Глава 12

Образование символов и язык

1. "Уплотнение" значений символов

В разделах предыдущей главы, посвященных филогенетической и культурной ритуализации, мы познакомились с рядом процессов, приближающихся к символическому представлению действий и предметов. Значения символов, свободно создаваемых при культурной ритуализации, вначале крайне расплывчаты, подобно значениям «квазисимволов», возникающих при филогенетическом образовании ритуалов. Такой символ относится не к какому-то определенному предмету или действию, а к целому комплексу предметов и действий, а также – и в особенности – чувств и аффектов, в котором все со всем переплетено; дать подобному комплексу простое определение невозможно. На вопрос: в каких же случаях при несловесном или дословесном общении свободно созданный символ, допускающий передачу по традиции, означает вполне определенный предмет или действие? – я нахожу только один ответ: когда возникший культурным путем символ связывает некоторую группу людей в единое целое.

Кроме таких символов группы, обозначающих и представляющих нечто вполне определенное и единое, столь же точные значения имеют, безусловно, лишь языковые символы. Но эти последние кардинально отличаются от филогенетически возникших и вообще от всех других символов тем, что они являются символами внутренних процессов, происходящих в центральной нервной системе и подчиняющихся очень сложной филогенетически сложившейся закономерности – закономерности понятийного мышления. Значение символа сужается здесь до вполне определенного понятия, но это сужение носит совсем иной характер, чем «уплотнение» символа группы.

2. Символ группы

Группы, более многочисленные, чем те, которые могут связываться личным знакомством и дружбой, сохраняют свою сплоченность исключительно благодаря символам, созданным в ходе культурной ритуализации и воспринимаемым всеми членами группы как нечто весьма ценное. Они заслуживают любви, уважения и прежде всего защиты от всяческих опасностей точно так же, как самые любимые из близких людей. В главе о факторах, поддерживающих постоянство культуры, мы видели, какие процессы перенесения чувств придают символам эту эмоциональную ценность.

Самая примитивная и, вероятно, первая встречающаяся в культурной истории человека реакция на такие символы, объединяющие группу, гомологична защите группы у шимпанзе. Мы, современные люди, выступаем на защиту символов нашей культуры с теми же врожденными формами движения, с которыми шимпанзе защищает, рискуя жизнью, свою группу: это коллективная боевая реакция, при которой топорщатся волоски на теле, выдвигается вперед подбородок и затуманивается разум. Как гласит украинская пословица: «Когда развевается знамя, рассудок улетает в походную трубу!» [В подлиннике: Wenn die Fahne fliegt, ist der Ferstand in der Trompete! (Соответствующую украинскую пословицу найти не удалось.)]

По всей вероятности, первыми символами, означавшими нечто конкретное – а может быть, и вообще первыми символами, которые выработали наши предки, – были символы боевой сплоченности группы, такие, как боевая татуировка и военные знамена. Все мы знаем, как легко коллективный воинствующий энтузиазм становится летальным фактором, уничтожающим культуры.

3. Языковая символизация

Насколько я знаю, единственный способ образования символов, соответствующих точно определенному понятию, – языковой. Наряду с функциями понятийного мышления для возникновения словесного языка были необходимы, несомненно, процессы ритуализации, благодаря которым символ закрепляется и передается традицией. Возникновение словесного языка было типичной фульгурацией: понятийное мышление и ритуализация, слившись воедино, породили новую способность – обозначать однозначным языковым символом вполне определенный мыслительный процесс. Стоит попытаться представить себе, как сложна, например, логическая связь, символизируемая словом "хотя", имеющим точные эквиваленты во всех «высокоразвитых» языках. О значении переводимости с одного языка на другой мы уже говорили.

Хотя процессы культурной ритуализации, возможные лишь при наличии традиции, безусловно, намного старше синтаксического языка, этот последний является, в свою очередь, инструментом – и как раз инструментом традиции – и принадлежит к числу самых необходимых факторов, обеспечивающих постоянство культуры. Но, с другой стороны, язык – важнейший орган понятийного мышления и того управляемого процессами высшего уровня любознательного поведения человека, которое мы называем исследованием. Тем самым он оказывается также важным фактором демонтирования и перестройки «отвердевших» культурных структур. Из главы 9 мы знаем уже о строгой и в высшей степени сложной врожденной программе, определяющей онтогенетическое развитие языка. Предусмотренная этой программой система учебных установок включает в себя в качестве самого важного элемента готовность сопоставлять понятиям свободно выбираемые символы – иначе говоря, называть вещи и действия. Из наблюдений Энн Салливан, о которых я подробно рассказал, ясно, что вначале название обозначает комплекс, состоящий из объекта и связанного с ним действия - например, питья молока или игры в мяч. Но столь же ясно, что у нас имеется врожденная программа для существительных и глаголов и тем самым способность символизировать действие независимо от объекта, на который оно направлено. Из результатов наблюдений Энн Салливан можно с полной определенностью сделать еще два вывода, которые следует сейчас напомнить. Во-первых, человек испытывает в определенной фазе детства непреодолимое стремление находить для предметов и действий имена и ощущает сильное специфическое удовлетворение, когда это ему удается. Во-вторых, при всей силе этого стремления он не пытается самостоятельно изобретать словесные символы, как Адам в библейской легенде; напротив, ему от рождения "известно", что он должен узнать их у кого-то, кто передает традицию. Таким образом, обучение языку основано на филогенетически сложившейся программе, по которой у каждого ребенка заново осуществляется интеграция врожденного понятийного мышления и переданного культурной традицией словарного запаса. Это чудо творения переполняет понимающего наблюдателя благоговением и умилением всякий раз, когда он видит, как совершает его дитя человеческое.*

Страница 5 из 10 Все страницы