Математическое общество

С математической жизнью университета тесно связана деятельность Московского математического общества (ММО) [3]: оно числилось официально при университете, собиралось в его помещении, возглавлялось его ведущими профессорами; на заседаниях Общества докладывались результаты научной деятельности работников, аспирантов и студентов университета. Поэтому, говоря об Обществе, мы продолжаем наш рассказ об университете, его профессуре и его научной молодежи. Вместе с тем благодаря Обществу математики, формально не работавшие в университете, сохранили с ним связь. Общество недавно праздновало свой столетний юбилей, и нам естественно сейчас сделать «глубокий» экскурс в прошлое его и Московского университета.

Общество собиралось в профессорской математического отделения и мехмата до его переезда на Ленинские горы в 1953 г. Заседания в описываемое время протекали с торжественным соблюдением традиционного ритуала. Члены Общества сидели за длинным столом, покрытым зеленой скатертью, гости (в основном студенты и аспиранты) на стульях сзади. В центре сидел президент. Около него находился традиционный колокольчик. После доклада и обмена мнениями председательствующий произносил: «Поблагодарим докладчика за интересное сообщение». На стенах в старинных рамах висели портреты первых президентов и основателей ММО — Н. Д. Брашмана (1796—1866) (с лентой и звездой), А. Ю. Давидова (1823—1885), В. Я. Цингера (1836—1907), Н. В. Бугаева (1837—1903). После кончины президентов общества Н. Е. Жуковского в 1921 г. и Б. К. Млодзеевского в 1923 г. появились и их портреты. Старшие по возрасту члены ММО помнили еще Цингера и Бугаева, слушали их лекции в МУ и считались их учениками. Молодежь же из «основателей ММО» знала лишь А. Ю. Давидова, как автора популярных школьных учебников (последнее их издание имело место в 1922 г.); в читавшемся тогда в МГУ курсе механики излагалась теорема Давидова о равновесии треугольной призмы. Когда вышел автобиографический роман Андрея Белого (сына Н. В. Бугаева) «Московский чудак», то в его персонаже декане Летаеве узнали бывшего декана физико-математического факультета Н. В. Бугаева.

Репутации «основателей ММО» среди тогдашней математической молодежи сильно повредили наукообразные статьи профессора МУ П. А. Некрасова, которые он печатал в «Математическом сборнике» в начале XX века и в которых он пытался обосновать необходимость царивших в то время порядков. В этих бредовых статьях П. А. Некрасов выступал от имени «основателей Московского математического общества», к числу которых он сам не принадлежал и никого из которых не было тогда в живых. Так создалось долго бытовавшее и отразившееся в некоторых публикациях мнение о реакционности «основателей ММО». И лишь когда в 1940 г. отмечался 185 (!)-летний юбилей Московского университета * Один из математиков на вопрос, почему было объявлено юбилейным число 185, ответил: 185 = 132 + 42 = И2 + 82 есть сумма двух квадратов. (тогда праздновали и такие «некруглые» юбилеи, Академия праздновала 220-летие), появился ряд исследований по истории математической жизни университета и Общества, произошла «реабилитация» основателей Общества (этому была посвящена статья М. Я. Выгодского [5]). Стало ясно, что организация Общества в 1864 г. связана с общественным и культурным подъемом «шестидесятых годов», что в деятельности его организаторов проявились «просветительские» тенденции «шестидесятников». Не только А. Ю. Давидов, но и Н. В. Бугаев был автором учебников по всем разделам школьной математики, и в письме к нему Е. И. Золотарев возмущается чиновниками Министерства просвещения, тормозящими издание этих учебников. В биографии А. Ю. Давидова рассказывается, что он читал публичные лекции о паровых машинах и эти лекции охотно посещались представителями московской промышленности. Н. В. Бугаев, как декан физико-математического факультета МУ, разработал интересный и для нынешнего времени проект создания на факультете инженерного отделения, которое выпускало бы инженеров с высокой научной подготовкой в области фдаико-математических наук. Эти «просветительские» традиции Общества поддерживались, например, Б. К. Млодзеевским, который много лет руководил учительским математическим кружком при обществе. Потом эти традиции заглохли и возродились с новым содержанием уже в 30-е годы [8].

Характерным является для поколения основателей Общества интерес к естествознанию в широком смысле. Не будем говорить о механике (первые президенты ММО Н. Д. Брашман и А. Ю. Давидов были профессорами механики МУ) и астрономии (в числе членов-учредителей ММО был выдающийся астроном Ф. А. Бредихин); но А. Ю. Давидов был и организатором и председателем Общества акклиматизации растений и животных. Третий президент ММО В. Я. Цингер был также ботаником, автором «Атласа флоры средней России».

Недавно В. М. Шевелевым найден архив Н. В. Бугаева, содержащий большое число писем к нему математиков и ученых других специальностей из разных научных центров тогдашней России. Я имел возможность познакомиться с его содержанием. Он свидетельствует о том, что «московский чудак» пользовался большим моральным авторитетом. Этого нельзя сказать о его ученике П. А. Некрасове, который в 1903—1905 гг. был президентом ММО, а позже ректором университета и сановником тогдашнего реакционного Министерства просвещения. Его наукообразные писания, о которых мы уже говорили, встретили резкую заслуженную критику со стороны А. А. Маркова, которого поддержали В. А. Стеклов и А. Н. Крылов.

В первой половине 20-х годов П. А. Некрасов еще бывал на заседаниях ММО и даже иногда выступал с докладами. Странная тень прошлого: он казался дряхлым — физически и умственно,— и понять его было трудно. Один раз он выступил с заявлением, что в его прежних «работах» была допущена ошибка — взят не тот знак перед квадратным корнем: заменив знак противоположным, он берется доказать необходимость социальной революции... Этот жалкий старик был похож на облезлую сову. Как-то перечитывая «Возмездие» А. Блока, дойдя до строк:

«Победоносцев над Россией

Простер совиные крыла»,

я вспомнил совиную внешность этого «микропобедоносцева» и почувствовал силу блоковского образа.

Президентом ММО в первые послереволюционные годы был Н. Е. Жуковский, а в числе наиболее активных членов Общества были Н. Е. Жуковский, C. А. Чаплыгин, А. И. Некрасов. Как мы видели, эта традиция связи с механикой идет от основателей ММО — Н. Д. Брашмана и А. Ю. Давидова, представлявших первый этап развития механики в Москве.

Расцвет же университетской механики связан с именем крупнейшего ученого Н. Е. Жуковского (1850—1921). О деятельности Н. Е. Жуковского как профессора университета можно прочесть в его биографии, написанной его учеником Л. С. Лейбензоном [7]. На протяжении 50-ти лет Н. Е. Жуковский был центральной фигурой ММО, сделал на его заседаниях 114 докладов [3] — они были посвящены всем областям механики, а также вопросам математики и астрономии. С 1905 г. до кончины Н. Е. Жуковский был президентом Математического общества (при вице-президенте Б. К. Млодзеевском и секретаре последовательно Л. К. Лахтине, С. А. Чаплыгине и Д. Ф. Егорове). Все, кто присутствовал на проходивших под его председательством заседаниях ММО, рассказывают, что Н. Е. Жуковский внимательно слушал доклады на, казалось, далекие от его интересов темы.

Как математик Н. Е. Жуковский был прежде всего геометром. В указанной его биографии [7] говорится, что в школе он занимался арифметикой посредственно и лишь, когда дело дошло до геометрии, обнаружилось его яркое математическое дарование. Геометрическая интуиция соответствовала его интуиции натуралиста и инженера, вместе с тем он был и тонким мастером аналитической выкладки. Он очень рано — один из первых — стал применять методы комплексного переменного к прикладным задачам. От него ведет начало то направление прикладной математики, связанное с применением конформных отображений в гидродинамике, которое сыграло такую роль в советское время и в развитии прикладной математики, и в формировании школы теории функций комплексного переменного.

О созданной им в университете научной школе в области механики свидетельствуют такие имена его учеников — профессоров университета, как С. А. Чаплыгин, А. И. Некрасов, Л. С. Лейбензон и другие. О научной активности, которую старик Жуковский проявлял после революции, свидетельствует большое количество опубликованных тогда работ и сделанных им докладов [7].

В [3] приводится список докладов, сделанных в ММО за 1917—1947 гг.,— живая летопись московской математики. Он открывается докладами, сделанными 11.XII.1917 г.,— на первом заседании Математического общества после Октябрьской революции: Н. Е. Жуковского «О принципе относительности» и Н. Н. Лузина «О работе Мириманова по основам теории множеств». Далее Общество собиралось в 1918 г.—6 раз, в 1919 г.—10 раз и в 1920 г.—11 раз с числом докладов соответственно 10,18, 22. Старик Жуковский сделал за этот период наибольшее число — 6 докладов (последний 21.III.1920 г., за год до кончины; позже он по болезни уже в МГУ не появлялся), далее, Н. Н. Лузин — 5 и А. И. Некрасов — 4, С. А. Чаплыгин, П. П. Лазарев, А. К. Власов, Д. Е. Меньшов, А. Ф. Маслов, П. А. Некрасов — по 3.

Мне не пришлось видеть Н. Е. Жуковского живым — я лишь присутствовал на его похоронах вместе с большинством тогдашних студентов-математиков. Гроб с телом Жуковского стоял в актовом зале МВТУ. Он был вынесен и поставлен на фюзеляж самолета. Похоронную процессию сопровождало пехотное подразделение. Когда гроб был опущен в могилу, раздался ружейный залп.

Вскоре вышел декрет Совнаркома за подписью В. И. Ленина об увековечении памяти Н. Е. Жуковского. Была установлена премия им. Жуковского. Жюри, присуждающее эти премии, должно было состоять из представителей Академии наук, Наркомпроса, Московского государственного университета и Московского математического общества. В 1924 г. премия им. Жуковского была присуждена А. И. Некрасову за работы по теории волн.

В профессорской математического отделения рядом с портретами первых президентов ММО появился и портрет Н. Е. Жуковского.

Б. К. Млодзеевский жаловался, что не удалось достать рамы такой, как на остальных портретах.

В коридоре 3-го этажа нового здания МГУ (Моховая, 9) долго стояла возле лестничной клетки историческая аэродинамическая труба Н. Е. Жуковского, напоминавшая о Николае Егоровиче как об экспериментаторе. Она была разрушена взрывной волной в октябре 1941 г., когда возле здания МГУ разорвалась немецкая фугасная бомба.

Когда говорят о традициях университета в области механики и прикладной математики, вместе с именем Жуковского называют имя его ученика С. А. Чаплыгина (1869—1942). Я позволю себе поэтому привести здесь краткие воспоминания о нем, относящиеся к описываемому времени. Предварительно замечу, что традиции связи математики с механикой, «традиции Жуковского и Чаплыгина», нашли в МГУ и организационные отражения — в 1922 г. был создан Научно-исследовательский институт математики и механики, а в 1930 г. выделился механико-математический факультет (мехмат). О Сергее Алексеевиче Чаплыгине, его жизни и научной деятельности, написано немало. С. А. Чаплыгин в мои студенческие годы читал курсы механики точки и системы, но и на лекциях этого крупнейшего ученого иногда бывал лишь один студент — А. П. Минаков (впоследствии профессор механики), которого С. А. Чаплыгин, как рассказывают, «замучивал», заставляя решать трудные механические задачи.

Внешность С. А. Чаплыгина была своеобразной, как будто он весь состоял из углов. Он был бы хорошей моделью для модных тогда кубистических портретов. Мне кажется, что некоторые портреты, смягчив эту угловатость, лишают С. А. Чаплыгина его своеобразия. В цитированной книге Л. С. Лейбензона [7] приведена репродукция хорошего пастельного портрета С. А. Чаплыгина работы Делавос-Кардовской. К нему шли прозвища, данные ему в ЦАГИ, «САЧ» и «пара Чапа».

Я сдал Сергею Алексеевичу экзамен по механике точки. Мой ответ был ничем не замечательным, и я удивился, сдавая через несколько месяцев механику системы, что он помнит мою фамилию. «Ничего удивительного,— объяснили мне,— С. А. Чаплыгин обладает феноменальной памятью. Будучи ректором Высших женских курсов, он знал по фамилии всех курсисток. Он никогда не записывает номера телефонов». Рассказывали, что С. А. Чаплыгин проводил в уме сложные выкладки, например интегрирование в ком¬плексной области.

С. А. Чаплыгин был блестящий мастер аналитической выкладки, умевший находить решения сложных задач в замкнутой форме через специальные функции.

С. А. Чаплыгин впервые выступил в ММО в 1896 г. с докладом о ставших классическими работах по газовой динамике. Когда в 1912 г. прекратили в университете работу С. А. Чаплыгин, Б. К. Млодзеевский и А. К. Власов, они сохраняли через Общество связь с университетом.

В Обществе С. А. Чаплыгин представлял не только механику, но и приближенные методы анализа. Первый доклад, сюда относящийся, был им прочитан в 1905 г. Доклады Сергея Алексеевича о «методе Чаплыгина» приближенного решения дифференциальных уравнений в ММ О 18.V.1919 г. и 16.V.1920 г. вызвали доклады Н. Е. Жуковского 15.XII.1919 г. (в ЦАГИ) о геометрическом смысле этого метода и Н. Н. Лузина 20.VI.1920 г. (в ММО) об области применения этого метода для уравнения второго порядка. Мы видим, что научное общение и взаимодействие — в частности, по линии ММО — не прекращалось и в эти трудные годы.

В 1923 г., в связи с каким-то конфликтом на кафедре механики МГУ, С. А. Чаплыгин прекратил свою работу на ней, сохранив должность действительного члена НИИММ. Говорят, он при этом сказал: «Я привык ходить в попах, а не в дьяконах». С. А. Чаплыгин продолжал посещать заседания ММО и НИИММ.

С. А. Чаплыгин был фактическим организатором ЦАГИ. Этот властный человек имел там огромное влияние. Он возглавлял теоретический отдел ЦАГИ, сыгравший большую роль в развитии в Москве прикладной математики. Одним из первых сотрудников этого отдела был мой сокурсник Яков Иванович Секерж-Зенкович, рассказавший много интересного о С. А. Чаплыгине. Приведу один из его рассказов: «Как-то Сергей Алексеевич вытащил из какого-то мешка со старыми бумагами рукопись, содержащую основы теории пограничного слоя, написанную до работ Прандтля. Но С. А. Чаплыгин не опубликовал этой работы, так как эта теория не имела математического обоснования». В теоретическом отделе стал работать В. В. Голубев, переехавший в 1927 г. в Москву, а позже М. А. Лаврентьев и М. В. Келдыш.

С. А. Чаплыгин любил играть в шахматы, его часто можно было встретить за шахматами в доме ученых, где его частым партнером был Струмилин.

С. А. Чаплыгин был, кажется, первым избран почетным членом Московского математического общества (23.1.1941 г. в связи с пятидесятилетием научной работы).

***

Вернемся к университетской математике и Математическому обществу начала 20-х годов. Наиболее авторитетными профессорами математики МГУ были тогда Болеслав Корнелиевич Млодзеевский и Дмитрий Федорович Егоров. В 1921 г. после кончины Жуковского состоялись выборы Президиума Московского математического общества. Узкий Президиум этого общества в составе президента, вице-президента и секретаря осуществлял официальное руководство и представительство в московской математике. Были намечены кандидатуры Б. К. Млодзеевского президентом, Д. Ф. Егорова — вице-президентом и А. К. Власова — секретарем; все они представляли классическую геометрическую школу в московской математике. Но Д. Ф. Егоров представлял также и теорию функций. Некоторые молодые члены Общества хотели большего представительства в руководстве Общества теории функций (это было время расцвета Лузитании), в частности, они выдвигали в секретари Общества кандидатуру Н. Н. Лузина. Однако в руководство Общества прошла указанная тройка: Б. К. Млодзеевский, Д. Ф. Егоров, А. К. Власов; Н. Н. Лузин же, к великому огорчению всей Лузитании, в узкий Президиум не был избран. Ему оставалось довольствоваться ролью главного реального руководителя тогдашней математической жизни в Москве, давшего имя всему тогдашнему этапу развития московской математики.

Жизни и работе Болеслава Корнелиевича Млодзеевского (1858—1923) посвящена книга его ученика С. Д. Российского [8]. Математические работы Б. К. Млодзеевского относились в основном к дифференциальной геометрии. Защищенная им в 1890 г. докторская диссертация была, должно быть, первым трудом в России по дифференциальной геометрии многомерных многообразий. Мы уже отмечали заслуги Б. К. Млодзеевского как профессора университета — первые лекции по теории множеств и теории функций, введение новой формы работы — научных семинаров.

Б. К. Млодзеевский был в ММО секретарем (1891 —1905), вице-президентом (1905—1921) и президентом (1921 — 1923). В 1912 г. он вместе с С. А. Чаплыгиным, А. К. Власовым, И. И. Жегалкиным покинул университет во время известного конфликта. В 1912—1917 гг. он вынужден был перенести работу в Высшие женские курсы. Но его специальные курсы, читанные в университете им. Шанявского, привлекали студентов университета. От С. С. Ковнера я слышал о курсе римановых поверхностей, которые там читал Б. К. Млодзеевский; в числе его слушателей были М. Я. Суслин и П. С. Урысон, первая математическая работа которого возникла тогда в связи с этим курсом. В 1917 г. Б. К. Млодзеевский вернулся в университет. Зимой, когда в университете было холодно, он читал студентам в своей квартире, где он жил со своим сыном, профессором физики МГУ Анатолием Болеславовичем.

В 1921 г. я слушал лекции Б. К. Млодзеевского по теории аналитических функций. Болеслав Корнелиевич был человек небольшого роста с «ореолом» седых волос на голове. Был он очень подвижной, сангвинического темперамента, по рассказам — вспыльчивый, но отходчивый. Читал он увлеченно и темпераментно, все время двигаясь. Я как-то на лекции задал ему вопрос. Он не ответил сразу, но, встретив меня у калитки перед университетским палисадником, он остановил меня и дал детальное разъяснение, не обращая внимания на проливной дождь.

Болеслав Корнелиевич вскоре скончался, и мои впечатления от него остались бы отрывочными. Но в 1924 г. группа математиков (в основном аспирантов МГУ): Н. К. Бари, М. А. Лаврентьев, П. А. Безсонов, В. М. Шевелев, В. Н. Депутатов и я — участвовала в туристической поездке на Кавказ вместе с четой Млодзеевских-младших — Анатолием Болеславовичем и Татьяной Александровной (от которых мы слышали ряд рассказов о Болеславе Корнелиевиче). После этого названные математики, к которым присоединился Д. Е. Меньшов и С. Д. Российский, часто собирались в гостеприимной квартире Млодзеевских на Зубовском бульваре. Квартира много говорит о своих жильцах, ушедших из жизни,— так эта квартира рассказывала о Млодзеевских-старших. В ней стояло пианино, на котором раз в неделю Болеслав Корнелиевич и его брат  − врач − играли в четыре руки. На стенах висели картины художников-передвижников старшего поколения: Лемеха, Прянишникова, Неврева, Савицкого. Болеслав Корнелиевич, потеряв в 10 лет своего отца, профессора медицины К. А. Млодзеевского, жил и воспитывался у своего дяди художника Лемеха, члена-учредителя Общества передвижимых выставок, и, таким образом, был связан с детства с этой группой художников (он поддерживал позже дружеские отношения с такими представителями артистической Москвы, как Собинов, Ленский, Федотова). От Млодзеевских-старших шли и семейные традиции гостеприимства; при жизни Б. К. Млодзеевского у него собирались регулярно по средам его друзья: С. А. Чаплыгин, А. К. Власов, химик И. И. Каблуков, анатом А. А. Дешин и др. Профессор А. А. Дешин, пожилой человек с молодой душой, часто бывал у Анатолия Болеславовича, он вносил много веселой выдумки, устраивал шуточные спектакли с участием всех гостей, иногда проводил их в Доме ученых. Сам Анатолий Болеславович свое жизнелюбие и сангвинический темперамент унаследовал от отца. Болеслав Корнелиевич до 1914 г. каждое лето проводил в Швейцарии; сохранялись фотографии, сделанные во время туристического похода пешком Млодзеевских отца и сына из Швейцарии в Италию через Сен-Готардский перевал. На известном групповом снимке профессоров, ушедших из университета в 1912 г., Б. К. Млодзеевский (во втором ряду) кажется выше ростом. Дело в том, что он не сумел присутствовать на сеансе снимка всей группы, фотограф снял его отдельно и «вмонтировал» его снимок в групповой (рассказ А. Б. Млодзеевского).

В 1947 г. общество устроило заседание, посвященное 25-летию со дня кончины своего президента. Мне запомнилось выступление глубокого старика, рассказывавшего о студенческих годах жизни Болеслава Корнелиевича,— рассказчик тогда был студентом Сельскохозяйственной академии и дружил с Б. К. Млодзеевским. Помню отрывок из этого выступления: «Как то мы — группа студентов — готовились к выступлению в любительском спектакле, а присутствовавший при том молодой начинающий художник... Василий Иванович Суриков делал карикатуры на участников спектакля».

Дмитрий Федорович Егоров (1869—1931) был математик широкого круга интересов. Старшее поколение математиков видело в нем прежде всего представителя московской геометрической школы. Содержание его докторской диссертации о трижды ортогональных поверхностях было изложено в известном курсе Дарбу. Мы уже говорили о роли Д. Ф. Егорова в формировании московской школы теории функций, и это ценила прежде всего тогдашняя математическая молодежь. Учениками Д. Ф. Егорова были Н. Н. Лузин, В. В. Голубев, И. И. Привалов, В. В. Степанов (и, частично, П. С. Урысон). Но Лузитания видела в авторе теоремы Егорова «предтечу» этой школы, а «мессией» для нее был Лузин. Дело не только в том, что последний находился в «творческой форме» и ставил много задач. Для того чтобы в эти трудные годы заразить «страстью» к науке, нужен был большой эмоциональный потенциал, и математическую молодежь тогда больше привлекал нервный и эмоциональный «математический тенор» Лузин, чем сдержанный Егоров.

В рассматриваемое время Д. Ф. Егорову было немногим больше 50 лет. Но он казался старше. У него была своеобразная иконописная внешность — в соответственном одеянии ему нашлось бы место в картинах Сурикова. Он всегда ходил с палочкой, и, когда поднимался по ступеням лестницы, ведущей на третий этаж, ее стук заранее возвещал о его приходе.

Д. Ф. Егоров читал разные курсы на высоком для своего времени научном уровне. Изданные сначала литографским путем, его лекции по вариационному исчислению, теории чисел, дифференциальным уравнениям, дифференциальной геометрии вышли в 1923—1924 гг. в «типографском» издании. В отличие от Б. К. Млодзеевского Д. Ф. Егоров читал ровно, спокойно, без аффектации.

Как-то в 1920 г. группа студентов устроила субботник — из развалин какого-то дома доставали кирпич для печки Д. Ф. Егорова. Позже, в 1921 г., он собирал у себя участников семинара по тригонометрическим рядам, в котором я участвовал. (Было предложено изучить мемуар Римана). В квартире Д. Ф. Егорова было неуютно (после трудной зимы), чувствовалось «запустение». Там жили четыре небольшие собаки, а также кошки (сохранить эту фауну в голодные годы можно было, лишь урезывая свою долю из профессорского пайка). И на этом неуютном фоне как-то особенно выделялся прекрасный портрет маслом во весь рост молодой женщины — жены Д. Ф. Егорова (она была дочерью известного музыканта Гржемали. В поэме А. Белого «Первое свидание», где речь идет о московских концертах, упоминается Гржемали и в числе посетителей Д. Ф. Егоров).

После кончины Б. К. Млодзеевского Д. Ф. Егоров стал директором НИИММ и президентом ММО. После кончины Л. К. Лахтина он остался единственным представителем старшего поколения математической профессуры. В этих условиях этот твердый человек считал, очевидно, своим долгом бескомпромиссно хранить старые университетские традиции так, как он их понимал, идя и на неизбежные конфликты.

Алексей Константинович Власов (1868—1922) скончался в 1922 г., и мои воспоминания о нем — бедные. Он работал в области проективной геометрии и читал по этой дисциплине курс. Его курс соперничал с курсом Н. Н. Лузина по теории функций, и среди студентов шли горячие споры, кому отдать предпочтение. А. К. Власов был человек невысокого роста с небольшой бородкой и блестящей лысиной. Неоднократно он выступал с докладами на заседании общества. Напомню, что А. К. Власов был одним из профессоров, ушедших из университета в 1912 г.

В 1923 г. состоялись новые выборы в Президиум Общества. Президентом был избран Д. Ф. Егоров, вице-президентом — Н. Н. Лузин, секретарем — И. И. Привалов, и этот состав сохранялся на протяжении 20-х годов. О Н. Н. Лузине и И. И. Привалове расскажем ниже. Заметим лишь, что в наступивший период в московской математике возник ряд новых школ, и, как мы говорили уже, монохромный период Лузитании сменился полихромным.

В старшем и среднем поколении членов ММО наиболее активным до 1927 г. оставался Н. Н. Лузин; неоднократно выступали С. П. Фиников и В. Ф. Каган (после 1923 г.), но особенно активным было младшее поколение членов Общества, те, кто в этот период достиг расцвета своей научной деятельности,— П. С. Александров, А. Я. Хинчин, Д. Е. Меньшов и несколько старшие И. И. Привалов и В. В. Степанов. На 1920—1924 гг. падает яркая научная деятельность самого молодого в те годы члена Общества

П. С. Урысона, выступавшего за это время в Обществе 14 раз. В 1922— 1924 гг. начинаются выступления представителей нового молодого поколения математиков: Н. К. Бари, А. Н. Колмогорова, М. А. Лаврентьева, Л. А. Люстерника и др., и дальше все новых и новых поколений.

В 1921 —1923 гг. (и позже) в Математическом обществе несколько раз выступал с докладами по алгебре О. Ю. Шмидт. Мне вспомнился его доклад в 1922 г. о дифференциальном уравнении эмиссии (О. Ю. Шмидт тогда некоторое время был наркомом финансов). О. Ю. Шмидт имел тогда импозантный вид: высокий, с большой бородой, в кожаной куртке, он иногда ассоциировался с Варяжским гостем из «Садко», а то казался «барином среди разночинцев». О. Ю. Шмидт вскоре возглавил Госиздат. Он был членом коллегии Наркомпроса, председателем ГУСа. Шмидт играл тогда выдающуюся роль в культурной жизни Москвы,— он был связан с некоторыми научными обществами, а несколько позднее я слышал от артиста театра имени Вахтангова Басова об участии О. Ю. Шмидта в жизни этого театра как члена его художественного совета. В 1926 г. он стал главным редактором БСЭ. Завоеванная О. Ю. Шмидтом легендарная слава относится к более поздним годам.

***

Когда Математическое общество возникло, его задачей считалась взаимная информация о новостях в различных разделах математики, которые и были поделены между членами Общества. В дальнейшем Общество превратилось в общематематический научный семинар, где читались в основном доклады о своих работах. Л. Кронекер в беседе с московским математиком Алексеевым говорил с тревогой о возрастающей специализации среди математиков Германии, и ему представлялось важным, что в Московском обществе читаются доклады о разных математических вопросах. Позже, когда в университете появились специализированные семинары, Математическое общество сохранило объединяющую по отношению к ним роль. В 20-е и 30-е годы это облегчалось тем, что большинство новых направлений, как мы увидим, выросло из одного корня и их представители не утратили еще общего языка.

Каждое новое направление в московской математике: «Молодая Лузитания», топологическая школа, вероятностная, школа тензорной геометрии и другие — заявляло о своем существовании серией докладов в Обществе и привлекало внимание молодых математиков к новой тематике. Для молодого математика считалось честью выступить в Математическом обществе и получить тем самым общественное признание.

Здесь проявлялась другая функция Общества — формирование научного общественного мнения. При отсутствии формальных градаций существовали «моральные» градации. Каждый доклад в Обществе, прошедший с успехом, закреплял в общественном мнении и продвигал «вверх» научное положение докладчика. «Успех в Математическом обществе был не повод к награде, а сама награда» (перефразировка слов Спинозы). Пока каждый математик чувствовал себя членом единого коллектива, он, естественно, дорожил этим общественным мнением и его судом, не закрепленным формальными решениями, но для каждого ощутимым. Конечно, и общественное мнение может заблуждаться, но, просматривая список докладов в Математическом обществе [3] и вспоминая те из них, которые получили особо высокое признание, мы видим, что они в большинстве случаев выдержали и самый беспристрастный суд — суд времени.

В дни заседаний Общества было оживленно в кулуарах — коридорах мехмата (особенно позже, в 30-е годы). Нужно было встретиться с московским математиком, побеседовать на научную или другую тему — проще всего было прийти на заседание Математического общества.

На рубеже 20-х и 30-х годов московские математические организации переживали кризис, о котором мы говорили. В эти годы развитие математики и математической культуры стало делом государственной важности — предстояло преодолеть замкнутость математических организаций. В руководстве математической жизнью Москвы произошла тогда в значительной степени смена поколений. Математическое общество, отказавшись от некоторых внешних традиционных форм работы, сохранило и развило все ценное, что было в его традициях, и в новых формах возродило утерянные было просветительские традиции, О работе Общества в наступивший период подробно рассказывалось на его юбилейном собрании [9]. Мы ограничимся здесь указанием, что Общество нашло ряд форм работы со школьной молодежью, развиваемых и расширяемых теперь, что оно приняло живое участие в обсуждении основных проблем математического образования на всех его этапах. Президентом был в те годы П. С. Александров, вице-президентами — И. И. Привалов, М. Я. Выгодский, Л. Г. Шнирельман, С. Л. Соболев, В. В. Степанов, секретарями — В. В. Степанов, В. Л. Гончаров, А. И. Мальцев, Н. Е. Кочин.

Когда позже, в послевоенные годы, математиков в Москве стало много, потерялось чувство единого коллектива, и Обществу приходится искать новые формы и новый смысл своей работы.

Общество выпускало журнал «Математический сборник» [11]. Выход в свет выпуска журнала в 1922 г. после четырехлетнего перерыва был отмечен на заседании Математического общества как праздничное событие. Мне пришлось тогда поздравлять Математическое общество от имени студенческого математического кружка при нем.

Можно ли представить себе научное заседание в нашей профессорской — Общества, института и т. д.— без того, чтобы в коридоре у двери в нее не восседал на стуле наш швейцар Дмитрий Иванович Новиков. Эта трогательная фигура памятна многим поколениям математиков, учившихся в МГУ. Как полагается, он свято хранил университетские традиции и обо всех и обо всем имел отчетливое мнение. Вот, например, закрыта дверь в профессорскую, там читается доклад, зайти неудобно, спросишь, кто читает. «Александр Яковлевич Хинчин, по теории чисел. Скоро кончит — по теории чисел много не наговоришь». Или Новиков сообщает, что в профессорской студент сдает у профессора Егорова вариационное исчисление:

«Ничего не знает: Дмитрий Федорович спрашивает его, что такое «аш», а он даже не знает, что такое «аш»!»

И вот, оказалось, милый Д. И. Новиков был хранителем важной тайны. Санузел третьего этажа, где помещалось математическое отделение, был в плохом состоянии. Существовало еще «тайное» аналогичное учреждение. Ключ от него держал Д. И. Новиков и передавал его только действительным членам Общества. Когда в 1926 г. я окончил аспирантуру и был избран членом ММО, Д. И. Новиков торжественно объявил мне, что я имею право получить у него ключ для входа в столь охраняемое святилище. Это был первый закрытый распределитель, куда я получил доступ.

***

Теперь о связи между научными математическими центрами.

Вопреки распространенному мнению о противопоставлении основных центров культуры — Петербурга и Москвы, мы наблюдали в прошлом в области математики их тесную связь, поддержку Москвы более сильным Петербургом: Н. Д. Брашман вел оживленную научную переписку с М. В. Остроградским и сохранял до конца жизни дружеские отношения с П. Л. Чебышёвым, своим учеником по Московскому университету * Отметим, что при окончании МУ в 1842 г. П. Л. Чебышёв, представленный Н. Д. Брашманом к золотой медали, получил лишь серебряную, а золотой было удостоено лицо, не оставившее следов в науке. . Научным письмом Остроградского к Брашману открывается первый выпуск органа Общества —«Математического сборника». П. Л. Чебышёв был в числе членов-организаторов Математического общества, выступал на его заседаниях, опубликовал пять статей в «Сборнике». Архив Бугаева содержит большое число писем петербургских математиков: В. Я. Буняковского, А. Н. Коркина, Е. И. Золотарева, Ю. А. Сохоцкого, Н. Я. Соиина, А. А. Маркова, К. А. Поссе. На заседаниях Общества выступали в начале XX века А. А. Марков, В. А. Стеклов, А. Н. Крылов. (Вместе с тем традиционная математическая терминология в Петербурге-Ленинграде и Москве различалась: в Москве писали: «действительное число», «переменное», «функция комплексного переменного», «метод Фурье» и т. д., в Петербурге: «вещественное число», «переменная», «функция мнимой переменной», «метода Фурье» и т. д.; эта разница терминологий долго сохранялась.)

А вот в начале XX века связь Москвы с Петербургом оборвалась. Москвичи интересовались тригонометрическими и ортогональными рядами, но плохо тогда знали классические работы петербуржцев в этой области; интересуясь нелинейными интегральными уравнениями, москвичи не знали работ А. М. Ляпунова, правда скрытых, как вспомогательные предложения в его работах по формам равновесия. Мировая, а затем гражданская войны надолго оборвали связь между научными центрами. Первая встреча московских и петроградских математиков произошла в 1921 г., она описана в [1]. Лишь через 5 лет, в 1926 г., в Казани, где отмечался юбилей Лобачевского, встретились математики разных научных центров. В Казань приехали В. А. Стеклов, М. М. Гюнтер из Ленинграда, Н. А. Глаголев, В. Ф. Каган, А. П. Котельников, В. В. Степанов и другие из Москвы, Д. М. Синцов из Харькова и другие.

Наконец, в 1927 г. (28.IV —4.V) состоялся в Москве первый в нашей стране математический съезд — формально Всероссийский, а фактически Всесоюзный. Тогда это казалось грандиозным — 378 математиков из 33 городов! (на съездах в 1930 г. уже участвовало 471, а в 1934 г. —724). Я слышал от ряда иногородних участников этого съезда, какое сильное впечатление на них произвело обилие новых имен, новых направлений в московской математике. Тогда наша страна заканчивала восстановительный период, а наша наука, по существу, не знавшая восстановительного периода, сразу двинулась вперед. Съезд показал, что молодость московской математики кончилась — начался период ее зрелости. После этого съезда связи между московскими и иногородними математиками оживились; это выразилось и в том, что на заседаниях ЖМО стали чаще выступать иногородние математики [3].. Так, 29.V.1928 г. выступали ленинградские математики И. А. Лаппо-Данилевский, В. А. Тартаковский, С. А. Янчевский, в начале 1929 г.— тбилисские математики А. М. Размадзе, А. К. Харадзе и т. д.

Страница 5 из 11 Все страницы