Глава 6. Мой отец − Титлянов Антонин Андреевич

Старшая из сестер Пиотровских Клавдия, вышедшая замуж в Читу за офицера казачьего войска, не имела своих детей. Она любила младшую сестру Александру и племянников – Титляновых. Она и попросила Александру отдать ей на воспитание старшего племянника – Тоньку. «Мой муж сделает из него настоящего казака и запишет в казачье войско» –   говорила она сестре Саше. Тонька очень хотел стать казаком, ведь по рождению он был не казачьим сыном, а крестьянским. Хотелось ему и в большой город – Читу. Родители Титляновы посовещались и согласились. Мой отец, которому было тогда 12 лет, из станицы попал в город, из маленького дома с огородом, в котором много трудился, в большой, богатый дом казачьего офицера. Тетя была к нему очень добра, а дядька-казак строг. Он «прикомандировал» Антонина к группе казачат, обучавшихся казацкому делу: езде верхом, казацкой посадке в седле, обращению с холодным оружием – казацкой саблей и пикой, рубке лозы, стрельбе – в общем, всему, что должен уметь казак. На всю жизнь сохранил отец любовь к лошадям и к верховой езде. Он рассказывал, что у разных кавалеристов – уланов, гусаров, казаков – разные посадки и разные типы движения тела наездника. Казачья посадка – чуть боком и движения наездника так слиты с движением лошади, что они составляют одно целое. С юных лет отец отлично стрелял, был опытным и ловким охотником. Все эти навыки были заложены во время казачьей учебы, которая для казачат начиналась с 11−12 лет.

С шестнадцати лет отец был приписан к казачьей сотне и получил от дядьки в подарок коня. Как известно, все казаки должны были иметь лошадь, обмундирование и оружие. Все это приобреталось за свой счет, а не за счет казны. Одновременно с военной учебой отец окончил курсы телеграфистов.

Моему отцу было тринадцать лет, когда началась война с Германией. В Чите и Забайкальских казачьих станицах атаманы зачитывали манифест царя о начале войны. Церкви были полны народу, везде звучали молебны во славу русского оружия, гремели полковые хоры на станичных площадях, где все жители прощались с мобилизованными. Станицы пустели, из каждого двора в полк уходил кто-либо из мужчин. В Чите мальчишка видел, как под марши духовых оркестров грузились в эшелоны конные полки Забайкальского казачьего войска.

А дальше – затянувшаяся неудачная война, стачки, забастовки, отречение Николая II от престола, временное правительство, неудачи на фронтах, дезертирство. Да и за что было воевать тем же забайкальским казакам, во имя чего? А накал противоречий во всех сферах общества, в армии, на фронте всё усиливался и привел к перевороту 25 октября 1917 г. Временное   правительство было свергнуто, к власти пришло большевистское правительство во главе с Лениным. За год советская власть докатилась и до Забайкалья. В феврале 1918 г. власть в Чите, а затем и в области перешла в руки большевиков. Захват власти был осуществлен с помощью воинских частей (в том числе Аргунского казачьего полка), которые возвращались с фронта и были настроены пробольшевистски.

Смута разгоралась. На защиту Империи, на борьбу с большевиками встал забайкальский казак, атаман Г. М. Семенов. Сформированный им Особый маньчжурский отряд стал основой белой армии в Забайкалье. В своих планах Семенов возлагал большие надежды на казаков, считая их сторонниками твердой государственной власти и убежденными противниками большевизма. Атаман ошибся в своих планах. Станичники Забайкалья оставались пассивными. Это признавал и Семенов, вспоминавший, что жители   станиц мало сочувствовали белым. С другой стороны и красные не получали активной поддержки. Забайкальское казачество в основной своей части не хотело ни белых, ни красных, ни новой войны, хлебнувши длительной войны 1914−1918 гг. Мирной жизни хотели казаки [Кручинин, 2004].

В развернувшихся боях между войском атамана Семенова (насчитывающим 5 тысяч человек) и группировкой красных (около 10 тысяч человек), руководимой бывшим прапорщиком, социал-революционером С. Г. Лазо, семеновцы то делали удачные рывки вперед, к Чите, то отступали к Маньчжурии.   В этот период красные были сильнее, среди войск Лазо находился почти в полном составе Аргунский казачий полк.

Война среди своих есть война и она страшнее, чем война с иноземцами. По всей России шла гражданская война, не минула она   и Забайкалья и с каждым днем разгоралась все сильнее, становясь всё ожесточеннее. Ужас этой войны описан в книге Седых «Даурия» и запечатлен в одноименном фильме.

В августе 1918 г. Г. М. Семенов начал новое наступление на железнодорожную станцию Оловянная. Штаб армии Лазо был разгромлен. Сам главком со своими соратниками ушел в тайгу, обходя станции и города. Для атамана Семенова был открыт путь на Читу – столицу Забайкальского казачества. Атаман получил военную помощь со стороны Японии. В Забайкалье   прибыла дивизия японской императорской армии. С помощью японцев атаман Семенов занял Читу и полностью «очистил» ее от красных.

Итак, 1918 г., Чита, войска атамана в городе, власть белых усиливается, красные перешли к партизанским действиям, в станицах раскол на белых и красных. Мангут занят белыми.   Моему отцу – воспитаннику полкового атамана, примкнувшего к семеновцам, когда они вошли в Читу – 17 лет. С 16 лет он приписан к казачьей сотне и должен воевать на стороне Семенова. Но Антонин колеблется. Его симпатии на стороне красных, которые, как он уверен, за бедноту. А его родная семья в Магуте и есть беднота. С кем же он – Антонин Титлянов?

Рассказ отца

«В какую мне сторону? С кем идти – с казаками Семенова или с партизанами, с белыми или к красными?» – так раздумывал я,   лежа ночью в высокой траве и держа своего оседланного коня в поводу. Решать было не просто. Одни родственники с Семеновым, другие с Лазо, одни за «Русское отечество», другие за бедных и за свободу. Мысли путались. Вспоминалась то мать, грустная озабоченная, то любимая тетка, в доме которой я жил, то мой воспитатель – атаман, учивший меня казачьему делу. Стало светать. Решение уже пришло, с рассветом оно стало окончательным – я со своей матерью, я за своих братьев и сестер.

Вскочил в седло и рысью по тропкам, держась в стороне от главной дороги, к Мангуту. Скакал весь день, устала лошадь, устал и я. Ночью постучал в дверь родного дома. Мама простоволосая, в ночной рубашке, открыла дверь, прошептала: «Тонька», обняла меня и заплакала. Я рассказал ей, что сбежал из своей сотни, не хочу воевать вместе с семеновцами против бедных. Мать сказала: «В станице белые, тебя уже хватились в Чите. Дядька, если найдет тебя здесь, убьет. Скажет – изменник мой выкормыш! Надо уходить в горы к партизанам». Мать дала мне поспать часа три, собрала, что могла из одежды и продуктов, разбудила, и в ранней утренней   мгле мы вышли из дома. Тропами, знакомыми только местным жителям, она увела меня в горы, к партизанам». Не помню, называл ли отец эти горы, но в «Даурии» я прочитала, что в 1918 г. после победы белых многие красногвардейцы ушли в глухие леса Курунзулая.

Отец и бабушка рассказывали мне, что воспитатель отца – казачий полковник – прискакал в Мангут и требовал «этого змееныша Тоньку» к ответу. Но того в Мангуте не было, в станице ничего о нем не знали, а свояченица Сашка упрямо твердила, что она ему – казачьему офицеру Тоньку поручила и пусть он ей ответит, где ее сын. Атаман ей не верил, кричал: «Ты его спрятала, я тебя расстреляю!» И повел за станицу на расстрел. Однако, пугал, но не расстрелял. Потом старшая сестра скажет Александре: «Я его предупредила – убьешь Тоньку или Сашу – я повешусь». Полковник был крут, но имел слабость – любил жену и характер ее знал. Она могла сделать то, чем угрожала, это были не пустые слова. Видимо потому атаман бабушку не расстрелял, но арестовал и передал каппелевцам, которые стояли в Мангуте. «Меня спас друг Антонина» – говорила мне бабушка. Об истории ареста бабушки, угрозе расстрела и спасении в семье существует несколько версий. Все они сильно отличаются друг от друга, поэтому я ограничиваюсь тем, что осталось в моей памяти от рассказа самой бабушки.

О партизанских днях отца я практически ничего не знаю, кроме того, что он больше года воевал в отряде известного партизанского командира Лебедева. Осенью 1920 г. Чита была занята Красной Армией и партизанский отряд   был расформирован. Отец вернулся в Читу и начал работать на телеграфе.

Как политически грамотного бывшего партизана А.А. Титлянова назначили политкомиссаром Читинской почты. Два или три года отец проработал телеграфистом, исполняя обязанности комиссара, а затем был избран в рабочий комитет. Был он справедлив, чем и заслужил уважение всего коллектива. А справедливость его мать – Александра Константиновна – считала самым важным в людях. Одновременно отец учился на рабфаке и закончил его в 1922 г. В том же году, продолжая работать на телеграфе, поступил на агрономический факультет Института народного образования в Чите.

В 1923 г. агрономический факультет был переведен во Владивосток и включен в Дальневосточный гос. университет. В связи с переездом во Владивосток отец увольняется с телеграфа, унося с собой и храня всю жизнь два документа, дышащих послереволюционной эпохой.

Второй документ, видимо, не сохранился, но я его часто читала, перебирая дома у мамы старые альбомы. В маленькой записке с двумя подписями и печатью говорилось, что «А.А. Титлянов – телеграфист высшего класса увольняется на время учебы и дальнейшей работы с Читинского Почта-Телеграфа с бессрочным правом восстановления на прежней   работе». Эти два документа были гордостью отца всю его жизнь.

Первый раз отец женился, вероятно, рано и у него уже был сын Арнольд, когда он развелся с первой женой. Маму он встретил в Чите, учась на агрономическом факультете. В 1925 г. они поженились. Со старой потемневшей фотографии смотрит на меня очень красивая и очень счастливая пара – мои молодые родители.

Окончив университет, отец работал преподавателем химии и растениеводства в Благовещенском сельскохозяйственном техникуме в период 1927−1930 гг. Все этапы работы отца подробно описаны в книге моей мамы [Лебедева, 1994] и я повторяться не буду. В 1929 г. родилась я, и мои отчетливые воспоминания начинаются с 1935 г., когда мы всей семьей: отец, мама, бабушка, мой брат Арнольд (сын отца от первого брака) и я переехали на Камчатку. Я помню маленькую сельскохозяйственную станцию, землянку, где мы жили с бабушкой, речку Кохитку, новый дом, где у нас была большая комната и кухня, лето, которое портили полчища комаров, и прекрасную осень. Мы с бабушкой собирали в лесу грибы и жимолость – продолговатые, с восковым налетом ягоды очень сочные, вкусные и освежающие. Варенье из них не уступает по вкусу вишневому. На Камчатке отец первый раз посадил меня верхом на лошадь, хотя ноги мои до стремян не доставали.

Школы на станции, конечно, не было и вначале брат, а потом и я пошли учиться в с. Мильково, за двенадцать км от станции, где была, по-моему, девятилетняя школа. Жили мы с братом в интернате и Арнольд каждую субботу уходил домой. Чего ему, тринадцатилетнему мальчишке, не пробежать двенадцать километров. Приходил он домой вечером затемно и уходил утром в понедельник в школу еще до зимнего рассвета. Меня он с собой не брал, я бы за ним не угналась. Поэтому осенью и весной раз в две недели за мной верхом приезжал отец, ведя в поводу тихую кобылу Ельку для меня. Я вскарабкивалась в седло и мы рысцой ехали по красивой осенней или очень грязной, но зеленеющей придорожным кустарником дороге.

Эти поездки с отцом на лошадях верхом на Камчатке, а потом зимой в кошевке в Ярцево и, наконец, опять верхом уже на Горно-Таежной станции впечатались в мою память. Было мне на Камчатке 8−10 лет, в Ярцево – 12−16, а на Горно-Таежную я уже приезжала взрослой женщиной. Втроем – отец, я и брат Эдик – ездили в тайгу на два-три дня для поиска и наблюдения за лозами актинидии, которой занимался отец. Вот тогда в тайге, у ночного костра, за чаем мы подолгу сидели с отцом. Эдик, умаявшись за день лазанием по деревьям, которые были обвиты лозами актинидии, уже спал. А мы пили чай, смотрели в ночное звездное небо и разговаривали. Тогда я снова услышала семейные легенды. Но вернемся на Камчатку.

Первый исследователь Камчатки С.П. Крашенинников (1711−1755) был и первым огородником и землеробом этого далекого полуострова. На своем опытном огороде он посадил разные овощи и злаки. Хорошо удались репа и редиска, а вот ячмень в тот год так и не вызрел. Репа вошла в быт камчадалов, ее парили в печах зимой вместе с сушеной ягодой черемухи. Я эту кашу ела – вполне съедобна. Однако кроме ячменя хлебá на Камчатке не вызревали – лето короткое. Поэтому своего хлеба на Камчатке не было – жили привозной мукой. Основной причиной недозревания ржи и пшеницы было короткое камчатское лето, злаки не успевали дойти до восковой спелости. Они хорошо росли, зерно начинало наливаться, но тут выпадал снег и урожай погибал. Не хватало, примерно, одного месяца. Вот удлинить бы лето и были бы со своим хлебом. Но как задержать зиму? Или ускорить весну? Как? И вот мои родители обратили внимание на рассказ исследователя Камчатки о том, что пепел, изверженный вулканом, покрывал снег и ускорял его таяние под солнечными лучами. Солнце грело достаточно сильно, просто снега было очень много, и он таял, обычно, до самого июня. Отец решил – если искусственно затемнить снег, посыпать его золой или пеплом, то снег растает раньше. Сперва поставили опыт. В начале апреля посыпали небольшой участок золой. Снег стал таять вчетверо быстрее, чем обычно. К маю он сошел совсем и солнце подсушило почву. С удивлением смотрели приглашенные из ближайшего села Кирганика колхозники (и я среди них!) как на маленьком опытном поле, окруженном сугробами, шел весенний сев на целый месяц раньше обычного. Мои родители перехитрили климат и рожь успела вызреть до осеннего снегопада.

На следующий год опыт был перенесен на поля колхозов «Безбожник» и «Красное знамя». Десятки гектаров посыпали золой, которую собирали все жители, выгребая ее из своих печек. Наступил май. Кругом лежал еще глубокий снег. А взмыленные от натуги лошади, увязая по брюхо в снегу, тащили к полю сеялки. И тут же пролетели легкие собачьи упряжки, на нартах везли семена ржи и пшеницы [Жилин, 1949].

Так во внушительном масштабе был проведен ранний сев по «досрочно согнанному снегу». Результат превзошел все ожидания – зерновые полностью дозрели и колхозники той осенью уже ели свой   хлеб.

В дальнейшем метод «досрочной сгонки снега» и подобранные моими родителями скороспелые сорта зерновых были распространены по всей долине Камчатки и, наконец, далекий снежный полуостров имел свой хлеб. Я думаю, что краюха свежего хлеба первой   буханки, испеченной из камчатской пшеницы, была высшей наградой для моих   родителей, выше, чем любые ордена и медали «За доблестный труд».

В 1940 г. мы уезжали с Камчатки с караваном собачьих упряжек. Двенадцать нарт было отправлено в Петропавловск за мельницей, которая должна была молоть зерно, полученное по методу «досрочной сгонки снега». После первой краюхи хлеба, этот поезд собачьих упряжек за мельницей – вторая награда отцу и маме за их достижения на Камчатке. А я помню свою нарту с упряжкой в 8 собак и каюра, дядю Федю – камчадала. Иногда собаки уставали или ленились и дядя Федя поругивал их: «Это цо, ребята, вы не натягиваете! Эй, Оцкарик, цо это ты не напрязалсся?» * Камчадалы говорили «ц» вместо «ч», «с» вместо «ш». я помню частушку, которую пели в клубе в Мильково: – Цайник цистый, цай дусыстый, кипяцёная вода./Меня Муроцка не любит, это цистая беда!

Вожак, слыша дядю Федю, останавливал нарту, подбегал к заленившемуся псу, который «не натягивал», а просто бежал в упряжке, и задавал ему хорошую трепку. Наказанные вожаком «собацки» тянули нарту, как надо. Больше недели бежали собачьи упряжки до Петропавловска. Ночевали иногда в деревнях, иногда прямо в снегу, в ямах, в оленьих мешках.

Красивая мама в заснеженной кухлянке, высокий сильный отец, то шедший на лыжах, то присаживающийся на нарту ко мне, чтобы проверить, как я себя чувствую. А я чувствовала себя прекрасно в этом море искрящегося снега, на легкой нарте, укутанная в кукуль (мешок из оленьего меха), под присмотром заботливого дяди Феди. Я полюбила всех собак нашей нарты. Когда пошли по насту, то собаки ранили лапы об острые края настовой корки. Тогда дядя Федя достал башмачки, заранее сшитые – 32 штуки. А как же 8 собак по четыре ноги у каждой! Мне так понравилось, как на стоянке он надевал собакам башмачки. Они подходили по очереди к каюру и протягивали ему лапы. Некоторые ложились на спину и подставляли сразу четыре лапы. Так мы и доехали до Петропавловска.

Затем пароход, длинный путь по железной дороге и мы добрались до Чкалова, где жила папина сестра – тетя Галя, в семье которой мы провели больше года.

У моих родителей был длительный отпуск, накопившийся за годы проведенные на Камчатке. В Чкалове моя мама родила сына Эдуарда.

«Потом была война». Отец еще до войны получил назначение директором Ярцевского опытного пункта на Енисее. Отца в армию не взяли, так как ему уже было более 40 лет. Агрономов же старше 40 лет в армию не забирали; была на них бронь – стране, армии был нужен хлеб. О работе отца и нашей жизни на Ярцевском пункте описано подробно в книге моей мамы. Затем с 1951 по 1953 гг. родители работали на Ханты-Мансийской комплексной с.х. опытной станции, а в 1953 г. переехали на ГТС (горно-таежную станцию) ДВО АН СССР. Отцу предложили заняться приморскими плодовыми лианами и он охотно согласился. По моему впечатлению и с его слов эти исследования были столь же интересны, как и работа на Камчатке. Изучению плодовых лиан отец отдал 8 лет, работая на ГТС. Плодовые лианы – актинидии и лимонник – вьющиеся растения с деревянистым стеблем, с крупными листьями и сочными съедобными плодами обитают в юго-восточной Азии (от Китая до Непала), в Индонезии, на японских островах. В нашей же стране они встречаются только в лесах юга Дальнего Востока. Актинидии и лимонник – очень древние растения, оставшиеся от флоры третичного периода. Оледенение, которое уничтожило третичную флору, не достигло территории ДВ, но резко повлияло на его климат. С установлением более сурового климата из лесов Дальнего Востока исчезли гинкго, секвойя, магнолия, а вот лимонник и актинидии сохранились.

Плоды лимонника используются в восточной медицине уже более тысячи лет. В китайской медицине лимонник отнесен к первой категории лекарств в качестве тонизирующего средства. Старожилы Дальнего Востока широко используют лимонник. Охотники, отправляясь в тайгу, непременно берут с собой мешочек с сушеными ягодами лимонника. Они говорят, что эти ягоды придают силы и выносливость. Рыбаки, уходя в море, запасаются соком из ягод лимонника, который придает бодрость, снимает вялость и помогает перенести морскую болезнь [Лебедева, 1994].

В действии ягод лимонника я убедилась сама, когда писала докторскую диссертацию. Отец подарил мне маленький мешочек с сушеными ягодами лимонника, сказав, что если надо долго работать – пожуй ягоды, голова станет светлей и усталость пройдет. Писала я диссертацию запоем летом с 11 часов утра до рассвета. Часа в два ночи голова наливалась тяжестью, тогда я садилась в кресло, закрывала глаза и жевала несколько ягод лимонника. Через некоторое время силы и ясность ума возвращались, и я продолжала работать.

Актинидия тоже наделена рядом замечательных качеств. Плод актинидии – сочная ягода с тонкой кожицей, с мякотью, тающей во рту. Исходящий от спелых ягод аромат напоминает ананас. Плоды содержат много витаминов. Из плодов актинидии варят компот, варенье, делают джемы, маринады. Но самое замечательное – это актинидийное вино. Из плодов актинидии путем естественного брожения, вызываемого грибком, находящимся в ягоде, с добавлением сахара получают натуральное вино. В зависимости от способа изготовления вино может быть сладким или почти сухим, со своеобразным букетом, напоминающим мускатные вина. Я больше всего любила вино, сделанное отцом – золотисто-желтое, почти сухое с удивительным вкусом старого хереса.

Многие замечательные свойства лимонника и актинидий (их несколько видов) описаны моим отцом в книжке, изданной в 1969 г. «Актинидии и лимонник».

Приступив к работе с лианами, отец в первую очередь занялся изучением дикорастущих актинидий и лимонника в лесах Приморского края. В этом изучении ему активно помогал мой брат – Эдуард – вначале школьник, потом студент. Верхом на лошадях, навьюченных рюкзаками,   отец, Эдик и лаборантка Элла выезжали в тайгу на два-три дня. Здесь по заранее намеченным маршрутам отыскивали лианы, описывали их, брали пробы, нумеровали и т. д.

В одной из таких поездок участвовала и я. Меня поражал Эдик, который, как Тарзан, перелетал на лиане с одного дерева на другое. А ночью, когда умаявшийся Эдик и Элла уже спали, мы с отцом чаевничали у костра и тут-то он и рассказал мне семейные легенды, которые я раньше маленькой девочкой слышала от бабушки.

Затем, после отбора проб стеблей, листьев, ягод, корней шла лабораторная работа – химические анализы и биологические исследования. За семь лет были изучены биологические особенности лиан, их фенология, а главное были найдены методы размножения ягодных лиан и найдены пути их культурного возделывания.

В 1960 г. в беседе с корреспондентом, который спросил: «Как чувствуют себя лианы на горно-таежной станции?» Титлянов ответил: «Отлично. В лесу лиана подрастает за год всего на 8 метров, а на наших плантациях на 100 метров (общая длина всех побегов). В лесу актинидия полигама не успевает вызревать, а на плантации вполне вызревает. У нас на плантации средний урожай с одной лианы от полутора до трех кг, а в тайге в 10 раз меньше» [Халилецкий, 1961].

Итак, лианы великолепно плодоносили на плантациях ДВ. Но отец считал, что они могут расти по всей стране и создал сеть корреспондентов-опытников, которая в 1961 г. достигла 3000 адресов. В основном сеть состояла из садоводов-любителей. Корреспондентам-опытникам ежегодно высылалось большое количество семян и черенков, срезанных с точно описанных лиан. Одновременно высылались инструкции о проращивании семян и укоренении черенков. Когда вышла написанная отцом книжка «Актинидии и лимонник», он выкупил несколько тысяч экземпляров и послал книжку каждому их своих корреспондентов. В ответ отцу шли тысячи писем о том, как приживаются, растут и плодоносят лианы по всей стране: от Западной Украины до Восточной Сибири, от Подмосковья до Казахстана. Это была огромная работа многих людей и титанический труд моего отца Титлянова Антонина Андреевича.

К сожалению, здоровье отца ухудшилось. Высокое давление, приступы ишемии ограничивали его экспедиции в тайгу. Пришлось искать что-то полегче. В 1961 г. он получил приглашение занять кафедру биологической и органической химии в сельскохозяйственном Институте г. Благовещенска. Наладив работу кафедры, ушел с заведывания, оставив за собой только чтение лекций. Его любили студенты и уважали преподаватели. Умер он в 1972 г. скоропостижно, принимая у студентов зачет. Сказал мне как-то: «Хочу умереть, как старый конь, в борозде». Так и умер. Похоронен в г. Благовещенске.

Глазами дочери

Самое раннее воспоминание: на опытной станции папа ведет меня за руку из садика домой. На пути у нас большая синяя бочка для воды. И каждый раз я с радостью произношу свой детский стих: «Папа, доча, синя боча». Я забыла, а отец не забыл и прислал мне свою книгу «Актинидии и лимонник» с надписью: «Моей доче – синя боча».

Из камчатских воспоминаний: отец учит меня взбираться (по другому не скажешь – я еще очень маленькая) в седло и трусцой на смирной кобыле Ельке ехать за ним по узкой лесной дорожке. А под отцом прекрасная лошадь, на которой мне так хотелось покататься. Уже в Ярцево, где я учусь с 5-го класса, он учит меня стрелять и даже берет с собой на утреннюю зорьку. С тех пор я люблю раннее утро. Не помню, чтобы я убила хоть одну утку, но стрелять научилась, очень любила тир и, пока глаза не ослабли, к удивлению окружающих и восторгу моего маленького сына стреляла метко.

В Ярцево, мне уже 16 лет, я секретарь комсомольской организации в школе. Весна, распутица, огромные лужи, провалившийся лед и расплывающаяся грязь. Вечером в школе собрание комсомольской организации, мне надо идти, но тут пошел дождь. Мама меня не пускает, до деревни три километра почти непроходимой дороги и дождь. Отец присоединяется к маме. Скандал. Мама и папа уходят и запирают меня в комнате. Но меня нельзя запирать, нельзя покушаться на мою свободу. Каким-то образом, в ярости, я выставляю раму и ухожу под дождь.

Возвращаюсь поздно, мокрая, встревоженная, ожидающая выволочку. Мама расстроена, но молчит. А отец говорит: «Прости дочь, тебя нельзя запирать, ты   с рождения свободна, ты получила в наследство частичку монгольской крови от своей прародительницы, кровь свободных номадов. Но это урок и нам и тебе. Любовь к свободе иногда приводит к тяжелым последствиям, помни это». Шел 1945 год, была победа, но свободы в стране не было. Взрослые, к сожалению, не говорили со своими детьми на такие темы, и напрасно!

Я кончила школу в Ярцево, надо выбирать ВУЗ. Мама хотела, чтобы я была поближе, например, в Красноярске. Но отец говорит: «Нет, только Москва или Ленинград. Большой город – сам по себе Университет. Аргенточка много читает, но это далеко не всё. Есть еще музеи, музыка, архитектура. Всё это будет в большом городе». Все мои подружки поехали в Красноярск, а я в Ленинград. Город Ленинград действительно стал для меня Университетом. Я очень благодарна отцу. Еще он мне сказал при прощании: «Мы будем тебе   помогать денежно пока ты студентка. После окончания будешь жить на свою зарплату. А ребенка ты можешь родить только тогда, когда у тебя будет отдельная комната (никто не говорил тогда о квартире!) и кроватка для ребенка». Я это помнила очень хорошо!

Что же касается характера отца, то в работе он был нетерпимым к любому разгильдяйству, необязательности и лени. Дома он был спокойным и ласковым. Ко мне до моих 16 лет – довольно равнодушным, к моему брату – справедливо строгим и необычайно требовательным. Он научил его жить в тайге, научил всему – ездить верхом, стрелять, идти за зверем хоть сутки, научил растениям, грибам тайги, научил никогда не хныкать и не распускаться. Отец гордился тем, что он казак и воспитывал Эдика в казачьем, довольно беспощадном духе.

Первый раз он оставил Эдика в тайге одного на ночь, когда тому было всего 12 лет. Мама почти плакала. Отец был спокоен и говорил: «У него костер, ружье и лошадь. Что же еще надо?» Он воспитал из моего брата настоящего мужчину. Это брат должен написать (и напишет, я думаю) воспоминания об отце. Ко мне отец стал проявлять интерес, когда мне исполнилось 16 лет и я была уже самостоятельной девушкой. Меня он не воспитывал – просто любил. Я много читала и он стал разговаривать со мной на разные темы, преимущественно исторические. Никогда не говорил о том, что происходило в стране в страшные годы террора, а напрасно! У меня уже было свое мнение, и я ждала такого разговора, но он молчал, молчал по просьбе мамы.

Отец умел выражаться точно, почти афоризмами. Например: «Везде, где светит солнце и есть полоска земли, может расти хлеб». Это было девизом агронома. «Неизвестного нам куда больше, чем известного» – а это было размышление ученого уже в последние годы.

Когда я всерьез занялась биотическим круговоротом, то написала длинное письмо отцу, и он ответил мне тоже длинным письмом. В его письме были дельные советы по изучению циклов элементов и фраза: «По-моему, этот круговорот – «золотая жила», а вернее «солнечная жила». И я с ним была согласна тогда, согласна и теперь. Это было его последнее письмо, написанное за полгода до кончины.

«Прежде чем мы вкусим превратности судьбы, давай-ка сегодня выпьем вина» – эти строчки из рубай любимого отцом Омара Хайяма. И сам писал веселые стихи о вине: «…. Выпьют люди, и, как в лупе, всё становится видней – умный кажется умней, а дурак – еще дурней». Отец знал вина, делал их сам, очень любил сухие грузинские вина и вина, сделанные им самим из дальневосточного винограда и актинидий. Он с моих шестнадцати лет стал учить меня пить сухие вина и разбираться в них. Видимо, вкусы воспитываются. Мы все в нашей семье: брат, дочь, внуки и внучки предпочитаем всем винам – сухие и знаем в них толк.

Моя двоюродная сестра Люда вспоминает: «А дядя Тоня всегда пел песню: «А я сам, а я сам, я не верю чудесам».

Отец был человеком широким и любил красивые жесты. В Ленинграде, приезжая по делам, он приглашал меня и одну или двух из моих подруг в ресторан – поил и кормил очень вкусно, а на выходе из ресторана дарил каждой девушке коробку конфет или букет цветов.

Он очень любил цветы, особенно садовые, и преподносил букеты не только маме, но и знакомым женщинам.

Но главное, чем запомнился мне отец – его необычайной любовью к тайге и охоте. Обычно он брал отпуск, когда уже подмораживало, и с двумя собаками, верхом, с двумя ружьями (одно нарезное на случай встречи с медведем), на месяц уезжал в тайгу на охоту. Уезжал далеко на реки Кас и Сым, дружил со староверами, жившими в тех местах, но ночевал всегда в тайге в палатке. Ночь, яркое звездное небо, костер, палатка, сидящая рядом собака – спокойствие, тишина и мир в душе. Таким и нарисовал его знакомый художник. Пусть картина плохо сохранилась и отпечаток нечеткий, но это лучший рассказ о моем отце. Картина называется «За ваше здоровье!»

 



Страница 7 из 12 Все страницы

< Предыдущая Следующая >