Романс о карманных часах

Я мечтал о них с детства, не знаю, почему – может быть видел у кого-нибудь из взрослых. Или в кино. В пятом классе, помню, долго таскал в кармане стальную цепочку от часов, которую выменял у одноклассника на школьный завтрак. В то время в школах не было столовых, и я долго колебался: остаться без завтрака или – без цепочки. Выбрал первое. А потом часто представлял себе часы на этой цепочке –серебряные, с крышкой. Она открывается, нажимается тайная кнопка, и часы еле слышно названивают: тили-тили-тинь… Какой-нибудь «Турецкий марш».

Так и не довелось исполнить мечту детства. Студентом, вообще ходил без часов, а после университета, купил дешёвые, наручные. В них и колесил по факториям, с геологами мотался по тайге, интервьюировал охотников, записывал на «репотрёр» оленеводов…

С особым удовольствием бывал у охотоведа Иманта Вильниса, латыша, судя по имени и внешности. Кроме этого он ничем не был связан с родиной. Он свободно говорил на русском, якутском, эвенкийском, но латышского уже практически не помнил. В тундре и в тайге чувствовал себя, как дома. А вот дома, на фактории у него царил неуют и какой-то сиротский беспорядок – да и бывал он там редко.

Если я его заставал на фактории – вечером ставилась на стол привезённая бутылка спирта, строгалась рыба, и устраивался такой загул, что заходившие поутру к охотоведу эвенки завистливо тянули носами и удивлялись:

– Однако сыбко быстро всё выпили. Не разбавляли, поди? Залко.

Во время таких застолий я рассказывал ему свои, немногочисленные по молодости житейские истории. Он же был старше меня лет на восемь, конечно у него было больше опыта и рассказов о жизни, о таёжных приключениях… Однажды он, уже довольно тяжёлый от выпитого, полез куда-то в угол, долго рылся, наконец вытащил большой красный плюшевый альбом.

– Вот гляди, корреспондент – вся моя жизнь!

Я листал толстые картонные страницы с наклеенными фотографиями, кивая пьяной башкой, и старался соразмерять кивки с его объяснениями. А сам больше всего на свете мечтал о ковшике с ледяной водой, с тоской понимая, что мне до него не дойти.

Вдруг моё внимание привлекла фотография на бежевом картоне с вензелями и надписями, которые я тщетно силился прочесть, пока не сообразил, что они сделаны не на русском языке. На снимке позировал холёный господин в котелке, с сигарой. Рядом улыбалась красивая дама в шляпе с поднятой вуалью. А между ними стоял мальчик – тоже в шляпе с пёрышком и в курточке. На нём были короткие вельветовые штанишки, белые носочки с помпонами и баретки. Среди бесчисленных снимков торжественных собраний, застолий, охотников, оленей, самолётов и чумов – эта фотография казалась чужеродной.

– Эт-то ещё что за буржуй? – удивился я.

– Где б-буржуй? – не менее удивлённо сунулся в альбом хозяин. Он долго приглядывался – и вдруг обрадовался. – А-а! Так это же мои мама и папа. А между ними я стою, видишь? Это мы в Риге. Мне здесь четыре года. Или пять…

И он стал рассказывать, что его мать была пианисткой, а отец – оперным певцом. Они даже в Европе выступали с концертами. Но после того, как Латвия присоединилась к нам – Имант так и сказал «Латвия присоединилась к нам» – отца арестовали, а его с матерью отправили в Эвенкию. Здесь она устроилась продавцом, и это было счастьем, потому что они чуть не умерли от голода, пока ехали сюда. Помог ей устроиться начальник. Кто это был, я так и не понял. Впрочем, Имант тоже о нём больше ничего не знал: «начальник» – и всё. Мать быстро освоила новое ремесло, хотя раньше понятия не имела о торговле.

– У нас в Риге горничная была, кухарка, конюх…Правда я это плохо помню, это мама мне рассказывала, – вздыхал Имант.

Он быстро выучился местным наречиям и помогал матери в качестве толмача. По малолетству своему Имант не особо понимал причину переезда, всё время ждал отца. Мать говорила, что он скоро должен приехать – так обещал начальник.

– Ах, корреспондент,  знал бы ты, как я его ждал! Я бы ему здесь всё показал, познакомил со своими друзьями. Ведь я уже умел метко бросать маут и управляться с оленями. Но отец так и не приехал. Приехал этот – начальник. Он приезжал и раньше, но в последний раз мать была какая-то не такая. Я хоть и маленький – сразу почувствовал. Мать пришла поздно, попросила налить воды в умывальник и долго умывалась с мылом. Потом достала из чемодана часы. У неё остались от отца большие серебряные карманные часы на цепочке. Откроешь крышку, нажмёшь кнопку – и они тихонько играют: тили-тили-тинь…

В тот вечер мать усадила Иманта за стол против себя и сказала, что начальник требует отдать часы. Он и раньше привязывался к ней – отдай, да отдай.  Иманту тогда было лет шесть, но этот разговор он запомнил дословно. Короткий разговор – не женщины и ребёнка, а двух взрослых людей. Немногословный. С длинными паузами. Запомнил, как в конце сказал матери:

– Не отдавай. Папа приедет – что мы ему скажем?

– Хорошо, – тихо согласилась мать. И вдруг шёпотом спросила. – А вдруг не приедет?

– Приедет. Не отдавай, – упрямо ответил Имант.

Мама поцеловала его и уложила спать. Утром она ушла в магазин – и больше Имант никогда её не видел. Начальника тоже, он увёз мать и на факторию уже не приезжал.

– А часы? – спросил я Иманта.

– Часы наверно оставались при ней – пока она была жива, – слабо махнул рукой он. – Ты не знал моей мамы. Если она сказала, что не отдаст – значит, не отдала.

Имант рассказал мне эту историю в 1968 году, когда я работал корреспондентом на Эвенкийском радио. В том же году вышло постановление ЦК КПСС об укреплении милиции молодыми, грамотными, идеологически выдержанными людьми. Я как раз был молодой, грамотный и идеологически выдержанный. Но самое главное: начальник милиции обещал мне сразу две квартиры – на выбор. А я жил в промёрзлом бараке, и ко мне должна была приехать беременная жена. Редактор не отпускал, кричал про нож в спину советской журналистике, про рвачество… Но у меня в кармане лежала путёвка окружкома комсомола, а про рвачество никто не верил: менты тогда получали копейки. В общем, стал я опером. И как-то вечером начальник милиции завёл в мой кабинет старика:

– Знакомьтесь, Сергей Захарович, это наш новый инспектор. Парень старательный, в прошлом журналист – но в практике слабоват. Займитесь им. А ты, – сказал он мне, – считай, что повезло. Сергей Захарович сделает из тебя опера, какого ни одной высшей школе милиции не сделать. Он такие дела раскрывал, таких «тузов» раскалывал…

Старик, однако, оказался не из тех болтливых пенсионеров, которые часами рассказывают о своих подвигах. Он не стал тратить время на воспоминания, а велел мне вытащить все бумаги, и мы допоздна разбирали их. У Сергея Захаровича был цепкий, рациональный ум. Он растасовал бумаги, как колоду карт, заставил написать подробный план по каждому материалу, объяснил, что делать в первую очередь, что потом, с кем и как связаться, кого вызвать, к кому сходить «на адрес» … Наконец, старик устал:

– Однако на первый раз хватит. Смотри, не забудь почаще в план заглядывать, свистун. План – не бумажка. Главное: каждый день что-то из намеченного делай. Только в кино сыщик стреляет да морды бьёт. Сыщик – это  мозги. И настырность. К тебе человек не идёт – напросись в гости. Не открывает – поговори с соседями. Молчат – разговори. Ладно, работай, в конце недели зайду, взгляну, что наворочал. А пока – по домам!

Он порылся в кармане и вытащил часы. На цепочке. Серебряные. С крышкой! Нажал  кнопку – крышка щёлкнула, и в кабинете зазвенел комариный писк: тили-тили-тинь…

– Турецкий марш! – вырвалось у меня.

– Точно! – подтвердил Сергей Захарович, нагнув голову к часам.

– Откуда они у вас? – сглотнув комок, спросил я.

Он дослушал музыку до конца и, пожевав ртом, вздохнул:

– А это, свистун, память о хорошем человеке. И очень красивой женщине.

– Где же она сейчас? – произнёс я как можно равнодушнее.

– Погибла, – покачал головой старик. – Перед войной. Она проходила по одному делу, я хотел помочь. Не вышло… Когда ей объявили приговор – попросила оставить часы мне.

Самое страшное, что Сергей Захарович, видимо, не лгал. С его точки зрения всё именно так и обстояло. Но – расстрелянная мать Иманта. Но – сгинувший бесследно отец Иманта. Но – часы в руках Сергея Захаровича...

Они наверно и сейчас в положенное время играют «Турецкий марш».

Кому?..

 



Страница 4 из 11 Все страницы

< Предыдущая Следующая >