6. (Общие черты тоталитарных режимов)

Как я уже говорил, революционные движения в Латинской Америке возникали стихийно, под действием описанных выше социальных условий. Это были крестьянские мятежи, обреченные на неудачу не только вследствие неспособности крестьян к организации, но главным образом из-за отсутствия положительной программы. Крестьяне знали, чего они не хотят, но не знали, чего хотят, что придавало их восстаниям, если так можно выразиться, «негативный» характер. Политическая программа политического движения в двадцатом веке обычно называется «идеологией», причем предполагается, что идеология – изобретение 19-го века, пущенное в ход демагогами 20-го, и оцениваемое самым отрицательным образом, по результатам деятельности коммунистов и фашистов. Между тем, каждое политическое движение, с незапамятных времен, стремилось выработать свою положительную доктрину – свою «идеологию». Несчастье крестьянских восстаний было в том, что их идеология долго оставалась консервативной. Я уже говорил о китайских крестьянах, которым даже удалось, в течение долгой истории Китая, несколько раз одержать победу над императорской армией. Идеалом их был «справедливый император»; вождь повстанцев занимал престол, основывал новую династию, и все прошлое повторялось, как в дурном сне. В России крестьяне выдвигали кандидатов на престол, причем консерватизм их был столь силен, что они пытались придать этим претендентам легитимный характер, считая их членами правящей династии. Таковы были «самозванцы» (что значит: «сами себя назвавшие царем»), например, Лжедимитрий и Пугачев.

На Западе крестьяне очень рано усвоили «христианскую» идеологию, обосновывая справедливость своих требований ссылками на Священное писание, где ничего не говорилось о рыцарях и даже о священниках, а о царях (kings) говорилось только плохое. Но сами требования крестьян, составлявшие их идеологию, носили чаще всего ретроградный характер: крестьяне мечтали о возвращении к первобытно-общинному строю, пережитки которого сохранялись очень долго. Французские крестьяне во время Жакерии хотели вернуться к тем временам, когда «не пришли еще дворяне с их королем Франком»; английские крестьяне во время восстания Уотта Тайлера думали о тех временах, «когда Адам пахал, а Ева пряла» и спрашивали, «кто был тогда джентльменом?» Здесь уже слышатся идеи будущей Реформации. Позже, во время крестьянской войны в Германии, немецкие крестьяне переняли уже идеи протестантизма, направленные к восстановлению «первоначального христианства»; но их социальный идеал состоял в возвращении к племенной общине и совместному хозяйству вроде русского «мира». Идеология крестьянских восстаний всегда была утопической – в смысле ретроградной утопии.

Появление социализма и марксизма – последней ереси христианской религии – придало новую окраску этой старой тенденции. В сущности, положительный идеал коммунистов тоже носил ретроградный характер: они хотели отказаться от всех изобретений «исторического материализма», от собственности, денег, рыночного хозяйства, и вернуться к прямому производству для реального потребителя и к обмену продукцией между ее производителями. У Маркса этот идеал усложняется использованием техники и организации труда, которые предполагается заимствовать у капитализма. Но как раз эта сторона марксизма мало влияла на интересующую нас психологию крестьянских восстаний. Крестьяне пошли за марксистами из-за их ретроградно-утопических идеалов, созвучных ретроградным мотивам коммунизма. Они представляли себе нечто вроде возвращения к племенной общине, без имущественного неравенства и денежных отношений, – как это до сих пор сохраняется у «отсталых» индейцев пуэбло, возделывающих кукурузу. Эти представления о «кукурузном коммунизме» были использованы выходцами из городской мелкой буржуазии, возглавившими крестьянские движения – такими как Кастро и Ортега. Вначале эти «вожди» были даже не коммунисты, а бунтари с неопределенными «революционными» тенденциями. Кастро был вожаком одной из многочисленных террористических организаций, возникших при разлагавшемся режиме Батисты и вбиравших в себя недовольные деклассированные и полуинтеллигентские элементы. «Идеология» этих террористов колебалась в широких пределах, от фразеологии, напоминавшей социализм, до откровенно фашистской, а в ряде случаев эти «партизаны» попросту становились гангстерами, грабившими «классового врага» для собственной выгоды. «экстремисты» двадцатого века вообще выделяются не своей идеологией, а общей склонностью к насилию. Очень часто группы крайне «левых» и крайне «правых» взглядов сотрудничают между собой, и отдельные люди переходят из «левых» в «правые». Мао, вначале хотевший служить в полиции, совершил очень рано обратную эволюцию. Я не знаю, о чем в юности мечтал Фидель Кастро, но он пришел к власти не в качестве коммуниста. Коммунистическую фразеологию он усвоил потом, а «настоящих», «идейных» коммунистов – истребил. В точности так же поступил Сталин, вначале, по-видимому, примыкавший к меньшевикам, затем возглавлявший большевистских террористов и почти наверное бывший провокатором на службе царской охранки. Я не утверждаю, что у Кастро столь же темное прошлое, что он был связан с ЦРУ или грабил банки. Но он вначале не был коммунистом, а потом, придя к власти, назвал себя коммунистом; и, что самое важное – перебил коммунистов, принимавших эту идеологию до него, и всерьез. Так же поступил Мао со «старыми коммунистами»; точно так же, Гитлер, захватив власть, перебил в 1934 году «ветеранов» «национал-социалистической рабочей партии», принимавших слишком всерьез «социалистические» и «рабочие» пункты ее программы. Очень трудно не заметить здесь общие черты всех тоталитарных диктатур. Муссолини не позаботился истребить своих «ветеранов», и в 1943 году его сместил «большой фашистский совет».

Простите, что я повторяю здесь простейшие наблюдения современной «политологии»; тоталитарные режимы в 20 веке столь многочисленны, и закономерности их появления и эволюции столь хорошо изучены, что Кастро и Ортега просто не могли не пройти весь путь, описанный в учебниках. Если бы они попытались уклониться от него, их сменил бы кто-нибудь из их «соратников». Если бы Ленин оправился от болезни, во время которой он был фактически отстранен от власти, то Сталину пришлось бы его убить, как он и поступил почти со всеми, кого знал Ленин. И точно так же, как Сталину пришлось выслать из России Троцкого, принимавшего всерьез идеи большевизма и слишком знаменитого, чтобы можно было его расстрелять, – Кастро пришлось изгнать «Че» Гевару, чтобы он устраивал дальше революции в другом месте. Когда вы видите ряды аналогичных явлений, повторяющихся с удручающей регулярностью, вы не радуетесь точности вашей «политологии», а сокрушаетесь от того, каким образом воспроизводятся одни и те же явления, просто в силу «кибернетических» закономерностей политических систем. Когда Мао был блокирован и фактически изолирован группой Лю, это в точности напоминало то, что сделали со Сталиным в конце его жизни; но Мао был здоров, сумел вырваться из блокады и устроил «культурную революцию». И тогда у нас в России говорили: «Ну вот, у них начался 37-ой год»; говорили это и не очень умные люди – так было все очевидно. Теперь мы слышим, как Фидель возится со своими «диссидентами» – одних гноит в тюрьме, других тайно убивает, а некоторых вынужден терпеть – и мы узнаем по газетным сообщениям все подробности истории, которую пережили на собственном опыте. Но аналогии идут дальше этого. Они отнюдь не ограничиваются «аппаратом власти», а распространяются на ряд экономических и социальных явлений. Сейчас я расскажу, что происходит после победоносных «социалистических революций».

Страница 7 из 10 Все страницы