Глава 7. Моя мама − Лебедева Евгения Григорьевна

Моя мама из Читы. Ее дед – Лебедев Яков Хрисанфович – и бабушка – Парасковья Ивановна – были государственными крепостными.

В Сибири помещиков не было, переселенцы из России, Украины и других областей считались государственными крепостными. Бабушка мамы – украинка, переселенная из Полтавщины, дед – русский крестьянин. Жили   Лебедевы в Нерчинском Заводе – там, где после 1825 г. отбывали каторгу сосланные декабристы. Жила семья Лебедевых зажиточно, земли было много, а трудиться умели и родители и дети. Построили просторный дом и были настолько состоятельны, что могли сыновей учить в гимназии в Чите.

Старший сын Иван Яковлевич жил в Чите, служил чиновником, имел просторный дом и в полуподвальном помещении – большую библиотеку с собственной переплетной мастерской. Второй сын Михаил всю жизнь учительствовал в Нерчинском заводе. Третий сын – Филипп был учителем и революционером. Во время гражданской войны его живого белоказаки изрубили шашками.

Отец мамы – Григорий Яковлевич Лебедев был тоже образованным человеком, работал в переселенческом управлении, а в 90-е годы девятнадцатого столетия уехал в Харбин на строительство КВЖД (Восточно-китайская железная дорога). Там он познакомился с Агнией Андроновой (матерью моей мамы), женился на ней и уехал обратно в Читу. Здесь они построили большой дом, где и родилась моя мама, ее сестры и братья.

Как они жили в Чите, как мама училась в гимназии подробно описано в ее книге и я не буду повторяться. Скажу только, что родители моей бабушки жили в Иркутске большой семьей. Дед Михаил Андронов был отличным печником и одновременно музыкантом, он играл на контрабасе в оркестре городского театра. Вот так – днем кирпичи, глина, рабочий фартук, вечером – фрак и оркестр театра. Все Андроновы были музыкальны и моя мама в молодости и на Камчатке (я это помню) пела романсы и народные песни на маленьких сценах сельских клубов и пела хорошо. Вышла она замуж за отца в 1925 г. и делила с ним нелегкую жизнь. К пасынку Арнольду относилась очень хорошо, он звал ее тетей Женей и предпочитал жить с мачехой, а не с собственной матерью.

Амурская с.х. опытная станция, Камчатская областная опытная станция, Ярцевский опытный пункт, Ханты-мансийская опытная станция и, наконец, любимая мамой до конца ее жизни Горно-таежная станция ДВО АН СССР.

Все эти станции вдали от городов и часто от районных центров. Станция – это даже не деревня – это несколько деревянных домов без всяких удобств. Значит: воду надо носить из колодца или реки, печки топить дровами, все «удобства» на улице, обязательный огород и, конечно, дети, которые требуют внимания. При этом главное занятие – наука. И не тишь лаборатории в оборудованном институте, а опытные делянки, колхозные поля, лаборатория в деревянном доме, и все анализы (химические и биологические) без аппаратуры, вручную, со слабым микроскопом.

Так работали не только мои родители, так работала целая армия селекционеров и агрохимиков, создавших замечательные сорта с.х. культур и отработавшие агротехнику на разных, таких разных почвах нашей страны. У них не было компьютеров, не было заграничных журналов, может быть они, и читали меньше, чем сегодняшние ученые, но вот думали они значительно больше и глубже. Кроме того, работая в глубинках, они знали свой край, свою местность, ее рельеф, почвы, растения. Не употребляя слово экология,   они все были экологами в прямом смысле этого слова – для них природа была домом. Но, кажется, я сильно отклонилась в сторону.

В 1955 г. мама в Ленинграде защитила кандидатскую диссертацию на тему «Картофель в таежной зоне Енисейского севера». Мама работала с зерновыми, овощными культурами и картофелем. Я думаю, главное в научной деятельности моей мамы – это картофелеводство в Приморском крае. Урожаи картофеля были низкими и он быстро «вырождался». Исследования показали, что причиной вырождения картофеля были вирусные болезни. Пораженный вирусом картофель болел: листья мельчали и скручивались, уменьшалось количество стеблей, клубни деформировались и становились мелкими. Надо было найти средство, оздоравливающее картофель. В большинстве стран, производящих картофель, налажена система его семеноводства на безвирусной основе. Для Дальнего Востока требовалась такая система семеноводства, которая обеспечивала бы выращивание элиты и первых репродукций, не зараженных вирусом. Наиболее эффективно эту задачу можно решить путем организации закрытых изолированных районов товарного производства сортового семенного картофеля в местности с наименьшим распространением вирусных болезней и переносчиков вирусов. Мамой и ее сотрудниками в результате экспедиционных работ был найден район, где картофель практически не был   заражен вирусами. Там совместно с председателем и главным агрономом колхоза «По заветам Ильича» в селе Соколовка в Чугуевском районе было создано элитное хозяйство по выращиванию семенного безвирусного картофеля. Задача для Приморского края была решена. Найти причину вырождения картофеля, отыскать в крае место, где можно выращивать безвирусный картофель на семена, увидеть поля здорового картофеля в других районах Приморского края и держать в руках крупные ровные чистые клубни – это настоящее достижение ученого. Это гораздо больше, чем написать книгу. Хотя книга, подытоживающая долголетний труд, «Насекомые – переносчики вирусов растений на Дальнем Востоке» в соавторстве с К.П. Дьяконовым и Н.И. Немилостевой была написана и издана в 1982 г. За успешную долголетнюю работу мама в один день с ее сыном – моим братом Эдуардом Титляновым – была награждена орденом «Знак почета».

Мама проработала на Горно-таежной станции 33 года и ушла на пенсию, когда ей исполнился 81 год. Она по-прежнему летом жила в своем доме на станции, только поздней   осенью переезжала во Владивосток к сыну Эдуарду. Мама разбирала архивы, дневники, старые записи и в свои 84 года написала книгу воспоминаний «Моя жизнь», которая хорошо известна на Дальнем Востоке. Скончалась мама на 92 году жизни, похоронена на Горно-таежной станции.

Воспоминания дочери

Первые четкие воспоминания относятся к Камчатскому периоду. Вот мама, красивая и молодая, в голубом платье с колосьями в руках идет в лабораторию с поля. Вижу ее в украинской расшитой блузке, поющую песни на каком-то вечере самодеятельности. Помню ее озабоченное лицо, когда она выхаживала от гриппа тридцать детей (в том числе меня), живших в интернате и просто скошенных какой-то тяжелой формой гриппа. Сельский врач и фельдшер тоже болели, директор интерната была арестована, и интернат справлялся со всеми тяготами собственными силами. Мама приехала в интернат с опытной станции. К счастью, она не заболела. Она кормила, подавала воду, лекарство, измеряла температуру, ставила банки, ходила с санками за едой в столовую – кормила и лечила всеми средствами, которые имела, тридцать мальчиков и девочек. И мы все встали на ноги. Я помню ее лицо, склонившееся ко мне, когда я, пылая жаром, не понимала – это правда моя мама или только сон. Но это была она, моя мама.

Потом Ярцево, война. Мама всегда озабочена, она много работает, приходит домой очень усталой. На фронте ее брат (погиб) и Арнольд, которого она очень любила (погиб). Помню День Победы и помолодевшую счастливую маму. Она вымыла голову и завились ее золотистые волосы, засияли голубые глаза, она снова пела.

Ну, а потом я уехала учиться и виделась с мамой редко в мои приезды в Ярцево или на Горно-таежную станцию. Но мама всегда мне помогала. Когда родилась Леночка, мама приехала на наш закрытый, секретный объект на Урале и выхаживала вначале меня, потом дочку. Она приезжала на биостанцию Миассово в заповеднике, когда родился сын Дима. Во все трудные моменты моей жизни моя мама была рядом со мной. Вот эти воспоминания самые главные и самые дорогие для меня.

Последние годы я редко бывала на Дальнем Востоке. Часто ездила к бабушке моя дочь Лена. Там она подружилась с «приемной внучкой» – Леной Катрич, которая и написала для этой книги рассказ.

Е. Катрич. Один из подарков судьбы

В моей жизни было несколько случаев, которые могут служить ярким примером того, что такое настоящий подарок судьбы. Да, уж если судьба решает расщедриться, то ее подарки легко превосходят самые сокровенные мечты. С раннего детства я мечтала о таинственной лесной жизни,   даже не прочь была родиться зайцем, лишь бы жить в лесу. А еще я мечтала о бабушке.

Когда в мою жизнь вошел человек-праздник, мой отчим, Владимир Григорьевич Рейфман, начался чудесный период жизни еще и потому, что в доме стали появляться очень интересные люди. Это были люди из мира науки, и я могла подолгу слушать их беседы, испытывая глубокую симпатию к любому из них, если это друг моего отчима. И вот однажды среди гостей появилась невысокая пожилая женщина. В белой блузке с брошью, с аккуратно причесанными пушистыми седыми волосами, c внимательным взглядом сквозь толстые линзы очков, она показалась мне очень строгой и недоступной.

Это и была Евгения Григорьевна Лебедева, тогда я не думала, то передо мной моя будущая легендарная бабушка, впоследствии почему-то выбравшая меня своей приемной внучкой. Оказалось, что она занимается фитопатологией, как и Владимир Григорьевич, но работает в филиале биолого-почвенного института на Горно-таежной станции под Уссурийском. В тот вечер наша гостья осталась у нас ночевать, а утром, прощаясь, пригласила меня к себе погостить как-нибудь на каникулах.

На дворе стоял серый ноябрь,   но уже в январе я впервые попала на Горно-таежную станцию.

Евгения Григорьевна встретила меня очень радушно, удивив своим превращением в обычную, уютную женщину, в простом фланелевом халате, возившуюся у печки среди кастрюль и ведер. Висевшая рядом закопченная тряпка окончательно разрушала образ недоступной и важной ученой дамы.

В такой обстановке Евгения Григорьевна   показалась мне похожей на добрую фею из сказки про цветик-семицветик, о чем я ей сейчас же и сказала.

– Ну и фантазерка же ты! – засмеялась она.

Я тогда и предположить не могла, что пройдут многие годы, у меня самой уже вырастут дети, а для своей дорогой бабушки я так и останусь «ужасной фантазеркой». Впрочем, и сама Евгения Григорьевна по этой части была не из последних.

– Ну, ладно, побаловалась и хватит, сейчас же отдавай! – раздавалось вдруг из комнаты, где никого, кроме бабушки, не было.

Оказывается, это она обращалась к домовой, которая опять что-то стащила прямо из-под рук. У всех жили домовые, но бабушка была почти уверена, что у нее в доме водится именно домовая.   У лесной дороги, ведущей на подопытное картофельное поле, лежал замшелый камень, на котором в жаркий летний день вполне мог присесть и отдохнуть в густой тени леший. И если бабушка его ни разу там не застала, то только потому, что он успевал услышать ее шаги и на всякий случай удрать.

– Ну, вот, опять спрятался! А ведь наверняка только что тут сидел. – с серьезным видом говорила Евгения Григорьевна, проходя со мной мимо таинственного камня.

С таким же серьезным видом она предостерегала меня ходить в баню слишком поздно, когда там уже почти никого нет. Потому, что можно встретиться с Банным. Представь себе: заходишь в парилку, а там, в клубах пара, на верхней полке сидит старик с мыльной бородой, не страшно разве?

В сумерках на бабушкину клумбу с душистыми табачками прилетали эльфы, но чтобы их увидеть, надо было уж очень тихо сидеть и даже не шептаться.

А у ручья в высокой сырой траве шныряла кикимора. По описанию бабушки, это такая маленькая вертлявая особа с мокрыми зелеными волосами и длинным острым носом, который она любит везде совать, делать мелкие пакости и говорить «Брэ-ке-кс!».

Сейчас я даже не представляю, насколько беднее была бы моя жизнь без того, чем ее наполняла моя дружба с этой удивительной женщиной. Находясь в ее доме, я вообще не чувствовала себя в гостях. Мне поручали вытирать пыль и мыть посуду, отправляли за водой, куда я охотно бежала, хватая ведра. Даже пыталась рубить дрова, и радовалась, когда моими стараниями пополнялась поленница. Меня могли громогласно отчитать или что-то запретить, но там я была счастлива, как нигде. Я до сих пор считаю, что этот бревенчатый дом был лучшим местом на земле. Несмотря на такую отдаленность, туда не переставали приезжать гости. Думаю, что Евгения Григорьевна обладала особым даром гостеприимства. Ни гости ей не мешали, ни дети, как она говорила, не могли надоесть, ни большие, ни маленькие. Сколько я помню, Евгения Григорьевна при виде гостей, даже неожиданных, умудрялась не впадать в суету.   Если гостей было много, они и сами могли приготовить обед, накрыть на стол, а хозяйка, побеседовав с ними от души, старалась не изменять своей привычке и прилечь после обеда.

– Господа, мне придется вас покинуть, я вынуждена отдохнуть. А вы тут хозяйничайте.

И никто не обижался. Вымыв и расставив посуду, шли гулять, лежали у дома на раскладушке или затевали прополку на огороде. Часто оставались ночевать.

– Я вообще люблю людей, – говорила Евгения Григорьевна, и это была правда. Отправляясь на работу, она даже ключ не уносила, а прятала в ямку от сучка на бревенчатой стене дома и трогательно маскировала, затыкая клочком пакли. Это на случай внезапного приезда дорогих гостей. Затрудняюсь сказать, кто из гостей в дорогих не числился, потому что о бабушкином тайнике знали все. Приезжая из городской квартиры в этот дом, где никогда не было телевизора, я сейчас же о нем и забывала. Хватало книг, журналов, задушевных бесед и общения с природой. Дом на склоне сопки, в окружении леса, и сам по себе был для меня осуществлением еще одной мечты. Тайга подходила к дому так близко, что как-то ночью на верхних огородах оставил свои следы тигр.

По вечерам в клубе показывали кино. Быстро поужинав, Евгения   Григорьевна извлекала из шкафа, всегда хранившего запах ее любимых   духов «Ландыш серебристый», белую блузку, брала ручной фонарик, и мы отправлялись в клуб. Иногда фильм бабушке не нравился. И тогда по дороге обратно, она говорила, что это еще одна глупая роль такой-то актрисы в еще одном глупом фильме. А однажды, сидя на заднем ряду, я увидела, как бабушка в середине фильма с недовольным ворчанием покидает зал.

Вроде бы совершенно безобидная картина, в чем же дело? На экране качалась трава, стекали по окнам капли, сидела на ветке какая-то птица...

– Терпеть не могу, когда мне начинают навязчиво показывать то, что я и без них могу увидеть! Капли на стекле, жучок ползет по травинке, стоило мне ради этого в кино идти?

Наверное, такие картины призваны замедлить бешеный темп жизни, в котором вращается большинство живущих в городе, дать рассмотреть то, что помогает хоть на миг оторваться от вечной суеты. Но жизнь в таежном поселке, да еще без телевизора, и так проходила довольно размеренно. На открытом окне в спальне как-то поселился паук, затянув паутиной, как марлей,   оконный проем, и бабушка до самой осенней прохлады не закрывала окно, ведь при таком соседстве не было надобности спасаться ни от мух, ни от комаров.

А как-то, вернувшись из клуба, Евгения Григорьевна сказала, что ей хочется «послушать ночь». Она принесла раскладушку и улеглась во дворе.

– Я иногда люблю перед сном тут полежать.   Деревья шелестят, разные звуки, шорохи. – Дом Евгении Григорьевны был устроен и обставлен очень просто,   ничего новомодного. Старый, облезлый и поэтому покрашенный светлой краской буфет, диван с деревянными валиками, внутри которого однажды завелась землеройка, старый тяжеленный сундук, этажерка со стопкой журналов «Огонек». Но это был дом с душой, как живое существо.

Жизнь в доме протекала очень спокойно. Так уж получалось, что завтраки, обеды и ужины приходились на одно и то же время. Когда Евгения Григорьевна еще ходила на работу, то завтракала рано, а я, просыпаясь, находила на кухне свой завтрак, прикрытый салфеткой, на которой всегда лежала приветливая записка: «Леночка, доброе утро! Ешь, как следует. Увидимся в обед. Е.Г.» А однажды вечером, когда я уже лежала в кровати,

Евгения Григорьевна, повозившись в комнате, вдруг подошла и обняла меня со словами: «Ой, ты мой хороший!», оказавшись потрясающе мягонькой. Я тогда еле справилась с подкатившим к горлу комком и тут же решила, что уж своих-то детей я всегда буду стараться приласкать перед сном.

Потом, когда Евгения Григорьевна получила травму и перестала работать, мы завтракали вместе. Теперь у нас был другой распорядок. Я редко вставала рано, но всегда слышала, как бабушка стучит костылями, ковыляя к умывальнику, как скрипит входная дверь, звякает в ведре ковшик. Я всякий раз давала себе обещание встать рано, сделать зарядку, пробежаться по утреннему лесу, но все это, как правило, оставалось благими намерениями. В конце концов бабушка обязательно появлялась на пороге моей комнаты и произносила на французском фразу, что хватит лодырничать, пора вставать, она уже поставила чайник. Я варила яйца, готовила бутерброды с икрой минтая и посыпала их зеленью, доставала любимую чашку Евгении Григорьевны и заваривала ей чай, а она вспоминала, как во времена ее жизни на Крайнем Севере, местные жители считали хороший чай одной из немаловажных радостей бытия. Столовая к тому времени уже не была такой светлой, как прежде. За многие годы возле дома выросла огромная ель, а наружные стены увил виноград, обрамляя и затеняя окна, что делало дом еще поэтичнее. Сидели мы всегда на «своих» местах: Евгения Григорьевна спиной к шкафу, а я напротив. Так и запомнились мне навсегда наши долгие, неспешные завтраки, которые заканчивались что-то около одиннадцати. Иногда по утрам Евгения Григорьевна включала свой портативный приемник «Спидола», который она получила в подарок еще к своему шестидесятилетнему юбилею.   Приемник старел вместе со   своей хозяйкой, она теряла слух, а он громкость. Иногда приемник особенно капризничал и трещал, и тогда, чтобы услышать новости, бабушка прижимала к нему ухо, тщетно крутя настройку звука, но вскоре, утомившись, удалялась, раздраженно бросая через плечо: «Не знаю, не знаю, что вы там бормочете!».

Несколько раз мне посчастливилось побывать у Евгении Григорьевны в новогодние праздники. На Горно-таежной встречи нового года были тем хороши, что можно было отправиться в клуб, где накануне наряжали елку, а в новогоднюю ночь отплясывали вокруг нее до утра. Устраивался концерт, лотерея и шуточный аукцион, когда разыгрывали неизвестные предметы, и кто-то за десять рублей выигрывал копеечную мухобойку или мышеловку. А еще был маскарад. Нарядившись дома в тулуп, прикрепив на шею картонного черного кота, бабушка надевала ужасную маску Бабы-Яги и появлялась в клубе под оглушительный визг детей, стуча клюкой. Маска была настолько страшной, что даже собственная маленькая внучка сказала:

–   Бабушка, я знаю, что это ты, но все равно боюсь!

Свои приезды на Горно-таежную я могла бы сравнить с погружением в теплую ванну, а отъезды – с выскакиванием из нее на холод, когда остается только одно заветное желание: скорее назад, в райское тепло! Наверное, невозможно придумать более гармоничного места жизни для такого человека, каким была Евгения Григорьевна. Она как-то писала мне о своей поездке в Уссурийск на конференцию: «Февральский Уссурийск с его грязным снегом и выхлопными газами, б-ррр! Но как только мы пересекли мост через Супутинку, сразу отлегло от сердца. Никакой копоти, чистый снег, свежий воздух, какое счастье!»

К удивительно уютной, интересной бабушке еще и прилагался чудесный мир девственной природы. Даже за это можно было бы до конца жизни благодарить судьбу, но случился и еще один огромный сюрприз. У волшебной бабушки была внучка моего возраста. И на следующее лето она приехала.

Но это уже отдельная повесть о том, как у меня появилась подруга, практически ставшая мне сестрой, да еще и коллегой.

Евгения Григорьевна работала, заведуя лабораторией, до восьмидесяти лет, пока не сломала шейку бедра, неудачно упав на скользкой дороге. После этого она провела лишь одну зиму на Горно-Таежной, и в дальнейшем жила там только летом. С тех пор закончились наши совместные походы за земляникой, бабушка вынуждена была ограничиться прогулками на костылях по дорожке вдоль дома. Я тогда, к счастью, не знала, что от такого перелома некоторые старики очень быстро умирают, и надеялась, что бабушка может со временем обходиться без костылей. Она и сама не оставляла надежды. Каждый день старалась ходить. Считала, сколько раз сегодня прошла по дорожке туда и обратно, радуясь прогрессу. Может быть, поэтому дожила после такой травмы до глубокой старости, и только в последние пару лет жизни уже оставалась в городской квартире сына, никуда не выезжая на лето, где я ее и навещала.

Было грустно, что она теперь не может, как прежде, стоя на крыльце, восхищаться ароматом акации, не отправиться солнечным майским днем в дендрарий смотреть, как цветет азалия, не посидит больше на полянке у дома, греясь на солнышке. Стали подводить глаза, слух, память. Понимая, что жизнь подходит к концу, Евгения Григорьевна говорила:

– Знаешь, я сейчас вспоминаю свою жизнь и думаю, что в основном   все, что случилось, было правильно. Да, все так и должно было быть. – Евгения Григорьевна, как и мой отчим, были яркими представителями настоящей интеллигенции. Основная часть их жизни пришлась на период энтузиазма и веры в «светлое будущее». Никогда не сочувствуя оголтелым партийцам, они, тем не менее, оказались самыми неприспособленными к новому периоду, ошеломительному в потрясении привычных понятий.

Трудно было переварить то, что в период становления рыночной экономики народ бросился торговать, чем придется, чтобы выжить. А ведь раньше даже те, кто продавал на базаре втридорога собственную клубнику, вызывали возмущение. Случайно проезжая мимо рынка подержанных автомобилей, бабушка была потрясена. Столько машин! И кто же их покупает?!

Наши интеллигентные, чистые и светлые старики умиляли своей наивностью, ужасаясь раскованности, которой упивалась молодежь.

На девочку, учившуюся под строгим наблюдением чопорных классных дам, женщину, хранившую верность единственному мужу, на старости лет напирал такой мир, где все святыни оказались устаревшими, а перестраиваться   было уже немыслимо. Наверное, теперь нам надо бы оберегать их от скверны, как они оберегали нас в детстве.

– А помнишь, как мы хорошо с тобой жили на Таежке? – спрашивала Евгения Григорьевна, скучая в городской квартире. Eщe бы мне не помнить!

Наша дружба продолжалась больше тридцати лет, и я считаю себя богатой и счастливой, ведь кроме знакомства с замечательным человеком, мне досталось роскошное наследство: чудесные воспоминания о пребывании в настоящем Раю.

 



Страница 8 из 12 Все страницы

< Предыдущая Следующая >