II.

Ломоносов начал собой новый период интеллектуальной русской жизни. Из образования и просвещения он хотел создать общерусское дело, а не аристократическую забаву одних знатных, богатых и праздных.

Со времени Ломоносова начинаются исследования русского языка, русской истории, русского быта. Прошедшее столетие, не считая немецких ученых, оказавших нам в этом отношении большую услугу, выставило и своих русских деятелей, но отношение этих русских деятелей к русской жизни было почти исключительно аристократически-платоническое. Исследователи являлись, если и не всегда из высшего слоя, то всегда из людей, не имеющих с народом ничего общего. От этого русские вопросы, которые хотели разрешить, не были вопросами народными. Кто были эти деятели? Какие-нибудь Татищевы, да Щербатовы; разве изредка прорывался человек, вроде Радищева, да и у того в основе лежал принцип христианского пассивного смиренномудрия, отнимающего силу у человека, желающего быть народным деятелем.

Как ни были, однако, ничтожны первые попытки, маленький ком становился все больше и больше, а гномов, кативших его, постоянно прибывало. За исследованием языка и собиранием исторических материалов последовало собирание материалов из народного быта, возбуждавшее в лучших людях времени тяготение к своему родному. Вместо прежнего направления, исключительно западного, начало являться направление народное, создавшее, наконец, славянофильство.

Славянофилы первые подняли знамя народности и выступили партией. Но они не поняли народной жизни. Они отнеслись к ней с смутною мыслью, с смутным чувством, и потому не могли создать ни доктрины, ни программы. Чего хотели славянофилы и к чему они стремились? На этот вопрос никто не даст вам, читатель, ответа и, конечно, меньше всего сами славянофилы. Славянофилы горели весьма похвальной любовью к своей родине; но они были не больше как патриотические мистики. У них было русское сердце, сердце горячее, пылкое, но патриотизм их жил вовсе не в голове. Преисполненные философского сенсуализма, входящего таким сильным элементом в наше общественное мировоззрение, когда дело касается народной массы, славянофилы возбуждали в себе искусственное, отвлеченное чувство и, проповедуя безграничную любовь к своему родному и отрешение от гнилого Запада, хотели не только обновить русскую жизнь, но и спасти новым, неведомым до того, русским словом все народы. Какое же это было слово? В чем заключалась обновляющая сила русского человека? Славянофилы не знали ни того, ни другого. Они веровали и смутно чувствовали; они сотворили искусственную русскую душу из открытых ими элементов, и хотели этой искусственной душой спасти мир, как новым откровением. Живя исключительно мистическим воодушевлением, славянофилы были чужды всякой реальности, всякого действительного знания своей страны и своего народа. От этого, провозгласив принцип народности и теорию сближения с народом, они ни себе, ни другим не могли объяснить, что значит народность, и как можно сблизиться с народом. Они придавали словам: православие, самодержавие, народность, какой-то кабалистический смысл, не взяв на себя труда разложить на составные элементы эти три слова и объяснить толковым и понятным образом, какую роль в исторической жизни народа играли эти три магические понятия.

Если обратить внимание на то, что славянофильство было создано людьми хотя и честными, бескорыстно желавшими счастья народу, но в то же время людьми, увлекающимися до мономании, — людьми, воспитанными на каком-то сумбуре немецких философий с крепостными началами русской жизни, то становится совершенно понятным, почему славянофилы не могли собрать под свое знамя людей положительных и практических. Положительный человек спросил бы, что нужно делать для того, чтобы обновить русский мир новой химически приготовленной славянофилами русскою душою и как сблизиться с народом? У славянофилов был только один готовый рецепт. Они давали вам три магических слова и русскую поддевку, и затем считали свое дело конченным, а вас окрещенными новым духовным русским крещением. Славянофилы и сами чувствовали свое смешное положение, они и сами знали, что для удовлетворения положительных людей у них нет никаких положительных ответов. И несмотря на свою пламенную любовь к народу, несмотря на свою поддевку, славянофилы были, быть может, более чем кто-либо другой иностранцами на своей родной земле. Этого мало. При всех своих гуманных и патриотических стремлениях, при всем своем желании излить на свою страну потоки благополучия, славянофилы, в сущности, были силой не прогрессивной, а ретроградной. Они не были людьми будущего, людьми отдаленного идеала, а напротив людьми старой московско-византийской Руси. Их смутные стремления были направлены не вперед, а назад.

Славянофильское направление, несмотря на свою нелепость, не прошло бесследно. С одной стороны, оно вызвало целую массу людей, занявшихся исследованиями народного быта; с другой, оно возбудило много толков, способствовавших большему уяснению понятий об истинном патриотизме, и создало новое движение мысли, уже более положительной и менее мистической.

В главе этого нового движения стали так называемые почвенники. Они — те же славянофилы, но несколько измененные. Их сердечные порывы слабее, а мысль как будто бы серьезнее. Почвенники уже поняли, что одной поддевкой нельзя устроить сближения с народом. Они поняли, что три магических слова славянофилов не заключают в себе волшебной силы и, отказавшись от них и от поддевки, начали вести речи, по-видимому, хотя и более благоразумные, по крайней мере, более спокойные, но в сущности такие же темные и непонятные.

Они рассуждали очень много о почве, о народности в науке, о необходимости органического развития, о вреде увлечения западными теориями и старались доказать, что для нас, русских, существует только один единственно правильный путь развития — саморазвитие или прогрессивный рост не сверху вниз, а снизу вверх.

Проповедуя это новое учение, почвенники точно так же, как и славянофилы, витали в сфере общих соображений и, чувствуя свое сродство с народом, все-таки не знали, каким средством можно вытащить клин, вколоченный Петром I.

В период деятельности почвенников голос их был слаб, ибо против них стояла целая партия западников, подавлявшая их смутную мысль и темные, неясные стремления вполне законченными западными теориями. Какую русскую мысль, какую русскую теорию, какое русское слово, созданное русскою жизнью, могли сказать почвенники в ответ на разносторонне разработанные Западом социально-экономические учения? И почвенники чувствовали свое бессилие и ограждались, как щитом, своею любовью к народу, думая, что только они одни и есть настоящие русские люди и истинные патриоты.

И почвенники сошли со сцены, как сошли славянофилы. Современное общество, забыв, по-видимому, почвенников, но и усомнившись в спасительности теорий, выработанных умом западного человека, повернуло как бы на новый путь. Западники притихли и забытые славянофилы и почвенники как бы воскресают в том новом патриотическом настроении, которое явилось после последних польских событий.

Общество снова, хотя и не с тем энтузиазмом, обратило свои взоры на народную жизнь и в почвенности и органическом развитии из самого себя видит верный путь своего прогресса. Национальное чувство, бывшее прежде уделом немногих, охватило теперь большее число лиц, и в стремлении к национальному развитию, явившемуся снова, они думают видеть новый период русской истории.

Мысль эта еще совершенно смутна. Она живет больше в чувстве, в стремлении, чем в сознании. Что значит национальное органическое развитие? Возможно ли оно в том очищенном виде, как хотели его славянофилы и почвенники? В оно должно оно заключаться и каким путем, выгнав клин Петра, мы, образованные люди, сблизимся с народом, а гномы петербургского публициста вкатят самородок золота на гору неведения?

Страница 2 из 9 Все страницы