Солдатский романс

В 1961 году я попал служить в Томск, в артиллерийскую школу, располагавшуюся в бывшем монастыре. Знакомые штабные писаря по секрету сообщили, что формируется новая дивизия в составе создававшихся в те времена ракетных войск стратегического назначении. И наша перепрофилированная школа должна была туда влиться. Занятия становились день ото дня всё интереснее: диапазон «целей», расчёт траектории движения «изделия», химическая разведка… Если добавить к этому простой, как лом, солдатский быт: утренняя зарядка на улице в любую погоду, марш-броски до Басандайки, бег в противогазах, стрельбы и прочие радости в виде подъёмов-отбоев за 30 секунд, нарядов на кухню, мытья полов – понятно, личного времени оставалось катастрофически мало.

А я хотел после армии поступить в университет, и надо было как-то находить время для подготовки к экзаменам по русскому, истории, английскому… Брат, заканчивавший Ленинградский университет, всячески подбадривал меня письмами.

Кроме учёбы он подрабатывал ещё в каком-то НИИ, готовившем психологические программы для космонавтов, увлекался гипнозом и в письмах нередко давал различные несложные упражнения, которые я не без успеха проверял на своих сослуживцах. Как-то брат написал, что в его группе учится парень из Ганы. И не простой негр, а внучатый племянник президента Ганы Кваме Нкрума. А у этого студента в Гане живёт сестрёнка, Джейн, которая хочет переписываться с русским парнем. Брат рассудил, что переписка будет хорошей языковой школой для меня и посоветовал написать Джейн по-английски письмо: о Сибири, о природе – не упоминая, разумеется, ничего о службе в армии. Я пошлю письмо ему, он передаст его брату, а тот переправит сестрёнке.

Но тут случилась странность. Он выслал цветную фотографию Джейн, которую ему дал её брат: она, верхом на белом пони, на берегу моря – и даже указал в письме, чтобы я вернул фото. А никакой фотографии в конверте не оказалось! Отнеся это на счёт рассеянности брата, я одним духом сочинил письмо для Джейн на английском языке и, отправив, стал ждать ответа. Где-то через месяц забеспокоился, собрался было напомнить брату о себе.

Как вдруг…

Однажды после отбоя меня разбудил дневальный. Сказал, что звонил дежурный из штаба и велел зайти к капитану Загладину. Капитан был представителем КГБ при школе, и я почувствовал себя неуютно: накануне в школе произошло ЧП.

Целую неделю у нас торчал полковник из СибВО с проверкой. Уж не знаю, что он там проверял, но, говорили, зануда был ужасный. Венцом проверки стал солдатский сортир на сто посадочных мест. Это был шедевр военной архитектуры: цементный пол, два ряда по пятьдесят «очков», и никаких перегородок – вмещается как раз одна батарея. Оправлялись мы, разумеется, не побатарейно, а по мере надобности, но это всё мелочи. Главное – идея. И полковник решил взглянуть, как она воплощается в жизнь.

Произошло это после ужина. Выглядело всё, как у Гашека в его романе о Швейке: сто человек сидели на корточках, задницами друг к другу, со спущенными штанами и ремнями на шеях. Сидели орлами, придраться не к чему, но на беду в сортире царил полумрак – лампочки там почему-то часто перегорали. И когда полковник стал возбухать: мол, не видно, чем бойцы занимаются – кто-то в темноте сдёрнул с него папаху. Понятно, это могли учинить только «дембеля» – с нас, «салабонов», какой спрос? Но Загладин начал «колоть» не старослужащих, а молодняк, как наиболее податливую биомассу.

И вот, шагая ночью по гулкому монастырскому двору в штаб, я торопливо перебирал свои немногочисленные грехи: самоволка, выпивка…  Я не был причастен к хищению папахи. Но при моём появлении капитан Загладин, держа в руке стакан с чаем, сострадательно покачал головой и произнёс таким похоронным тоном, что у меня похолодело в животе:

– Так значит, вербанули тебя? И кто? Не американцы, что было бы понятно: всё же ракетная часть… А эти – черножопые, с хвостами! Ты понимаешь, куда влип, салага?

В одной руке у него был, как сказано, стакан с чаем, хотя от капитана почему-то за версту разило сивухой. В другой руке он держал моё письмо. А на столе, в кругу света от настольной лампы лежала цветная фотография Джейн, которую я не нашёл в конверте и которую мне описал брат: негритянка верхом на белом пони, на берегу синего моря.

– И кто это такая? – кивнул на снимок капитан.

– Внучатая племянница Кваме Нкрумы, президента Ганы, – обречённо выдавил я. И почему-то шёпотом добавил, – которая идёт по некапиталистическому пути развития.

– Кто идёт, по какому пути? – простонал Загладин. – Сержант Нетреба, третьего года службы, обрюхатил вольнонаёмную из строевой части – с трудом замяли. У полковника из СибВО позавчера слямзили папаху в сортире – второй день на даче отпаиваем его коньяком. И теперь этот му…этот «салабон» вступает в переписку с племянницей президента какой-то Ганы. Ты где служишь? Ты в режимной части служишь, баран!

Снова отхлебнув из стакана, он подошёл к столу и хлопнул передо мной лист бумаги:

– Пиши!

– Что писать?

– Всё-ё!- заорал капитан. – Через кого на этих негров вышел, что ещё успел натворить…

Следует сказать, что я был правоверным комсомольцем и поэтому чувствовал себя где-то действительно виноватым. В самом деле, режимная часть – а я тут переписку затеял с заграницей. Но раскаяние длилось ровно до той минуты, пока капитан не обозвал меня «бараном». После чего я совершенно успокоился. Баран? Отлично! Замечательно! Сейчас ты у меня не так заорёшь. Я взял ручку, придвинул лист и поведал о переписке с братом, студентом юридического факультета Ленинградского университета имени товарища Жданова. Написал о сеансах гипноза, которые в казарме устраивал над солдатами. И о сеансе телепатии, проведённом с братом, когда я лежал в санчасти с воспалением лёгких. Сеанс на две трети прошёл удачно: из трёх заданий два я угадал и выполнил.

Загладин ходил кругами около меня, время от времени прикладываясь к своему стакану. Наконец не выдержал:

– Ты чего тут расписался, Лев Толстой грёбанный? Ну-ка дай глянуть…

По мере чтения красное лицо его багровело, приобретало сизо-бурый налёт:

– Ты…у нас в части…такое вытворял? Гипноз? Телепатия? Да ты…охренел что ли?..

Он сел на место, долго отпыхивался, потом перегнувшись через стол, просипел:

– Слушай сюда, пацан. Мне загнать тебя в бутылку – раз плюнуть. И брата твоего тоже. Но у нас сейчас ЧП за ЧП. Не хватало, чтобы ещё ваши фокусы наружу вылезли. Поэтому чтобы я с нынешнего дня даже писка от тебя не слышал: никаких телепатий с гипнозами. И моли бога, чтобы мы до твоего дембеля не виделись, понял? А про негритянку свою если кому-нибудь вякнешь – я тебя лично в дисбат сопровожу. Кру-гом! Шагом марш!

…Прошло три года. Перед самым моим «дембелем» наша дивизия передислоцировалась в тайгу и готовилась встать на боевое дежурство. Жизнь была бы тоскливой, но тогда в армию начали брать девчонок. Они служили кладовщицами, связистками, поварами… У меня, как и у всех, тоже была военная подружка. Командиры сбились с ног, отлавливая влюблённые парочки в самых немыслимых местах. А Загладина мы прозвали «тёткой Загладой» (хрущёвская героиня соцтруда, бригадир свекловодов). Он получил майора и  стал нашим заклятым врагом. Я, памятуя нашу встречу, старался не попадаться на глаза.

На ракетной «площадке», в тайге уборщиц не держали, уборку в штабе производили солдаты – по подразделениям. Как-то подошла наша очередь. Мы на спичках разыграли кабинеты, и мне выпал кабинет командира дивизии генерала Мельника. Это была счастливая спичка: при генерале имелся адъютант, которому чистюдя-комдив сто раз на дню приказывал пылесосить кабинет. Опростав корзину с мусором и протерев тряпкой стол, я одолжил из генеральской пачки пару вражеских сигарет «Camel», закурил – и вдруг вспомнил: моя подружка дежурит сегодня на телефонной станции! Придвинул белый генеральский, с гербом на номерном диске, аппарат – и набрал АТС. Трубка нежно затилинькала, но никто не ответил. Видимо, моя девушка куда-то вышла. Жаль…

Вдруг телефон снова затилинькал. Я обрадовался и схватил трубку, решив, что это она.

– Вы какой номер сейчас набрали? – вежливо спросил мужской голос.

Я назвал.

– Так вам предварительно нужно было ещё и код набрать, запишите, – и голос медленно продиктовал мне несколько цифр.

– Большое спасибо, я запомнил, – сердечно поблагодарил я незнакомца.

– Только должен вас предупредить: абонент вряд ли ответит, у них в Москве рабочий день закончился, там уже восемь часов вечера. А вам собственно кого в министерстве нужно?

– Никого мне там не нужно? Я на АТС звоню, мне Люсю надо…

– Какую Люсю? Кто это говорит? – насторожился голос.

– Рядовой Кузнецов.

– Кто? Как вы…Как ты, гад, там оказался? А ну, стоять! Не двигаться!

Я положил трубку, смутно подозревая, что позвонил куда-то не туда, и сейчас что-то произойдёт. В коридоре послышался топот – дверь распахнулась. На пороге стоял майор Загладин с пистолетом. При виде меня он опустил пистолет и с ненавистью произнёс:

–  Это опять ты, мерзавец…

Не могу подробно передать наш разговор, из-за перегруженности его диким матом и секретной информацией. Но, несмотря на вопли майора, я понял: мне снова повезло, и хода делу он не даст. Майор разъяснил почему. Потому что мы должны были ехать на совместные учения стран – участниц Варшавского договора (мать-перемать!). А годом раньше расстреляли племянника замминистра обороны, шпиона Пеньковского – который незадолго до этого, оказывается, был в нашей дивизии (мать-перемать!). Я же звонил по ВЧ-связи в Москву, то ли маршалу Мерецкову, то ли ещё кому (мать-перемать!). Словом, доведись делу получить огласку, не только я попал бы в дисбат, но и начальству светила плюха. В первую голову, майору Загладину, проморгавшему этот подозрительный звонок.

Поэтому меня, попугав неделю дисбатом, в конце июля демобилизовали – подальше от греха. А 1 августа я уже сдавал экзамены в Уральском государственном университете.

 



Страница 2 из 11 Все страницы

< Предыдущая Следующая >