Перспективы свободного рынка. Иллюзии либертарианцев, надеющихся на возвращение ситуации XIX века, наталкиваются на препятствия, которые отчасти очевидны, но, во всяком случае, должны быть резюмированы в заключение этой главы. Очевидно, что история никогда не повторяется. Конечно, некоторые явные нелепости социального строя могут быть устранены, но по следующим причинам это не приведет к возобновлению прошлой ситуации.

1. Роль государства. В XIX веке государство имело (в западной цивилизации) традиционные ограниченные функции – в особенности ограниченные в Соединенных Штатах. Я буду говорить дальше об этой стране, хотя выводы распространяются и на страны Западной Европы с достаточно развитой рыночной системой (Англия, Франция, Бельгия, Голландия, в меньшей степени Германия и Италия, вследствие пережитков феодализма).

Для Соединенных Штатов внешняя торговля не играла в XIX веке столь важной роли, как сейчас, но уже тогда федеральное правительство, устанавливавшее таможенные тарифы, тем самым произвольно фиксировало некоторые параметры рыночной игры. Это уже было ограничением свободного рынка. Поскольку всё же считают, что рынок был тогда достаточно свободным, можно предполагать, что неэкономические меры государства, вроде ограничения некоторых основных цен, всё-таки не совсем подавляют преимущества свободной конкуренции, как это было в «соцстранах». Тем не менее, как мы видели, государственное вмешательство приобрело принципиально иной, гораздо более широкий характер.

Полное устранение государства в его нынешнем смысле, с передачей его отдельных функций свободным ассоциациям граждан, есть дело будущего, требующее, прежде всего, воспитания новых навыков человеческого мышления и поведения, то есть возникновения новой культуры. Мы будем исходить из того, что в обозримом будущем сохранится нынешняя «западная цивилизация», в том числе государство.

Уже в XIX веке экономические связи между штатами требовали законодательного регулирования, которое стало важнейшей функцией федерального правительства. Замена федеральных законов двусторонними договорами между штатами привела бы к крайнему усложнению законодательства (C²₅₁ наборов двусторонних договоров! Это число равно 51 х 50 : 2 ≈ 1200, тогда как во внешней торговле приходится учитывать несколько десятков иностранных государств). В настоящее время, в отличие от XIX века, Америка представляет собой единую систему хозяйства. Отсутствие единого торгового законодательства привело бы лишь к большому расширению бюрократии, что и демонстрируется теперь в «бывшем Советском Союзе».

Единой экономике нужна единая денежная система. Можно себе представить, что означала бы передача отдельным штатам выпуска денег, установления правил денежного обращения и банковского кредита и т. д. В бывшем СССР это привело к резкому сокращению связей между его «независимыми государствами» и экономическому тупику, хотя Россия гораздо меньше зависит от таких связей, чем любой американский штат.

То же относится к внешней торговле, к промышленным стандартам (меры, веса и т. д.), и даже к почте, потому что частная корпорация может на время выпасть из хозяйства, а почта необходима всегда, как гарантия связи между гражданами. Впрочем, пока есть федеральное правительство, оно всё равно сохранит свои средства связи.

Статистика и учет народонаселения могут быть, конечно, переданы частным корпорациям. Но, опять таки, неизбежны расхождения между их данными и такие функции, как регистрация рождений, браков, смертей будут служить аргументами в пользу государственного ведения этих дел.

Сильнейшим доводом, оправдывающим государственное вмешательство в экономику, является предотвращение общих кризисов. В XIX веке, при минимальном государственном вмешательстве, такие кризисы происходили каждые 20–30 лет. После второй мировой войны их не было, причем известно, какие меры государственного регулирования сознательно применялись для их предотвращения. Разумеется, эти меры означают перераспределение доходов решениями государственных чиновников – например, экономистов. Но всякое налоговое обложение так или иначе сводится к распределению между всеми гражданами денег, изымаемых у некоторых. Ни одно государство не могло обойтись без насильственного взимания налогов (в демократиях утверждаемых, по крайней мере номинально, выборными парламентами). Добровольное налогообложение не дает стабильной основы для работы государственной власти. Слишком часто деньги понадобятся на что-нибудь более срочное! Государство равносильно принудительному налогообложению, которое должны контролировать налогоплательщики. Иначе вы услышите: «в этом году у нас не будет полиции», или: «с такого-то числа армия распускается». Государство, в правильном смысле, это ваша собака. Если вы держите собаку, вы обязаны её кормить.

Для некоторых категорий престарелых и больных, не приобретших права на пенсию от корпораций, где они работали, государственное страхование является последним прибежищем. Представление о том, что в цивилизованном обществе должны быть гарантии от крайнего бедствия, укоренились в сознании людей. Это, конечно, пережиток христианства, но не худший из всех. Когда соседи, друзья и филантропы не дадут бедствующему человеку погибнуть, тогда государство уже и вообще не будет нужно. Не следует переоценивать человеческое внимание. Погибать будут самые независимые и стыдливые, те, кто не хочет просить. Несомненно, нынешняя форма уэлфера есть извращение предыдущей идеи: государственные расходы на страхование следует сократить раз в десять, вместе с расходующим аппаратом! А решение вопроса о помощи бедствующим следует предоставить местным властям, обязательно выборным.

Обязательное государственное образование не оправдало себя. Налоги на школы можно заменить правом (но не обязанностью) местных властей предоставлять стипендии детям и юношам для оплаты обучения, при согласии на это избирателей.

В наше время люди больше всего озабочены своей экономической безопасностью. Как можно видеть, они готовы терпеть даже неэффективное и коррумпированное правительство, опасаясь всякого риска.

Далее, сохранение федеральной полиции, пока существует государство, неизбежно. Если должно существовать федеральное правительство, оно должно иметь власть, то есть аппарат навязывания законов (law enforcement). Зависимость от местных властей в таких делах означает бессилие федеральных, как это обнаружилось уже в первые годы существования американского государства. Не всегда будет авторитет Вашингтона, чтобы с этим справиться. Аппарат федеральной полиции следует, конечно, сократить. Но если действуют организации преступников, не ограниченные никакой территорией, то должна быть и эффективная федеральная полиция, преследующая их в любом месте, располагающая полной информацией (и, конечно, подчиненная контролю конгресса).

Наконец, у федерального правительства есть внешнеполитические функции. Современная армия не может не быть под единым командованием, с общими правилами и стандартизуемым вооружением. Можно контролировать расходы на армию, но за неё приходится платить. То же можно сказать о дипломатической службе.

2. Глобальное планирование. Этот вопрос, как и уэлфер, вызывает наибольшие споры и дает повод для наибольших злоупотреблений. До сих пор налогоплательщики проявляли чрезмерную доверчивость к государственным чиновникам, что привело к чудовищному росту бюрократического аппарата и налогов. Теперь, когда общественное мнение направлено против этих извращений, возникла перспектива обратных крайностей, по известному «закону маятника». Поэтому важно уяснить себе, чего не надо делать, чтобы избежать ошибок другого рода.

Что касается уэлфера, то, как мы видели, этот вопрос в принципе допускает дешевое решение. Конечно, в районах, хронически пораженных более или менее искусственной безработицей, изменения надо производить осторожно.

По поводу планирования существуют серьёзные недоразумения. Дело в том, что под этим словом имеются в виду главным образом «планы улучшения общества». сочиняемые социологами и психологами – состоящими на государственной службе или работающими в университетах. Наиболее многочисленную и влиятельную часть этих людей составляют лжеученые, которые верят (или притворяются, что верят), будто располагают готовыми решениями всевозможных социальных проблем, и предлагают для этого планы, требующие государственных капиталовложений. Эти планы охотно принимаются бюрократами, поскольку позволяют тратить деньги на содержание и создание государственных учреждений, – как правило, совершенно бесполезных. Государственные учреждения, занимающиеся медицинским обслуживанием, социальным страхованием и образованием, доставляют убедительные примеры этого.

Всё это вовсе не значит, что социология и психология не нужны, или совершенно бессмысленны. Но эти науки находятся на самом начальном этапе своего развития: человек и общество – самые сложные предметы научного исследования. Есть серьёзные ученые, занимающиеся этими предметами, но они не строят себе иллюзий, будто имеют готовые решения. Они понимают, что серьёзные улучшения общественной жизни – это сложные культурные процессы, не сводящиеся к составлению скороспелых проектов и расходованию денег. Бюрократы прислушиваются к голосам самоуверенных прожектеров. Можно с уверенностью утверждать, что на нынешнем уровне наших знаний так называемое «социальное планирование», как правило, бесполезно. Чтобы улучшить общество, надо больше о нем знать. Это вовсе не значит, что надо тратить деньги на содержание псевдоученых. Кафедры социологии и психологии заслуживают критического внимания.

Можно провести практически важное разграничение между полезным и бесполезным планированием, при нынешнем состоянии наших знаний. Широкие планы улучшения общества, как правило, бесполезны, и их не следует финансировать за счет налогов. Но в некоторых странах необходимо планировать меры, предотвращающие конкретные опасности. Такие меры часто эффективны лишь в крупном масштабе и требуют государственного участия. Самый очевидный пример – метеорология в связи с предупреждением стихийных бедствий и служба оповещения населения. Другой пример – эпидемии. Врачи-гигиенисты ещё в прошлом веке убедились, что холеру можно одолеть только не знающими исключений санитарными мерами. История холерных эпидемий в Лондоне привела даже английских лордов к принудительным мерам – контролю над всеми источниками водоснабжения. Если вы заражаете воду на своей территории, откуда она просачивается к соседу, и сосед умирает, то вы не чемпион частной собственности, а отравитель. В предусмотренных законом случаях вы должны допустить к себе санитарного врача. Многие даже не слышали, чем были эпидемии чумы, холеры и тифа. Но вот в наше время эпидемия СПИД’а – стыдливо замалчиваемая, пока не умирает какой-нибудь футболист или кинозвезда – уже привела к обязательным тестам для некоторых профессий. Хотите ли вы умереть от того, что ваш зубной врач отвергает процедуру проверки на СПИД как унизительную? Законы рынка приведут к тому, что он потеряет клиентов… после вашей смерти. Утверждают, что вирусы СПИД’а можно обнаружить у всех людей. Хотите ли вы принять эту идею, когда речь идет о смертельной опасности? Если западная цивилизация будет разлагаться дальше, то придется согласиться с поголовной проверкой всего населения и выдачей сертификатов о здоровье.

Дело в том, что СПИД – это болезнь цивилизации, поражающая людей определенного образа жизни. Сколько других болезней цивилизации готовит нам будущее? Эпидемия подобна войне: она требует чрезвычайных мер. Но кроме врачей и фармацевтов никто, кажется, не наживается на эпидемиях.

Теперь – о наименее понятной опасности, экологической. Вот пример непонимания этой опасности. Ученые спорят, возрастает или нет содержание CO₂ в атмосфере, и если возрастает, то связано ли это с промышленными выбросами. Но дело совсем не в этом. Бесспорный факт состоит в том, что CO₂, попавшая в атмосферу, неустранима никакими способами, не ведущими к перегреву Земли: это вывод физики, вытекающий из законов термодинамики. [См: Хлебопрос Р.Г., Фет А.И. Природа и общество: модели катастроф, Новосибирск, Сибирский хронограф, 1999; Хлебопрос Р.Г., Охонин В.А., Фет А.И. Катастрофы в природе и обществе: математическое моделирование сложных систем. Новосибирск, ИД Сова, 2008; R.G. Khlebopros, V.A. Okhonin, A.I. Fet Catastrophes in Nature and Society: Mathematical Modeling of Complex Systems. World Scientific, 2007] Если выброс CO2 в атмосферу будет и дальше возрастать экспоненциально (а никто не отрицает, что до сих пор это было), то последствия наступят уже через несколько десятилетий. Дело не в том, что происходит сейчас, а в том, что неизбежно должно произойти. Если вы не можете прекратить экспоненциальный рост потребления углеводородного топлива (во всем мире: атмосфера для всех одна!), то вы бросаете вызов законам термодинамики. Раш Лимбо над этим не задумается, но, кажется, он этому не учился.

Конечно, «зеленое» движение, компенсирующее выпадение религиозных страстей, совершенно иррационально и эксплуатируется бюрократией для её целей. Но это не отменяет экологические опасности! Точно так же, как в случае социологии и экологии, спрос на «научную информацию» здесь очень велик и порождает шарлатанство: как правило, люди, называющие себя экологами,– безответственные болтуны, или просто наняты заинтересованными учреждениями. Но существуют и серьёзные экологи, разрабатывающие перенесенные из физики математические модели. В ряде случаев это уже позволяет предвидеть глобальные опасности. В других случаях, как в случае «озонных дыр», ясности ещё нет. Шарлатаны в таких случаях говорят, что они знают ответ. Но если серьёзные исследователи сомневаются, то в случае подобной опасности это страшно. Ведь это значит, что есть вероятность глобальной катастрофы!

Люди, руководствующиеся «здравым смыслом», ссылаются на то, что природа до сих пор исправляла все небрежности человека; они рассчитывают, что так будет и дальше. Но химические вещества, которые в наше время выпускают в воздух, в воду и в землю, не имеют аналогов в прошлом. Фирмы, выпускавшие в воздух диоксин, не подозревали, к чему это может привести. К счастью, удалось это во время понять, когда умерло лишь несколько сот человек.

Может быть, люди слишком озабочены сегодняшним днем, чтобы думать о будущем или о всяких диоксинах, отравляющих нас сегодня. Но должны быть учреждения, где об этих вещах думают, планируя предотвращение будущих опасностей. Атомные электростанции, сравнительно с другими источниками энергии, безопасны, но при условии, что соблюдаются многочисленные предосторожности. Можно ли отдать их соблюдение на произвол владельцев этих станций? Конечно, рынок разорит компанию, у которой произошел Чернобыль, но сотни тысяч людей умрут. Единственным агентом, способным предотвращать экологические катастрофы, является государство – если его учреждения делают это добросовестно. Если никак нельзя этого добиться, Чернобыли неизбежны.

Думаю, что планирование мер по предотвращению катастроф сохранится и после исчезновения государств. Список катастроф, о которых мы знаем, расширяется. Если, например, комета или астероид вроде «Тунгусского метеорита» (1907 г.) попадает в Землю в среднем раз в тысячу лет, то пора уже подумать, что можно по этому поводу сделать! Ведь cмогли уже послать ракету к комете Галлея.

Я говорил до сих пор об «отрицательном» планировании – с целью предотвращения определенных бедствий. «Положительное» планирование – с целью улучшения человека и общества – требует знаний, которых у нас пока нет. Если делать вид, что они уже есть, получится снова Советский Союз, или в лучшем случае «Государство уэлфера». Но в будущем, когда будут необходимые знания, можно будет планировать и «положительные» меры – с согласия людей, которых это касается. Например, продление жизни!

3. Парадокс неограниченного роста. Как мы видели, условия современного мира не позволяют избавиться от государственного вмешательства в экономику, хотя это вмешательство можно в значительной степени ограничить, более эффективно контролируя бюрократический аппарат. Экономисты нашего времени давно уже отказались от абстракции свободного рынка и производят свои расчеты в предположении тех или иных видов государственного вмешательства в экономику. Эти методы реалистичны – не в том смысле, что другая структура хозяйства принципиально невозможна, а в том, что при не слишком резких изменениях общественной жизни – в частности, при сохранении государства – они позволяют стабилизировать экономику, предотвращать общие кризисы и в некоторой степени бороться с застоем производства. Можно сказать, что современные экономисты обслуживают потребности «государства всеобщего благосостояния», вычисляя отклонения его «макроэкономики» от положения равновесия. Идеологию этих методов расчета, использующих математические модели, предложил в середине тридцатых годов М. Кейнс. Эта идеология, подходившая к уже начавшейся практике «интервенционизма», быстро стала господствующей среди экономистов.

Ей противостояли «классическая» школа Д. Рикардо, основанная на понятии «меновой стоимости» (куда относятся и марксисты), и «австрийская» школа «маргинальной теории цен» (К. Менгер, Э. Бем-Баверк). О школе Рикардо уже была речь выше. Попытка приписать каждому изделию внутренне присущую ему «стоимость» (например, оцениваемую затраченным на его изготовление «числом рабочих часов») оказалась несостоятельной. Маркс в конце жизни пытался преодолеть трудности этой школы, вводя в «стоимость» поправки на рыночные условия. Но схема Рикардо осталась схоластической, бесполезной для практических расчетов, и привела только к фантастическим предсказаниям и планам марксистов.

«Австрийская школа» была просто возвращением к идеям Адама Смита и их уточнениям. «Австрийцы» признали невозможность вычислять цены с помощью «трудовой теории стоимости» и поняли, что на свободном рынке цены складываются в игре спроса и предложения, и такая конкуренция выгодна для роста производства. Естественно, освободившись от схоластики «классической школы» Рикардо, «австрийцы» стали энтузиастами свободного рынка, что было в то время (конец XIX века) ещё согласно с хозяйственной практикой западных стран. «Австрийская школа» работала качественными методами, плохо подходившими для понимания ограничений свободного рынка и его неустойчивости. Когда в середине XX века в экономическую науку проникли математические модели, эпигоны «австрийской школы», такие, как Людвиг фон Мизес и его ученик Фридрих фон Хайек, не смогли овладеть этими методами и отвергли их, не поняв их значения. Впрочем, Хайек примирился с государственным вмешательством и «государством уэлфера», сосредоточившись на критике экономики «соцстран». Но Мизес остался непримиримым противником всякого вмешательства государства. Вместо аргументации он занимался пропагандой, повторяя, что государственное регулирование экономики есть грабеж налогоплательщиков – как будто любое налогообложение не есть в принципе такое же насильственное перераспределение доходов. Дело здесь не в морализировании против «грабежа», а в том, насколько вам полезно быть ограбленным. Поскольку налоги доводят многих американцев до бешенства, моральная декламация Мизеса созвучна их настроению. Но лишь немногие из них отдают себе отчет в том, что единственно логичное следствие её – не взимать никаких налогов. А это конец государства, анархия, от которой те же люди в ужасе отшатнутся. Мизес – экономический экстремист. Теперь – почему его идеал свободного рынка неосуществим.

Я уже подробно говорил о неизбежности государственного вмешательства. Но допустим на минуту, что оно прекратилось. Что дальше? Пренебрежем всеми различиями по сравнению с XIX веком: отсутствием «свободного» континента, отсутствием энергии в популяции. Если верить Мизесу, свободный рынок приведет к столь же быстрому росту производства, как сто лет назад. Но тогда ему было куда расти: плотность населения была мала, потребности не были насыщены. Теперь такие же темпы роста приведут к неизбежному кризису перепроизводства, потому что население не может так же расти всё время! Между тем, Мизес наделяет свободный рынок неизбежным свойством – постоянным ростом производства и, вероятно, в абстрактной схеме совершенно свободного рынка нет ничего, что могло бы остановить этот рост. Если бы такой рынок установился всерьез, то проблема была бы в том, как замедлить производство! Кое-в-чем Мальтус был прав. Как только мы начинаем делать поправки, учитывающие ограниченность населения, ресурсов и т. п., мы приходим к моделям, предложенным Кейнсом и его последователями. Все серьезные экономисты это знают и рассматривают Мизеса как нечто вроде экономического дон Кихота. Сами они – люди скромные, радикальных планов не имеют и вместо его, уходящей в бесконечность, прямой, пристраивают кусочки к своим эмпирическим кривым.

4. Человеческий тип. Обычное утверждение, отвлекающее внимание от подлинной мотивации предпринимателя, состоит в том, что он стремится, главным образом, удовлетворить потребности покупателей. Я не думаю, что стремление к максимальной прибыли, входящее в самое определение свободного рынка, вполне совместимо с этим утверждением. В самом деле, в наше время рынок удовлетворяет не реальные потребности людей, как они их сами понимают, а искусственно создаваемые вкусы и аппетиты, определяемые рекламой. Конечно, это не противоречило бы свободе рынка, если бы реклама всегда содержала добросовестную информацию о товарах. Но это часто не соблюдается. Чрезмерное обилие рекламы вовсе не служит этой цели: чем больше разнообразие рекламируемых товаров, тем меньше потребитель способен их сравнивать и принимать выгодные для него решения. Это частный случай «информационного бума», при котором нам приходится сплошь и рядом полагаться на случайные данные, попавшиеся нам на глаза.

Другое, ещё более важное препятствие для свободного рынка – дефицит добросовестной рабочей силы. Пожалуй, это единственный товар, нехватка которого ощущается на западных рынках. Известная авиационная фирма «Локхид» объявляет, что готова платить вполне приличную зарплату молодым людям, всего-навсего умеющим грамотно читать, писать и выполнять арифметические действия: всю дальнейшую подготовку этих людей фирма берет на себя. Вряд ли это покажется удивительным, если, по официальным данным, 30 % окончивших американские средние школы практически не умеют читать и писать (а по неофициальным данным – 40 %; в таких условиях можно усомниться, какие критерии грамотности применялись при этих оценках!). Недавно я задался вопросом, почему в Соединенных Штатах существует шестьсот университетов – за немногими исключениями очень слабых в научном отношении. Я спросил знакомого американца, на чем держится эта дипломная промышленность. Этот человек, имевший к ней прямое отношение, объяснил мне: «Видите ли, у нас и фирмы, и государственные учреждения хотят иметь грамотных служащих. Чиновники, принимающие людей на работу, руководствуются, как всегда, дипломами. Но диплом средней школы уже не гарантирует грамотности, вот они и требуют университетские дипломы».

Конечно, в XIX веке грамотных людей было ещё меньше, но тогда производства были гораздо проще, и квалифицированных работников требовалось немного. Рост производства, этот фетиш идеологов «свободного рынка», означает также и усложнение техники. Между тем, развал системы образования приводит к тому, что квалифицированных работников становится всё меньше. В последнее время коренные американцы неохотно идут на научные и технические факультеты: около половины студентов и профессоров этих факультетов – эмигранты, родившиеся за границей. Если прибавить к этому, что тяжелые или неприятные виды физического труда монополизировали «цветные», особенно выходцы из Вест-Индии и Восточной Азии, то трудно не прийти к выводу, что упорный труд не вызывает уже у американцев положительных установок, свойственных их дедам.

Добросовестный труд часто нельзя купить даже за высокую плату, на что особенно жалуются в больших городах. Изменение человеческого типа по сравнению с 19-ым веком столь очевидно, что условия рыночного хозяйства, существовавшие в то время, невозможно воспроизвести ещё и по этой причине: нынешние американцы просто не способны к тяжелой работе в суровых условиях жизни. Современный уклад жизни их от этого отучил, и только резкое ухудшение условий могло бы «взбодрить» их. Конечно, верующие видят корень зла в забвении религии, учившей в поте лица добывать свой хлеб. В наше время хлеб у всех есть, и люди хотят только «получать удовольствия» (to have fun).

Страница 6 из 7 Все страницы