Одним из ярких эпизодов математической жизни «эпохи Лузитании» была поездка большой группы московских математиков в Петроград в июне 1921 г. Напомним, что жизнь в Московском университете еще не нормализовалась— в 1921 г. университет окончило 53 студента против 1055 в 1918 г. * Московский  университет за 50 лет Советской власти,   Изд-во  МГУ,  1967,  63. , многие московские математики еще работали в других более «сытых» городах. Сам Н. Н. Лузин еще жил в Иваново-Вознесенске, но систематически наезжал в Москву, где он вел в университете свои столь популярные в то время семинары по теории функций.

Недавно в статье «Ленинград» в БСЭ, 1-е изд. (т. 36, с. 490), я нашел некоторые статистические данные, относящиеся к этому времени: население Петрограда, в тысячах равное 2500 в 1917 г., упало до 763 в 1920 г. (минимальная цифра) и 778 в 1921 г. Производство Петроградской промышленности к 1921 г. составляло 13,3% уровня ее в 1913 г. Однако научная работа в Петрограде не прерывалась, более того, в 1918—1921 гг. в Петрограде открылись новые исследовательские институты, в том числе Оптический, Физико-технический, Вычислительный, Физико-математический. Впрочем, мы об этом имели тогда более чем смутное представление.

В июне 1921 г. исполнилось 100 лет со дня рождения великого математика, основателя Петербургской математической школы П. Л. Чебышёва. Тогда был еще жив один из крупнейших представителей Петербургской школы и прямых учеников П. Л. Чебышёва — А. А. Марков. По его инициативе Академия наук решила отметить столетний юбилей со дня рождения П. Л. Чебышёва. Приглашение принять участие в юбилее, естественно, было послано Московскому университету — alma mater П. Л. Чебышёва — и Московскому математическому обществу, членом-учредителем которого он был. В тогдашних условиях такое приглашение носило платонический характер. Но в «Лузитании» возникло спонтанное решение ехать в Петроград. Как-то Николай Николаевич Лузин совершал прогулку, окруженный, как обычно, свитой учеников и поклонников. Обсуждался вопрос о поездке в Петроград. Сразу выяснилось, что коллективная поездка в тогдашних условиях возможна лишь, если удастся исхлопотать отдельный вагон. На энергичного Владимира Николаевича Вениаминова была возложена задача добиться специального вагона для поездки в Петроград — он работал в Путейском институте и имел нужные связи. Хорошо бы заручиться поддержкой Отто Юльевича Шмидта. Вот удача — навстречу идет сам Отто Юльевич под руку с какой-то дамой. Тут же он был окружен лузитанцами, наперебой рассказывавшими о предполагаемой поездке и о необходимости получить вагон. Отто Юльевич согласился оказать содействие. «Последний эпсилон личной жизни отнимаем у государственного человека»,— вздохнул Лузин. «Я вижу его каждый день с этим эпсилоном»,—успокоил его Сеня Ковнер.

Этим завершился первый этап подготовки к поездке. Следующий заключался в составлении длинного командировочного удостоверения, единого на всех собирающихся ехать, с приложением печати университета и всех прочих организаций, где работали едущие. Вскоре мы узнали от победоносного В. Н. Вениаминова, что вагон представлен. Н. Н. Лузин в Иваново-Вознесенске «завербовал» ряд работавших там математиков. Составился окончательный список едущих — университетские профессора Н. Н. Лузин, В. А. Костицын, С. П. Фиников с женами, старая гвардия Лузитании — В. В. Степанов, П. С. Александров (он заболел и не поехал), В. Н. Вениаминов, П. С. Урысон, «ивановцы» А. И. Некрасов — ректор Ивановского политехнического ин-та, Д. Е. Меньшов, А. Я. Хинчин, А. Н. Власов, аспиранты 1-го и 2-го МГУ — С. Д. Российский, В. С. Богомолова, А. Ю. Зеленская, С. С. Ковнер и только что кончившая досрочно университет и оставленная при нем Н. К. Бари, человек 8—9 старшекурсников — студентов, среди них Юлия Рожанская, «Татуля» (Татьяна Юльевна) Айхенвальд, Бэла Певзнер, Митя Перепелкин, Коля Нюберг и др., в том числе — автор статьи.

Торжественный день отъезда, В. Н. Вениаминов — Володька-комендант, как прозвали его молодые лузитанцы,— на правах хозяина вагона хлопочет, размещая всех по его купе. Поезд наконец трогается и не спеша продвигается к Петрограду. Начали придумывать названия купе. Купе, в котором ехал Д. Е. Меньшов и три студента — Д. И. Перепелкин, впоследствии профессор Пединститута им. В. И. Ленина, Н. Д. Нюберг, впоследствии руководитель лаборатории зрения Биофизического института, и автор настоящей статьи — прозвали «Стойло пегаса» (название кафе поэтов в Москве) или «Стойло». Купе, где разместились профессорские жены, получило название «Загон для профессорских жен», и Славочка Степанов сложил песенку:

«Бим-бом-бом!

Идет  вагон,

А в  нем  загон

Для профессорских жен!».

Как видно, настроение среди едущих людей, в большинстве молодых, было самое веселое.  Оно сохранилось и когда вагон добрался наконец до Петрограда. Вначале пошли, взявшись под руку, «широким фронтом» по мостовой Невского проспекта. Такое шествие оказалось возможным, потому что городской транспорт восстанавливался медленнее, чем научная жизнь (не только в Петрограде, но и в Москве). Уже была пройдена большая часть Невского, как нам встретилась легковая машина. В ней сидел Петр Петрович Лазарев, как всегда бодрый и энергичный,— он встречал московскую делегацию от имени Академии. После его отъезда Лузин сказал: «Я предлагаю в честь академика Лазарева переименовать Академию наук в Лазарет». Проходили Дворцовую площадь и решили Александровскую колонну переименовать в «Малую Меньшовскую», сохранив название «Большой Меньшовской» за Дмитрием Евгеньевичем. Наконец, дошли до великокняжеского особняка на набережной Невы, где организовывался «Дом Ученых». Там разместили часть приехавших — постарше, а для студентов устроили общежитие в аудиториях университета, и сам Володька-комендант инспектировал это общежитие.

Хотя особняк на набережной был просторный, возникла трудность — две из приехавших дам изъявили претензии на великокняжескую спальню. Аппетит приходит с едой, они уже забыли о том, как проводили зиму в комнате, отапливаемой «буржуйкой».

Надо было добиться вагона для возвращения в Москву. Хлопоты взял на себя С. С. Ковнер, в помощники он избрал Д. И. Перепелкина. Длинная бумага со многими печатями возымела действие — вагон был предоставлен.

Помню, и в вагоне и в студенческом общежитии обсуждалась новость — предполагаемое открытие в МГУ Математического института (он был открыт в   1922  г.).

Вечером в день приезда мы были в Академии, где должно было состояться юбилейное заседание. Пришел Андрей Андреевич Марков. Его сопровождали три женщины, одна из них была Надежда Николаевна Гернет (тогда говорили — все женщины-математики именинницы в один и тот же день — Вера (Шифф), Надежда (Гернет), Любовь (Запольская) и их мать Софья (Ковалевская)). Спутницы окружали А. А. Маркова заботливостью и шептали москвичам с умилением: «Он чувствует себя сегодня хорошо...— У него сегодня  бодрое настроение!».

В самом деле, А. А. Марков казался старым и слабым, но глаза его еще блестели задором, он сыпал «марковскими» колкими намеками.

В своем докладе А. А. Марков поделился воспоминаниями о своем гениальном учителе. Увы, доклад этот не был ни застенографирован, ни записан, и все, что мог сообщить ученый, столько лет общавшийся с Чебышёвым, погибло безвозвратно...

В. А. Стеклов — научный «внук» Чебышёва — величественный и энергичный, с большой бородой — сделал интересный доклад «Теория и практика в трудах П. Л. Чебышёва», вышедший после отдельной брошюрой. Как видим, вопрос об отношении теории и практики в математике ставился уже тогда.

После этого на протяжении пары дней состоялись в здании университета доклады. От петербуржцев выступали Б. В. Венков, В. Я. Успенский, Г. М. Фихтенгольц, от москвичей — А. И. Некрасов, Н. Н. Лузин, П. С. Урысон. Мне запомнилась мощная фигура В. А. Стеклова, стоявшего в аудитории,  где читались доклады,  сбоку от первого  ряда.

А. И. Некрасов рассказал о своих работах по теории нелинейных интегральных уравнений, возникшей в связи с теорией распространения волн. Развитый им метод их решения получил название «метод Некрасова». Лузин строил пример аналитической функции, стремящейся к бесконечности всюду на границе круга сходимости; для этого приходилось вести построения на последовательности окружностей, стремящихся к граничной. Конечно, лузитанцы «болели» за своего шефа, который должен был показать «зазнавшимся петербуржцам» класс математики. Когда Лузин кончил, Павел Урысон подбежал к нему и воскликнул: «Николай Николаевич, Вы их забили своими кругами!..». Доклад самого П. С. Урысона был посвящен некоторым топологическим свойствам плоских континуумов. Ни мы, ни сам докладчик не понимал, что это первая ласточка новой математической школы — топологической. Так состоялась первая в советское время математическая конференция, первая встреча математиков двух крупнейших научных центров.

Мы уже отмечали, что научная жизнь восстанавливалась быстрее других сторон жизни. Центральные кварталы Петрограда казались вымершими. Между булыжниками мостовых пробивалась зеленая трава, а на улице Халтурина   (Миллионной)   паслась  коза...   Всюду жизнь!

Июнь месяц — время белых ночей! И мы, более молодая часть делегации, не спали, а целые ночи бродили по пустым улицам Петрограда. Николай Дмитриевич Нюберг напомнил как-то мне о следующем эпизоде: по дороге на острова мы дошли до разрушенного моста; нас остановил патруль. Мы показали длинную бумагу со многими печатями, всегда производившую магическое действие. Коля Нюберг спросил — как вернуться, не натыкаясь на патрули, и получил нужный ответ. С. С. Ковнер рассказывал, как он гулял всю ночь с А. Я. Хинчиным, и тот декламировал стихи Каролины Яниш, поэтессы первой  половины  XIX века.

Конечно, ощущение пустоты усиливалось оттого, что гуляли мы в основном по ночам. А Петроград был особенно прекрасен! Иногда спадают краски бойкой поздней росписи и вдруг возникает чудесная более древняя роспись. Исчез мишурный блеск центральных кварталов Петербурга начала XX века — освещенные зеркальные витрины, нарядные экипажи, шумная деловая жизнь. И как-то вырос в легендарном великолепии ничем не заслоняемый Петербург великих зодчих — Растрелли, Воронихина, Захарова, Росси.

Славочка Степанов перед каждым памятным местом декламировал соответственные стихи Пушкина или Блока. Вышли на набережную: «В гранит оделася Нева», прошли мимо ограды Мраморного дворца: «Твоих оград узор чугунный», дошли до Елыгина моста: «Вновь оснеженные колонны, Елыгин мост и два огня», увидели сфинксов на набережной у Академии художеств:

«И  сфинксы  с  выщербленным  ликом

Над исполинскою Невой

Она  встречала   легким  вскриком

Во   мраке  ночи  снеговой».

На Сенатской площади: «С подъятой лапой как живые стоят два льва — сторожевые»  и,  конечно,   «Гигант  на  бронзовом  коне»,

«А в сем коне какой огонь, Какая сила в нем сокрыта, Куда ты скачешь гордый конь, И где опустишь ты копыта». И эти чеканные стихи по-особенному звучали в белые ночи на пустых площадях  прекрасного   города.

Казалось, в такой обстановке нами могли овладеть элегические мотивы «кладбищенской поэзии». Но нам, напротив, было очень весело. И это шумное веселье достигло высшей точки во время нашей поездки в Петергоф. По случаю такого приезда пустили фонтаны. Во время нашей прогулки по парку полил сильный дождь. Юля Рожанская храбро разулась, и ее примеру последовали многие. Павел Урысон с выражением детской радости шумно шлепал по лужам; на нем было длинное пальто, и когда он высоко засучил брюки, казалось, что на нем только одно пальто («Петергофское пальто Урысона»— термин,  прижившийся в Лузитании).

Кто-то запел «Лузитанский» марш. Нина Бари подхватила своим звонким   голосом:

«Наш  бог  Лебег

Наш кумир интеграл.

В дождь,  бурю  и снег

Мы правим наш  карнавал.

………………………….

Нас  семнадцать,  все  мы

Жизнь  готовы  отдать,

Чтобы решать проблемы,

Но   нечего   нам  решать.

Здесь  решал  Фреше,

Там доказал Линделеф...

Сидит   с   тоской   в   душе

Семнадцатый   алеф...».

Несмотря на  ироническую  концовку,  этот гимн  исполнялся  лузитанцами с большим воодушевлением.

Подошли к дворцу, превращенному в музей, и, конечно, снова обулись. Нас встретил старичок — хранитель музея, должно быть из дворцовых служителей, сам представлявший любопытный музейный экземпляр. До чего он был галантен, словно сейчас шел не суровый двадцать первый год XX века, а «век суетных маркиз». Он показывает спальню Екатерины, там пудреницы и другие косметические принадлежности той эпохи. Он говорит: «Дамы тогда любили косметику», потом, опустив глаза, сказал: «Как и сейчас», и, галантно поклонившись в сторону наших дам, закончил: «О присутствующих  не  говорят».

Почему же нам было так весело? Не потому ли, что только что состоявшаяся встреча двух наших крупнейших математических школ показала, что наша наука, несмотря на все трудности и потери, жива и даже пускает свежие зеленые листки. И мы — в большинстве еще мальчишки и девчонки в науке, оказались у истоков большой реки советской математической науки, оказались соприкосновенными к ее зарождению. Вряд ли мы это ясно осознавали. Но что-то в роде этого чувствовали. Поэтому нам и было так весело в белые ночи  на   пустых  улицах  и  площадях  прекрасного   города.

 



Страница 10 из 11 Все страницы

< Предыдущая Следующая >