Таким образом, экономическими соображениями весьма легко и удобно объясняются и примиряются контрасты в явлениях нашей общественной жизни, они оказываются даже, при ближайшем рассмотрении, совсем не контрастами, а логическими, неизбежными последствиями данной системы общественных отношений, последствиями, друг друга объясняющими и дополняющими. Эти же соображения объясняют и другой контраст, о котором мы еще ничего не говорили, но ради которого мы и речь-то завели о контрастах вообще. Меньшинство, стоящее, по своему миросозерцанию, в аванпосте европейской интеллигенции с одной стороны, с другой, большинство, по складу своего ума и по образу своей жизни, приближающееся к состоянию первобытных людей, — это контраст довольно поразительный и удивительный. Но еще поразительнее и удивительнее контраст между положением и миросозерцанием русской женщины интеллигентного меньшинства с одной стороны, с другой положением и миросозерцанием русской женщины вообще, — между взглядами на женщину меньшинства и взглядами большинства, между отношением к женскому вопросу русской интеллигенции и уровнем умственного развития соотечественников наших вообще! Ни в одном западно-европейском государстве отношение развитых женщин к развитым мужчинам не представляет такой благоприятной для женщин пропорции, как у нас, в России, и в то же время едва ли в какой другой стране положение женщин вообще, так неутешительно и печально, как у нас. Чем грубее и невежественнее народ, чем он беднее, тем позорнейшую и унизительнейшую роль играет в нем женщина. Пользуясь ее бессилием, ее обременяют работою, и потом за это же бессилие, ее презирают, на нее смотрят, как на домашнее животное, на существо низшее, и потому не заботятся о ее развитии и не щадят ее человеческого достоинства. Разные Титы Титычи, под всевозможными видами, тешутся над нею всласть и заставляют ее безмолвно и безропотно повиноваться и преклоняться пред их диким самодурством. Только дурак не обижает ее. Порабощенная и забитая в семье, она, разумеется, не имеет никакого голоса и никакого значения вне семьи; она удалена от всяких общественных обязанностей, от всякой общественной деятельности; она вечная раба общества. Как же могли, среди таких неблагоприятных условий, образоваться у нас те самостоятельно мыслящие женщины, которые по степени своего развития, по складу и направлению своих мыслей, смело могут быть поставлены в ряды лучшей части нашей интеллигенции, которые, по своей чуткости и восприимчивости ко всякой новой мысли, ко всякому общественному движению, ничуть не уступают наиболее развитым и мыслящим мужчинам?..

Сомневаться в существовании у нас таких женщин не станет никто, кто только следил в последнее время за нашею общественною жизнью и литературою. Новые условия экономической жизни, созданные уничтожением крепостного права, породили новое стремление к деятельности, новый взгляд на общественные отношения, одним словом, привели к пониманию нового типа женщины, которого не знала литература крепостного периода. Несмотря на все недоброжелательство к этому новому типу той литературной компании, во главе которой стояли гг. Соловьевы, Авенариусы, Стебницкие и tutti frutti¹, несмотря на их худо-скрытое желание, во что бы-то ни стало очернить и оклеветать своих героинь перед своими читателями, — эти героини все-таки выходили несравненно лучше и чище своих творцов. Читатель сейчас же догадывался, что это карикатура, что в ней кого-то хотят осмеять и обесславить, но что те, кого в ней хотят осмеять и обесславить, ни мало не достойны ни посмеяния, ни обесславления. Появление этих неискусных карикатур служило лучшею рекомендациею тем, на кого они были напечатаны… Если для подобной литературы эти «новые женщины» казались опасными, то значит в них была какая-то действительная сила, возбуждающая внимание сторонников отживающей системы, подрывающая их убогое миросозерцание, пропитанное крепостничеством и филистерством. Но их скудоумие и их невежество отнимали у них возможность понять сущность этой силы, определить ее характер и направление, они боялись ее, но боялись инстинктивно, как боятся маленькие дети трубочистов. Для них это был чистый сфинкс. Они делали вид, будто разгадали его, будто знают его, как свои пять пальцев, но чуть только они начинали излагать результаты своего понимания и своего знания, — как для всех становилось совершенно очевидным, что они ровно ничего не понимают, ровно ничего не знают. И чем удобопонятнее и пластичнее старались они выражаться, тем рельефнее изобличалось прискорбное непонимание и их безнадежная несообразительность.

Теперь, когда за изображение этих «новых женщин» взялись люди более или менее беспристрастные, относящиеся к окружающей их жизни по возможности трезво и спокойно, не имеющие никаких поводов клеветать и инсинуировать на своих героинь, теперь, говорим мы, настало самое удобное время и для критики сказать о них свое слово. Прежде, когда она знала этих людей только по произведениям гг. Стебницких, Писемских, Авенариусов и К°, она не могла и не имела права давать о них свое заключение. Материал, который предлагали ей услужливые романисты, хотя и был обилен, но был до того изгажен и запачкан, что чистому человеку невозможно было прикоснуться к нему. Тогда критика должна была молчать, но теперь, и особенно с появлением в печати романов Марко-Вовчка (Живая душа) и Авдеева (Между двух огней), продолжать молчание мы не видим надобности. Потому мы в настоящей статье намерены разобрать возникающий тип «новых женщин», наделавших столько шума и возбудивших против себя такую единодушную злобу и ненависть со стороны защитников крепостничества и филистерства. Материалом нам будут служить, кроме двух названных романов, — повесть г. Слепцова «Трудное время», написанная хотя и довольно давно, но тем не менее сохранившая и до нашего времени все свое значение, так как лица и отношения, изображенные в ней, в такой же степени могут быть характеристичны для 1865 — 66 годов, как и для 1868 — 69 года. Женский характер, выведенный в ней, служит как бы идеалом того нового типа женщин, который с большею обстоятельностью и рельефностью рисует нам г. Марко-Вовчек в своем последнем романе, — идеалом, хотя бледно и слабо очерченным, но тем не менее по сущности своей верным основной идее типа. С этого-то идеала мы и начнем. Но прежде мы должны ответить на вопрос, поставленный нами выше. Каким образом, среди указанных нами неблагоприятных условий, мог развиться и выработаться тип «новых женщин?»

Мы говорили уже о том влиянии, которое оказали последние экономические реформы на характер и направление умственного развития нашей интеллигенции, мы сказали также, как эти реформы видоизменили и самые условия ее миросозерцания. При крепостном праве наша интеллигенция поилась и кормилась крепостным трудом; о хлебе насущном ей думать было не нужно, — об этом думали за нее разные управляющие, арендаторы, сборщики податей и т. п. Хотя поэты и пели, будто «хлеб, возделанный рабами, не идет впрок», хотя романисты и жалели подчас меньшего брата, однако это нисколько не смущало довольного и благодушного настроения их духа. Они спокойно и величаво относились к явлениям окружающего их мира, и потешали своих, таких же довольных, читателей — художественными пейзажиками и звучным рифмоплетством. По мере истощения крестьянского хозяйства, по мере разорения помещиков, все более и более сокращались ресурсы к жизни так называемых «благородных сословий»; прежде все члены этих сословий, без различия пола и возраста, находили себе готовый прибор на «жизненном пире», и немало еще приборов оставалось незанятыми, так что некоторые могли есть зараз за двоих и за троих; теперь число приборов так значительно сократилось, что для многих совсем не оказалось за столом места. Число этих многих увеличивалось пропорционально истощению помещичьих хозяйств и расширению государственного долга. Последние реформы усилили их комплект еще более, так что, как мы уже выше сказали, образовался целый класс, который не имеет никаких других средств к существованию, кроме умственного труда; в этом классе число женщин оказалось не менее числа мужчин. Что оставалось делать этим женщинам, с одной стороны лишенным возможности благовидным образом заедать чужой хлеб, с другой — желающим жить и не имеющим охоты ни умирать с голоду, ни продавать себя? Им оставалось одно — начать самостоятельно трудиться; но как трудиться, где трудиться? Для них были преграждены почти все пути к практической деятельности. Они стали добиваться ее, — они заговорили о своих правах, а так как условия экономической жизни этого класса, как для мужчин, так и для женщин, были одинаковы, то идея о равноправности труда мужчин и женщин должна была возникнуть сама собою в головах тех и других. Далее, вследствие неразвитости нашей промышленности, вследствие вообще нашей экономической отсталости, спрос на женскую работу, на рынке чисто механического труда весьма ограничен, потому большинство этих женщин-пролетариев вынуждено искать средства к существованию в труде умственном. Отсюда в среде их возникает жгучая потребность к развитию, к самообразованию, к расширению своего умственного кругозора. Ограниченность предоставленных им средств для удовлетворения этой потребности поневоле заставила их ограничиться теми теориями, воззрениями, теми научными данными, которые были только доступны русской интеллигенции, а необеспеченность, шаткость их экономического положения сделали их особенно чуткими и восприимчивыми к этим теориям и воззрениям. Таким образом, их миросозерцание и направление их деятельности совпали с миросозерцанием и направлением деятельности мужской интеллигенции.

¹ Все подобные (итал.). (Примеч. ред.).

Страница 2 из 9 Все страницы