Пифонисы — греческие волшебницы — были, как кажется, источником чародейской мудрости наших колдунов. По крайней мере, несомненно, что приемы греческих чернокнижников имели большое воспитательное влияние на наших колдунов и чародеев. Так, по виду и положению тела умершего человека, наши колдуны определяют будущую участь его семейства. Падающая звезда служит верным признаком чьей-либо смерти. Нашептывание на воду считается необходимым при отыскании пропавшей вещи и похитителей ее. Колдуны наши вызывают тени и души умерших, и народ слепо верит в их могущество над духами. Наши поселяне определяют по дыму погоду и дымом уничтожают многие болезни скота. На святках девушки и до сих пор гадают в зеркало о суженом, о жизни и смерти отсутствующего и льют воск в воду для узнания своей судьбы. Наши знахари решают участь людей, кидая уголь в воду и замечая, не кипит ли она. Наши девушки или женщины, услышавши весною первый раз гром, бегут к воде для умывания, думая, что умывание в это время водою может сообщить лучший цвет лицу. Селянин думает, что появление мышей предвещает всегда бедствие и грозит неурожаем. По белым пятнышкам, являющимся на ногтях, судят о здоровьи и болезни человека, или предсказывают прибыль. По зародышу куриного яйца деревенские беременные женщины судят, какого пола родится у них ребенок. Уроды-животные наводят на простолюдина ужас и убиваются, как порождение нечистой силы. Наши колдуны смотрят с великим уважением на золу, как на вспомогательное средство для прорицаний, и каждый колдун имеет при себе золу из семи печей, которой посыпает след человека во время колдования. Наш крестьянин, рассердившись на своего соседа, бросает на его двор горстями золу, думая этим истребить всякую растительность на земле своего врага и т. д. Все эти верования перешли к нам прямо из греческого мира и у древних греков составляли предмет занятий особых, специальных ведунов и имели свои специальные названия, как: антропомантия, аэромантия, гидромантия, катопромантия и т. д.

Влияние Греции отразилось еще другим образом в нашем христианском мировоззрении.

Христианская философия пошла вразрез с философией языческой и, явившись врагом ее в Греции, явилась таким же врагом ее и у нас в России. Можно сказать, что языческое и христианское греческое мировоззрение вошли к нам единовременно, и немедленно между ними началась борьба, продолжающаяся даже до сих пор.

Метрополит Фотий, в послании к новгородскому архиепископу в 1410 году, писал: «Учите, чтобы басней не слушали, лихих баб не приимали, ни узлов, ни примолвления, ни зелия, ни ворожения, и где таковые лихие бабы находятся, учите их, чтобы престали». Новгородский архиепископ Геннадий в полании к Нифонту, епископу суздальскому, говорит: «Уже ныне ругаются христианству: вяжут кресты на вoроны и на ворoны… Вoрон летает, а крест на нем вязан древян, а на ворoне крест медям. Да привели ко мне попа, да диакона, а они дали крестьянину крест тельник: древо плакун… а христиан учал с тех мест сохнути, да немного болел, да умер». Из этих слов видно, что и сам архиепископ не был чужд веры в чернокнижие.

В 1673 году Мисаил, митрополит белгородский, писал к Никодиму, архимандриту курского знаменского монастыря: «Да в городах же и уездах мужеского и женского пола бывают чародеи и волхвованием своим и чародейством многих людей прельщают. Многие люди тех волхвов и чародеев в дом к себе к малым детям и больным младенцам призывают, а они всякое волхвование чинят и от правоверия православных христиан отучают».

В Стоглаве говорится: «Неции непрямо тяжутся, а поклепав крест целуют, на поле бьются и кровь проливают и в те поры волхвы и чародейники от бесовских научений пособия им творят, кудесы вьют и в Аристотелевы врата и в Рафли смотрят и по звездам и по ланитам глядают и смотрят дней и часов… И на те чарования надеясь поклебца и ябедник не мирятся и крест целуют и на поле биются, и поклепав убивают… Злые ереси, кто знает их и держится… Рафли-Шестокрыл, Воронограй, Остромий, Зодей, Альманах, Здездочетьи, Аристотель, Аристотелевы Врата и иные коби бесовские… тех всех еретических книг у себя бы не держали и не чли… Первый понедельник Петрова поста в рощи ходят и в наливках бесовские потехи деят… В Великий Четверг порану солому палят и кличут мертвых; некотории же невегласи попы в великий четверг соль пред престол кладут и до седьмого четверга по велице дня там держат и ту отдают на врачевание людям и скотам… По селам и волостям хотят лживые пророки, мужики и жонки, и девки и старые бабы, наги и босы и волосы отростив и распустя, трясутся и убиваются, а сказывают, что им являются с. Пятница и с. Анастасия и заповедуют в среду и пяток ручного дела не делати, и женам не трясти, и платья не мыти, и камения не разжигати».

Борьба, которую приходилось выдерживать с зашедшим к нам греческим суеверием, была не легка, потому что оно проникло не только в крестьянскую избу, но и в царские палаты, и имело вид книжного учения, ибо распространялось в печатных книгах и списках. Мы уже видели, как поступил Иван Грозный, когда появилась в Москве комета. Не лучше поступал и отец его. Князь Курбский рассказывает, что «Василий с законопреступною женою юною сущей, сам стар будучи, искал чаровников презлых отовсюду, да помогут ему к плодотворению … о чаровниках же оных так печашася посылающе по них тамо и овамо аж до Корелы, и оттуда привожаху их к нему»… Иван IV писал Курбскому: «Наши изменники бояре наустиша скудожайший умом народ, что будто матери нашей мати, княгиня Анна Глинская с своими детьми и с людьми, сердца человеческие вымали и таковым чародейством Москвы попалили». В 1632 г. , во время войны с Литвою, запрещено было ввозить в московское государство хмель, потому что лазутчики донесли, что какая-то баба ведунья наговаривает на хмель, чтобы тем хмелем, когда он будет ввезен в Московию, навести моровое поветрие.

Если подобные нам воззрения жили в головах царственных особ и высокопоставленных правительственных лиц, имевших бoльшую возможность отрешиться от суеверия, то очень понятно, какой сумбур обитал в голове простонародья. — В простом народе, кроме суеверия, забредшего к нам с Рафлями, Аристотелевыми Вратами и т. д., жило еще поклонение языческим славянским божествам и по преимуществу поклонение частным семейным богам. Из слов Христолюбца видим, что еще в XVI ст. было живо у нас поклонение роду и рожаницам и что оно сопровождалось разными увеселениями. Христолюбец говорит: «Не подобает крестьянам игор бесовских играти; иже есть плясьба, гульба, песни бесовские, и жертвы идольские, иже огневи молятся и вилам и Мокоши и Симу, Реглу и Перуну, и роду и рожаницам и всем тем, иже суть им подобна».

Поэтому понятно, как наши христианские учители и как наше духовенство должны были восставать против всяких суеверий, тем более, что, как мы видели, и самые «невегласи попы в великий четверг соль пред престол кладут и до седьмого четверга по велице дни там держат и ту отдают на врачевание людям и скотам». Вот почему, резко восставая против всего языческого и бесовского, христианские учители впали в крайний аскетизм и вместо одной крайности стали проповедывать другую. Наши христианские проповедники начали преследовать все увеселения, игры, забавы, музыку. Они считали бесовскою потехою даже народные песни. Им казалось, что единственная душеспасительная жизнь требует полного отрешения от всякого наружного проявления радости и довольствия и должна заключаться исключительно в набожности. Им хотелось всю Русь превратить в монастырь и весь народ в монахов и в монахинь. В поучении Ефрема Сирина говорится, что Христос [говорит] посредством пророков и апостолов, «а диавол зовет гусльми и плесце и песнями неприязненными и свирельми. Бог вещает: приидите ко мне вси и никто не двинется, а диавол устроит сборище и много набирается охотников. Заповедуй пост и бдение — все ужаснутся и убегут, а скажи пирове ли, вечеря ли, песня приязны, то все готовы будут и потекут аки крылаты».

Взамен этих богопротивных забав, духовенство усиливалось приучить народ к забавам, по его мнению, чисто-христианким. Однако, народ подчинялся туго внушениям пастырей церкви и только отдельные, наиболее благочестивые люди и люди грамотные и знатные, составлявшие высший слой населения, подчиняли порывы веселости правилам церковного порядка. Действительно, благочестивые люди и те, которые хотели казаться такими, не знали другого развлечения, кроме церковного пения. Для церковного пения в старину устроены были особенные школы, в которых мальчики учились у церковных дьячков и составляли певческие хоры. Нищие, просившие именем Христовым, являлись тоже некоторым образом учителями христианского благочестия, потому что жалобными причитаниями пели песни нравственного и религиозного содержания и умиляли сердца благочестивых людей. Домашний образ жизни старались тоже согласить с богослужебным порядком, и вот начало того монашеского времяпровождения, которое сохранилось и до сих пор в старых купеческих домах. Вставая от сна, русский тотчас же искал глазами образа, чтобы взглянуть на него и перекреститься, ибо сделать крестное знамение, смотря на образ, считалось гораздо приличнее. В дороге, при ночевке в поле, русский, встав от сна, крестился на восток. Умывшись и одевшись, люди того времени приступали к молению; в праздничный день шли к заутрени и благочестие требовало придти со звоном, до начала службы. В простой день молились дома и богослужение по книге исполнял хозяин. В крестовой комнате или в той, где было больше образов, собиралась вся семья и прислуга, зажигались лампады и свечи и хозяин читал вслух утренние молитвы. Иногда читались целая заутреня и часы. По окончании молитвы свечи тушились, пелены на образах задергивались и каждый обращался к своим домашним занятиям. После ужина совершалось вечернее моление. Снова зажигались свечи и домочадцы и прислуга собирались на моленье. Пред господскими праздниками, в воскресенье, среды и пятницы и в посты считалось неприличным спать мужьям вместе с женами. В ночи пред подобными праздниками, благочестивые люди вставали и тайно молились пред образами. Ночная молитва считалась угоднее Богу: «Тогда бо нощию ум ти есть легчае к Богу и могут тя убо на покаяние обратить нощные молитвы паче дневных молеб… и паче дневных молеб приклонит ухо свое Господь в нощные молитвы». Впрочем, некоторые старинные духовные поучения не обязывали супругов удаляться от общего ложа в посты петровские и рождественские. «А в Петрово говение и Филиппово, говорится в этих поучениях, невозбранно мужем с своими женами совокуплятися, разве блюсти среду, пяток и субботу и неделю и господских праздников». После ночи, проведенной супругами вместе, считалось необходимым, прежде чем подойти к образу, сходить в баню. Даже и после омовения набожные люди не отваживались вступать в церковь и стояли перед дверьми храма. Молодежь знала, что это значит, и подсмеивалась.

Аскетический взгляд христианских наставников на женщину имел большое влияние и на семейные нравы. Муж постепенно явился домашним деспотом и семейная равноправность, которою отличались славяне, наконец, совершенно утратилась. Византийский аскетизм, вместе с восточною ревностью, привел к тому, что с женщиной считалось даже предосудительным вести разговор. Женщина считалась существом ниже мужчины и в некоторых случаях даже не чистым. Этот взгляд сохранился в народе даже и до сих пор. Женщине, напр., не дозволялось резать животное; думали, что мясо его будет невкусное. И до сих пор деревенская женщина не станет резать курицу, а попросит мужчину. Печь просфоры дозволялось только старухам. Аскетическое воззрение на женщину выразилось полнее всего в одном старинном поучении, высказывающем следующую мысль: «что есть жена? Сеть утворена, прельщающи человеки во властех светлым лицем, убо и высокими очими намизающи, ногами уграющи, делы убивающи, многы бо уязвивши низложи, тем же в доброте женстей мнози прельщаются и оттого любы яко огни возгараются… Что есть жена? Светым обложница, покоище змиино, диаволь увет, без увета болезнь, поднечающая сковрода, спасаемым соблазн, безисцельная злоба, купница бесовская».

Прежде бывшая свободная жизнь для женщины кончилась. Женщина утратила почти всякое значение в семье и женский пол у знатных и богатых держали взаперти, как в турецких гаремах. Девушек держали в полном уединении. До замужества они не могли видеть мужчин и вопрос о выборе мужа решался безапелляционно родителями. Сделавшись женой, девушка из одного рабства переходила в другое. Она должна была проситься и у мужа, чтобы идти в церковь. Самые благочестивые люди были того мнения, что родительский страх должен быть постоянным над дочерьми и что их следует бить почаще, чтобы они не утратили девства. В основе обращения мужа с женою лежало то же начало. У мужа висела плеть, назначенная исключительно для жены. Иные, впрочем, употребляли розги, а другие палку, и колотить или бить жену называлось учить ее. Кто не бил своей жены, о том благочестивые люди говорили, что он дом свой не строит, и о своей душе не радит, и сам погублен будет и в сем веце и в будущем, и дом свой погубит. Домострой, желавший привести в систему порядок семейных отношений и сообщить им утонченную, по его мнению, гуманность, советует не бить жену кулаком по лицу, по глазам, не бить ее, вообще, железным или деревянным орудием, чтобы не изувечить или не допустить до выкидыша ребенка. Он находит, что бить жену плетью, и разумно и страшно, и больно и здорово. До сих пор в народе есть хороводная игра под названием: «женина любовь». В середину круга из мужчин и женщин становятся двое, изображающие мужа и жену, хороводные ведут круг, а жена отворачивается и пренебрегает его ласками. Хор поет следующую песню:

Посмотрите, добры люди,
Как жена меня молодца не любит,
Душа, сердце мое — ненавидит!
Я пойду в Китай город гуляти,
Молодой жене покупку покупати,
Саму, саму предиковинну юпку,
Саму, саму предиковинну кофту.

Жена моя, женушка,
Сердитое мое сердце;
Ты постой-ка, жена,
Я примерю на тебя,
Я примерю, приложу,
Я на женушку приложу.

Увидевши, под конец этой песни, в руках мужа кнут, жена начинает обращаться с ним ласковее, а при пении последнего стиха муж и жена целуются. В другой хороводной песне о замужней жизни поется так:

Я пойду, пойду в зеленый сад гулять,
Поищу я молодого соловья,
Ты скажи, скажи мой млад соловей:
Кому воля, кому нет воли гулять?
Молодушкам нет волюшки,
Красным девушкам своя воля гулять.
У молодушки три кручинушки:
Да как первая кручинушка -
Слать пуховую перинушку;
А другая-то кручинушка -
Растворяй жена широки ворота;
А как третья-то кручинушка -
Едет, едет мой ревнивый муж домой;
Он везет, везет гостинец дорогой,
Шелкову плетку, гнуто кнутовье,
Да ударит меня меж белых плеч.

Или в одной народной песне поется:

Вот как муж жену любил,
Щепетненько водил
По морозу нагишом,
По крапиве босиком.
Как жена-то мужа любила,
Щепетней того водила,
Щепетней того водила,
В тюрьме место откупила.
В тюрьме место откупила,
Пятьдесят рублев дала.

Мы могли бы привести еще множество других подобных песен, если бы не полагали, что достаточно того, что приведено.

Понятно, почему при подобных отношениях между мужем и женой не могло существовать нравственной связи и почему сложилось в народе много песен, в которых поется и о змее-жене, и о красной девице, от любви к которой сохнет сердце молодца.

Страница 4 из 9 Все страницы