5. Жизнь без иллюзий

Власть без славы. Современное общество в «западных» странах - на которое все больше ориентируется весь остальной мир - лучше всего характеризуется определенным способом пассивного потребления, почти исчерпывающим его существование. Система власти и вся организация этого общества, очень сложные в своих технических деталях, по существу упростились до уровня, вряд ли сравнимого с каким-нибудь периодом истории и вполне соответствующего уже описанному упрощению современного человека. Эта власть принадлежит группе крупных собственников из нескольких сот человек. Но это не значит, что они «управляют» миром. Если под управлением понимать направление движения, то миром не управляет никто. Единственной целью группы олигархов, сговаривающихся между собой о своих интересах, является сохранение в мире некоторого равновесия и, таким образом, сохранение своей собственности и связанного с ней общественного положения. Поскольку для этой цели не требуется особой инициативы и агрессивности, а сколько-нибудь серьезные войны поставили бы равновесие под угрозу, правящая группа не имеет настоящих лидеров или выдающихся личностей: она старается действовать анонимно, прикрываясь существующими декорациями «демократии». В терминах прошлого такая власть получила уже выразительное название: это «власть без славы».

Прошли времена, когда власть имущие выставляли напоказ свое могущество и богатство. Нынешние хозяева мира хотели бы как можно меньше раздражать социальный инстинкт своих собратьев по виду. Они одеваются и ведут себя в обществе так же, как все, скрывая свой образ жизни в тщательно охраняемых резиденциях. Если бы они могли, они и вовсе спрятались бы за спину своих политических служащих, как это описано в фантастическом романе Лема «Эдем». Пока эта цель еще не достигнута; мы еще не живем в Эдеме анонимной власти, и хозяева нынешнего мира – или люди, считающие себя хозяевами – все-таки, известны: журналисты регулярно печатают списки «богатейших людей мира». В этих списках приводятся их предполагаемые состояния; подлинные данные, конечно, неизвестны ни публике, ни налоговым учреждениям.

Некоторые авторы пытаются внушить нам, что эти миллиардеры - просто курьезные побочные продукты современной экономики, денежные мешки, по существу принадлежащие к уже пройденному этапу цивилизации. Нам говорят, будто эти господа уже ничем не управляют, а все решения принимают за них менеджеры, инженеры и экономисты, образующие так называемую «техноструктуру» - подлинно анонимную систему власти. Но пока мы живем не на планете Эдем, а на Земле, где по-прежнему «главная юридическая прерогатива владельца - осуществлять власть» ["The basic legal prerogative of the owner is to command". (J.K. Galbraith, Economics and the Public Purpose)].

Владельцы и пользуются этой властью. Собрания акционеров или их представителей, изображающие демократическое управление фирмами, столь же мало решают их дела, как парламенты решают дела государств, - даже меньше, поскольку при благополучном поступлении дивидендов акционеры ни во что не вмешиваются. Но известно, что подлинными владельцами фирм являются крупные акционеры, владеющие «контрольным пакетом акций»; достаточно даже иметь значительное меньшинство акций, чтобы манипулировать массой мелких акционеров, и в каждой фирме знают, кто ее настоящие хозяева. За последние десятилетия их власть только усилилась, вместе с возрастанием доли национального дохода, достающейся самым богатым: обострение социального неравенства давно похоронило надежды на постепенное сглаживание разрыва между классами. Подлинную природу власти все труднее скрыть и, как мы видели, подавляющая часть населения ее сознаёт. «Власть без славы» не внушает уважения, но имеет свои преимущества. Господа, стремящиеся только к собственной безопасности, избегают войн, исход которых в наше время непредсказуем. Пока длится этот период застойного равновесия, люди, как можно надеяться, привыкнут к миру, и выработаются механизмы регулирования конфликтов. Но вообще застой представляет опасность, потому что наша цивилизация больна, и ничего не делается, чтобы ее спасти.

Современная собственность. Каждое общество основано на некоторой юридической фикции, превратившейся в священную традицию. Современное «западное» общество основано на фикции «собственности». Собственность - это фиктивная связь между человеком и вещью, позволяющая ему распоряжаться этой вещью. Как мы видели, первоначально эта связь была конкретной: частная собственность на землю и орудия труда, возникшая в древнем мире, позволила человеку выделиться из племени и превратиться в самостоятельную личность. Возможность принимать решения о своей жизни, связанная с такой конкретной собственностью, дала человеку ощущение свободы и была, по-видимому, необходимым этапом формирования индивида. В качестве владельца собственного участка земли или собственной мастерской человек мог проявить присущую ему потребность в творчестве, и привязанность крестьянина или ремесленника к такой собственности служила мерой этой потребности, несомненно инстинктивной по происхождению.

Привязанность к конкретным вещам, в особенности к своему жилью и ближайшему окружению, может быть отчасти объяснена инстинктом охраны территории, получившим название «инстинкта внутривидовой агрессии». У высших приматов охраняемая территория принадлежит стаду, но у человека этот инстинкт приобрел индивидуальные черты, связанные с длительным воспитанием потомства и возникшим отсюда парным браком. Теория и практика принудительного «коллективизма» противоречит этим территориальным потребностям человека. «Фабрики-кухни» и воспитание детей под присмотром «специалистов» несовместимы с существованием семьи, а «колхозная» организация труда - с независимостью человеческой личности. Но принудительный коллективизм - это не только колхоз, но и капиталистическое предприятие, с его разделением и обессмыслением труда. Та и другая система противоречит инстинктам человека и одинаково унижает его, при всем различии в способах принуждения. Но так же опасен и принудительный индивидуализм – изоляция от общения с людьми.

Страх потерять свою собственность превратился в массовый психоз: человек почти отождествляет себя со своей собственностью. Это худший пример смешения средства с целью! Собственность была лишь средством для творчества, но потребность в творчестве, как можно предположить, имеет иное происхождение: собственность была лишь ее материальным условием, но не источником. Источник этой потребности, по-видимому, надо искать в так называемом ориентировочном инстинкте, изученном меньше всех других. Этот инстинкт лежит в основе стремления к познанию и экспериментирования с окружающим миром и проявляется уже у животных как независимый стимул, даже в отсутствие других побуждений. Современное общество, с его экономической системой и системой образования, подавляет такое стремление уже в детстве.

Концепция «собственности», как и многие другие общественные представления человека, была обобщена и превратилась из конкретного отношения в абстрактное. Это отношение вошло в культурную традицию, наряду с другими юридическими фикциями - такими, как представления о «наследственном праве», об «отечестве» или о «всеобщем избирательном праве». При всей важности подобных идей, не следует упускать из виду, что они вовсе не выражают законы природы, а придуманы людьми по мере их потребности или навязаны им историческими случайностями. Смысл таких «идеологических» концепций со временем меняется до неузнаваемости, но к ним приклеивается словесный ярлык - название, когда-то означавшее нечто совсем другое, но упорно отождествляемое с нисколько не подходящим к нему новым явлением. Даже законы природы время от времени следует проверять и уточнять, а идолы нашей общественной мифологии уж никак не могут быть ограждены от критического исследования - в частности, те, которые Бэкон назвал «идолами рынка».

Понятие собственности - поистине, священная корова «западной культуры». Но смысл этого слова не раз менялся в истории. Привязанность людей к словам - столь распространенное явление, что следовало бы дать ему название. Я уже предложил для него название: «семантический идиотизм».

Зачем нужен капиталист? У нас уже не раз возникал вопрос, в чем состоит общественная функция собственника-капиталиста в современном мире. Прежде всего условимся в употреблении терминов. Нынешние крупные предприятия, за редкими исключениями, не принадлежат одному владельцу. Капиталист – «организатор производства», на которого до сих пор любят ссылаться защитники существующей экономической системы, давно ушел в прошлое. Мы помним, чем был этот организатор дикого капитализма, извлекавший выгоду из чужих изобретений и доводивший рабочих до последней нищеты. Он сыграл свою историческую роль; если эта роль, с точки зрения абстрактного историцизма, была полезной и необходимой, то многие историки находили столь же «прогрессивным» введение рабства; а если держаться фактов, то вряд ли можно сомневаться, что человек возник в процессе истребительных войн между первоначальными группами наших дочеловеческих предков. Но нас интересует здесь нынешний мир и современный капитализм.

Нынешние производства настолько сложны, что никакой отдельный человек не может ими единолично управлять. Как правило, владельцы-акционеры предприятия даже не знают в точности, что и как на нем производят. Фактически предприятием руководит коллектив специалистов – менеджеров, инженеров и экономистов. Акционеры изредка собираются, чтобы выслушать отчет избранного ими правления и выбрать новое правление, обычно из числа крупнейших собственников акций. Правление компании, состоящее из богатых людей без специальных знаний, в производственных вопросах следует советам специалистов – директоров и экспертов. Время от времени оно снимает или назначает какого-нибудь из директоров и, конечно, оно занимается распределением доходов, для чего и существует бизнес. Для простоты мы будем говорить о владельцах предприятия в единственном числе, называя группу акционеров, владеющую предприятием, словом «капиталист». Предприятия, действительно принадлежащие их работникам – это не капиталистические, а кооперативные предприятия, о которых будет речь особо. Мелкие акционеры капиталистического предприятия ничем не управляют: они вовсе не капиталисты, и настоящие хозяева просто прячутся за их спину.

Доход или рента, получаемая капиталистом, – весьма реальная вещь. Капиталист в нашем смысле – это человек, живущий на ренту и не имеющий нужды работать. Его имущество должно приносить ему доход. Средняя величина этого дохода в данной стране называется «нормой прибыли»: если имущество в сто долларов приносит годовой доход в десять долларов, то норма прибыли составляет 10%. В наше время норма прибыли в западных странах равна примерно 11%. Никто не купит собственности, приносящей меньший доход, и если кто-то является собственником, то он получает примерно этот доход.

Конечно, я имею в виду здесь собственность на средства производства, а не на дом или участок земли, непосредственно используемый владельцем и не входящий в рыночное хозяйство. Это – предметы личного потребления, не приносящие дохода. Я оставляю также в стороне отрасли, где норма прибыли несколько ниже средней, например, сельское хозяйство. В таких случаях собственность имеет другие преимущества, например, долговечность.

Итак, капиталист получает свою «нормальную» прибыль. Он может тратить ее, как хочет. Если вам говорят, что капиталист должен нести расходы на поддержание производства, или на модернизацию производства, это не значит, что он вычитает эти расходы из ренты. Все производственные расходы должны быть учтены отдельно и не должны касаться ренты. Никто не купит собственность, за которую нужно доплачивать из собственного кармана. Может случиться, что капиталист истратит часть своей ренты на покупку другого предприятия, чтобы получать больше доходов. Расходы на поддержание общественного «имиджа» компании тоже не должны касаться ренты: это часть производственных затрат. Редких филантропов, преследующих общественные цели, мы можем оставить в стороне.

На что же тратит капиталист свои доходы? Когда-то он тратил их на роскошь и нарочито демонстрировал свое богатство. Теперь он его скрывает. Конечно, он не отказывает себе ни в каких известных ему удовольствиях. Но главным образом он вкладывает свои доходы в акции других компаний, чтобы деньги делали еще больше денег. Впрочем, нас интересует теперь не личность капиталиста, а его общественная роль: зачем он нужен обществу.

Человеческое общество – живая система, и к ней можно и должно применять специфический вопрос биологии: зачем служит этой системе тот или иной механизм? Какую полезную для общества функцию выполняет в наше время капиталист? Я попытаюсь ответить на этот вопрос.

Самый очевидный ответ, казалось бы, состоит в том, что он обществу вообще не нужен. Если управление производством перешло в руки специалистов, получающих за это заработную плату – то есть наемных служащих – то, как можно подумать, капиталиста можно просто устранить, перестав платить ему ренту. Предприятие будет работать по-прежнему, производя полезные для людей вещи, а капиталистов больше не будет. Именно так это представлял себе Маркс: он хотел сохранить все производительные силы, созданные капитализмом, но избавиться от потерявших свои полезные функции паразитов. Для Маркса это и было социалистической революцией: он надеялся, что в передовых демократических странах – Англии и Соединенных Штатах – изгнание капиталистов можно будет провести мирным путем, актом парламента. Правда, при этом должен был измениться и способ распределения продукции: рыночная конкуренция должна была уступить место общественному планированию. Конечно, оба предположения были иллюзорны: мирным путем этого сделать нельзя было, а немирным путем – не нужно было. Но меня не интересуют здесь заблуждения Маркса. Я предполагаю общество таким, как оно существует сейчас в западных странах – с рыночным хозяйством, и спрашиваю, зачем этому хозяйству нужен капиталист? В Швеции, где социал-демократы были у власти больше полувека, их правительство стремилось постепенно устранить из экономики капиталистов, но без отмены рыночного хозяйства. Социал-демократы опирались на опыт кооперации, имевшей в Швеции большие успехи. В ряде отраслей – в сельском хозяйстве, в переработке ее продукции, в пищевой и легкой промышленности – утвердились предприятия, принадлежащие их работникам и управляемые наемными служащими. Но эти предприятия не боялись иностранной конкуренции. Иначе обстояло дело с тяжелой промышленностью, работавшей на экспорт. При высоком развитии, этой промышленности приходилось конкурировать на мировом рынке, и оказалось, что кооперативные предприятия к этому неспособны. Тяжелая промышленность осталась частной.

Я попытаюсь объяснить это явление, никоим образом не претендуя на оригинальность. Мое предположение состоит в следующем. Группа служащих, фактически управляющая предприятием, в частном предприятии зависит от владельцев – или, пользуясь нашим соглашением об употреблении единственного числа – от капиталиста; в кооперативном же предприятии она зависит от всей массы работников. Жесткая конкуренция, входящая в самое определение капиталистического рынка, в определенных случаях означает очень неприятные для работников меры: снижение зарплаты, сокращение штатов при рационализации производства, интенсификацию работы, невыгодные условия для пожилых и выходящих на пенсию. Обычно персонал оспаривает необходимость таких мер, но часто такая «суровость» (austerity) и в самом деле неизбежна, чтобы фирма могла выжить или вытеснить с рынка конкурентов.

Коллектив кооперативного предприятия, от которого зависят такие решения, очень неохотно на них соглашается, на него мало действуют доводы дирекции, объясняющей рыночную ситуацию. Это понятно, потому что меры «суровости» прямо обрушиваются на трудящихся.

С другой стороны, капиталист, владеющий предприятием, может проявить в условиях рынка гораздо бOльшую гибкость: он может принимать описанные выше «непопулярные» меры, не спрашивая согласия своих работников. Конечно, от него давно уже не требуется оценка рыночной ситуации – это делают за него менеджеры и экономисты. Но от него зависят решения. Капиталистическое предприятие, при прочих равных условиях, имеет важное преимущество перед кооперативным. Капиталист перелагает все трудности на персонал, по возможности не касаясь своей ренты: он делает это, потому что это ему выгодно, и его не волнуют интересы других. Конечно, в случае поражения его фирмы в конкурентной борьбе он рискует потерять свое состояние, и этот элемент риска подчеркивают его апологеты. В действительности, однако, нынешние капиталисты редко вкладывают все свои деньги в одно предприятие, так что полное разорение им обычно не грозит. Итак, значение собственника в том, что он может принимать решения против интересов своих работников.

С кибернетической точки зрения, рыночная конкуренция неизбежно вызывает «угнетение» работников с целью снижения цен. Это «угнетение» наталкивается на сопротивление персонала, представляющее обратную связь. В рыночном хозяйстве нашего времени главная функция капиталиста и состоит в том, что он блокирует эту обратную связь.

Это и в самом деле важная роль. Он создает этим возможность рыночной конкуренции, со всеми ее экономическими последствиями – повышением производительности и, тем самым, общего «богатства наций». Сам он уже мало «торгует на рынке», оставляя это своим служащим. Он скорее не прямой участник рыночной игры, а условие ее существования, и в этом смысле полезен. Поэтому вне рынка нет и капиталиста, как его почти не было в древности и в Средние века. Что касается вознаграждения за эту роль, то было бы смешно считать его «платой» за труд. Он не продает свой труд: доходы капиталиста - это просто исторически сложившийся элемент общественного строя. Ведь до него никто не спрашивал, сколько заработал лендлорд?

«Пассивная» роль блокирующего устройства, которую выполняет в производстве капиталист, вовсе не связана с его личностью и усилиями: эту роль может с таким же успехом исполнить каждый, обладающий описанными выше свойствами. На обиходном языке эти свойства называются жадностью и безжалостностью. Неудивительно, что щедрое вознаграждение этих качеств вызывает протест трудящихся. Такое положение вещей они считают социальной несправедливостью.

Напомню, что в мою задачу не входит исследование социальной справедливости, то есть условий общественной жизни, которые были бы справедливы. Самое понятие справедливости зависит от принятых ценностей. Поскольку я придерживаюсь вполне определенной системы ценностей, которую я называю гуманистической, можно было бы пытаться определить это понятие в терминах гуманизма. Но я не берусь за эту трудную задачу. Как я предупредил еще в предисловии, я изучаю социальное явление – ту реакцию на общественные условия, которую называют протестом против социальной несправедливости. Меня интересует содержание этого протеста в разные исторические эпохи, а особенно – содержание социального протеста в наше время.

Как уже было сказано, производственная функция капиталиста в наше время безлична, а для общества, и даже для персонала предприятия совершенно безразлична: смена собственника происходит нередко, но трудящимся это все равно – если только эта смена не сопровождается изменением структуры предприятия и неизбежными в таких случаях «мерами суровости». Возникает вопрос, почему функции собственника так щедро вознаграждаются? Если для выполнения этих функций годится чуть ли не любой человек, то, как можно подумать, найдется сколько угодно желающих, с описанными выше неблаговидными свойствами. С точки зрения рынка щедрое вознаграждение собственника понять невозможно: конкуренция за «места собственников» – если бы это была рыночная конкуренция – быстро снизила бы это вознаграждение до уровня оплаты полицейских или сторожей. В действительности собственность в наше время – нерыночное явление: это современная форма власти. Мы привели выше убеждение Гелбрайта на этот счет.

Приобретение и распределение собственности зависит не от «свободного рынка»: это не что иное как борьба за власть. Способы этой борьбы меняются в зависимости от исторических условий. Во времена феодализма король или князь обладали властью не вследствие рыночных сделок, хотя и могли участвовать в таких сделках. В наше время номинальная политическая власть – ограниченная во времени и бессильная перед экономической властью – является по существу орудием собственников-капиталистов.

Поскольку рынок в наше время очень далек от «свободного рынка» в классическом смысле Адама Смита, в особенности из-за вмешательства государства, собственник может играть «нерыночную» роль в жизни своего предприятия, оказывая влияние на государственную власть. В определенном смысле он – агент по связи предприятия с государством, но никак нельзя считать, что его рента представляет собой оплату этой посреднической деятельности. Собственность есть просто власть, приобретенная принятыми в нашем обществе методами захвата власти. Эти методы не имеют прямого отношения к работе рынка и лишь отчасти регламентированы официальными законами государства. Как правило, они обходят или игнорируют эти законы, как знают все, добившиеся богатства собственными усилиями.

Это трудно доказать в каждом отдельном случае, но американские историки проследили это в ряде случаев и пришли к выводу, что «в основе всех крупных состояний лежит преступление». Может быть, это поспешное обобщение, но собственникам в этом смысле очень уж не везет. Особенно повредила их репутации художественная литература: все писатели в один голос говорят, что богатство достается самым хитрым. Это имел в виду Бомарше в своем известном куплете: Gaudeat bene nanti – да возрадуется ловкач. Это изобразил Бальзак в своих романах. Наша русская пословица гласит: От трудов праведных не наживешь палат каменных. В Средние века, когда собственность долго передавалась по наследству и сопровождалась разными почестями, люди помнили, что в начале крупной собственности был грабеж: это называлось завоеванием. Но теперь все возмутятся, если напомнить изречение Прудона: Собственность есть воровство. Впрочем, вопрос, на который я взялся ответить, был уже рассмотрен выше: собственность – это не вознаграждение за рыночную деятельность; собственность в наше время – это власть. Каким образом в наше время захватывают власть, это уже другой вопрос, и я ограничусь ссылкой на указанные авторитеты.

Экономисты, защищающие капитализм, упорно держатся чисто экономической стороны общественной жизни, пренебрегая ее внеэкономическими явлениями, а в области экономики делают вид, будто современный рынок – все еще свободный рынок. Можно было бы подумать, что все они марксисты: во всяком случае, их понимание человеческих мотивов и человеческого благополучия есть вульгарный марксизм.

Оправдания капитализма. Хотя власть собственников притворяется демократией, она нуждается в оправдании. Можно, конечно, ссылаться на волю избирателей, утвердивших ту или иную конституцию, но невозможно скрыть особые преимущества неработающего класса населения (в английской терминологии leisure class – «досужий класс») перед работающим, воспринимаемые как социальная несправедливость. Оправданием этих привилегий всегда занималась определенная часть литераторов и ученых - не самая талантливая, но лучше всего оплачиваемая часть.

Аргументы в пользу капитализма можно разделить на три типа: моральные, научные и прагматические. Моральные аргументы состоят в том, что преимущества собственников справедливы, потому что в этом мире вознаграждаются лучшие - самые трудолюбивые, самые бережливые и самые полезные из граждан. Естественно, в этот тезис трудно было верить; но Кальвин дал ему сверхъестественное обоснование - свое учение о предопределении. По этому учению, еще до рождения человека бог определяет, будет ли он спасен или осужден, и только спасенный может быть трудолюбив, бережлив и полезен. Лютер тоже думал, что «бог награждает нас без нашей заслуги и наказывает без нашей вины». Таким образом, существующий строй жизни оправдывается волей божьей и не зависит от человеческих усилий, но решения Провидения выглядят как человеческие добродетели. Тем, кто в это верит, мне нечего сказать.

Научные аргументы, которые выдвигают социал-дарвинисты, вовсе не моральны: они резюмируются известным термином философа Спенсера «борьба за существование». В этом описании общественной жизни капиталисты изображаются как победители в биологически неизбежной конкуренции - как «наиболее приспособленные» особи, закономерно выживающие и преуспевающие за счет своих менее приспособленных собратьев. В этом смысле они и объявлялись лучшими, с таким же семантическим извращением, с каким протестантские теологи изображали лучшими своих преуспевающих дельцов. В ходе истории слова незаметно меняют свои значения: в древности bonus означало физически сильного субъекта, а в наше время bon значит «добрый» (в древнерусском языке «добрый молодец» был «сильный воин»). Но социал-дарвинисты переменили значение слова «лучший» буквально у всех на глазах!

Социал-дарвинисты проводили свою биологическую аналогию задолго до того, как было понято различие между генетической и культурной эволюцией. Культурная традиция не всегда признаёт «лучшим» самого удачливого индивида. Но главное, социал-дарвинисты не понимали, что в смысле Дарвина отбираются особи, способные оставить больше потомства. Между тем, богатые люди - особенно в наше время - производят куда меньше детей, чем обитатели трущоб, а дети их, как правило, не наследуют их деловых качеств и просто комфортабельно проживают свою ренту. Такой «отбор» вряд ли улучшает человеческий вид.

Третий вид аргументов, оправдывающих капитализм, не имеет отношения ни к морали, ни к науке, но ссылается на практическую полезность такого способа производства. Этот аргумент заслуживает серьезного рассмотрения. Сторонники капитализма настаивают, что рыночная конкуренция, приводящая в действие человеческий эгоизм и человеческую жадность, наилучшим образом стимулирует производство и привела уже в «западных» странах к общему благосостоянию, распространившемуся также на трудящихся. При этом они продолжают ссылаться на модель «свободного рынка», ставшую чем-то вроде религии, и на пророка этой религии Адама Смита. Но Адам Смит имел в виду рыночное хозяйство, очень непохожее на нынешнее.

Адам Смит представлял себе, что каждым предприятием руководит его владелец, знающий свое производство и принимающий все решения. Такого вида собственности теперь почти нет. Акционерные компании, владеющие теперь почти всеми предприятиями, появились уже в 18 веке, но Адам Смит их решительно осуждал, считая акционеров вредными бездельниками. Он не предвидел также государственного регулирования, несовместимого с самым понятием свободного рынка. Применение к нынешней ситуации понятия свободного рынка представляет злоупотребление семантикой, для которого мы уже предложили подходящее название. Свободного рынка нет, но есть конкуренция в условиях несвободного рынка.

Надо признать, что после столетий нищеты и унижения трудящиеся «западных» стран в самом деле пользуются небывалым в истории материальным благополучием, при умеренных трудовых усилиях. Это достижение современной цивилизации можно назвать устранением нищеты. При этом к трудящимся применяются общие правовые нормы, обеспечивающие им личную безопасность, что можно назвать устранением бесправия. Но, конечно, эти достижения не являются заслугой капиталистов, сделавших, как мы видели, все возможное, чтобы их избежать, или прямым следствием капиталистической системы, слишком долго существовавшей без них. Эти условия жизни были вырваны у буржуазного истеблишмента упорным сопротивлением рабочей силы, и как раз теперь уровень жизни трудящихся опять находится под угрозой.

Бессмысленное потребление. Во всех культурах прошлого производство имело целью удовлетворение человеческих потребностей, и в подавляющем большинстве случаев это были реальные физические потребности людей – потребности в пище, одежде и жилье. Конечно, во все времена производились и так называемые «предметы роскоши», ненужные и даже вредные для физического существования человека, но, как предполагалось, удовлетворявшие «более утонченные» потребности привилегированного меньшинства. Такое производство составляло небольшую часть экономики – хотя и заметную часть торговли – поскольку бOльшую часть потребностей удовлетворяло натуральное хозяйство. Как правило, производство требовало использования всех наличных рабочих сил: до нашего времени для поддержания жизни людей нужна была напряженная, ежедневная работа всего населения, за исключением небольшого числа индивидов, составлявших «неработающий класс». Именно это положение вещей имели в виду авторы Библии, описывая изгнание из рая: «В поте лица твоего будешь есть хлеб».

Машинная цивилизация, созданная человеческим знанием, освободила человека от библейского проклятия – беспросветного труда для пропитания – но не вернула ему райское блаженство. Потребности человека расширились. Но и эти расширенные потребности, при современной технике, можно удовлетворить без особого труда – точнее, применив очень небольшую часть рабочего времени населения. В Соединенных Штатах один человек, занятый в сельском хозяйстве, кормит сто своих сограждан, но и он не ест свой хлеб «в поте лица». Для обеспечения физических потребностей всего населения Соединенных Штатов, в достаточно широком смысле этого выражения, требуется умеренный труд примерно 15 процентов населения этой страны. Между тем, все население страны – за исключением небольшого «досужего класса» и безработных – ежедневно трудится. Что же эти люди производят?

На традиционном языке экономистов и историков можно ответить на этот вопрос: они производят предметы роскоши, то есть вещи, без которых человек может прожить. Конечно, на эту формулировку сразу же возразят, что у человека есть не только физические, но и «культурные» потребности. Здесь опять используется семантическая амбивалентность – главное ухищрение, от которого мы уже не раз предостерегали читателя. Слово «культура» напоминает о высоких культурных ценностях, но здесь речь идет о ценностях, внушаемых данной культурой, то есть нынешней «западной» культурой. В чем заключаются эти культурные ценности, видно из рекламы, отражающей состав современного потребления: иначе никто не стал бы тратиться на эту рекламу.

Потребности создаются и поддерживаются искусственно, в интересах промышленных корпораций. Известно, каким образом потребителям внушают, что они обязаны покупать ненужные им новые модели изделий, взамен вполне пригодных прежних, или – что еще хуже – изделия с нарочито встроенным пороком, быстро приходящие в негодность. Реклама предлагает публике как нечто новое практически те же вещи, маскируя этот обман дизайном или окраской. В сущности, то же явление было известно и раньше, под названием «моды», но прежде оно касалось узкого круга буржуазной публики. В нынешнем «западном» обществе «мода» превратилась в главный стимул производства, создающий иллюзию роскоши для массы обманутых людей.

В то время как бOльшая часть населения Земли страдает от голода, лишена образования и беззащитна от болезней, «западная» культура погрузилась в дешевый снобизм, не дающий человеку ни радости, ни покоя. И в механизмах этой культуры не видно ничего, что могло бы вывести человечество из тупика.

Страница 10 из 10 Все страницы