Глава 3. Легенда о монголке и быль о Монголии

3.1. Семейное предание

Всё у казаков, пришедших с Дона, ладилось, вот только жен у них не было. А в степи кочевали монгольские племена. Решили казаки добыть себе жен военной хитростью. Как-то ночью угнали большой табун монгольских лошадей и пасли его на своем пастбище. Через несколько дней к казакам явились монгольские старейшины. Казаки их встретили угощеньем. Как могли разговаривали и договорились обменять украденных лошадей на девушек из монгольских семей. Сколько уж лошадей возвращали за одну монголку, в легенде не говорится.

Монголы уехали без ответа. Потом прислали посыльного – согласны мол, но девушек выберем и привезем сами. Казаки согласились. Да и как тут не согласишься! Никто же самых красивых и молодых девушек чужим гуранам (так назывались забайкальские казаки) не отдаст – свои батыры есть. Вот монголы и выбирали самых старших, некрасивых да неугодливых.

А что казакам делать – не в России. Стерпится, слюбится. Надо было еще тех жен к православию приучить. Они же ламаистки по ихней вере, а на самом-то деле – язычницы. Так вот, говорят, наша-то была и не молода и не красива, но ловка, упряма и строптива. Два раза садилась на коня и по степи, по родной степи возвращалась в свое кочевье. Но не принимала ее уже родная семья. Был договор с казаками и монголы того договора держались. Обратно к казакам привозил ее отец. Ну, потом родила одного-другого и больше не сбегала. Однако, говорят, русский понимала, но от большой вредности говорить на нем не хотела и до самой смерти говорила лишь по-монгольски.

А когда дети выросли и муж помер, она откочевала в степь, там поставила себе юрту, там и жила одна. Дочка ее, что вышла замуж за поляка, держала скот, сама иногда чабанила и к матери заезжала. Однажды и внука (моего отца) с собой взяла. Отцу было меньше 10 лет, но он запомнил юрту, старую монголку с трубкой (его прабабка) и топленые сливки, которыми она его угощала в юрте. Такая вот легенда о казаке и монголке, а где правда, где вымысел разобрать трудно.

Если вести отсчет от времени рождения бабушки (Александра Пиотровская), то брак монголки и пришедшего с Дона казака состоялся где-то между 1810−1830 гг. но нет никаких исторических указаний, что в эти годы донские казаки были отправлены в Забайкалье. В очень подробно документированной книге А. П. Васильева [2007] указывается, что посылка казаков в Забайкалье по Указу Екатерины П состоялась в 1758 г. Тогда для усиления Сибирской линии по случаю осложнения с Китаем были командированы в Сибирь 1000 донских и 1000 яицких казаков. Произошло это событие приблизительно за 50 лет до брака монголки и казака. Вот и первая нестыковка семейной легенды с историей. Скорее всего, прадед моего отца был сыном казака, пришедшего с Дона для охраны границ по Аргуни, Шилке и Онону.

Что же касается истории брака, то она вполне возможна, так как монгольские племена кочевали по Даурским степям, где и границы-то настоящей между Россией и Китаем не было. Казаки могли угнать скот и потом обменять на девушек, а могли просто заплатить скотом выкуп. Ну, а что касается характера монголки, то тут видна правда. В старости откочевать в степь и жить одной в юрте свободолюбивая монголка вполне могла. Да и рассказывал мне про старуху с трубкой, юрту и топленые сливки мой отец.

3.2. Страна Монголия

Может быть для россиян, живущих в Европейской части нашего государства, Монголия видится чужой и далекой страной, а для сибиряков – Монголия рядом. На Алтае проезжаешь Кош-Агач, затем Ташанту и вот она – граница.

В Туве граница с Монголией раньше вообще терялась в степи и можно было невзначай заехать в Монголию. Да и заезжали туда ненароком наши экспедиционные машины. Большое озеро – Убсу-Нур – делят Тува и Монголия. Двигаясь далее к востоку – в Предбайкалье, – попадаем в Монды, что стоит на реке Иркут на границе с Монголией, и далее в Закаменск, расположенный на р. Джида. В Забайкалье находится древний город Кяхта, откуда шел торговый путь из России в Монголию. В Монголии берет свое начало р. Онон, которая пересекает границу и уходит далее на восток. На Ононе поселок Акша, где родился мой отец. Немного восточнее на притоке Онона расположена железнодорожная станция Борзя, через которую идут поезда Москва-Пекин. А около станции Даурия сходятся границы России, Монголии и Китая.

Так от Алтая до Даурии протянулась граница с Монголией, самого близкого к Сибири чужого государства. Но для многих русских Монголия не чужая, ведь не один древний российский род происходит от Чингизидов и других знатных монгольских родов. Не чужая страна Монголия и мне. Из Монголии привезли в жены казаку строптивую девушку. Монголия – один из истоков нашей семьи. Вот потому попробую я дать представление о Монголии XVI−XIX веков – того времени, когда Великое государство, созданное Чингиз-Ханом, уже распалось.

Описывая Монголию XVI−XIX веков, я использую доступные мне историческую литературу и книги знаменитых русских путешественников-исследователей – Н.М. Пржевальского, М. В. Певцова, А. М. Позднеева. Н. М. Пржевальский совершил три путешествия в Центральную Азию, подробно описал ее природу, в особенности животных, и народы, населявшие Монголию, Тибет, Китай. Его ранее вышедшие книги   недавно собраны в одной «Путешествия в Центральную Азию» [2008]. М.В. Певцов в своей книге «Путешествия по Китаю и Монголии» [1951] охарактеризовал нравы монголов. А. М. Позднеев дважды (1876 и 1892) побывал в Монголии для изучения ее языка, культуры и административного строя. Очень подробное описание второго путешествия он привел в книге «Монголия и монголы», изданной в 1896г.

Отрывки и переложения из книг Пржевальского, Певцова, Позднеева рисуют нам природу, города и черты характера монголов лучше, чем все официальные исторические книги.

3.3. История Монголии в XVI-XIX веках

К началу XVI столетия монголы жили на огромной территории: от Байкала на Востоке до Тянь-Шаня на западе, от верховьев Иртыша и Енисея на Севере до Великой Китайской стены на юге. Во главе Монголии формально стоял великий всемонгольский хан, но власть его была эфемерна, так как Монгольское государство в результате войн и междоусобиц дробилось и дробилось. Крупные и множество мелких княжеств, заключая разные союзы, непрерывно воевали за скот, за пастбища и господство над торговыми путями.

На рубеже XV−XVI веков Даян-Хан добился власти над многими княжествами^*6. Он правил Монголией 64 года и был последним всемонгольским ханом. После его смерти страна окончательно распалась. Восточная Монголия разделилась на Северную, которая стала называться Халха и Южную, которая со временем стала частью Китая (Внутренняя Монголия).

Кроме междоусобных войн, Монголия испытала и захватническую войну со стороны Маньчжурии. В 1636 г. маньчжурский император был объявлен ханом всей Монголии, а с 1735 г. маньчжурский язык стал государственным языком на территории Монголии. Маньчжуры установили свое господство и в Китае. Во главе империи стоял богдыхан, которому все монгольские княжества ежегодно отправляли дань.

В подчинении монголов Маньчжурии большую роль сыграло ламаистское духовенство. Особое место в монгольском обществе занимали хубилганы, которых считали святыми. Именно по настоянию одного из них – Гомбо Доджи князья Халхи перешли в подданство Цинского Китая.

Одним из способов подчинения монголов маньчжурам было дробление монгольских княжеств (аймаков) на хошуны и далее до самой низшей ступени, состоявшей из десятка аратских хозяйств. Путем такого дробления и многоначалия чингизиды (наследственные монгольские ханы) были лишены реальной власти и подчинены китайскому богдыхану. Маньчжуры поставили под свой контроль и монгольскую армию. Армия эта до XIX в. была вооружена лишь копьями да луками. Главной функцией армии было несение пограничной службы на северных границах Халхи, т. е. с Россией.

С Россией у Монголии с издавна складывались добрососедские отношения. Царь Алексей Михайлович разрешил монголам в 1647 г. беспошлинную торговлю на территории Сибири. Уже в 1653 г. в Томск приезжали караваны монгольских купцов в специальное место, отведенное для торговли. Спафарий * Спафарий Н. К. (1636-1708) – молдавский ученый, дипломат, писатель. С 1671г. в России переводчик посольского приказа. В 1675−1678 гг. возглавлял русское посольство в Пекине. Опубликовал первое в России описание Китая. * свидетельствует, что в районе Селенгинска «мунгалы кочуют везде зело много и торгуют с казаками: продают кони, и верблюды, и скот, также и всякие китайские товары, а покупают у них соболи и иные многие русские товары».

Зачастую жители Монголии из-за гнета маньчжуров переходили границу, оседали в России и принимали русское подданство. В 1860 г. Россия учредила свое консульство в Урге (ныне город Улан-Батор). Пытаясь освободиться от гнета маньчжуров, халхасские князья не раз просились под руку Москвы. Однако правители России уходили от открытого конфликта с Маньчжурией и переход Халхи под корону России так и не состоялся.

В 1899 г. в Китае произошло общенациональное восстание, а в 1911 г. произошло отторжение Халхи от Китая и провозглашение независимой Монголии. Глава ламаистской церкви «живой бог» – богдо-гэгэн сделался после провозглашения независимости также и светским правителем. При нем было что-то вроде кабинета министров, в состав которого входили несколько крупных феодалов и высших лам.

3.4. Структура монгольского общества в XVI-XIX веках

Верхним слоем общества в Монголии с давних времен были потомки Чингиз-Хана и Тайджи (царевичи), именовавшие себя белой костью. Высшему классу подчинялась служивая знать – феодалы. Каждый крупный феодал имел свой наследственный удел – улус. Средние и мелкие феодалы правили частями улуса. Низ общества составляла чернь (араты), которым феодалы выделяли пастбищные угодья. Среди аратов была своя верхушка – дарханы, люди, отличившиеся по службе у того или иного господина. Дарханы были освобождены от всех повинностей и имели право свободной кочевки.

Араты вместе с землей были прикреплены к своим феодалам. Большинство аратов не только не могли откочевать по своему желанию, они не имели права без разрешения феодала даже выбрать места для юрты. Араты или работали в хозяйствах феодалов – пасли скот, стригли овец, изготовляли молочные продукты – или выпасали господский скот вместе со своим. Одна семья аратов имела около 40−80 овец и 8−15 лошадей. Обычно араты кочевали небольшими группами, в две-три семьи, на землях того князя, которому принадлежали. Кочевка всегда происходила по заведенному распорядку: с зимних пастбищ на весенние, с весенних на летние, с летних на осенние и с осенних – на зимние. Вся жизнь аратов протекала в степи, на пастбищах; у них не было ни земледелия, ни сенокошения. Степняки в согласии с духом своего ландшафта – народ свободный, но араты несли кабалу. Они не имели собственности, не имели права получать ссуду, давать взаймы, жениться и женить своих детей без разрешения господина, выезжать за пределы владений своего хозяина и даже надеть халат другого цвета, чем синий. Араты были обязаны платить штрафы за своих господ, готовить дары и подношения ламам, служить в войсках и сражаться за интересы своего господина.

Хозяйство у аратов было натуральным. Для своей жизни аратская семья все делала сама. Из шерсти овец изготовляли войлок для юрт, из шкур и шерсти тачали шапки, обувь, сбрую, сосуды для воды и молока. Из дерева делали повозки, посуду, основу для юрт. У бурят-монголов, которые жили на самом севере Халхи, ведение хозяйства было несколько иным. Наряду со скотоводством занимались примитивным земледелием, охотой и рыболовством.

В XIX веке положение аратов не улучшилось, а ухудшилось: число личных повинностей доходило до двадцати. Особенно обременительной, как пишут в книгах по истории, была уртонная (конно-почтовая) повинность. Передвижение по Монголии происходило на лошадях аратов той местности, где стояла почтовая станция. Араты не получали никакой платы за провоз, да еще должны были кормить путников и давать им ночлег. Ясно, что по тракту ездили чиновники и монгольско-маньчжурская знать^*7.

3.5. Религия монголов

Религией древнемонгольских племен был шаманизм. Монголы почитали небо и землю, духов предков, священные горы и животных. Почитание неба, земли, гор и рек отражены в шаманских жертвенных песнопениях, заклинаниях духов тэнгри, обращениях к духам онгонам, в которых, как говорили шаманы, воплощаются души умерших, покровительствующие живым. Монголы верили в очистительную силу огня, обожествляли его и приносили ему жертвы. Дух огня назывался часто Гал-эхэ (мать-огонь), иногда – Галай-хан (хан-огонь).

В XIII веке в среду монгольской аристократии, которая уже не довольствовалась шаманством и тяготела к более развитой религии, проник из Тибета буддизм. Распространился он в Монголии в форме ламаизма. Основателем ламаизма, как одного из течений буддизма, является тибетский монах Дзонхава (1357−1419). Он сохранил в неприкосновенности основные догматы первоначального буддизма и возглавил секту «желтошапочников». Высшее руководство секты запретило ламам вступать в брак и провозгласило вечное бессмертие Далай-ламы   и Паньчен-ламы, души которых постоянно переселяются в хубилганов (перевоплощенных святых). Центральным пунктом ламаистского учения достижении спасения является культ ламы. Высшие ламы – хубилганы – были названы существами, достигшими совершенства (буддами) или приблизившимися к спасению (бодисатвами). Каждый верующий должен иметь ламу-наставника, который своими наставлениями и советами помогает человеку достичь спасения. Подчиняться наставлениям ламы надо беспрекословно.

Ламаизм призывал к смирению и кротости. И в то же время в нем не было, как в первоначальном буддизме, аскетического отречения от мира. Дзонхава разрешил ламам (монахам) иметь собственность, поощрял связи с мирянами. Широкое распространение ламаизма в стране шаманизма связано с тем, что ламаистская церковь чрезвычайно упростила обряды и ритуалы для верующих и объявила местных богов (т. е. языческих) буддами и бодисатвами.

Ламаизм пришелся по сердцу некоторым влиятельным монгольским ханам, которые ранее были привержены к родной религии – шаманизму. Вероятно, культура Тибета, образованность тибетских лам производила большое впечатление на ханов-язычников. И вот, Алтай-хан из Южной Монголии объявил себя сторонником ламаизма и приступил к строительству монастырей. Он пригласил аратов идти в ламы, обещал за это освободить их от всех поборов и повинностей. Почти одновременно с Алтай-ханом влиятельнейший феодал Халхи – Абатай – также принял ламаизм и стал распространять его среди аратов. Сотни лам из Тибета были приглашены в Монголию. Начались переводы церковной литературы с тибетского языка на монгольский. Первый ламаистский монастырь в Халхе был построен Абай-ханом в 1581 г. Князья отдавали монастырям часть своих земельных угодий вместе с прикрепленными к этим землям аратами. Араты, приписанные к монастырям, стали называться шабинарами, т. е. учениками. Шаманизм, конечно сопротивлялся, но преградить путь ламаизму не смог. Как уже говорилось выше, тактика лам была очень гибкой. Они включили в ламаистский ритуал часть шаманских обрядов.

Как и в Тибете, ламаизм в Монголии упростил и даже механизировал молитвенный обряд. Кто бывал в дацанах, тот видел и сейчас хурдэ – вращающиеся полые цилиндры. Туда укладывали большое количество бумажек с напечатанными молитвами. Достаточно верующему повернуть хурдэ и молитва вознесена.

К XX веку Монголия стала страной лам: при населении в 650 тыс. человек, число лам доходило до 115 тысяч, а это почти половина мужского населения. Соответственно и буддистских монастырей было очень много, а именно – 750.

Огромным влиянием в Монголии пользовались хубилганы (перевоплощенные святые). Только хубилган мог стать в Монголии главой ламаистской церкви – богдо-гэгэном. Гэгэнами отдельных монастырей были также хубилганы. Поскольку по ламаизму душа бессмертна, то святые могли перевоплощаться многократно. Знаменитый в преданиях Илагухсан-хутухта перерождался не менее 20 раз. Настоящий (в смысле живущий ныне) хубилган Илагухсан гэгэна, как пишет Позднеев, родился в 1881 г. в княжеской семье. Хубилганство его было определено ургинским хутухтою и в возрасте пяти лет он по разрешению богдыхана был перевезен в монастырь и посажен на кафедру^*8.

3.6. Города Монголии

О городах Монголии, таких, какими они были в XIX веке, написал А.М. Позднеев, я привожу лишь отдельные выдержки из его книги.

Урга или Да-хуре, главный город северной Монголии или Халхи, лежит почти под 48° с. ш., в 300 верстах к югу от русского пограничного города Троицкосавска и еще более известной у нас Кяхты. Монгольское слово «Орго», означающее буквально «дворец», «ставка важного лица» и измененное русскими в «Урга», почти неизвестно монголам как имя этого города.

Урга в настоящую пору может быть рассматриваема двояким образом; с одной стороны, этот город представляется местом, в котором с давних пор велась и ведется доныне торговля между русскими, китайцами и монголами, и в этом отношении происхождение Урги относится едва ли еще не к XVII в.; с другой — Урга представляется религиозным и отчасти правительственным центром Монголии и это значение Урга получила лишь в весьма недавнее время.

Урга делилась на три части: Хурень – место пребывания хутухты, где расположены его дворец, основные храмы и кумирни; Гандан, где живут ламы, изучающие высший курс буддийской догматики; Маймачэн – торговый город.

Позднеев подробно описывает китайские лавки, китайские товары, которые продаются и в лавках, и на рыночной площади, где идет мелочная торговля, а затем повествует о монголах. Ведущих мелкую торговлю.

Старые табакерки, пуговицы, обрезки кожи, вот предмет их постоянного торга. Делом этим занимаются по большей части бездомные женщины. Специальность женской торговли составляют еще монгольские, как мужские, так и женские шапки, шитье которых требует довольно много уменья и ловкости. Для степных монголов основные предметы продажи в Урге — молоко и кумыс, но главное — скот, в особенности лошади и бараны. Средняя цена лошади от 12 до 20 руб.; к зиме   скот   всегда   бывает дешевле, весною дороже. Что касается овец, то цена на них почти неизменна в течение целого года и колеблется   от 2-х до 3½   руб.^*10

Жизнь монголов в Маймачэне, благодаря крайней неприхотливости их вкуса, обходится не особенно дорого. Мука, мясо и чай —вот три продукта, которые представляют насущную потребность маймачэнских монголов.

Монголы, живущие в Маймачэне, занимаются преимущественно перевозкою товаров – в Кяхту они везут чай и кожи, а из Кяхты – овечью шерсть и русские товары. Весь свой скот маймачэнские монголы оставляют на своих степных пастбищах, где у некоторых хозяев пасутся тысячи голов скота. В Маймачэне же содержится не более 100 лошадей и 5 тысяч овец. Такое незначительное скотоводство в городе связано с бедностью пастбищ вокруг Урги.

Следующим городом на пути Позднеева был Улясутай – военная крепость и центральный пункт китайского управления в Монголии. Снова автор подробно описывает торговлю в Улясутае.

«Главнейшие товары, которые в этих случаях привозились китайцами, из Хуху-хото были: толстый кирпичный чай (место в 39 кирпичей); столбовый чай; цветные: далянбу, дабу и китайка; мука, рис, свиное мясо и рыба; из Калгана: кирпичный чай (в 27 кирпичей место); далянбу, дабу и бязь американских изделий; вино разных родов, как-то: ханьшин, или шао-цзю, мэй-гу-лю, у-чжа-пи, напиток, известный у монголов под именем дарасуна, разные роды постного масла, курительный и нюхательный табак и пр.».

Монголы же торгуют в Улясутае в основном, мясом. Мясо они развешивают по оградам, раскладывают на голой земле, носят на своих голых плечах, совершенно не заботясь о чистоте продукта. Зарабатывают деньги и монголки, собирая в лесу черную смородину и крыжовник, эти ягоды они и приносят в Улясутай на продажу. Монголы продают также вереск, который обильно растет в городских окрестностях. Монголы употребляют вереск как благовонную траву для курения перед бурханами * Бурханы – изображения богов.   . Собиранием грибов (в основном маслят) занимаются также монголы. Грибы они сушат и продают китайцам^*11.

3.7. Культура монголов

Литература – историческая, повествовательная, поэтическая – это тот источник, из которого мы черпаем свои знания о предках, во что они верили, что любили и ценили.

Среди монгольских древних племен бытовали устные произведения, передававшиеся из рода в род, из поколения в поколение. Знаменито эпическое сказание о Гэсэр-хане – справедливом и храбром батыре. Очень были популярны хоралы и благопожелания. Вот пример благопожелания: «Да пошлет вам вечное блаженство с пиром без войны, со здравием без боли, с зимой без снега, с пастбищами, покрытыми богатой травой. Да устранит от нас судебные тяжбы, клевету, клятву и т. д.». Зима без снега? Да, поскольку скот зимой пасется на зимних пастбищах, поедая сухую старую траву. Снег затруднял животным добывать себе корм.

Первое письменное произведение – «Тайная история монголов», оно же «Сокровенное сказание». Его создание связано с объединением разрозненных монгольских племен в феодальное государство под властью Чингис-хана. В сокровенном сказании рисуются бытовые картины кочевой жизни монголов и ярко описываются бурные исторические события. Три четверти всего сказания – это рассказ о жизни Чингис-хана. Кроме рассказа об исторических фактах в сказании есть стихотворные вставки и предания. Пример – изречение матери Чингис-хана, объясняющей сыну, что один он бессилен.

– Нет друзей [у тебя], кроме тени твоей,

Нет хлыста [у тебя], кроме конского хвоста. –

Образец древнего стиха – «Похвальное слово» (маггал), обращенное Чингис-ханом к своей армии.

– В снежную бурю и мелкий дождь,

В тот, что пронизывает до дрожи,

В дождь проливной и просто в дождь,

Вокруг юрты моей с решетками

Стояла, меня не тревожа,

Сердце мое успокаивая,

Крепкая ночная стража моя. –

Наряду с историческими дошли до нас и некоторые эпические произведения того времени. Например «Повесть о двух скакунах Чингис-хана». Повесть связана с кочевым бытом монголов, с привязанностью кочевников к своему коню – верному слуге и первому другу.

После смерти Чингис-хана в его честь сочинялись плачи. Плачи вообще характерны для монгольского эпоса.

– Обернувшись крылом парящего ястреба,

Ты отлетел, государь мой!

Неужели ты грузом стал повозки грохочущей,

Государь мой! –

В XIV веке ученые, литераторы переводили очень много религиозной литературы с китайского и тибетского языков.

В XV−XVI веках наступил и длился период феодальной раздробленности страны. Монголы были изгнаны из Китая, между феодалами шли бесконечные войны. Городская жизнь пришла в упадок. Монголы вернулись на свои кочевья. Время не для рукописей! Вероятно, именно в этот период сказители слагали улигеры (песни о героях) и распевали их в юртах феодалов. Возможно, что песенная традиция поддерживалась шаманством, влияние которого усилилось в годы войн и междоусобиц.

В конце XVI и начале XVII века наступает затишье в феодальных войнах. Происходят огромные перемены в духовной жизни Монголии – народ принимает новую религию – ламаизм. Возрождается литература: появляются исторические, эпические произведения, записи устных народных сказаний и стихи. В XVII в. жил политический деятель, ученый и поэт Цогто-тайджи. Его стихи, высеченные на скале его друзьями – единственный образец монгольской лирики XVII века.

Во второй половине XIX века распространяются песни о «благородных разбойниках». В этих песнях явен протест аратов против притеснения маньчжуров и своих же феодалов. Часто это были песни-диалоги, исполнявшиеся от лица героя и его возлюбленной. Наряду с балладными песнями создаются и традиционные песни-восхваления. Появляется и новый жанр речей, которые близки к народной сказке и басне. Распевались – рассказывались по юртам сказителями – музыкантами (хурчи) книжные сказы – сюжеты китайских повестей и романов, переработанные сказителями в стиле монгольского народного эпоса. Всегда большой популярностью пользовалась у монголов протяжная песня^*12.

3.8. Обучение

Монгольская система обучения была монастырской и появилась в XVI веке. Светских школ не было, при монастырях были созданы для детей различные религиозные школы. Кроме того, широко практиковалось (да и осталось) обучение монголов в тибетских монастырях. Готовили лам различного ранга. Люди, развивавшие культуру Монголии – историки, писатели, скульпторы – вышли в основном из среды ламства. В начале XX века в стране было несколько школ грамотности в хошунах и одна светская школа в Урге на 50 человек, открытая в 1915 г. В монастырских школах учились только мальчики – будущие ламы. Сейчас таких школ немного, но они существуют.

При первом взгляде на фотографию думаешь, что ничего не изменилось. Тот же монастырь, те же одежды будущих монахов и только обувь на ногах мальчиков выдает сегодняшний день.

3.9. Нравы монголов

В книгах Пржевальского и Певцова, в дневнике путешествия Позднеева мы находим разрозненные впечатления о быте и нравах монголов, живших в конце XIX века. Вряд ли эти нравы и обычаи сильно изменились за сто лет и, вероятно, в конце XVIII века они были почти теми же. Нужно иметь в виду, что авторы видели разные стороны жизни монголов. Позднеев едет по тракту и посещает города. На своем пути он встречает монголов или живущих в монастырях, или   работающих на тракте и связанных своей жизнью с городом. Пути Пржевальского и Певцова проходят по горам, степям и пустыням. Здесь живут истинные кочевники, народ вольный и свободолюбивый. Будучи высокообразованными людьми Певцов и, в особенности, Пржевальский, по своему характеру – вечные путешественники, и они видят и ценят в монголах те качества, которые присущи им самим – неприхотливость, выносливость, любовь к простору степей и пустынь.

Все-таки, национальный характер – не пустая выдумка ученых, и особенности монгольского характера, я думаю, присущи и городским и кочующим монголам. Некоторые характерные черты отношения к жизни и поведения монголов, описанные тремя авторами, можно увидеть в этой стране и сейчас.

Следует иметь в виду, что у русских и монголов разная ментальность и то, что показалось русским путешественникам не слишком приятным, в Монголии могло быть обычным и даже уважаемым поведением. Помня о разнице в восприятии окружающего русскими учеными и неграмотными (а в ряде случаев грамотными) монголами, познакомимся с теми обычаями и людьми, что встретились на пути русских путешественников.

О пассивной пытливости

«Степные хошунные монголы, не только простолюдины, но и стоящие у кормила власти князья почти не имеют понятия об общественном быте и экономическом состоянии Монголии вообще. Они прекрасно знают положение своего хошуна, но уж даже о соседнем хошуне они знают только то, что касается их интересов. Во всем остальном их пытливость пассивна. Все можно узнать только у нескольких чиновников, которые могут допустить вас и к архивам» [Позднеев, 1896].

Да нам это как-то ни к чему

«Близорукость и невнимательность к окружающему у этих людей доходит просто до смешного. Во время моего первого визита хозяину гэскую, к нему пришел старый и, очевидно, почтенный лама, потому что хозяин пытался даже уступить ему свое место. После обычных вопросов, из которых мне выяснилось, что этот гость — лама живет в Амур-баясхуланту уже более 40 лет, я продолжал разговор со своим хозяином о состоянии монастыря и спросил его, сколько внутри императорской ограды всех кумирен? К удивленно, мой гэскуй стал втупик при   этом вопросе и отвечал, что не знает; потом сам обратился с тем же вопросом к старшему и, когда тот оказался также незнающим, добродушно заметил: «ведь вот, сколько лет живем, а не знаем; да нам это как-то ни к чему!» Нет сомнения, что каждый из этих стариков-лам, подумав, мог бы пересчитать в отдельности все храмы на каждом дворе и дойти до общего числа; но обстоятельство это служит лучшим примером того, как мало обращают монголы внимания на обыденные предметы и как вообще слаба у них способность обобщений» [Позднеев,1896].

А куда торопиться?

«Мы встали, по обычаю, в 5 часов утра и пока пили чай, все время слушали дикие крики какого-то монгола, приехавшего на перевоз и вызывавшего перевозчиков, чтобы переправиться на противоположную сторону реки. Кричал он не менее часа но, очевидно, перевозчики, привыкнув к таким крикам, не торопились проснуться и удовлетворить желание просителя. Без усиленно настоятельной нужды монголы не умеют просыпаться рано и любят понежить себя утренним сном» [Позднеев,1896].

«Как вообще все кочевники, монголы ленивы и беспечны, но не безусловно. Монгол предается праздности только во время досуга, которого, правда, у него много, но зато в рабочее время, например при следовании с караваном, он способен трудиться неустанно в течение долгого времени» [Певцов, 1951].

Верблюд знает

«Все дело распределения движения представлялось мне и подрядчику. Но что такое подрядчик-монгол?. Во-первых, он должен был, по уговору, всецело подчиняться мне; а во-вторых, и сам он решительно ничего не мог сказать о том, как и сколько можем мы проехать. На вопрос, где мы будем ночевать завтра, он с обычною пассивностью монгола отвечал: «тэмэ мэдэнэ», т. е. верблюд знает. Это и в самом деле, пожалуй, так, ибо здесь все зависит от этого уродливого во всех отношениях животного. Я должен однако оговориться здесь, что это мое личное мнение, так как на значение и достоинство верблюда смотрят весьма различно, у нас же, со времен Пржевальского, многие превозносят этот «корабль пустыни», воспевая его как незаменимое животное» [Позднеев,1896].

О чем думают эти философы?

«Монгол настолько беззаботен, что, раз привязавши верблюда и двинувшись в поход, он даже никогда и не оглянется, целы ли его верблюды и не отвязался ли который из них. Так, несомненно, было и в данном случае. Верблюды отвязались    и остановились на дороге, а монгол ехал после того еще, может быть, часа два. Беззаботность монгольских извозчиков поразительна, и на нашем пути уже много раз случались такие казусы: ведет монгол в поводу верблюда, запряженного в китайскую телегу. Повод в руках, телега громыхает так, что шум ее движения слышен за полверсты; вдруг повод из рук монгола выпадает, везущий телегу верблюд останавливается, в степи водворяется мертвая тишина, а погонщик все движется на своем верблюде, совершенно не замечая, что он потерял телегу. Чтобы проследить эту особенность, мы много раз, нарочно, давали в таком случае проехать монголу саженей 30, а то и больше и только тогда криком выводили его из созерцания. О чем думают эти философы, — одному Богу известно» [Позднеев,1896].

«Беспечность монголов достойна замечания: нашему пресловутому «авось» в монгольском языке соответствует более сильное «цугэр», отражающаяся весьма невыгодно на их благосостоянии» [Певцов, 1951].

Характер монголов

«В сказанном отношении характер монголов действительно замечательный. Этот народ, по-видимому, совершенно не испытывает горького чувства при своих несбывшихся планах, не знает досады и не помнит обиды, или нанесенных ему оскорблений, если только на стороне его противника стоит правда. Всегда и всеми силами монгол будет отстаивать свою ничтожнейшую выгоду: ни один из них, начиная с первостепенного князя и оканчивая последним податным, никогда не постесняется смошенничать в таком маленьком деле, о котором не стоило бы собственно и говорить; но раз вы твердо сказали ему: «руки прочь!» и заставили его подчиниться, монгол забывает обо всем происшедшем, а к вам начинает питать даже большее уважение как к человеку, который действует справедливо и в обиду не дастся» [Позднеев,1896].

«О нравственных качествах монголов можно сказать, что они добродушны, приветливы и честны. Характер у них вспыльчивый, но злопамятность и месть не свойственны их прямодушной натуре. Вместе с тем монголы упрямы, хотя и поддаются легко обаянию лести. Словоохотливость также присуща им: на предложенный вопрос, кроме прямого ответа, готовы сообщить еще много лишнего. Скорая речь монгола непрерывно льется из его уст, причем нередко высказывается много постороннего» [Певцов, 1951].

«В период караванного движения (с августа по апрель) однообразная жизнь монголов, кочующих поблизости больших дорог, значительно оживляется: проходящие ежедневно караваны доставляют им развлечение. Завидев караван, монголы тотчас садятся на лошадей и, подскакав к нему, приветствуют путешественников; затем начинают нескончаемые расспросы. Увлекшись разговором, некоторые из любопытных уезжают с караванами очень далеко от своих улусов. Случается также нередко, что монгол, едущий в гости или за делом и встречающийся с караваном, поворачивает назад и сопутствует ему несколько верст единственно из желания побеседовать с проезжающими. Но ошибочно бы было такую страсть к общению считать характеристической чертой монгольских нравов: ее следует, мне кажется, приписать вполне естественному влечению к разнообразию от той монотонной жизни, которую ведут монголы в своих малых и уединенных улусах» [Певцов, 1951].

3.10. Быт монголов

Прочитав достаточно книг, я узнала о некоторых сторонах быта простых монголов. Жили они в юртах, которых и сейчас много в Монголии.

Ранее в центре юрты находился очаг, который в XIX веке был заменен печью с трубой, выведенной наружу. В северной части юрты находился домашний алтарь и место для почетных гостей. Восточную часть юрты занимал глава семьи, остальные члены семьи обитали в западной части юрты.

Внутренняя поверхность юрты переполнена копотью, которая вместе с пылью образует на куполе и перекладинах целые пряди, спускающиеся в виде бахромы. Неопрятность жилища вполне гармонирует с содержанием домашней утвари, приготовлением пищи и чистоплотностью самих обитателей его. Для вытирания внутренности котлов, чаш и корыт, из которых едят люди, монголы вместо тряпки очень часто употребляют сухой аргал * кизяк , а внутренность мелкой посуды после еды вылизывают языком. Одним и тем же уполовником или щипцами подкладывают аргал в очаг и вслед затем мешают ими же кушанье в котле или вынимают из него сварившееся мясо. Верхняя одежда монголов, о которую они имеют обыкновение вытирать руки, постоянно покрыта тонким слоем грязного жира, а белье они носят до тех пор, пока не настанет пора заменить его новым, но если нового нет, то ходят в одной верхней одежде, хотя бы то было зимой. Тела своего монголы никогда не моют, а только лицо и руки, да и то не все ежедневно. Зимою вместо воды часто трут их снегом. Но зато такая непривлекательная, по нашим понятиям, внешность монгола со всей домашней обстановкою с избытком искупается, мне кажется, его внутренней чистотой. Сидя в грязном и убогом монгольском жилище, в обществе его простодушных обитателей, как-то невольно миришься с их неопрятностью и подавляешь в себе чувство брезгливости» [Певцов, 1951].

Питались монголы мясом и молочными продуктами, пили кирпичный чай, ели «болсон гуриль» из ячменя. Зерна ячменя поджариваются, перемалываются – получается пережаренная мука. Ее используют как приправу к чаю, а иногда к бульону. «Монгол никогда не пьет холодной сырой воды, пьет только кирпичный чай, который служит и универсальной пищей. Без чая ни женщина, ни мужчина не может существовать и несколько суток. Целый день с утра до вечера, в каждой юрте на очаге стоит котел с чаем, который беспрестанно пьют все члены семьи. Этот же чай и первое угощение для гостя. В кипяток добавляют соль, затем толчется в ступе кирпичный чай, горсть его бросается в кипящую воду. Затем добавляют несколько чашек молока. Это – питье, как наш кофе.   Для еды же монгол сыплет в свою чашку с чаем сухое жареное просо, а затем еще кладет туда же масло или сырой курдючный жир. Выпить в течение дня 10 или 15 чашек, вместимостью равной нашему стакану, – это обыкновенная порция даже для монгольской девушки. Взрослые мужчины пьют в два раза больше. Чашки, из которых едят номады, – это исключительная собственность каждого лица. Чай и молочные продукты – масло, пенки, кумыс – постоянная пища монголов.

Баранина – лучшее блюдо для монголов, едят также козлов, лошадей, в меньшей степени – рогатый скот. Хлеба монголы не знают (и до сих пор, сказала бы я), но иногда дома приготавливают лепешки или лапшу. Вблизи с границей с Россией монголы едят даже черный хлеб, но в глубине Монголии о нем вообще не знают» [Пржевальский. 2008].

«Подобно другим кочевым народам, монголы свято соблюдают обычай гостеприимства: ни один путник, посетивший юрту монгола, не выйдет из нее без того, чтобы хозяева не пригласили его чего-нибудь поесть или выпить. При таком широком гостеприимстве туземец, отправляющийся куда-нибудь из родного улуса налегке, обыкновенно не берет с собой ни денег, ни съестных припасов, так как в каждой попутной юрте встретит радушный прием и будет желанным гостем.

Обыденная жизнь монголов однообразна и бедна развлечениями: в монгольских улусах редко слышатся песни, еще реже бывают игры. Путешественнику по Монголии гораздо чаще приходится наблюдать различные религиозные отправления и гадания, весьма распространенные у монголов. Народные песни уступают место церковным песнопениям, столь чтимым монголами, в особенности ламами, которые и в пути, сидя на верблюде и покачиваясь равномерно, бормочут по нескольку часов подряд свою шестисловную мистическую молитву: «ом-ма-ни-пад-ме-хум» [Певцов, 1951].

«Мы – замечает Пржевальский – напрасно пытались добиться перевода этого изречения. По уверению лам, в нем заключается вся буддийская мудрость».

«С восходом солнца, – пишет Певцов [1951] – женщины доят скот и потом отправляют его большею частью с подростками-мальчиками, а иногда и с девушками на пастбище, куда пастухи или пастушки следуют всегда верхом на лошадях.   Затем женщины готовят кушанье и занимаются шитьем. Вообще на монголках лежат многие домашние работы: приготовление кушанья, собирание молока, делание сыра, масла, уход за новорожденными и мелкими животными, шитье платья и пр. Они трудятся гораздо больше мужчин, и эти нескончаемые хлопоты по хозяйству поддерживают в них постоянство энергии, в противоположность мужчинам, ленивая жизнь которых изменяется только периодически. Зато монгольские женщины пользуются значительной долей самостоятельности: они не безответные рабыни своих мужей, а полноправные хозяйки.

Мужчины большую часть дня, если нет спешной работы, проводят в праздности, сидя у очага и покуривая трубки, или отправляются в гости в соседний улус и непременно всегда верхом, хотя бы до этого улуса было несколько сот шагов. Разъезды по гостям бывают в особенности часты летом, когда у монголов приготовляется кумыс и гонится водка. В это время можно встретить партии подгулявших монголов, путешествующих из улуса в улус, но в чрезмерном употреблении спиртных напитков их, однако, нельзя укорять. На праздниках при монастырях устраиваются скачки, стрельба из луков и борьба, привлекающие туземцев целыми тысячами. Охотники осенью и зимою нередко соединяются в партии и устраивают облавы на антилоп, а весною, летом и осенью охотятся в одиночку на сурков.

Нижняя одежда мужчин состоит из короткой с косым воротом рубахи, сшитой из синей, голубой или серой бумажной ткани (дабы), с небольшими разрезами по бокам у подола и из той же материи шаровар. Зимой монголы носят овчинные или теплые стеганые шаровары из дабы. Верхнюю одежду составляет широкий халат из синей, коричневой, а у лам из желтой или малиновой дабы. Халат опоясывается бумажным цветным поясом, на котором висят всегда ножны с ножом и огниво на ремешках или цепочках, а сзади за поясом втыкается трубка. Карманов у халатов не делают, а мелкие вещи, носимые при себе, например табакерку, кисеты с табаком и тому подобное монголы кладут за пазуху или за голенища, куда помещают иногда трубки и кошельки с серебром.

Женщины носят узкие халаты с длинными рукавами и утолщениями на плечах. Халат застегивается на круглые металлические пуговицы, нашиваемые по прямой линии от подбородка вниз. Поверх халата монголки надевают короткие безрукавки. Волосы монгольские женщины разбивают на две пряди, смазывают их клеем и спускают их в виде двух плоских лентообразных локонов на грудь, сжимая эти локоны металлическими стяжками, или щемилками. Локоны украшаются бляхами, кораллами и лентами, а на голову монголки надевают маленькую ермолку с тремя лопастями на краях и отверстием наверху. Монголки носят массивные, большей частью треугольные серьги с различными привесками, браслеты и кольца, а на шее – кораллы и бусы».

И покрой платья и прически у монголок разные в разных областях Монголии. Иногда, судя по старым фотографиям, монголки делали себе старинную прическу с двумя рогами.

«Мужчины и женщины обуваются в просторные кожаные сапоги, похожие на китайские, без каблуков, с широкими, но короткими голенищами и толстыми войлочными подошвами, прошитыми ремешком или дратвою. Зимою на ноги надевают предварительно войлочные чулки, выдающиеся из голенищ. Головной убор у мужчин и женщин одинаков: коническая шапка с круглым мягким шишаком на верхушке и широкими, загнутыми кверху полями, отороченными снаружи мехом (лисьим, волчьим, рысьим) или плисом (у летних шапок). Летом, в жару, монголы вместо шапок часто повязывают голову платком, узлом на затылок» [Певцов, 1951].

Нечего и говорить, что все монголы отличные наездники. Седла у монголов глубокие с весьма широкими и высокими передними луками. С ленчика по обе стороны спускаются кожаные лопасти с узорами, оттиснутыми или набитыми красками. Массивные стремена с широкими подножками поднимаются так высоко, что всадник сидит на лошади с согнутыми чуть не под прямым углом ногами [Певцов, 1951].

Подробно описывает Пржевальский отношение монголов к домашним животным. «Исключительное занятие монголов – пишет он – и единственный источник их благосостояния – скотоводство. Богатство монгола измеряется количеством домашних животных, от которых он получает все необходимое: молоко и мясо для пищи, шкуры для одежды, шерсть для войлока и веревок. Номад зарабатывает деньги, продавая животных или перевозя на лошадях и верблюдах грузы. Монгол живет для своего скота, забота о самом себе и своем семействе – на втором плане. Перекочевки с места на место зависят от выгод стоянки для домашних животных. Если есть трава и водопой, то монгол больше ни на что и не претендует. Номад умеет обращаться со своими животными, любит и жалеет их. Он ни за что на свете не заседлает верблюда или лошадь ранее известного возраста, и ни за какие деньги не продаст барашка или теленка, считая грехом убивать их в детском возрасте.

Самые ничтожные расстояния, хотя бы в несколько сот шагов, монгол никогда не пройдет пешком, непременно усядется на лошадь, которая постоянно привязана около юрты. Стадо свое монгол пасет, сидя на коне. От постоянного сидения на лошади ноги номада немного выгнуты наружу, и он охватывает ими седло так крепко, как будто прирос к лошади. Самый дикий степной конь ничего не поделает с таким наездником, как монгол» [Пржевальский, 2008].

В книге же Певцова сказано: «Монголки смело могут соперничать в верховой езде с лучшими европейскими берейторами, разумеется, не красотой посадки и знанием манежных тонкостей, а умением справляться с ретивым конем и способностью к продолжительным неустанным переездам».

«Монгол никогда не ездит шагом, даже рысью, он всегда, как ветер, мчится по степи или пустыне. Пешая ходьба до того презирается номадами, что каждый из них считает стыдом пройти пешком даже в юрту близкого соседа» [Пржевальский, 2008].

Читая эти строки в книге Пржевальского, я вспомнила, как во время маршрута по Монголии мы остановились около одной юрты, чтобы узнать дорогу. Хозяин сразу же предложил нам чаю и разговаривал с нашим начальником отряда около юрты. Тут же играли дети, а к юрте были привязаны лошади – одна под седлом, другая расседланная. Вдруг хозяин сказал что-то детям. Мальчик лет шести и девочка не старше четырех лет подбежали к лошадям. Отец накинул на расседланную лошадь какой-то коврик и подсадил девочку, братишка, подставив деревянную чурку, вскарабкался сам. Одной рукой он взял уздечку, другой – обнял сестренку, гикнул и взял с места галопом. Маленькие, на гнедой лошади они действительно вихрем неслись по степи, и вскоре исчезли в голубой дали. «Номад остается номадом всегда,» – подумала я.

«Все расстояния у монголов меряются временем езды на верблюдах или лошадях. На вопрос – далеко ли до такого-то места? – монгол отвечает – столько-то суток ходу на верблюде, столько-то верхом на коне. При этом   номад всегда добавит: «если хорошо будешь ехать» или «если тихо поедешь» [Пржевальский, 2008].

«Свою монотонную далекую дорогу монгол разнообразит молитвой, песней, табаком и чаем … Молится он у перевалов, поет по долинам, а курит за чашкой чая, в любой попутной юрте» [Козлов, 1947].

Из книг, прочитанных мной, я узнала, что монгольские женщины много работали, были самостоятельными – настоящими хозяйками в своей семье. Узнала как они причесывались и одевались, что варили на огне в своей юрте, как быстро и умело паковали нехитрый скарб для новой перекочевки. Узнала, что девушки были отличными наездницами и пасли скот. Видимо они тоже пользовались свободой. Но из книг я не узнала, как знакомились молодые люди, как они женились, какие пели песни, какие танцы танцевали и танцевали ли вообще.

Среди монгольских балладных песен существуют песни о женщинах, а вот перевода любовных песен, посвященных женщине, мне встретить не удалось. Но они, конечно, были.

Сейчас, сидя за рукописью, я смотрю на летнее небо, вспоминаю монгольские степи, юрты, пасущиеся стада, табуны лошадей и стараюсь представить, какой была моя прапрабабка-монголка. Может быть, в детстве она была похожа на сегодняшнюю девочку, а в старости – на эту мудрую старуху, помнящую свою молодость и знающую, что такое старость.

 



Страница 4 из 12 Все страницы

< Предыдущая Следующая >