Дранси

Первое впечатление от лагеря было ужасно зловещим. Это было огромное здание из бетона, пятиэтажное, в форме латинской буквы U, огранивающей внутренний двор, выложенный чёрным шлаком. Снаружи можно было видеть только несколько высоток, в которых, по слухам, жили охранники... Ни одного дерева, ни травинки. Это зловещее впечатление ещё усиливалось оградой из нескольких рядов колючей проволоки и большим количеством бойниц, возвышающихся над зданием лагеря. Немцев не видно ни одного. Во дворе сновали в большом количестве только французские жандармы.

Интернированные были размещены по разным этажам. Это были взрослые мужчины и женщины. Их можно было видеть через открытые окна, было очень жарко.

Нас, всех детей, прибывших из Питивье, поместили вместе в одном из блоков, в конце ветви U. Нас распределили по шести подъездам на разных этажах. Там мы устроились в неогороженных помещениях, совершенно пустых «спальнях», прямо на бетонном полу, застеленном только соломой. Ни воды, ни санузлов. Никакой мебели для сидения. На лестничной площадке, на каждом этаже находилась большая «уборная», служившая туалетом. Нам было предписано находиться в этих спальнях, не разрешалось ходить на другие этажи и выходить во двор, где были общественные санузлы.

В таких плачевных условиях дети, усталые и удручённые лежали на полу. Не помню, кто занимался детьми. Может быть, были две или три социальные работницы и несколько матерей, которым удалось избежать депортации в Питивье, и которые были со своими детьми.

Вскоре стало известно о нашей депортации, которую мы ждали почти с нетерпением, – настолько условия интернирования были ужасны.

Действительно, «детей Вель д’Ив», доставленных из лагерей Луаре в Дранси, должны были депортировать почти сразу же.

Первый отъезд состоялся 17 августа, через два дня после нашего прибытия. Он коснулся интернированных, размещённых в трёх первых подъездах нашего «блока отъезжавших». В тот день, на рассвете мы услышали крики, плач, вопли людей, доносившиеся с соседних этажей, потом послышался топот во дворе, снизу от нашего блока. Снаружи, в темноте образовалась большая толпа детей.

Второй отъезд предполагался на следующий день, 19 августа должны были уезжать интернированные трёх остававшихся подъездов, в число которых входили и мы; в августе 1942 года в Дранси проходило три депортации в неделю, по тысяче евреев каждый раз.

Со времени нашего ареста 16 июля мы находились в тех же условиях, как и все интернированные дети. Но накануне депортации наша судьба изменилась, в отличие от всех остальных детей, нам неожиданно удалось избежать депортации!

Этому счастливому обстоятельству поспособствовала в большой степени наша кузина Берта. Сама интернированная в Дранси с 16 июля 1942 года, Берта работала в секретариате еврейского коменданта лагеря, тоже интернированного. Она, в частности, печатала списки людей, подлежащих депортации на основе учётных карточек интернированных. Составляя список для конвоя, отправляющегося на завтра, Берта увидела две наших фамилии, убрала их из списка и быстро пришла за нами в наш блок. Она нашла нас в нашей «спальной комнате» у окна, откуда мы, перепуганные, наблюдали за тем, как внизу, во дворе стригли детей перед отъездом. Должна была подойти и наша очередь. Меня больше ужасала эта перспектива очередного унижения, чем сама депортация (я не знала, чем она закончится). Неожиданно мы оглянулись, услышав за спиной оклик: «Аннет! Леа!»

Молодая женщина в сером фартуке и нарукавной повязке, с жёлтой звездой, обращалась к нам: «Узнаёте меня? Я  – Берта, кузина Софьи, вашей мамы. Быстро, быстро... Берите свой чемодан и идёмте со мной. Надо пройти незаметно!»

Мы пошли за ней, ошеломлённые, не произнеся ни единого слова, спустились в пустой двор и пошли по галерее, проходящей вдоль всего здания, прижимаясь к стене; потом мы попали в другой блок. Наконец, мы добрались до «спальни», в которой жили интернированные, не подлежащие депортации в ближайшее время. Их комнаты были уютнее. Мы встретились там с мамой Берты, маминой тётей; и Берта, и её мама здесь жили. Здесь же устроились и мы с сестрой и прожили там до нашего освобождения. Семейная встреча была очень сердечной и трогательной; крепкие объятия, слёзы на глазах...

«Бедняжечки вы мои!» – сказала мамина тетя, плача, – «На кого вы похожи! А что с Софьей, вашей дорогой мамочкой?»

После такого тяжёлого месяца, прошедшего со времени нашего ареста, было просто чудом вновь почувствовать себя членом семьи, почувствовать семейную поддержку!

Затем, – как мы узнали позднее, – наши имена ещё не раз появлялись в списке «отъезжавших», и Берта снова их убирала оттуда. Понятно, что она с таким нетерпением ждала нашего освобождения.

Нам надо было срочно покинуть Дранси, так как, хотя Берта  и  взяла нас под  свою защиту, наше положение  было  крайне ненадёжным. Несмотря на её бдительность, нас могли без предупреждения включить, в последний момент, в конвой депортации.

Нашего   освобождения,   вероятно,   добились   вне лагеря,   от   немецких властей, только они могли дать разрешение на освобождение. Для этого интернированные должны были подпадать под категорию «освобождаемых». К иной категории относились, например, дети, отец которых «работал на немцев», как наш папа в Арденнах. Организация ЕСФИ имела право составлять списки детей, подлежащих освобождению, и передать его для визирования в штаб-квартиру СС в Париже. Подписанный приказ об освобождении требовали в префектуру парижской полиции, которая затем передавала его во французскую администрацию лагеря Дранси.

Одна из наших тётушек, сестра мамы, которую тоже звали Берта, работала в качестве служащей в ЕСФИ. Она решила использовать свои возможности, чтобы добиться от немцев освобождения интернированных детей; конечно, она очень рисковала, ведь она тоже носила жёлтую звезду. Ей удалось освободить тридцать шесть детей, включая нас двоих * Список находится в архивах ЕСФИ, в центре современной еврейской документации.. На всё это ушло много времени, поэтому, когда мы вышли из этого лагеря, нас было всего двое, освобождённых из лагеря 23 сентября 1942 года. Все другие дети из списка были уже депортированы в августе. Мы были очень рады этому долгожданному освобождению и одновременно переживали,  что мы одни.

Итак, мы вышли из Дранси свободными, но, увы, без мамы; покрытые вшами и паршой – чем заразили нашу бабушку и наших тёть, – но на куртках были пришиты звёзды, как у законопослушных детей. Отныне мы жили в страхе перед новым арестом у нашей бабушки, в Париже, где я продолжила нормальную учёбу в школе.

В январе 1944 года наш папа сбежал при аресте евреев в Арденнах. Опасаясь преследования, нам пришлось уехать из Парижа и скрываться под чужой фамилией. Тогда мы и отпороли звезду, ту самую, с которой я начала свой рассказ.

Потом, вплоть до освобождения летом 1944 года, мы с сестрой вынуждены были «прятаться»... Но это уже другая история!

Аннет и её сестра Леа, чья звезда видна на левой стороне её пальто, с отцом Симоном (весной 1943). Фотография была сделана, когда они навестили своего отца в Арденнах, после депортации матери и их освобождения из Дранси в 1942 году

Страница 10 из 10 Все страницы