Эта статья возникла из споров с моим самым близким другом Абрамом Ильичем Фетом, ныне, увы, покойным (он скончался 30 июля 2007 г.). Спорили мы с ним постоянно на самые разные темы, и это не мешало дружбе. Последним был спор о Платоне и Аристотеле. А.И. крайне низко оценивал их как мыслителей и сверх того возлагал на них вину за задержку развития науки более чем на тысячу лет. Свою точку зрения он изложил в статье «Мудрецы древности», включенной в качестве одного из приложений в его книгу «Пифагор и обезьяна. Роль математики в упадке культуры», которая должна в ближайшее время выйти в свет в Издательском доме «Сова», и размещенной также на сайте «Современные проблемы. Библиотека» [Эта книга, написанная в 1986–87 гг., при жизни автора не печаталась. Ее подготовили к изданию и снабдили комментариями Л.П. Петрова и пишущий эти строки]. Весьма низкую оценку вклада Платона и Аристотеля в мировую культуру можно найти и у авторов, писавших о них до А.И. Фета, однако укоренился в европейской философской традиции прямо противоположный взгляд на них – не «сверху вниз», а «снизу вверх». Философы примерно до конца XVI и начала XVII столетия искали в сочинениях Аристотеля ответы на все вопросы о том, как устроен мир и что в нем происходит, но за триста лет наука успела выработать объективный взгляд на роль его наследия в культурном багаже человечества. Совсем иначе обстоит дело с Платоном: еще и сейчас многие философы и другие «гуманитарии» являются сторонниками его учения, называемого обычно идеализмом (или объективным идеализмом), согласно которому реально существуют только некие «незримые очами идеи», а все видимые нами предметы суть всего лишь отражения или тени этих идей. Величайший биолог и величайший мыслитель XX столетия Конрад Лоренц посвятил объяснению того парадоксального факта, что идеализм до сих пор находит много сторонников, один из разделов вводной главы своей книги «Оборотная сторона зеркала», озаглавленный «Идеализм как препятствие для исследования» (см. [3], с. 325–331 русского перевода).

«Человеку без философских предубеждений – пишет Лоренц – представляется совершенно безумной мысль, что обычные предметы окружающего нас мира получают реальность лишь от нашего переживания. <…> Поэтому крайне удивительно, что в течение столетий умнейшие из людей, и прежде всего все подлинно великие философы во главе с Платоном, были убежденные идеалисты. <…> Я позволю себе предложить объяснение того, как возник этот парадокс. <…> Открытие собственного Я – начало рефлексии – должно было иметь в истории человеческого духа решающее значение. <…> Но вслед за этим величайшим из открытий, совершённых человеком за всю историю его духа, явилось и величайшее из заблуждений, чреватое самыми тяжкими последствиями: сомнение в реальности внешего мира. <…> Думаю, что объяснение этого парадокса следует искать в антропоморфном истолковании процесса творения. Когда, например, столяр делает стол, то в самом деле идея стола имеется прежде, чем она воплотится в реальный стол, и она совершеннее этого стола: в ней нет, например, дыр от сучков, не «предусмотренных» мастером. <…> Идея и не столь преходяща, как реальная мебель: если мебель источат древесные черви или поломают дети, идея может найти новое воплощение в починке старого или изготовлении нового стола. Но собака, как и подавляющее большинство предметов нашей вселенной, вовсе не создана по человеческому плану. Идея собаки, которую мы носим в голове, есть абстракция, извлеченная с помощью наших органов чувств и нервной системы из опыта, где было очень много реальных собак».

Настоящая статья преследует скромную цель: попытаться объективно – не глядя на Платона как на мелкую букашку, едва заметную с ослепительных высот современной науки, но и не стоя перед ним на коленях,– исследовать некоторые аспекты хода мысли Платона в пяти диалогах: «Федр», «Теэтет», «Софист», «Парменид» и «Менон». (Первых четырех я, к моему стыду, до 2007 г. не читал.) По образованию и первоначальной научной специальности я математик; поэтому мне было интересно, в частности, составить себе представление о том, в каких отношениях находился Платон с современной ему математикой. Говорить об этих диалогах мне будет удобно именно в таком порядке, хотя «Менон» относится к более раннему периоду творчества Платона, чем остальные четыре.

Изучением и комментированием диалогов Платона занимались и занимаются до сих пор многие профессионалы, а я не являюсь специалистом ни по истории философии, ни по древнегреческому языку. Но мне представляется, что мнения дилетанта – «человека со стороны» – в некоторых случаях могут быть не менее полезны, чем мнения профессионалов. Подобно тому, как великие писатели писали не для литературоведов, великие философы писали не для историков философии.

Страница 1 из 6 Все страницы