Симптомы ностальгии. Идеология безудержного роста вызывает неизбежную реакцию, которая выглядит куда более «консервативной». Нам предлагают примириться с ограниченностью естественной среды человека и наличных ресурсов. Замкнутый цикл производства, где все отходы будут повторно использоваться в виде сырья, разрешит проблемы оскудения природы. Население стабилизируется: будет, наконец, признано, что назначение нашего вида состоит не в численном размножении. Вместо внешней экспансии человечество обратится к усовершенствованию своей «духовной» культуры (неясно, какой и каким образом), для чего самым благоприятным условием будет содержание «в замкнутом помещении».

В эту концепцию я не верю. Человек по своей природе агрессивен, и запереть его в замкнутом стабильном мире не удастся. В лучшем случае можно сублимировать его космическую жадность, направив её на бескровное завоевание «новых территорий». Земля в действительности полна неосвоенных цивилизацией областей. Но страны, заселенные «отсталыми» народами, не поддадутся экономическому освоению без болезненных конфликтов. Если продолжатся нынешние тенденции развития, то разрыв в «уровне жизни» между Западом и остальным человечеством будет возрастать, а культурное и моральное развитие обеих сторон не изменится. Нетрудно предвидеть возникновение воинственного сепаратизма, примеры которого можно уже видеть у мусульман и у американских черных. Конечно, такое сопротивление «западному образу жизни» не образует серьёзной военной силы, если только «Запад» сохранит своё единство. Но проведение операций вроде кувейтской, с кровавым подавлением «чужих» племен, неизбежно приведет к отказу от словесного «гуманизма» западных стран и к перерождению их «демократии» в колониальный расизм.

Более серьёзная задача привлечения всего населения мира к высшей культуре вряд ли может быть даже поставлена перед западной публикой, одичавшей в своем беличьем колесе «расширенного потребления». Если вы приметесь учить «цветные» народы делать вещи, вы подорвете сбыт своих товаров; но чему же ещё вы их можете научить, растеряв все знание вашей культуры? Жалкий провал всех затей вроде программ ЮНЕСКО, «корпуса мира» и т. п. иллюстрирует бессилие нашей разлагающейся цивилизации.

Неудивительно, что ностальгия по прошлому приняла на Западе уродливую форму «космических» фантазий, чем и объясняется распространение так называемой «научной фантастики». Тысячи авторов, большей частью вполне бездарных, поставляют публике низкопробное чтиво, эксплуатируя лучшие человеческие чувства: стремление к знанию, к подвигу, к расширению своей личности. Но что могут предложить эти писатели? Вряд ли можно представить себе лучшее доказательство бессилия нашей увядшей культуры, чем её «мечты», воплощенные в “science fiction”. В самом деле, эти авторы населяют будущую Вселенную жуликами и бандитами, скопированными с героев другого популярного жанра – детектива. Невольно вспоминается изречение Писарева: «Никакой автор не может создать героя умнее и интереснее самого себя». В лучшем случае авторы этого жанра пересаживают в космос идеализированное прошлое: храбрые фермеры осваивают астероиды, новые плантаторы дисциплинируют невольников-роботов, а шерифы верхом на ракетах носятся по Галактике, наводя порядок. Западная цивилизация неспособна придумать себе будущие цели! Она не видит и нынешних, боясь что-нибудь изменить в своем комфортабельном оцепенении. Но как долго может продлиться этот комфорт?

Моральные правила и их истощение. Чтобы разобраться в этом, мы должны вернуться к предпосылкам доктрины Адама Смита. Как мы уже видели, «свободный рынок» предполагает отсутствие внешнего вмешательства, что никак невозможно при далеко зашедшем государственном регулировании экономики. Далее, Адам Смит предполагал выполнение некоторых «моральных правил», отнюдь не сводящихся к соблюдению установленных государством законов; эти правила добропорядочного поведения производителей, торговцев и потребителей должны обеспечивать, в современной терминологии, полную информацию о себестоимости и качестве товаров, о спросе и предложении. Конечно, Адам Смит вовсе не думал, что эти «моральные правила» происходят от разумного поведения индивидов, стремящихся обеспечить наилучшие результаты глобальной рыночной игры. Он знал, что каждый выступающий на рынке индивид попросту стремится получить как можно больший выигрыш в своей собственной, локальной игре, а общие условия рынка его интересуют лишь в применении к этой его личной цели. Если бы кто-нибудь из «игроков» не проявил должной «морали», то вовсе не потому, что не учел своей личной заинтересованности в поддержании свободного рынка; и если большинство «игроков» соблюдает «моральные правила», то вовсе не вследствие разумного расчета. Никто не рассчитывает свою «мораль»: её получают в детстве, усваивая от воспитателей традицию своей культуры. Человек добросовестно ведет свои дела не потому, что опасается реакции своих контрагентов: этот вторичный мотив ненадежен и не может заменить первичной установки, какую мы находим, например, у первых капиталистов Нового времени – верующих протестантов. Капиталист в смысле Адама Смита мог быть безжалостен в преследовании своих выгод, но был добросовестен в выполнении контрактов.

Откуда же взялись «моральные правила»? Они намного древнее товарного производства и рынка. Как я показал в первых главах этой книги, [«Инстинкт и социальное поведение», Новосибирск, ИД Сова, 2005, 2008] все этические понятия и правовые системы, какие можно обнаружить во всевозможных нынешних и прошлых культурах, имеют инстинктивное происхождение и ведут своё начало от правил племенной морали, сложившихся в эпоху неолита у наших далёких предков. В основе их лежит социальный инстинкт, о котором уже была речь, и инстинкты, ограничивающие действие инстинкта внутривидовой агрессии у человека. Но у человека, в отличие от всех других животных, есть не только генетическая наследственность, но и культурная, без которой наш вид не может существовать: без обусловленного культурной традицией воспитания индивид не способен следовать своим инстинктивным побуждениям, то есть не может быть человеком. В крайней форме это проявляется у детей, совсем не получивших воспитания в раннем детстве, из которых выходят нежизнеспособные идиоты. В условиях распада культуры нарушения в передаче культурной традиции приводят прежде всего к деградации морали, которую историки называли «падением нравов».

Около 300 г. до Р. Хр. греческая культура достигла распада, вызывавшего у римлян глубокое презрение. По их описаниям, graeculus («гречик») был скользкий ловкач, на слово которого нельзя положиться, человек без чести и совести, заботящийся только о своей безопасности и удовольствиях. Комедии Менандра и Герода, найденные уже в наше время в песках Египта, вполне подтверждают такую оценку. Конечно, ещё за сто лет до того греки не были таковы – об этом нам рассказал Фукидид. А в 300 г. после Р. Хр. сами римляне производили на варваров точно такое же впечатление: они уже не способны были защищать границы империи, нанимая для этого германцев, и плохо соблюдали договоры. Примеры этого рода можно без конца умножать.

Эпоха, которую мы переживаем, отличается теми же чертами упадка, которые никто и не думает отрицать. Как и во всех подобных случаях, упадок Западной культуры (прежде называвшейся христианской) начался с отмирания религии. В Соединенных Штатах, где культурная традиция сложилась в упрощенном виде, поскольку многие социальные связи и обычаи не воспроизводились на новом континенте, основой морального воспитания была Библия. Семейная Библия, куда записывалось рождение детей, по которой учили читать, Библия, образы которой с начала жизни впитывались в память ребенка из домашнего чтения – что было важной функцией отца семейства, – в этом столетии утратила свой сакральный характер, стала чужой и скучной. Самый образ отца, носителя культурной традиции, потерял своё прежнее значение. Большие города с их космополитическим населением, отчасти пришедшим извне западного культурного круга, стали очагами «свободомыслия», моральной двусмысленности и «свободы нравов». Наконец, в середине XX века произошла «сексуальная революция», положившая конец христианской семье. С этого времени отношения между полами больше не связывались сакральными запретами, в рамках которых сложилось переживание «любви». Это переживание всё больше заменяется более или менее кратковременными связями, и если заключается брак, то его продолжительность зависит от разных интересов обеих сторон.

Теперь основная масса трудового населения в странах Запада состоит из людей, выросших уже после «сексуальной революции» и подвергшихся влиянию «культурного релятивизма» – псевдонаучной доктрины, настаивающей на принципиальном «равноправии» всех культур. Практически это сводится к циничному пренебрежению своей собственной культурой, высшие ценности которой опускаются до уровня их примитивных аналогов. Особенно вредное влияние производит, начиная с детства, телевидение, описывающее поведение «власть имущих» в безжалостно циничных тонах: перед глазами подростка мир взрослых изображается ещё худшим, чем он есть. Ясно, что для современного западного человека любой контракт часто имеет лишь ту связывающую силу, какую представляет угроза юридической ответственности. Примером недобросовестности служат налоговые власти, прямо вынуждающие налогоплательщиков уклоняться от нелепых поборов.

Для такого человека соблюдение «моральных правил» уже не представляет дела чести и собственного достоинства, а зависит от внешних обстоятельств – в конечном счете от перспективы суда. Но и судьи руководствуются столь же ненадежной моралью, так что от прочных, укорененных в традиции правил поведения остается карточный домик юридических обязательств, готовый развалиться при любом толчке. В таких условиях рынок не может давать полной информации, без которой он не «свободный» рынок; в лучшем случае можно сказать, что он всё ещё сохраняет некоторые «степени свободы».

Мы можем теперь оценить, как сильно нынешняя «смешанная» экономика отличается от «классического капитализма».

Экономические определения «капитализма» и «социализма». Понятие «капитализма» сформировалось в XIX веке. Самое слово произведено от слова «капитал», обозначающего накопленное богатство в любой форме (деньги, ценные бумаги, предприятия, земельные участки и другие виды собственности). Вопреки распространенному мнению, термин «капитализм» был введен в обращение не Марксом, а, по-видимому, немецким экономистом консервативного направления Зомбартом. [Марксисты широко использовали этот термин для обозначения своего «врага». Сам Зомбарт, автор книги «Буржуа», приписывал решающую роль в формировании капитализма евреям и в конце жизни встал на позиции нацистов] Чтобы определить экономическое содержание, придаваемое термину «капитализм», мы оставим в стороне моральные и социальные ассоциации, связываемые с этим словом, и попытаемся дать ему операционное описание, выражающее лишь общепризнанные экономические факты.

Капитализм – это система экономики, при которой средства производства (предприятия, земля и т. д.) принадлежат частным лицам или их группам, а сбыт и приобретение продукции происходят путем свободной конкуренции.

Это в точности представление Адама Смита о рыночном хозяйстве, и поскольку оно было уже подробно описано выше, вряд ли надо его здесь комментировать. Конечно, конкуренция предполагается свободной, то есть ограниченной лишь «моральными правилами» (включая установленные государством законы). Если эти законы вводят государственные монополии, предоставляют преимущества отдельным лицам или группам лиц, например, в виде таможенных тарифов, или в виде дискриминирующего налогообложения, то мы имеем дело уже не с «чистым» капитализмом, но, как уже было сказано, все научные абстракции предполагают те или иные идеализации. Можно считать, что в западных странах XIX век был эпохой капитализма, а затем его начала заменять «смешанная экономика».

Труднее определить экономическое содержание, придаваемое термину «социализм». Наиболее распространенное в наше время, хотя и исторически необоснованное определение таково:

Социализм – это система экономики, при которой средства производства не принадлежат частным лицам или их группам, а управляются государством, а сбыт и приобретение продукции планируется государственными учреждениями.

Это определение соответствует практике, существовавшей в бывшем Советском Союзе с 1918 по 1990 год и навязанной некоторым другим странам советской оккупацией, но противоречит первоначальному определению социализма, возникшему вместе с этим словом в 1840-х годах: «От каждого по его способностям, каждому по его труду». Как известно, государственная система управления экономикой, которая существовала в Советском Союзе, нисколько не заботилась о справедливом вознаграждении труда, хотя этот принцип и сохранялся в советской идеологии. Первые социалисты вовсе не были враждебны частной собственности и не стремились к её запрещению. Сен-Симон, этот подлинный основоположник социалистического учения, считал предпринимателей тружениками, наряду с рабочими и инженерами, и противопоставлял всех, кто создает материальные ценности, паразитам, каковыми он считал феодалов и священников. Он и в самом деле предполагал планирование производства – учеными и «производителями», – но никогда не думал об устранении частной собственности, в которой видел важный стимул человеческой деятельности. Фурье, предлагая коллективный труд в своих фантастических фаланстерах, представлял себе их как добровольные ассоциации тружеников, а средства на их устройство ожидал от капиталистов, которые должны были быть их совладельцами и получать от них доход, пропорциональный их вкладу. Оуэн, в первый период своей деятельности, был совладельцем и управляющим фабрики в Нью-Ленарке и предлагал свой опыт реформатора правящему классу Англии – аристократам и предпринимателям, – приглашая их последовать его примеру. Лишь на втором этапе своей пропаганды он устроил в Америке «коммуну», на совсем других принципах, хотя и с соблюдением добровольного участия в ней.

«Коммунизм», который с самого начала отличали от социализма, был построен на принципе равного распределения продуктов между потребителями, независимо от их трудового вклада. Это учение получило применение лишь в небольших добровольных коллективах, которые неизменно распадались после недолгого существования. [Я оставляю в стороне общины религиозных сектантов вроде меннонитов, у которых сохранялась семейная собственность, и израильские кибуцы, сначала имевшие характер националистического сектантства, а потом превратившиеся в нечто вроде монастырей, субсидируемых государством] Коммунизм, как и анархизм, вряд ли имел когда-нибудь практическое значение, поскольку требовал от человека невозможного совершенства. Этими крайними доктринами мы здесь не будем заниматься.

Вряд ли надо подчеркивать, что употребление слов без отчетливого их определения есть главный источник человеческих заблуждений. В сочетании с дихотомическим мышлением, делящим все вещи и явления на две диаметрально противоположных категории, положительную и отрицательную, злоупотребление терминами приводило и приводит к столкновениям из-за слов, самым ужасным из человеческих конфликтов. Поэтому важно выяснить, каков более глубокий смысл, вкладываемый в термины «капитализм» и «социализм». Ясно, что этот смысл, проявляющийся в массовой психологии, в идеологии и в политике, отнюдь не исчерпывается приведенными выше экономическими определениями.

Биологический смысл терминов «капитализм» и «социализм». Как и во всех случаях, когда общественные конфликты продолжаются в течение ряда поколений и порождают идеологические конструкции под разными названиями, следует предположить, что в основе противостояния здесь лежат инстинктивные мотивы. Как мы уже видели, общественная жизнь высших животных всегда строится на динамическом равновесии двух основных инстинктов – социального инстинкта, обусловливающего «притяжение» индивидов, и инстинкта внутривидовой агрессии, обусловливающего их «отталкивание». Второй из них с самого своего начала имел глобальный характер, то есть стимулировался в отношении любой особи того же вида. Первый же – социальный инстинкт – как было показано, в течение человеческой истории постепенно распространялся на всех людей. Эмоциональное содержание капиталистической идеологии, как мы увидим, связано с инстинктом внутривидовой агрессии. Социалистическое мировоззрение, о котором будет речь дальше, вовсе не связано с государственным контролем над экономикой, а выражает социальный инстинкт в его специфически человеческой форме. Таким образом, оба термина «капитализм» и «социализм», если иметь в виду не их экономические «определения», а более глубокое психологическое содержание, отражают неустранимые, дополняющие друг друга аспекты человеческой природы.

Инстинкт внутривидовой агрессии, присущий всем общественным хищникам и очень древний, у человека в значительной мере ограничен культурной традицией. Социальный инстинкт у человека совершенно своеобразен и принимает, в зависимости от культуры, весьма разнообразные формы. Как всякое сложное поведение, общественное поведение человека зависит от взаимодействия многих инстинктов, ни один из которых сам по себе – как биологическое явление – не «хорош» и не «плох».

«Государство всеобщего благосостояния» (“welfare state”). Это название государства со «смешанной» экономикой, кажется, уже вышло из моды, отчасти из-за неприятных коннотаций слова welfare, но главным образом потому, что иллюзии, связанные с таким названием, вызывают теперь ироническое отношение.

Государственное вмешательство в экономику, по-видимому, предотвращает большие экономические кризисы и сдерживает недовольство низкооплачиваемых слоев населения и безработных. Экономика находится в состоянии стагнации. При этом простейшие материальные потребности населения удовлетворяются. Нарушения «прав человека» относительно редки. Дорогостоящая и неэффективная система медицинского обслуживания в серьёзных случаях бесполезна. Точно так же государственная система образования не достигает цели и не обеспечивает даже грамотности учащихся. Общество постепенно погружается в варварство.

Устойчивость и безопасность жизни в таком государстве покупается ценой высоких налогов. Расходование этих налогов, теоретически подлежащее контролю выборных представительных собраний, находится в руках бюрократического аппарата, некомпетентного и приобретающего всё более паразитический характер. Подобная бюрократия существовала до сих пор только в «соцстранах»; (в западных странах она ещё не полностью контролирует жизнь индивида).

Возмущение бюрократическим контролем и высоким уровнем налогов привело, в частности, к ностальгии по капитализму XIX века, известному под названием «либертарианства».

Страница 5 из 7 Все страницы