Такие группы существовали, несомненно, уже в самых древних культурах, как об этом свидетельствует удивительное религиозное движение в Египте, связанное с именем фараона Эхнатона. Целью этого движения была реформа религии в направлении монотеизма, и аналогичные устремления примерно в то же время возникли у мыслителей Индии. Первым народом, уверовавшим в единого бога, были евреи, и это культурное открытие не было утрачено: оно сохранилось и породило в дельнейшем главные религии человечества – христианство и ислам. Но самой выдающейся попыткой построения новой культуры была греческая демократия, центром которой были Афины пятого и четвертого века. Это было светское общественное движение, сумевшее построить и сформулировать свои идеалы, устремленные в будущее. Речь Перикла, объясняющая совершенную в Афинах духовную революцию, осталась ее вечным памятником и образцом для всех поколений. Но древний мир не дорос до свободной жизни и поглотил ее преждевременное проявление.

Первые «молодые группы» средневековой культуры были, как мы уже видели, ориентированы на идеалы прошлого. Это относится ко всем «еретическим» сектам, и даже к движениям, объективно стремившимся к освобождению от феодализма – например, к английским «пуританам». Реформация была первой ересью, которую не удалось подавить, и из нее выросла новая буржуазная культура, теперь именуемая «западной». Но деятели реформации были еще пассеисты: их сознательной целью была реконструкция идеального «евангельского христианства». Идеологию «Возрождения» выработали так называемые «гуманисты», также видевшие свои образцы в прошлом – в древнем Риме и древней Греции.

Подлинно новые идеалы, составившие основу новой европейской культуры, были выработаны учеными и философами Англии и Франции в XVII и XVIII веках. Мы уже говорили о тех, кто направил человеческую мысль в будущее и создал представление о прогрессе. Первые из них все еще были скованы христианской мифологией и не отдавали себе отчета в революционном перевороте, произведенном их мышлением: таков был горизонт самопонимания Декарта и Ньютона. Но уже во второй половине XVIII века в этом молодом направлении европейской культуры выросло ясное представление о разрыве с прошлым, о безграничных возможностях «безбожного» человеческого развития. Французы назвали это время «эпохой Просвещения».

Как только Французская революция утвердила власть буржуазии, возникло социалистическое движение, выступившее против частной собственности и наемного труда. Это движение существенно изменило некоторые аспекты капитализма, но не разрешило его главных проблем. В XIX веке буржуазия несомненно теряет свою роль «культурного авангарда», погрязнув в самодовольстве. Впечатление культурной немощи и пошлости этой победившей буржуазии лучше всего передал Герцен, в своих впечатлениях о Франции эпохи Наполеона III. Примерно в то же время Джон Стюарт Милль, анализируя английскую парламентскую систему, заметил в ней тенденцию к застою, напоминающую Китай. Это было сказано в то время, когда Маколей все еще восторгался триумфальным шествием прогресса в своей стране, и должно было показаться странным англичанам того времени: как выразился наш нынешний сатирик, «в XIX веке никто не предвидел, что за ним последует XX».

Но в XIX веке все же действовали «молодые группы» европейской культуры, позволявшие предвидеть ее будущее развитие. Одной из них была группа рационального мышления, создавшая науку и технику, другой – группа этического протеста, породившая социализм.

Развитие науки и техники в XIX веке изменило облик нашей планеты и заложило материальную основу будущего человечества. Вряд ли надо напоминать великолепные достижения ученых и инженеров, которыми XX век так постыдно злоупотребил. Но надо заметить, что эти достижения лишь завершают старую культуру, а не открывают новую. По-видимому расцвет рациональной деятельности, сопутствующий упадку эмоций, вообще образует последнюю фазу любой цивилизации. Греческую культуру завершили Архимед, Птолемей и Герон Александрийский; в конце эпохи Возрождения стояли Галилей и его ученики. Чудеса науки и техники были последним словом европейской буржуазной культуры.

Точно так же, как общины первых христиан предвещали – в недрах античной культуры – появление новой, христианской культуры, возникновение социализма означало стремление к другой, еще загадочной будущей культуре, которая будет очень непохожа на нынешнее «общество массового потребления». Наивность первых социалистов очень напоминает эсхатологическое нетерпение первых христиан, ежечасно ожидавших второго пришествия. Но очень скоро выяснилось, какая взрывчатая сила содержалась в их идеях. Первые группы социалистов еще и тем напоминали первых христиан, что не посягали на существующий государственный строй, и даже не придавали значения политическим учреждениям, а довольствовались мирной пропагандой. Подобно христианству, социализм был вначале нравственным учением. Лишь там, где он сталкивался с полицейскими запретами государства, он приобретал агрессивные черты. Не случайно немецкий марксизм, в отсталой полуфеодальной Германии, был непохож на английский лейбористский тип социализма, а русский марксизм превратился в «большевизм».

Мы уже говорили об идеалах первых социалистов. Наиболее консервативным из них был Сен-Симон, сильнее всех повлиявший на Маркса и европейскую социал-демократию. По существу, он хотел устроить плановый капитализм, управляемый государственной бюрократией из «промышленников» и ученых. Если не считать значительно меньшей роли ученых (явно не подходящих для функций «планирующих» чиновников и замещаемых в наше время псевдоучеными, выдающими себя за социологов, психологов и экономистов), то нынешний «западный» капитализм и есть воплощение идей Сен-Симона. В сущности, Сен-Симон не был демократом: он предполагал олигархическое правление, которое должно было «осчастливить» все население, поскольку олигархи будут планировать общественную жизнь именно с этой целью. «Счастье» людей при этом отождествлялось с материальным благополучием, которое Сен-Симон (в отличие от Маркса), даже не связывал с экспроприацией богатых. Для успокоения масс современная западная цивилизация, вдобавок к бюрократическому сен-симонизму, где уровень человеческого благополучия измеряется потреблением, создала иллюзию представительного правления. Как мы увидим, даже этот суррогат счастья ускользает от подавляющей массы населения: потребление на душу населения постепенно убывает.

Более радикальные идеалы представляли Оуэн и Фурье. Хотя Фурье охотно шел на компромиссы с буржуазным обществом и даже предлагал «капиталистам» акции своих фаланстеров, по существу он хотел устранить наемный труд, заменив его добровольным и приятным трудом, принимающим во внимание инстинктивные стимулы и личные вкусы людей. Впрочем, даже в идеальном обществе он, кажется, не мог освободиться от денег: Фурье был всю жизнь мелким конторским служащим. Еще более Сен-Симона он был склонен к фантастическому уточнению своих проектов; он был мистик, предполагавший к тому же связь между «микрокосмом» и «макрокосмом»: как только люди начнут жить справедливой жизнью, сама природа чудесным образом изменится, создав для них новый мир. Первые же фаланстеры должны были вызвать революцию в мироздании.

Самым проницательным из первых социалистов был Оуэн, имевший опыт промышленной организации и прямое знание жизни рабочих. Практическое знакомство с хозяйством предохранило его от доктринальных измышлений и – как это ни странно для фабриканта, каким он был в первую половину жизни, – от преувеличения материальной стороны человеческого существования. Оуэн понимал, что главная задача будущего общества – воспитание людей. Он сознавал, что с людьми, выросшими в старом мире, нельзя построить новый мир. Конечно, его вера во всесилие воспитания была иррациональна, но эта вера давала ему силу жить и работать. Воспитание человеческого рода оказалось более сложным делом, чем он думал. В отличие от умозрительных проектов Сен-Симона и Фурье, Оуэн пытался создать образцовое предприятие в Нью-Ленарке, постепенно привлекая рабочих к участию в его управлению. Под руководством такого воспитателя удалось добиться больших успехов, но буржуазная Англия не позволила ему продолжать этот эксперимент. Тогда Оуэн, веривший в силу примера, начал более радикальное предприятие, устроив «коммуну» в Америке. Это была уже попытка создания нового общества на новом месте; но ему пришлось убедиться, что он по-прежнему имел дело со «старыми» людьми. Изоляция от общества не может быть только материальной, но должна быть также культурной. «Коммуны» религиозных сектантов существуют в Соединенных Штатах (где их не преследуют) уже двести лет; но последователи Оуэна не сумели создать для своих учеников изолированную культурную среду. Их «коммуны» всегда распадались.

Идея воспитания человеческого рода, восходящая к французскому Просвещению и Роберту Оуэну, составляет важнейшее наследие европейской культуры, утраченное современной социал-демократией. Социал-демократы боролись за улучшение материальных условий наемных трудящихся, и добились немалых успехов, практически устранивших – в пределах «западных» стран – физическую бедность. Но они почти ничего не сделали для преодоления духовной нищеты. На это обвинение социалисты обычно отвечают, что сначала людей надо накормить, одеть и т. п., а потом уже их просвещать. Этот софизм, характерный не только для марксистов, мы рассмотрим в дальнейшем. Во всяком случае, ориентация на потребление трогательно соединяет социал-демократов с обыкновенными буржуа.

Впрочем, и сами нынешние социал-демократы – буржуа по своему воспитанию и характеру. Они перестали быть духовной элитой своего общества. В более далекой перспективе им нечего предложить людям. В повседневной деятельности они не более чем приказчики капиталистических хозяев, их агенты по «человеческим отношениям» (“human relations”). Примерно то же говорили о них коммунисты, и были правы. Чтó могли предложить они сами, мы видели в России: это была «партийная» диктатура, с особыми привилегиями для ее чиновников.

После приведенных выше примеров можно поставить ряд вопросов о нынешней западной культуре. Является ли она «старой» культурой, и в каком смысле? Что представляет собой ее правящая, то есть «материальная» элита? Каковы сейчас «молодые» группы этой культуры, способные стать ее духовной элитой? Что означает утверждение, что западное общество нашего времени является «демократией»? Происходит ли в этом обществе культурный прогресс? И, наконец, каково возможное будущее этого общества?

Страница 4 из 8 Все страницы