осмеливаюсь считать себя специалистом (моя основная научная специальность находится «на стыке» математики, логики и лингвистики), и мне сразу бросилось в глаза, что Платон говорит здесь устами «чужеземца», казалось бы, почти всё, чтó сказано о строении предложения (lógos) в трактате Аристотеля «Об истолковании», и о многом рассказывает даже подробнее. Говорит, в частности, что «в речах содержится <…> утверждение и отрицание» (263e). Говорится это мимоходом, при переходе к другой теме. Аристотель же обращает внимание на то, что не всякая речь обладает таким свойством. Речь, «в которой содержится истинность или ложность чего-то», он называет высказывающей речью (lógos apofantikós), тут же поясняя, что не всякая речь такова: «Мольба, например, есть речь, но она не истинна и не ложна». И далее Аристотель пишет: «Итак, прочие речи оставлены здесь без внимания, ибо рассмотрение их более подобает искусству красноречия или стихотворному искусству; к настоящему исследованию относится высказывающая речь.» (См. [8], гл. 3, п. 1.) Таким образом, здесь впервые дано определение предмета логики. [Название этой науки – logikë (подразумевается téhnë – «искусство») появилось позднее, в III в. до н. э., у стоиков]

Важность этого факта легче понять, если рассмотреть его в контексте следующих обстоятельств:

1. Логика и грамматика у Аристотеля и много веков после него не разграничивались; разделение этих наук произошло только в XVII столетии.

2. Термин lógos чрезвычайно многозначен. В «Категориях», как и в других сочинениях Аристотеля по логике, он обозначает то, чтó в современных учебниках грамматики на русском языке называют предложением, в учебниках традиционной логики – суждением, а в учебниках математической логики чаще всего высказыванием; так же и в «Софисте». Выступающий в этом значении греческий термин lógos в русских переводах обычно передается словом «речь». Так передан он и в переводе «Софиста», которым я пользовался.

3. Логика до середины XIX столетия не выходила в своем развитии за рамки, очерченные Аристотелем, а в основе грамматики и сейчас лежат введенные Аристотелем или впервые появившиеся у него в более или менее четком виде понятия и представления: предложение, главными членами которого являются подлежащее, выраженное именем (ónoma) и сказуемое (rhëma), [В переводе «Софиста», которым я пользовался, термин rh?ma передан словом «глагол», но у Аристотеля он означает именно сказуемое, не обязательно выраженное глаголом]; падеж (ptösis); грамматическое число; грамматический род; грамматическое время. А зачатки некоторых из этих понятий и представлений можно найти у Платона – в частности, в «Софисте» (см. также диалог «Кратил»). [Точно так же в основе геометрии, ушедшей по сравнению с древнегреческой далеко вперед, и в наше время лежат понятия и представления, которые мы находим в «Началах» Евклида]

Страница 4 из 6 Все страницы