Вернемся теперь к понятию представительного правления. Как мы видели, на это правление решающим образом влияют vested interests, денежные интересы. От этих интересов, то есть от крупных компаний, зависит отбор кандидатов на всех выборах – кроме, может быть, выборов низших муниципальный властей; эти кандидаты, в общих чертах, одинаково пригодны капиталистическим господам и будут вести на своих должностях почти одинаковую политику, но для иллюзии народного выбора устраивается дорогостоящий спектакль, в котором главную и безусловно фатальную роль играет телевидение.

Уже давно замечено, что телевидение – это средство информации для неграмотных людей, отучающее людей читать и понимать прочитанное. В отличие от печатного текста, сообщения телевидения не могут быть восприняты повторно в другое время и неторопливо изучены. Поэтому они обычно не обдумываются и плохо запоминаются. Зная это, хозяева телевидения заботятся главным образом о том, чтобы произвести на зрителя эмоциональное впечатление. По одной этой причине политическая информация, требующая не только эмоций, но также рационального рассмотрения, плохо подходит для телевидения. Зритель, приученный воспринимать телевизионные передачи как развлечения, переносит эту привычку на политические передачи. В частности, избирательные кампании, опирающиеся преимущественно на телевизионную рекламу кандидатов и так называемые «телевизионные дебаты», сосредоточивают внимание на внешнем виде и актерских дарованиях участников и, в отличие от прежних избирательных митингов, не дают политикам почувствовать реакцию публики и прямо ответить на вопросы.

Я уверен, что можно было бы значительно уменьшить вредное влияние телевидения на политику, запретив вмешательство телевидения в избирательные компании. Аналогичные запрещения уже налагаются на публикацию опросов общественного мнения перед выборами; точно так же, телевизионная реклама кандидатов может быть запрещена, как препятствующая сознательному мышлению избирателей. Конечно, вследствие этого неграмотная часть публики, не умеющая понимать печатные публикации, потеряет интерес к выборам; тем лучше! Из всех видов избирательных цензов один только образовательный ценз заслуживает одобрения. Трудно представить себе, что грамотные могут злоупотребить правами неграмотных в обществе, где образование давно уже доступно всем желающим. И, конечно, кандидаты постараются излагать свои мысли понятным языком.

Спешу заверить, что я вовсе не предлагаю как-нибудь ограничить всеобщее и равное избирательное право: его ограничат сами незаинтересованные в общественных делах избиратели. Юридическое равенство всех взрослых граждан выражает принципиальное признание человеческого достоинства всех людей – единственно возможное при огромном разнообразии человеческих качеств, не связанных ни с происхождением, ни с общественным и экономическим положением. Этим принципом общество выражает свое уважение к отдельному человеку, каким он может быть. Я заимствую это выражение у Экзюпери, говорившего, что его интересует в человеке не то, чем он является, а то, чем он может быть. Если отличать, по выражению Салтыкова, «народ исторический, то есть действующий на поприще истории, от народа как воплотителя идеи демократии», то принципиальное равноправие очевидным образом относится к народу во втором смысле этого слова. Равенство означает, иначе говоря, что всем людям дозволяется быть людьми в полном смысле этого слова; но вовсе не означает, что они уже таковы.

«Представительное правление» в том виде, как оно осуществляется в западных демократиях, вовсе не предоставляет гражданам в самом деле решать общественные дела, хотя и дает им некоторое влияние на эти дела. Если предположить, что граждане верят в это влияние больше, чем в самом деле могут влиять, то нынешнее положение близко к тому, чего хотели Франклин, Мэдисон и другие «отцы-основатели». Возникает два естественных вопроса: в какой мере граждане способны решать общественные дела всеобщим и равным голосованием; и если нельзя признать их к этому способными, то как ограничить происходящее отсюда зло?

Я понимаю, что самая постановка этих вопросов в наше время выглядит как недопустимая дерзость, и заранее представляю себе, какие опасные истолкования они допускают. Но при виде того, что в нынешней западной культуре называется «демократией», я не испытываю к ней благоговения; более того, система правления, не изменившаяся по существу со времени «отцов-основателей» (если не считать косметических мер, маскирующих ее подлинный характер), вызывает дальнейший вопрос: как могло случиться, что эта система не развивается? Мне могут возразить, что нынешнее западное (например, американское) общество – самое благополучное и свободное, какое когда-либо существовало, что надо еще доказать возможность лучшего общества, а потому опасно касаться этого столь удавшегося шедевра, произведенного щедростью природы и человеческим благоразумием. Но если нельзя его касаться, то ничего лучшего никогда и не будет. Между тем, люди при этом общественном строе глубоко несчастны, гораздо несчастнее, чем во времена «отцов-основателей». Они, конечно, больше потребляют, пользуются бóльшим комфортом и бóльшей безопасностью; но у них нет веры в будущее и уверенности в себе, нет любви к людям и простых радостей жизни, и у нас на глазах они перестают различать добро и зло. Все это я берусь доказать. Но теперь вернемся к «представительному правлению».

Во время Франклина и Мэдисона американские избиратели, в общем, способны были судить о государственных делах, которые были куда проще нынешних. Конечно, иностранные дела, финансы и составление законов поручали специалистам; но общий смысл того, что делалось, можно было объяснить простым людям. Очень сомнительно, чтобы это было возможно в наши дни. Не обязательно объяснять людям все технические процессы: электрические лампы светятся, в автомобилях можно ездить, и не нужно знать, почему все это происходит. Но привычка к этим вещам вызывает к ним неоправданное доверие. Не совсем безопасно жить вблизи проводов высокого напряжения, хотя мы еще не знаем, почему это вредно для здоровья; автомобили же выбрасывают в атмосферу углекислый газ, изменяющий климат Земли. Химическая промышленность производит десятки тысяч веществ, никогда не встречавшихся в природе; некоторые из них прямо ядовиты, но в большинстве случаев их действие просто неизвестно. Есть подозрение, что такие вещества могут разрушить озонную оболочку Земли, охраняющую нас от смертоносных ультрафиолетовых лучей. Атомные электростанции, по-видимому, безопасны при соблюдении строгих правил эксплуатации; но случайное нарушение правил или действия каких-нибудь безумцев могут вызывать страшную катастрофу. Наконец, наша пища и одежда, изготовленные с помощью химических процедур, или просто синтетическим путем, давно уже не обещают безвредности естественных продуктов, проверенной тысячелетним опытом наших предков. Современный человек на каждом шагу сталкивается с ситуациями, о которых он сам неспособен судить, и все чаще с такими, которые возникают впервые. Его способность суждения ежедневно подрывает реклама, сплошь и рядом рекомендующая ему плохие товары, и он приучается не доверять тем, кто хочет сбыть ему свои изделия. Он покупает их наугад.

Еще хуже обстоит дело, когда избирателю предлагают выбрать какой-нибудь политический продукт. В этом случае применяются столь же обманчивые методы рекламы, прямо заимствованные из коммерческой практики и обозначаемые тем же глаголом «сбыть» (to sell): партии стараются сбыть избирателям своих кандидатов, а кандидаты – сбыть им свои идеи, приведенные в нарочито упрощенную форму и апеллирующие не к разуму избирателя, а к его вкусам и предрассудкам, изучаемых психологами с той же дотошной подробностью, как зоологи изучают повадки животных. Конечно, при таком способе изложения избиратель привыкает слышать только то, что ему нравится, и раздражается, если слышит что-то другое. Новые и непривычные идеи вызывают у него тем бóльшую враждебность, что их восприятие требует умственной работы, от которой его всю жизнь стараются отучить. Выборы становятся, таким образом, еще одним видом конкуренции, которая хуже торговой, потому что в политике полагается не только расхваливать собственный товар, но еще и поносить конкурентов.

Если в обычной торговле покупатель давно уже не способен разобраться в предлагаемых товарах, то политический базар приводит его в полное замешательство. Кандидаты предлагают избирателю разрешить ряд сложнейших вопросов, начиная с налогов и таможенных льгот и кончая атомными станциями и космическими проектами. В действительности кандидат, как правило, разбирается во всем этом не больше, чем избиратель: его программу составляют эксперты, а он просто заучивает, что должен говорить. Если устраивают «телевизионный диспут», эксперты натаскивают кандидата на самые вероятные темы, и поскольку его конкурент тоже получает такую шпаргалку, то дебаты не выходят за рамки заранее предусмотренного плана. Экспертам обеих сторон не надо сговариваться: они в самом деле понимают, какие темы важны, и если им заказывают ответы, стараются их убедительно обосновать. Труднее подготовить пресс-конференцию, где могут задавать неожиданные вопросы; для этого надо быть «профессиональным политиком», умеющим отшучиваться и отвечать общими местами. Киноактер Рейган этого не умел и часто попадал впросак.

Конечно, избиратели не умеют держать в голове много вопросов, и следят только за одним, а часто попросту голосуют за кандидата с более внушительным видом и более уверенной речью. Зачем же нужна вся эта комедия выборов? Не проще ли передать решение всех дел экспертам? Иначе говоря, если представительное правление превратилось в описанную выше систему, то в чем ее преимущества, доставившие ей первенство в современном мире?

Эти преимущества можно разделить на две категории: психологические и кибернетические. Психологическое преимущество состоит, конечно, в том, что «простой человек» (как его назвал Франклин Рузвельт), хотя и знает, что серьезные политические дела на самом деле решаются «материальной элитой», то есть сговором дельцов, получает некоторое утешение от своего избирательного права, «поддерживая» кандидата, какой ему больше нравится, и вымещая свое раздражение на другом кандидате, обычно ничем не лучшем. Двухпартийная система заботится о том, чтобы более оригинальные личности и взгляды не появлялись среди кандидатов, то есть были устранены внутрипартийной фильтрацией. Это предотвращает образование не предусмотренных «элитой» политических движений и успокаивает недовольных. Несомненно, психологическое воздействие «равного избирательного права» способствует равновесию общественной системы. Той же цели служит кибернетический механизм выборов: давно уже «демократии» отводится роль случайного механизма, обеспечивающего «мирную» смену правящих лиц и снижающего уровень коррупции в государственном аппарате.

Равновесие означает устранение резких перемен, но чрезмерная забота о равновесии, свойственная всем консерваторам, может привести к устранению всех существенных перемен – к той самой «китаизации» общественной жизни, о которой говорил Джон Стюарт Милль. Можно представить себе очень неподвижную систему правления, усыпляющую граждан, чтобы отвлечь их от политики, какими-нибудь зрелищами. Такую роль исполняли гладиаторские игры в Риме, состязания на ипподроме в Византии или бой быков в Испании. В современных «демократических» государствах эту роль исполняют выборы.

Несомненно, в нынешнем Западном обществе мы имеем дело с патологией равновесия. Обязательное требование «уравновешенности» перешло из общественной жизни в гуманитарные науки, превратившись в препятствие для самостоятельного мышления: любое суждение должно быть «уравновешенным» (“balanced”), то есть «учитывающим все за и против», так что автору не дозволяется уверенно высказываться «за» что-нибудь, кроме очевидных банальностей, и тем более «против» чего-нибудь. Но вернемся к проблеме демократии.

Философ Поппер, специалист по гносеологии науки, волей обстоятельств вынужден был высказываться на общественные темы, о чем он сам говорил с некоторой неловкостью. Нелепые эксперименты коммунистов произвели на него удручающее впечатление. Поскольку он отрицал предсказательную силу исторических теорий, он ударился в другую крайность и предлагал отказаться от всех радикальный изменений общественного строя, ограничившись небольшими поправками существующего порядка. Эти поправки он назвал совсем уж неудачным термином piecemeal engineering, что в русском переводе означает приблизительно «кусочная починка». Вряд ли это выражение может удовлетворить людей, глубоко возмущенных безвыходностью нынешнего образа жизни, и тем более людей, не потерявших надежду на лучшее будущее. У меня попперовская рекомендация вызывает воспоминание о наших искусниках, ходивших по дворам с предложением «паять и починять» старые кастрюли. Но дело не только в убогом символизме Поппера. Дело в том, что его предложение исключает решение всех серьезных проблем.

В некоторых важных делах радикальные решения неизбежны, а частичные меры ни к чему не ведут. Общая природа живых систем в ряде случаев требует «дихотомических» поступков, выбора между «да» и «нет». Без таких поступков птица не может взлететь, мужчина не может стать отцом, женщина не может стать матерью. В общественной жизни такими актами могут быть провозглашение независимого государства, отмена сословных привилегий или запрещение рабства. Первые две меры были приняты в Соединенных Штатах после долгих раздумий, но в решительной и бескомпромиссной форме; третью пытались провести с помощью «кусочной техники», но эта техника вызвала гражданскую войну.

Кусочная техника не срабатывает, например, в тех случаях, когда пытаются нарушить уже сложившиеся в обществе понятия. Можно искать различные причины американской гражданской войны, но главная причина была в том, что рабство уже нельзя было сделать плохим в одном месте и хорошим в другом. Точно так же, англичане могли «по кусочкам» вводить всеобщее избирательное право, но сознание современного человек на позволяет уже не ввести его сразу – ни в какой, сколь угодно отсталой стране. Слава богу, «демократия» стала модой. Пришло время подумать, как нам от нее спастись.

Дело не только в том, что «простой человек» не понимает смысла принимаемых решений. Иногда это неизбежно, и в таких случаях люди всегда полагались – основательно или нет – на мудрость своих вождей и жрецов. Гораздо хуже равенство вкусов и привычек, неизбежно ведущее к установлению низменных вкусов и примитивных привычек. Такое равенство порочно в своей основе, поскольку не принимает во внимание духовное неравенство людей.

Страница 7 из 8 Все страницы