От редакции. Петр Никитич Ткачев родился в 1844 году в семье архитектора, одного из создателей ансамблей Петербурга. Окончив гимназию в семнадцать лет, он поступает на юридический факультет Петербургского университета, но почти сразу же принимает участие в студенческих волнениях, что приводит его в тюрьму. С 1862 года он активно участвует в революционных кружках и печатается в разных журналах. Еще раньше ходили в списках его стихи, призывавшие крестьян к революции. В 1865 году он печатает, в виде приложения к переводу одной книги, устав I-го Интернационала. Каждый год он попадает в тюрьму, и общим счетом проводит в заключении четыре года. В 1873 году Ткачев нелегально уезжает за границу и до конца жизни остается в эмиграции.

После попытки сотрудничества с журналом П. Л. Лаврова «Вперед!» Ткачев публикует, в виде двух брошюр, свои разногласия с Лавровым и Энгельсом. В 1877 году он начинает, со своими сторонниками, издавать в Женеве журнал «Набат», установив связи с кружками в России, составившими «Общество народного освобождения». Ткачев печатал также свои статьи под псевдонимами в России, в журнале Благосветлова «Дело». В 1882 году, после прекращения «Набата», он издавал во Франции газету того же названия (Le tocsin). В последние годы жизни Ткачев страдал психической болезнью. Он умер в Париже в 1886 году.

П. Н. Ткачев

СОВРЕМЕННОЕ ОБОЗРЕНИЕ.

ПОДРАСТАЮЩИЕ СИЛЫ

(Трудное время. Повесть В. Слепцова, — Живая душа. Роман Марко-Вовчка. Между двух огней. Роман Авдеева.)

I.

Достолюбезное отечество наше изобилует, по-видимому, контрастами самыми неудобообъяснимыми и поразительными; явления, по-видимому, с самыми противуположными свойствами уживаются у нас совершенно миролюбиво. Первобытная дикость и варварство перемешиваются и переплетаются с утонченною европейскою цивилизациею, — отсталые, возмутительные предрассудки и непроходимое невежество — с «последними выводами» западной науки, возвышеннейшие и благороднейшие теории — с самою заскорузлою рутиною практики… Образованное меньшинство стоит почти на одинаковом уровне развития с образованным меньшинством западной Европы, — мало того, — по господствующим в нем тенденциям, по господствующему в нем складу и направлению мысли, оно, по крайней мере, в лице своих лучших представителей, может занять не последнее место в первых рядах европейской интеллигенции. В то время как одна часть общества продолжает вести жизнь «по образу и подобию» своих предков XIV века, другая часть реформирует ее сообразно с последними выводами общественной науки и нравственной философии, отвергает рутину и предания, и относится ко всем окружающим ее явлениям с трезвостью и безбоязненностью мыслящего критика. По своему строго-критическому отношению к окружающим ее явлениям, по смелости своей мысли, — она ни в чем не уступает лучшей части западно-европейской интеллигенции. Подобные контрасты приводят в страшное смущение благодушных и неблагодушных ценовщиков нашей цивилизации. Одни, устремляя свои взоры исключительно на картины мрачного свойства, видят кругом одно невежество, варварство, произвол, дикость, необузданность нравов, повальное тупоумие, и потому грустно объявляют, что наша цивилизация никуда не годится и что она не представляет ни одного сколько-нибудь утешительного явления. Другие, напротив, имея в виду по преимуществу одну только интеллигенцию, или правильнее одну только часть этой интеллигенции, утверждают также не без грусти, что наша цивилизация слишком скороспела и что недурно было бы несколько попридержать ее, возвратить к «народным началам», т. е. к первобытному невежеству и к дикости наших почтенных предков. Мы думаем, что и те и другие равно ошибаются. Наше положение не так мрачно и безнадежно, как думают первые, и наше интеллектуальное развитие совсем не представляет той скороспелости, какую в нем предполагают вторые. Условия общественного и экономического быта нашего народа, правда, изменились очень мало, сравнительно с тем, чем они были прежде; но такова уже участь всякого народа. Цивилизация, вообще говоря, никогда не имела обыкновения слишком много о нем заботиться; у нее и без него много есть хлопот, тем более, что она наперед знает, что о ее достоинстве и степени развития судят совсем не по тому, как живется этому народу, насколько улучшилось или ухудшилось его положение, а по тому, насколько развились науки и искусства, украсились города, расширилась торговля, проложились новые пути сообщения, усовершенствовалась армия, администрация и т. п. Это-то собственно она и имеет в виду, а до другого-прочего какое ей дело. Потому отсталость невежественного народа нечего ставить в укор нашей отечественной цивилизации; а за те здоровые мысли и понятия, которые в наше время стали распространяться и утверждаться в небольшом кружке нашей интеллигенции, — нельзя ее не поблагодарить. Эти здравые мысли и понятия составляют как бы залог нашего будущего счастия; и чем сильнее они станут проникать в наши головы, чем сильнее подчинят они нас себе, чем могущественнее отразится их влияние на нашей деятельности, тем скорее устранится из жизни все, что делает ее теперь такою мрачною, унылою, все, что ее гнетет и задерживает. Вот потому-то мы и говорим, что эти понятия составляют светлую точку нашей цивилизации, точку, которая должна разрастись и покрыть собою весь мрачный фон картины. Однако именно за эти-то понятия наша цивилизация и пользуется весьма нелестным для нее эпитетом скороспелой. Мысли и положения, выработанные западно-европейскою наукою и усвоенные лучшею частью нашей интеллигенции, называются вершками, нахватанными без толку и смысла, чуждыми нашей жизни, не имеющими под собою никакой прочной реальной почвы. На людей, осмеливающихся анализировать общественные явления с точки зрения последних выводов западной науки, постоянно сыпятся упреки в верхоглядстве, непрактичности и даже в недобросовестности и злонамеренности. А между тем, если бы эти господа порицатели имели головы нормально-устроенные и если бы они привыкли или были способны понимать то, что вокруг них происходит, тогда они убедились бы, что все эти, по их мнению, скороспелые теории и на лету схваченные мысли и понятия имеют глубокое и в высшей степени реальное основание, что это основание лежит в самых условиях жизни интеллигентной части нашего общества, что они не наносны, не произвольны, а логически вытекают из данных общественных отношений, и что они повторяются не ради глупого попугайничанья, не ради любви к верхоглядству, а напротив вызываются и обусловливаются требованиями народной жизни, той самой народной жизни, о которой они так красноречиво толкуют и о которой они так мало знают. Цель нашей статьи требует, чтобы мы несколько подолее остановились на этом пункте, и потому просим читателя не сетовать на нас за это кажущееся уклонение от главного занимающего нас предмета.

Миросозерцание людей и характер их деятельности всегда определяются условиями их экономического быта. Конечно, в применении к отдельным личностям это положение допускает многие исключения, но в применении к целому сословию или классу оно безусловно справедливо. Еще недавно крепостное право управляло всеми нашими экономическими отношениями, всеми житейскими и нравственными интересами. На нем, как на краеугольном камне, покоилась вся незамысловатая общественная жизнь, и из него вытекали все умственные и нравственные наши принципы… Коснуться критически этого рабского института, сложившегося веками, значило коснуться «основ и коренных начал» нашей жизни… При таких условиях общественного быта, трудно было допустить, чтобы интеллигентная часть общества, выходящая, разумеется, не из сословия крепостных, нуждалась в идеях, противоположных своим личным интересам, и допускала возможность серьезной умственной деятельности.

Но, увы, ничто не прочно под луною, — и всего менее прочен общественный порядок, основанный с одной стороны на легкомысленном тунеядстве, и с другой, на крепостном труде и вечном самопожертвовании. Крепостной труд и неизбежно связанное с ним тунеядство до того расстроили всю нашу хозяйственную систему, что сделали совершенно необходимым коренное преобразование ее. Таким образом возникло некоторое недовольство и, как следствие его, потребность в критическом отношении к явлениям окружающей жизни. Вот с этого-то момента и начался период той своеобразной литературы, которая впоследствии получила название отрицательной. Когда же совершился экономический переворот — верное критическое направление должно было, по естественному ходу вещей, сделаться господствующим и самым влиятельным. Центр тяжести нашей интеллигенции переместился; прежде она почти исключительно выходила из сословия прочно обеспеченного, консервативно настроенного; теперь же барская интеллигенция должна была стушеваться перед другою, вышедшею из другого класса людей. Этот другой класс людей, начавший формироваться очень давно, и получивший особенно сильное развитие после экономических преобразований, составляет нечто среднее между сословием прочно обеспеченным и совсем необеспеченным. Умственные занятия и другие тесно связанные с ними отрасли труда служат для него единственным средством к существованию; а так как запрос на продукты подобного труда, при таких условиях, в которых живет большинство нашего населения, весьма ограничен, то понятно, что обеспечение этого класса не представляет никакой прочности, никакой солидности. Видя источник своего существования единственно в своей собственной деятельности, в своем личном труде, — он не имеет ни малейших оснований питать нежные чувствования к каким-либо другим посторонним источникам, которые его не поят и не кормят. Отсюда весьма легко понять, к какого рода теориям и доктринам должен он отнестись всего спмпатичнее и какое миросозерцание легче всего ему усвоить, а так как, по самому положению своему, он должен был захватить в свои руки почти весь умственный груз, всю умственную деятельность общества, то, разумеется, его направление, склад его мыслей, его миросозерцание должно было сделаться господствующим направлением всей нашей литературы. Следовательно, это миросозерцание, это направление не есть плод нашей недозрелости, нашего верхоглядства: — нет, оно плод условий нашей экономической жизни, наших общественных отношений, оно естественно необходимо и неизбежно, что бы там ни говорили представители отжившей системы. Их голос всегда будет голосом вопиющего в пустыне, их коварные ухищрения и злобные интриги обрушатся на их же собственную голову. Время их прошло и их кажущееся торжество непрочно и мимолетно, с крепостным правом должны погибнуть и крепостные понятия, и крепостная литература.

Страница 1 из 9 Все страницы