***

Поскольку мещанство несет в себе остатки христианской культуры, хотя бы в разрозненном и примитивном виде, вполне естественно, что мещанская реакция на распад этой культуры кое в чем заслуживает уважения. Прежде всего здесь надо сказать об отношении к так называемой «сексуальной революции». Конечно, в этом Александр Исаевич особенно расходится с нынешней разновидностью русского мещанства: он принадлежит по своему эмоциональному складу к самой «отсталой» его части и, следовательно, к самой лучшей.

В основе всякой культуры лежит система ограничений, задерживающих удовлетворение инстинктов. Развитие культуры состоит не в освобождении от этих ограничений, а в их усложнении; различие дозволенного от запретного углубляется, органически связываясь с первичными ценностями культуры. Если ограничения просто снимаются, то культура гибнет.

Христианская культура ограничивала поведение человека системой жестких запретов. Особенно сильно отразились эти запреты на положении женщины: христианство завершило ее порабощение, надолго укрепив господство мужчины — патриархат. Этой ценой утвердилась христианская семья, строго моногамная и подчиненная власти мужа. Невозможно оспаривать историческое значение семьи: она была основной ячейкой культуры, в ней передавалось культурное наследие, в ней воспитывалось человеческое поведение: способность любить, способность переносить лишения, мужество и трудолюбие. Мы не придумали другого механизма для выполнения этих функций, взамен разрушенной семьи; впрочем, такие механизмы и не придумываются, а возникают эволюционным путем, как и все механизмы жизни.

Христианская семья была основой культуры и наложила на эту культуру свой отпечаток. Умерщвление плоти, бегство в монастыри, психические эпидемии — в том числе охота на ведьм — все эти виды отчуждения женщины прямо связаны с ее новым историческим поражением. Христианство принесло в Европу ближневосточные взгляды на женщину, и даже не ветхозаветные, а гораздо худшие, с неподражаемой поповской ограниченностью выраженные апостолом Павлом: женщина воспринималась как полезное животное, наделенное разумом, насколько это нужно для работы, и способностью любить, но только мужа и детей. В этом было грубое непонимание человеческой природы, потому что человек — и мужчина, и женщина — наделен разумом, не знающим границ, и способностью любить, не поддающейся регламентации.

Вначале богословы сомневались даже, есть ли у женщины душа. Можно себе представить, что получилось бы из отрицательного решения этого вопроса; к счастью, отцы Маконского собора, большинством в два голоса, все же оставили женщине душу. Мы не отдаем себе отчета, насколько глубоко порабощение женщины в западной культуре, и склонны обличительно кивать в сторону восточной. Рабство женщины хуже рабства негров. По-видимому, главная беда негров не в том, что белые считают их хуже себя, а в том, что они в это уверовали сами. Всего несколько веков отделяет черного человека от встречи с его белым собратом, между тем как женщина верит в свою неполноценность уже много тысячелетий. Она верит в свою «женственность», то есть слабость и умственную незрелость, нуждается в руководстве, претендует на инвалидные льготы. Не только в общественной функции, но и в подсознательном самопонимании она совмещает роли человеческого существа и товара. Исторические черты, присущие ее положению в патриархальной культуре, воспринимаются как биологически неизбежные законы: из того, что мужчина не может рожать детей, выводится, что женщина должна мыть посуду.

К счастью, положение женщины в западной культуре не вполне зависело от апостола Павла. Была еще варварская традиция, отводившая женщине более важное место, и из этой традиции вышло рыцарство с культом Прекрасной Дамы, менестрелями и любовными турнирами. Это был патриархат, ограниченный красотой: он навязал самому христианству культ святой девы. Отсюда произошла любовь между мужчиной и женщиной, или, если надо еще раз подчеркнуть, о какой культуре идет речь, — романтическая любовь. Девятнадцатый век видел высший расцвет романтической любви и начало ее упадка, а наш двадцатый уже с трудом понимает, что значат эти слова.

Идеал новой семьи, основанной на равенстве и любви, не мог быть осуществлен в одно поколение: для этого нужен был новый тип женщины и новый тип мужчины. Новая семья могла возникнуть лишь путем развития, а не разрушения старой. Но в начале двадцатого века западная культура стала стремительно разрушаться, а с нею и семья, и любовь. Это привело к радикальному упрощению человеческих чувств, известному под именем «сексуальной революции». Поскольку вместе со всей культурой снижался и человеческий тип ее идеологов и публицистов, то не удивительно, что модные мыслители Запада усмотрели в «сексуальной революции» великое достижение прогресса, окончательное освобождение Эроса от тысячелетних предрассудков и запретов.

Но всякая культура держится на строгой системе ограничений, отсрочивающих выполнение желаний. Нет сомнений в том, что без такой системы просто невозможно биологическое выживание человека. Как показали зоологи, задержки этого рода существуют у всех высших животных и составляют у каждого вида стройную систему поведения. В частности, у каждого вида высших животных существуют весьма сложные, выработанные эволюцией ритуалы «ухаживания» и «брака». В этом смысле культура подобна сложившемуся виду, и это более чем аналогия: в действительности система поведения представляет столь же неотделимую характеристику вида, как и его физическое строение, так что мы имеем здесь частные случаи общего понятия. Распад культуры вполне аналогичен тому упрощению поведения, какое наблюдается при одомашнении животных. К сожалению, это сравнение — не полемическая крайность, а результат тщательного исследования действующих в обоих случаях механизмов, обнаружившего далеко идущий параллелизм между приручением животных и идущим теперь превращением человека в нечто вроде домашнего скота. Пожалуй, «положение человека» в наше время еще хуже положения скота, поскольку половое влечение действует у человека круглый год и повсюду используется как средство «разрядки» нервной системы, а это доводит распад личности до уровня автомата.

Естественно, такое развитие нравов вызывает не только одобрение, но и некоторую оппозицию. Поскольку передовые мыслители эпохи восторженно поощряют все виды освободительного движения, то оппозиция исходит преимущественно от так называемых «консервативных слоев», то есть от «отсталых» групп современного мещанства. Такая мещанская оппозиция современному образу жизни неизбежно принимает вид ностальгии о прошлом, стремления вернуться в прошлое, со всеми его хорошими и дурными чертами, и прежде всего — с патриархальным взглядом на женщину и семью. Романтическая любовь мещанина не увлекает: он видит в женщине не Прекрасную Даму, а хозяйку.

Александр Исаевич яростно не приемлет «сексуальную революцию». Он видит ее повсюду, проникшую во все слои общества и отравляющую все источники жизни, он ощущает ее как порчу, разложение естественного порядка вещей. Этим естественным порядком оказывается, конечно, патриархальная семья. Мещане нападают на «эмансипацию» женщины с помощью аргументов, издавна применяемых для обоснования сегрегации негров. Нам говорят, что каждый пол по своему хорош, но сама природа сделала их разными, и каждому должна быть отведена отдельная сфера. Если женщина проявляет страстную любознательность, дорожит своей работой, добивается экономической независимости — все это объявляется сексуальной патологией. Мещане бывают разные, это не только простые обыватели, но, равным образом, джентльмены и поэты, они могут выражать свои чувства прозой и стихами. Джентльмены хотели бы видеть женщин в гостиной, но для подавляющего числа женщин популярный лозунг означает: назад, не кухню! Сторонники этого взгляда не затрудняют себя вопросом, какие гены в самом деле сцеплены с полом. Рассуждения их выражают совсем иную биологию: неумение справиться с женщиной и возникающий отсюда комплекс неполноценности мужчины.

Для Александра Исаевича все это, пожалуй, не так просто. На него все же повлияла романтическая концепция любви. Но в своей семейной философии он не романтик, а натуралист. И я удивляюсь, увидев в числе его почитателей женщин — работающих женщин, нередко любящих свое дело. Ведь согласно этой философии их место — на кухне. Иные женщины говорят на это, что не желают ничего другого и охотно бросили бы работу. Я заметил поразительное совпадение: это в точности те дамы, которые прочно держат своих мужей под каблуком.

С философской точки зрения, кухонная работа одинаково доступна обоим полам; но говорят, что лучшие повара, все-таки, мужчины.

Страница 4 из 9 Все страницы