Экономические кризисы и государственное регулирование. С другой стороны, превращение экономики в единую машину способствовало её устойчивости. Мы уже говорили о работе обратных связей в системе свободного рынка, вызывающих колебания цен и уровней производства. Колебания – основная закономерность систем с обратными связями. В нормальных условиях уровень производства некоторого товара колеблется вокруг среднего (рис. 2а) или стабилизируется после затухающих колебаний (рис. 2б). Если обратные связи расстраиваются, то есть производители почему-либо не реагируют на сигналы рынка или такие сигналы до них не доходят, может возникнуть нарастающее колебание: происходит кризис перепроизводства, сопровождаемый резким спадом (рис. 2в).

Такой кризис может произойти, например, если фермеры получают государственные субсидии, поддерживающие цены независимо от сбыта, или если искусственно поддерживается какое-нибудь «национальное» производство, в расчете вытеснить иностранных конкурентов. Такая негибкая политика чиновников может вызывать перепроизводство и, тем самым, падение цен. Но попытки свалить все кризисы на государственное вмешательство неосновательны. В течение XIX века, когда государственное регулирование производства было ещё неизвестно, происходили время от времени опустошительные кризисы, захватывавшие многие страны и не допускающие простого объяснения. Дело в том, что «свободный рынок» не всегда действует с автоматизмом, который Адам Смит приписывал его «невидимой руке»: рынок – и в особенности финансовый рынок – иногда «перегревается», длительный период благополучия притупляет бдительность к происходящим переменам, или спекуляции создают видимость повышенного спроса. Конечно, всё это следствия нарушений «свободы рынка», предполагающей полноту информации и немедленную реакцию на информацию; такие нарушения могут происходить – и происходили – при отсутствии внешнего вмешательства: идеального рынка быть не может. Великий кризис 1929 года возник после периода «благополучия» двадцатых годов в виде биржевого краха, и лишь затем, в 1930 году, некомпетентные меры правительства Гувера (субсидии фермерам) усугубили этот кризис. Импровизации Рузвельта и его советников были направлены не столько на регулирование производства, сколько на смягчение вызванной кризисом социальной катастрофы. В то время экономисты недостаточно знали, какие меры могли бы подействовать на самый кризис. Лишь во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы произошла перемена, вследствие работ Тинбергена и его сотрудников о «циклах деловой активности». Специалисты по математической экономике исследовали «глобальное» поведение рынка теми же методами, которые давно уже применялись при изучении технических систем с автоматическим регулированием. [Эти работы предшествовали исследованиям Винера, исходившим из той же аналогии и положившим начало кибернетике (1948 год)] Оказалось, что нарастающие колебания конъюнктуры, изображенные на рис. 2в, можно «демпфировать» (подавить) изменением некоторых основных параметров рынка, например, небольшого числа цен на «базовые» продукты, учетного процента, и т. д. Такие ограничения (неэкономические, в том смысле, что они не обязательно мотивируются спросом на специфические продукты) может вводить государство. Тем самым оно гораздо больше вмешивается в экономику, чем при традиционной защите рынка таможенными мерами, что и вызывает в таких случаях негодование идеологов консервативного направления (т. е., в традиционных терминах, «классических либералов»). Математические экономисты отвечали на это, что применение подобных «еретических» мер могло бы предотвратить великий кризис 1929–1932 годов, а вместе с ним, вероятно, фашизм и мировую войну. Когда я прочел много лет назад такие претензии, я не поверил этому триумфу математики. Но с тех пор экономисты научились применять простейшие меры государственного регулирования, и общие кризисы ни разу не повторялись в течение полувека, тогда как в прошлом они происходили каждые 20–30 лет. Вряд ли можно объяснить это другими причинами, поскольку экономические эксперты, консультирующие правительства, хорошо знают, что делать для предотвращения кризисов, и делают это. Если попытаться описать, что умеют делать нынешние экономисты, то их навыки как раз в том и заключаются, что они охраняют мировой хозяйственный порядок от коллапса, зная некоторые качественные характеристики происходящих явлений и выполняя расчеты по меняющимся данным. Когда «руководители большой семёрки» собираются на свои совещания, они просто ставят свои подписи под решениями этих экономистов.

Таким образом, «государственное вмешательство» приобрело уже всемирные масштабы. Резюмируя нынешнее положение в мировой экономике, можно описать его как управляемую стагнацию в группе «передовых» стран, чиновники которых пытаются отгородить эти страны от остальной части земного шара, с непредсказуемой политикой и экономикой, и сохранить привычный уровень потребления в своих собственных странах. Вероятно, это им будет удаваться ещё в течение нескольких десятилетий, но в конечном счете, как мы увидим, эта «смешанная экономика» обречена на развал, а вместе с нею и система управления, называющая себя «демократией».

Границы экономического роста. Прежде всего, ресурсы Земли ограничены, хотя и не совсем в том смысле, как любят говорить современные политические публицисты. Я не буду говорить здесь об «исчерпании ископаемого сырья», потому что панические прогнозы на этот счет не подтверждаются: этих запасов хватит ещё на несколько столетий, даже при нынешних способах добычи и использования. Я оставлю также в стороне удорожание материалов: если и верно, что оставшиеся в земле их запасы очень велики, то наиболее выгодные залежи, поддающиеся дешевой разработке, в ряде стран исчерпаны.

Менее очевидны (и менее известны) ограничения, зависящие от конечных размеров Земли и от последствий нашей технологии. Начну с углекислого газа. Все знают, что накопление CO2 в земной атмосфере приводит к повышению средней температуры Земли, и что от этого должны произойти тяжелые последствия: не только изменение климата, но и затопление ряда прибрежных районов, таяние полярных льдов и т. д. Но журналисты обращают внимание на второстепенную сторону дела: верно ли, что содержание CO2 в атмосфере возрастает из-за её промышленного загрязнения? По-видимому, никто не сомневается в том, что предприятия выбрасывают в воздух огромные количества этого газа; но многие уверяют, что это не так уж много, что растения могут поглотить газ, или что ещё больше его выбрасывают вулканы. Но вулканы от нас не зависят, растения остаются теми же, только их всё меньше, между тем как промышленные выбросы CO₂ непрерывно растут, и в последние десятилетия растут экспоненциально. Постоянная температура земной поверхности означает, что Земля получает от Солнца столько же энергии, сколько излучает. Но если содержание CO₂ будет расти, то это равновесие (оба члена которого от нас не зависят!) должно нарушиться, как это следует из простых физических расчетов, не связанных ни с какими моделями. Это вывод из термодинамики, и он неизбежен. Все способы удаления CO₂ из атмосферы привели бы только к расходу энергии, которая всё равно ушла бы на нагревание атмосферы. Короче, строгие физические расчеты показывают, что дальнейшее (и тем более возрастающее) сжигание углеродного топлива приведет к принципиально неустранимому изменению состава атмосферы и к перегреву поверхности Земли.

Одним из следствий перегрева будет повышение средней скорости молекул кислорода, которая и так уже близка к «скорости убегания», при которой кислород начнет покидать атмосферу. Если сжигание угля, газа и нефти продолжится, то через несколько десятилетий все эти последствия станут очевидны.

Выброс углекислого газа – наиболее массивный из всех видов засорения атмосферы, но, может быть, не самый опасный. Вопрос об «озонных дырах» ещё не выяснен. В этом случае у нас нет строгого расчета, и мы вынуждены опираться на правдоподобие модели. В таких случаях у разных исследователей получаются разные результаты, по крайней мере, на первом этапе. Надо ли считать такое положение несерьёзным? Всё зависит от величины риска. Если у вас есть два варианта поведения, один из которых, по мнению некоторых добросовестных и компетентных людей, ведет к гибели, то вы скорее всего выберете другой вариант, даже если другие, не менее компетентные люди вас успокаивают. Атмосфера Земли, как мы теперь знаем, хрупка. Её равновесие зависит от факторов, которые ещё мало изучены; мы знаем только, что она выдерживает естественные процессы, которые были всегда. Но предприятия выпускают в воздух химические вещества, каких природа не производила никогда, и «озонные дыры» – только один пример явления, опасность которого уже привлекла внимание. «Консерваторы» пытаются отделаться от этих опасностей доводами «здравого смысла», которые сводятся к тому, что до сих пор природа компенсировала все небрежности человека. Но раньше человек и сам был частью природы, а теперь он способен производить воздействия, сравнимые с силами природы – атомная бомба могла бы этому научить. И что хуже всего, эти воздействия иногда невозможно предвидеть. Верно, что пропаганда «зелёных» принимает зачастую фанатический характер, компенсирующий утерянные религиозные страсти. Но верно и то, что высмеивающий их Раш Лимбо говорит о вещах, которых точно так же не понимает. Разница в том, что «зелёные» загрязняют и без того перегруженное мифами общественное сознание, а промышленность может в конце концов вслепую нажать спусковой крючок механизма, который погубит нашу Землю. При оценке числа возможных цивилизаций во Вселенной ученые исходят из того, что значительный процент высокоразвитых цивилизаций погибает от собственной техники. Эти рассуждения, конечно, больше говорят об опасениях наших ученых, чем о каких-нибудь марсианах.

Смысл экономического роста. Господствующий на Западе экономический материализм превратился в нечто вроде единственной идеологии. Время от времени ещё вспоминают, что есть и другие «ценности», кроме удовлетворения физических потребностей. Особенно часто вспоминают о «свободе», но чаще всего – пользуясь выражением Фромма – о «свободе от», а не «свободе для»; иначе говоря, люди только жалуются на ограничения, но не способны пользоваться наличной свободой для каких-либо сознательных целей.

Представление, будто культура сама собой вырастает на почве материального благополучия, есть в точности – или в ещё более грубом виде – марксистское представление о базисе и надстройке. Люди, которые его придерживаются, не верят в человеческий разум, отводя ему служебную роль – создания материальных средств для «чего-то», что они сами не в состоянии назвать. В сущности, такая позиция – это признание поражения в жизненной борьбе. Нормальный молодой человек, пробующий свои силы, обычно мечтает о «настоящем» деле, о профессии, где он сможет проявить свои способности, добиться чего-то нового, полезного для людей, или просто прекрасного. Позже он «разочаровывается в жизни», погружается в неизбежные материальные заботы, а юношеские мечты уходят в область более или менее приятных воспоминаний. Должна ли эта «обыкновенная история» стать историей человечества? Надо ли признать, что юность человеческого рода уже миновала, что все положительные идеалы – или, на современном языке, «высшие ценности» – пора уже сдать в архив, под ярлыком «утопий»?

Складывается впечатление, что цивилизация XX века привила людям исключительный интерес к производству и потреблению вещей. Кеннет Кларк в своем обзоре развития цивилизации называет эту установку «героическим материализмом», но я заменил бы здесь чересчур лестное для неё прилагательное на что-нибудь более трезвое, например: «безудержный материализм», или «принудительный материализм» (“compulsive materialism”). Все политические споры теперь сосредоточились на том, как видоизменить систему управления экономикой, чтобы увеличить выигрыш глобальной экономической игры – общий объем производства. Наиболее популярный лозунг нынешних «консервативных реформистов» сводится к уменьшению налогов и мотивируется очевидным паразитическим перерождением бюрократического аппарата, не знающего другого способа решения социальных проблем, кроме капиталовложений, и придумывающего всё новые капиталовложения, чтобы оправдать собственное существование. Предположение, что можно улучшить образование и медицинское обслуживание, вкладывая как можно больше денег в государственные учреждения, придуманные для этой цели, очевидным образом провалилось – и прекращение этих проектов не вызвало бы особенных последствий. Не так просто обстоит дело с «уэлфером», которым успели уже развратить значительную часть неквалифицированных рабочих: устранение этой системы требует неэкономических воспитательных мер, о которых никто не думает. Для старых и больных простая отмена государственных пенсий была бы катастрофой, к тому же непонятной, если они всю жизнь вносили деньги в пенсионные фонды. Наконец, предположение, что можно вообще обойтись без государственного вмешательства в экономику, представляет собой ретроградную утопию совершенно того же рода, что восстание луддитов против машин, или возродившееся в наши дни ностальгическое влечение XVIII века к жизни «благородных дикарей». Экономическая система стала намного сложнее, чем была сто лет назад. При существующей «смешанной экономике» она не разваливается, а более или менее безопасно топчется на месте, обеспечивая населению – например, в Соединенных Штатах – сносные для него условия жизни. Конечно, никто не пойдет на рискованный эксперимент возвращения к «неограниченному» капитализму. Вся нынешняя система давно уже приспособилась к государственному регулированию, удерживающему некоторые основные параметры экономической среды в устойчивом положении. Можно ли рассчитывать, что после полного устранения регулирования сразу же возникнут обратные связи, которые его заменят? Не кажется ли более вероятным, что эта «шоковая терапия» приведет к возрастающим колебаниям, к кризисным явлениям, социальные последствия которых вызовут неэкономические формы регулирования – в лучшем случае вроде «нового курса» Рузвельта, а в худшем – что-нибудь похожее на диктатуру? Массы людей, жалующихся теперь на вездесущее вмешательство государства, после резкого расстройства производства, закрытия предприятий и обесценения денег станут приветствовать спасительные действия каких-нибудь решительных лидеров, дающие немедленное облегчение. Может быть, люди и пошли бы на жертвы, если бы была уверенность, что на месте разрушенной системы сама собой возникнет лучшая. Но это всего лишь недоказуемая догма «религии Адама Смита».

Рост системы не сводится к простому повторению. Условия жизни, удобные для поросенка, не обязательно подойдут для слона. Там, где нужно серьёзное исследование, нельзя руководствоваться ностальгией по прошлому.

Страница 4 из 7 Все страницы