* * *

Прежде всего, Александр Исаевич человек сильных страстей. Он в высокой степени наделен способностью любить и ненавидеть — по законам психологии, это не две разных способности, а одна и та же. Но способность любить у него ограничена узким кругом его понятий, тем, что он приучился любить с детства. У немногих глубоко верующих людей эта способность драматически расширяется развитием их внутренней жизни, но большинство упрямо любит и ненавидит, как их однажды научили. Лев Толстой пытался любить всех людей и подавлял в себе ненависть к людям. Это не шло к его натуре, но он полагал, что обязан чувствовать, как христианин, как чувствовали немногие глубоко верующие христиане. Александр Исаевич чувствует, как большинство церковно верующих людей, не мучая себя сомнениями, кого он обязан любить и кого не должен ненавидеть. Он из тех русских людей, кто преклоняется перед святыми, но не думает им подражать, как это проницательно описал Бердяев. Жизнь наложила отпечаток на чувства Александра Исаевича: он суров и, пожалуй, несколько мрачен. Церковь всегда опасалась мучеников — из-за их нелюбви к жизни, а также из-за их высокомерных притязаний. Нечто от этих свойств присуще и Александру Исаевичу, потому что он мученик. Мученик по привычке и убеждению, но не святой. Александр Исаевич находит, что сидеть в тюрьме может быть полезно. Тюрьма для него школа мужества, твердости духа и упорства, но не школа смирения и покаяния. Призывам к покаянию, исходящим от Александра Исаевича, я не верю, и дальше объясню, почему. Иначе говоря, Александр Исаевич ценит тюрьму, как средство воспитания характера. Это не христианский подход, а языческий и, в некоторой степени, спортивный.

Александр Исаевич любит Русь, но не любит Россию. Он любит все архаическое и вообще все старое, что еще можно найти на Руси, но не потому, что его интересует история. Истории он не понимает, людей прошлого не видит, не способен написать никакого исторического романа, даже из нынешнего века. Привязанность Александра Исаевича к русской старине означает совсем другое: его неразрывную связь с племенной массой, с тем, что Ницше презрительно называл «стадом», и что лучше понимали мудрецы прошлого, видевшие в человеке общественное животное. Трагедия Солженицына в том, что эта племенная масса, этот коллективный организм русского племени разлагается у него на глазах, и он лихорадочно цепляется за все дребезги прошлого, какие может заметить, заклиная время остановиться, вернуться вспять, чтобы никогда не было Возрождения, революций и отвратительного, но, увы, до мозга костей русского Петра Алексеевича, заварившего всю эту кашу.

Отсюда — из его любви — следует его ненависть: Александр Исаевич великий ненавистник. Он ненавидит все, что подрывает, размывает, расшатывает русскую племенную массу, устоявшийся уклад русской жизни, русскую «культуру» в этнографическом смысле этого слова. Защита этой «культуры» от разрушающих ее инородных элементов и составляет главное дело его жизни. И здесь мы видим корни не только русского, но любого национализма.

Немецкий национализм завершил уже тот путь, на который ныне вступает русский. Германия отстала от европейской истории и поздно включилась в концерт европейских держав. Столкнувшись с развитой и утонченной культурой своих соседей, особенно французов, немцы впали в состояние подавленности, неверия в свои силы, в комплекс национальной неполноценности. Проникновение инородных элементов расшатывало немецкий быт, разрушало «культуру» немецкой отсталости, немецкого захолустья. Эту «культуру» поглощала многоязычная ярмарка больших городов, ей угрожала непостижимая универсальность науки и техники, ее угнетала власть международных банков. Все это воспринималось как гибель исконно немецкого, растворение немецкого человека в космополитической стихии. Наибольшей же опасностью казался красный Интернационал, прямо враждебный всякой национальной идее и обращавшийся к простому человеку: здесь подрывались уже самые корни национальной жизни.

Немецкий национализм был реакцией в защиту немецкой «культуры», в этнографическом смысле этого слова. Известно (и подробно изучено социологами), каким образом южногерманский, местечковый тип этой реакции породил немецкий фашизм. Все это надо иметь в виду, чтобы понять, что любит Александр Исаевич, что он ненавидит, и что из этих вещей может выйти.

Страница 2 из 9 Все страницы