О первых годах советской власти

Мне было 13 лет, когда до нашей деревни докатилась весть, что убрали с престола царя. В моем еще почти детском кругозоре это событие прошло без особых впечатлений, но в народе было воспринято с большим волнением, одни возмущались – как же без царя-батюшки, кто будет править страной, а другие, видя неудачи в войне, помня поражение в войне с Японией, восприняли это с одобрением, но довольно спокойно. Но вот подошла пора выборов в Учредительное собрание. Тут сильно разгорелись страсти. Я не знаю технику выборов, но знаю, что списки рекомендуемых кандидатов были под номерами. Кто их составлял и много ли их было, также не знаю, но это, думаю, не знали и большинство избирателей. Помню, что страсти были по двум спискам: четвёртому и пятому. Кандидаты одного из них были за мир, за передачу земли крестьянам и за народную власть Советам. Часто устраивались собрания, разные ораторы с горячностью отстаивали кандидатов и лозунги того или иного списка. Я запомнил лозунги только одного списка: свобода, равенство и братство, мир хижинам, война дворцам. С этими лозунгами выступал наш сосед, возвратившийся из армии из Питера, грамотный, начитанный Малыгин Николай Иванович. Это список большевиков. Второй список видимо эсеровский, я о нем ничего не знаю и не помню, кто за него ораторствовал. Страсти были довольно горячие. Даже мы – школьники втянулись в них, хотя непосредственно голосование нас не интересовало, но после школьных уроков мы устраивали настоящие драки. Нас привлекали эти два лозунга, но немало было сторонников и второго списка. А тут сразу же без особого шума для нас незаметно началась Советская власть. Нам в школе отменили уроки Закона Божия, исключили из алфавита несколько букв, например, i, фиту, ять – особенно тяжелую для учеников. В народе начали распускаться слухи, что в городе большевики всем делают притеснения: купцов выгнали, фабрикант Вахрушев скрылся, другие разные были и небылицы, представляя большевиков какими-то чуть ли не грабителями. Старались в этом люди побогаче. Особенно запомнилось мне: ездили мы с отцом на мельницу на р. Мышью молоть зерно, так владелец ее смачно рассказывал, как с кого-то в городе на улице сняли тулуп. И в представлении людей большевики выглядели необыкновенными и страшными.

Мне в нашем вятском, более того, нагорском крестьянском хозяйстве, где земли бедны и неплодородны, пришлось трудиться после школы почти десять лет. Трудиться в поте лица, быть рабом своего хозяйства и иметь за труд полуголодное существование. Нельзя всю вину за бедность, скудость жизни валить на природу нашей стороны. Вся беда была в мелком крестьянском хозяйстве с десятками узеньких полосок земли в полях, на которых хорошего урожая получить было нельзя. Это я очень хорошо понял. Годах, видимо, в 1924–1925-х началось поощрение отрубного крестьянского хозяйства. Система отрубов для зажиточных, пронырливых людей хороша, если они могли получить отруб в хорошем месте, и зажиточность позволяла хозяйство сразу организовать толково. Но, если получил отруб в плохом месте, то это для крестьянина было явное разорение. Мы в своей деревне и не помышляли об отрубах, а о том, как лучше наладить крестьянскую жизнь, толков у нас было много. Мне радужно виделась жизнь в объединении крестьянских хозяйств. И вот в январе 1928 года сначала 5 хозяйств, из 32-х нашей деревни, решили объединиться в товарищество по совместной обработке земли. Меня избрали председателем этого небольшого объединения. Вскоре к нам присоединились еще семь хозяйств. Провели землеустройство, выделили нам общие, не разделенные на полоски поля. Начали мы их сообща обрабатывать, хотя работали на тех же захудалых лошаденках, но работа спорилась и работать было весело и радостно. В какой-то мере поля под посев удобрили навозом и даже немного минеральными удобрениями, и в 1929 году сняли богатый урожай. Жали по-прежнему серпами, но молотили уже конной молотилкой. Работали все дружно, весело. Урожай поделили. Все остались довольны годом совместной работы, видели, что голодать не придется. Пока на полях посевы росли, колосились, я любил ходить и смотреть их. С каким восхищением я глядел, как по массиву поля без меж и полосок под ветерком катятся волны колосистой ржи с дымком цветочной пыльцы. Глядя на это, сердце наполнялось беспредельной радостью. Но не долго мне пришлось наслаждаться этой радостью. В 1930 году началась сплошная коллективизация, начался какой-то хаос, в котором трудно было навести хотя бы малейший порядок. Колхоз, теперь уже артель, потом коммуна, а не товарищество по совместной обработке земли.

После сталинской статьи «Головокружение от успехов» остался наш колхоз в прежнем составе, а меня исключили из партии и лишили любимого дела, отстранив от руководства колхозом. Формальным поводом для исключения из партии послужил вот какой случай. По поручению волкома партии я поехал в лес на Федоровский лесозаготовительный участок – это в районе Комарова – с целью удержать лесорубов путем агитации от выезда с лесозаготовок на масленичную неделю. У меня при себе была тысяча рублей колхозных денег. Я ехал туда, где были и наши колхозники. Для них я взял на всякий случай пятьсот рублей, а остальные пятьсот сдал в сельскую сберкассу. Сберегательную книжку на деньги отдал бухгалтеру колхоза, сказав, чтобы он оформил вклад по бухгалтерским документам, и уехал в лес. В лесу мое задание выполнять было очень трудно. Днём ездил по плотбищам, по делянкам, смотрел за работами, отмечал недостатки в работе, а с наступлением вечера, да и почти всю ночь приходилось ездить в балаганы, проводить с лесорубами беседы, удерживая их от выезда на приближающийся народный праздник – масленицу, который обычно длился недели, а с выездами потеря рабочего времени получалась большая. План же лесозаготовок первая пятилетка определила большой. Лесорубы жили в дымных балаганах человек по 20. Каждый вечер я проводил собрания в 3-х – 4-х балаганах, разъясняя пятилетний план, колхозную и международную политику. Так я в лесу провел дней десять, а может неделю. Там в лесу и дошла до меня весть о статье Сталина. Тут народ удержать уж никакой агитацией было нельзя. Возвратился из леса, а в деревне столпотворение. Случайные колхозники со скотных дворов тащат своих коров, лошадей. Секретаря волкома заменили, приехал новый незнакомый с деревенской жизнью, посадили под арест и секретаря нашей ячейки и еще несколько человек актива. Вскоре ко мне в колхоз приехал ревизор. У меня обнаружилась недостача 500 рублей. Остальное все хорошо, а вот 500 рублей мне предъявили как растрату. И пошла гулять обо мне слава по району, что вот как люди распустились – по полтысяче растрачивают. А говорить было где: после статьи Сталина во всех колхозах, во всех деревнях проводили собрания, разъясняя её, и как пример вскружившихся голов приводили меня. Взяли и меня под арест. Началось следствие, допрашивали меня – куда растратил деньги, а я в этой большой напряженной работе совсем забыл, что деньги в сберкассе. Приезжал следователь не раз в колхоз выяснять у колхозников, не пьянствовал ли я, не вёл ли разгульный образ жизни. Колхозники в один голос отрицали это. Дней через 10 в село к следователю спешно пришёл бухгалтер, принес сберкнижку. Он, пируя на масленице, никакой отметки в документах о вкладе не сделал, а к ревизии о нем также забыл и лишь позднее где-то в столе обнаружил книжку и сразу же отправился к следователю за 20 верст по весенней распутице. Меня в тот же день освободили. Но дело с исключением из партии осталось.

Воспоминания об Октябрьской революции и событиях первых лет после неё в Нагорске

[По-видимому, написано по заказу районной газеты села Нагорское. Писалось рукой под копирку, данная перепечатка не с оригинала, а с его копии.]

Мне было тринадцать лет, когда совершилась Великая Октябрьская революция. Я тогда учился в школе и в меру своих детских восприятий наблюдал события того времени. В наш отдаленный угол Вятской губернии она вторглась довольно стремительно. Прежде всего, кроме слухов о революции появились новые песни: «Интернационал», «Варшавянка», «Отречёмся от старого мира» и др. Кто их к нам быстро принес, не знаю. Пели их с особым подъемом и звучно.

Быстро появился революционный актив. Сначала это были приезжие из города агитаторы, а вокруг приезжих появлялись и свои местные, особенно возвратившиеся из армии солдаты. В народе пробудилась удивительная активность, желание узнать большие новости. На площади устроили трибуну, с которой по праздничным дням и воскресеньям выступали приезжие и местные агитаторы перед собравшимся народом. Послушать горячие речи приходили и из деревень. Особенно активно митинговали в период подготовки выборов в учредительное собрание. Тут возникали споры за какой список следует голосовать. Сколько списков было – не знаю, но споры разгорались вокруг двух списков – четвертого и пятого. Один из них был за большевиков, а другой не знаю за кого, наверное за эсеров. Тут и мы, школьники, не оставались пассивными. После уроков наши споры переходили в драки. Одни из нас восхищались лозунгами списка: «Свобода, равенство и братство», «Мир хижинам, война дворцам», а другим это не нравилось. Чем кончались эти споры у взрослых – не знаю. Узнал много позднее, что пока у нас шли горячие споры, большевики уже объявили Советскую власть. В это же время в селе открыли клуб. Под него передали двухэтажный дом священника. Он, кажется, ни один вечер не пустовал. Собирались туда не только местные селяне, но приходили из ближних деревень парни и девушки. Откуда-то выучились разным танцам, о которых раньше слыхом не слыхали, и танцевали и плясали с увлечением. Со сцены выступали с песнями и декламацией революционных стихов. Запомнилось мне стихотворение «Белое покрывало» и какое-то другое, из которого помню только: «по горам, среди ущелий темных». Это читал наш сосед – солдат, возвратившийся из армии Малыгин Н.И. Интеллигенция села ставила спектакли, на которые охотно приходили и взрослые.

Не знаю, когда в Нагорском организовалась ячейка комсомола, но знаю, в 1919 году она уже была, помню секретаря ее, Самоделкина П.М. Весной 1919 года, когда в пределы губернии, особенно с ее северо-востока, двинул свои войска Колчак, ячейка почти в полном составе добровольно ушла в армию. Помню, ушли Кобелев В.А., Кайгородцев И.Я., Тюфтин В.П. *   Очевидно, это – Василий Павлович – старший среди шести братьев моей матери Анны Павловны. Погиб во время Великой отечественной войны. [А. Б.], Дувакин Б.И. Комсомолка Марина отказалась идти и ее исключили из комсомола. Еще в конце 1918 года в Вятке и в Слободском был сформирован северный экспедиционный отряд в 1000 человек и направлен в Кай для преграждения Колчаку. Отряд был хорошо одет в меховую одежду и в меру необходимости вооружен. С этим отрядом ушел мой брат 1900 года рождения. В пору, когда в верховья Вятки и Камы подошли колчаковцы, в Нагорск прибыл небольшой отряд Красной армии, на обязанности которого было предотвращение беспорядков и борьба с дезертирами. Дезертиры-то были солдаты царской армии, еще не обдумавшие вопрос о вступлении в Красную армию, но были среди них и злостные. Так за рекой по дороге в Полом группа их убила сопровождавшего красноармейца. Там же за рекой был застрелен крестьянин из деревни Шаболтуны за попытку к бегству. Я узнал много лет спустя, что он был арестован за тайную организацию восстания. В особо тревожный период на какое-то время вводился комендантский час.

Кто были приезжие агитаторы и подолгу ли задерживались у нас, не знаю. Из местных запомнился коммунист Двоеглазов Алексей Григорьевич из Нагорска. Он довольно хорошо говорил, для той аудитории был неплохим оратором. Агитация в то время была очень нужна, для народа вносить ясность в происходящих событиях приходилось повседневно. Кроме Двоеглазова местные активисты не плохо работали в селе и в деревнях, но в моей памяти не остались.

В 1918 году в школах отменили учебу Закона божия. Помню, осенью приходил священник раза два, позанимался с нами, и на этом наша религиозная подготовка кончилась.

А весной 1920 года кончилась моя школьная жизнь.

К нам в деревню вести о событиях доходили плохо. Крестьянская жизнь в нашей стороне изменилась мало. Помещиков и больших землевладельцев не было, а пользование землей осталось почти прежнее, только поделили ее теперь по едокам, что существенного изменения не внесло, но неблагоприятно сказывался почти ежегодный передел земли.

Теперь вдали от нас шла гражданская война, отголоски ее, хотя не частыми извещениями-похоронками, доходили с трудом. Почта в Нагорск из-за бездорожья ходила с перебоями. Сосед старик Лаврентий в день прихода почты, не обращая внимания ни на погоду, ни на дорогу, отправлялся в село пешком за 12 верст в надежде получить весточку от кого-либо из троих сыновей, воевавших на разных фронтах. Скудно жилось, дома женщины да старики. Край наш неурожайный, а тут в 1921 году ко всему прочему с весны на все лето небывалая засуха, не выросли на полях хлеба и травы. В лесах начались пожары. Все лето в воздухе стоял дым. Горели наши вятские, вологодские и марийские леса. Марийские хотя от нас далеко, но об их пожарах я узнал позднее, работая там. По подробным обследованиям и по аэросъемкам там сгорело 450 тысяч гектар прекрасных сосновых боров, а наши и вологодские пожарища никто не мерял и уж во всяком случае не меньше того погорело. Говоря о лесных пожарах, необходимо сказать, что в лесах в порядке трудповинности в больших размерах велась заготовка дров для промышленных предприятий и для отопления городов. Горели леса и сгорало все заготовленное в них.

Зиму неурожайного года жили тяжело, голодали, питаясь хлебом наполовину с мякиной и травой. Не заготовив сена для скота, пришлось оставить его в зиму самую малость, а с приближением весны и эту малость стало нечем кормить, обдирали солому с крыш, кормили, кажется, даже несъедобными снопами сухого льна. Кормили древесными ветками, зацвела осина – так цветущими ветками ее.

Освободилась река Вятка ото льда, пароходами привезли несколько барж с зерном. Выдавали его голодающим на питание и особенно для посевов. Тяжело прожили 1921 и начало 1922 года до нового урожая. Урожай 1922 года удался хорошим. Народ почувствовал облегчение. К этому времени с войной успешно закончено и возвратились по домам те, кто остался жив. Истосковавшийся по работе на земле за годы войны народ быстро начал восстанавливать свои почти разорившиеся хозяйства. 1923 год был неголодным и видимо так было по всей стране, так как в 1924–25 годах появился в продаже белый хлеб и другие пищевые изделия из пшеничной муки. Их мы не видели с начала войны 1914 года. В городах Вятке и Слободском открылось много магазинов купцов и торгашей НЭП, да и у нас начали появляться предприниматели лесопромышленники и владельцы мельниц. Хозяйствам бедняков оказывалась большая государственная помощь. У нас в деревне двум хозяйствам дали по лошади и другие виды помощи. В целом можно сказать, что деревня ожила.

В эту же пору в 1923 году была проведена денежная реформа, поразительно резко укрепившая советский рубль. В обиход поступили новые деньги – кредитные билеты-червонцы, достоинством в один, два и три червонца, и наряду с ними серебряные монеты – один рубль, пятьдесят копеек и более мелкие. Теперь деньги приобрели свое денежное значение, не стало опасности их обесценивания, которое было при керенках и совзнаках, когда за коробок спичек сегодня платили 10000 , а завтра он уж он стоил в два раза дороже. Деньги заняли соответствующее им место, но вот цены на промышленные товары и заработная плата в тот период не соответствовали друг другу. Я, например, купил в 1923 или 24 годах, точно не помню, для своего хозяйства плуг Белохолуницкого завода за 14 руб. Купил я его в кредит в нашем кредитном товариществе (были тогда такие), и пришлось мне его чуть не всю зиму отрабатывать на лесозаготовке. Я заготовил семь кубических саженей двухметровых дров и вывез на своей лошади к сплавной реке. Теперь это может показаться неправдоподобным.

В начале я говорил, что в Нагорске в 1919 году была комсомольская ячейка. В последующие годы начали появляться в других селах и деревнях. В нашей деревне – Лыжном организована ячейка была в апреле 1923 года. До этого несколько человек нашей молодежи состояло в Николаевской ячейке. В ту пору широко существовало настроение среди молодежи об организации молодежных комсомольских артелей или даже коммун самостоятельного крестьянского хозяйства. Мы тоже рьяно вели такие речи, иногда споры и даже споры с пожилыми крестьянами. Но это выглядело не серьезно. Более серьезные разговоры пошли, когда в Нагорском появился агроном коммунист по фамилии Широков. Он серьезно и убедительно вел разговоры со взрослыми. К нему прислушивались и мы – молодежь. И вот, после долгих раздумий, под руководством Широкова,  в нашей деревне 20 января 1928 года 11 хозяйств из 32 решили объединиться в товарищество совместной обработки земли. Примерно в это же время организовались ТОЗы в дер. Вагули и Аникинцы. Аникинцы – деревня по округе считалась зажиточной, но организовались довольно продуманно. В Аникинцах председателем избрали коммуниста Шулакова А., в Вагулях – коммуниста Абатурова А., а в Лыжанах – меня.

Мы, работая дружно, ручным и конным трудом осваивая новые земли и пустоши, в два года собрали довольно обильные урожаи, и к нам в 1929 году присоединились еще 11 хозяйств. В соседних товариществах также дела шли успешно. Надо сказать, что к тому времени появилось уж много таких маленьких объединений. Настроение у объединившихся было неплохое. В 1929 году перешли на устав артели, оборудовали помещения для лошадей и обобществленных коров. Зиму встретили хорошо подготовленными, кормов для скота и хлеба заготовили в достатке.

В конце 1929 и в 1930 началось укрупнение существующих артелей, называемых теперь колхозами, и местами в отдаленных уголках организация новых артелей, но при этом добровольность объединения в большой мере нарушалась. Весь местный актив был занят агитационной работой за объединение. Много приезжих агитаторов-организаторов принимали в этом участие. Дни и вечера в тесных деревенских избушках проводились шумные, со спорами собрания. Зажиточные крестьяне и кулаки ожесточенно противились объединению, да и вообще о добровольности тогда говорить можно с большой натяжкой. Тут же в 1930 году прошла кампания раскулачивания. Весь этот период конца 1929 и начала 1930 годов был как будто какой-то тяжелый сон. К марту месяцу все население было коллективизировано за исключением каких-либо маленьких починков. Сложная плохо управляемая жизнь началась. При этом хорошими помощниками оказались первоначальные колхозники. В марте в газете «Правда» напечатана статья тов. Сталина «Головокружение от успехов». С опубликованием этой статьи первоначальные колхозы очистились от всего наносного, всех кто не имел желания состоять в колхозе, не задерживали, и они возвратились к прежней единоличной жизни. В нашем колхозе остались прежние 22 хозяйства, почти также и в других. Эти 22 хозяйства как будто пережили какую-то большую встряску и зажили еще более дружной жизнью. К лету приобрели жнейку, заменившую в значительной мере работу серпами, к осени приобрели молотилку с конным приводом. Это уже стало облегчением и ускорением в работах. А тут в скором времени появились две сенокосилки, еще одна жнейка, а к осени полусложная молотилка. Хотя все это на конной тяге без механических двигателей, но все равно оказалось хорошей наглядной агитацией. И остальные соседи один за другим потянулись в колхоз.

На этом кончаю. Мой образ жизни в 1932 году изменился. О дальнейшем нашей и других деревень знаю отдаленно.

Кто персонально возглавлял власть в волости в первые годы после Октября, по малолетству не знал, а потом, со временем, забыл.

Ещё о коллективизации

В деревне Лыжное в 1923 году организовалась ячейка комсомола. До этого трое и четверо из деревенской молодежи состояли членами ячейки села Николаево. Деревня наша была не маленькая по сравнению с другими деревнями района (в то время волости), в ней числилось 32 хозяйства, молодежи было человек 10–12. С организацией ячейки в комсомол вступило ещё человека 4. Деревня, как и многие другие, считалась по округе небогатой, вернее сказать даже бедной. Во многих хозяйствах своего хлеба хватало только до конца зимы, поэтому в наш адрес парни соседних деревень нередко бросали кличку – «кусошники». И правда, из некоторых хозяйств старики и дети ходили побираться христовым именем. В большинстве хозяйств зерно ячменя и овса мололи на муку не очищая от кожуры. Хлеб из такой муки получался жестким, колючим. Мы – комсомольцы мучительно обдумывали как найти выход из бедности, чтобы хотя бы есть до сыта чистый хлеб и не только с хреном да луком. Часто толковали выделиться из деревни и организовать молодежное хозяйство где-либо на новом починке. Но кто нам даст лошадей и все прочее для начала. Это были незрелые мысли молодежи. Позднее начали потихоньку вести разговоры с более передовыми хозяевами, доказывая им, что из нужды может вывести только объединение хозяйств, и постепенно эта мысль начала зреть и у некоторых пожилых хозяев. А тут к нашим беседам присоединился умный энергичный агроном – член партии Широков, он из Нагорска, за 12 верст часто бывать у нас не мог, но все же ухитрялся навещать, а мужики к его словам прислушивались лучше, чем к нашим. И вот 20 января 1928 года при его участии мы организовали из 5 хозяйств товарищество по совместной обработке земли. Назвали его «Сеятель». Председателем избрали меня. Ко времени землеустройства (к весне 1928 года) к нам присоединились ещё 6 наиболее бедных хозяйств. Совместную работу на земле одиннадцатью хозяйствами мы начали с весны 1929 года. Посеяли с яровыми 23 га клевера. Наиболее истощенные пахотные земли немного удобрили минеральными удобрениями. Урожай яровых оказался очень хорошим. Помню, овса собрали по 120 пудов с гектара, да и озими под зиму ушли в хорошем состоянии. Ко времени молотьбы собранного урожая купили в кредит молотилку с конным приводом Очерского завода. Молотили уже не цепами. Это была первая наша механизация. Хлеб поделили по отработанному на общих работах времени. В следующем году собрали хороший урожай клевера и обильный урожай озимых и яровых хлебов. К уборочной работе у нас уже появилась жатка, что значительно облегчило и, главным образом, ускорило уборочные работы. Поделили урожай (хлебопоставок тогда еще не было), у колхозников оказался небывалый запас хлеба, достаточный года на два и более. Видя это, к осени 1929 года к нам присоединилось еще 11 хозяйств, и был принят устав с/х артели, названной «Новая жизнь». В этом составе нас застала кампания сплошной коллективизации, которая на некоторое время вывела наш дружный колхозник из нормальной жизни. Я в эту пору стихийно оказался председателем большого скопища трудноуправляемого народа. В нашей деревне колхозное ядро из 22 хозяйств еще как-то порядок удерживало, но в целом был какой-то хаос. Собрали весь домашний скот, коров, овец в неподготовленных условиях, нормальный уход за скотом организовать возможности не было. Работать правлению этого рыхлого объединения было невообразимо трудно.

После статьи тов. Сталина «Головокружение от успехов» это несуразное объединение развалилось. Скот быстро хозяева взяли обратно. В нашей деревне колхоз остался опять в составе 22 хозяйств, объединившихся ранее без понуждений. В районе (тогда волости) сменилось партийное и советское руководство. Секретаря Волкома партии Яговкина заменил присланный из Укома Белов, председателя Исполкома Дружинина не помню, кто сменил. В это время ко мне из района направили ревизию, которая у меня обнаружила недостачу денег в 500 руб. Кассира у колхоза не было и денежные средства находились у меня. Недостачу во время ревизии я объяснить не мог и меня сняли с должности председателя как растратчика и исключили из рядов партии. Провели собрание с осуждением меня как председателя, в соответствии со статьей Сталина. Такие же собрания проводились и в других колхозах, где давались мне характеристики «распоясавшегося», не знающего меры человека. Меня и ещё троих человек таких же, как я, арестовали. Но в отношении меня следствие растраты не обнаружило, из-под ареста освободили, приписав мне халатность, за что позднее я был присужден к 4 месяцам принудительных работ. Колхоз же, в составе 22 хозяйств, успешно продолжал свою деятельность.

В тот же период в 1928 году организовались такие же небольшие ТОЗы в деревнях Вагули и Аникинцы. В Вагулях председателем избрали коммуниста Абатурова А.И., у Аникинцев – Шулакова Андриана Александровича. Абатурова Андрея Ивановича постигла такая же участь, что и меня, он вскоре уехал в Киров (тогда Вятку), где устроился рабочим на железной дороге. Я после суда уехал на лесозаготовки, отбыв срок наказания, отправился в Москву и после трудных 2-х годов жизни там прошёл на вечерней учебе подготовку в ВУЗ и в 1937 году окончил лесотехнический институт, до выхода на пенсию в 1965 году работал в Подмосковье лесничим и Главным лесничим лесхоза. Андриан Шулаков, насколько мне известно, руководил колхозом до войны, а в войну погиб на фронте.

Летом 1928 года в селе Николаеве организовалась коммуна, председателем ее стал Андрей Абатуров, откуда он, как я уже писал, после сталинской статьи оказался исключенным из партии и также был арестован. Кроме нашей группы колхозов, примерно в то же время, организован колхоз в селе Нагорском, председателем его был Кайгородцев А.В. В Заеве, кажется, раньше нашего организовалась коммуна, председательствовал там хороший хозяйственный коммунист Макар Миронович, фамилии не помню. Их коммуну по характеру деятельности вернее было назвать с/х артелью.

В Нарогове также организовался колхоз. Какой он был по уставу – не знаю. Организатором и председателем его был коммунист Двоеглазов Алексей Григорьевич с партийным стажем времен гражданской войны.

Все эти небольшие колхозные ячейки, организовавшиеся на добровольных началах без излишней агитации и, тем более, без понуждений, выдержали стихию преждевременной сплошной коллективизации и в дальнейшем оказались основой колхозной жизни.

Уж прошло полвека, но в памяти не изгладились переживания тех бурных лет.

Страница 7 из 7 Все страницы