Об искусстве путевых заметок, литераторе Боткине и писателе Гарри Франке

Я посвящаю этот очерк Е. В. Рыжовой, которая попросила меня написать о моей поездке в Испанию. Посвящаю его также Сервантесу, Блоку, Мериме, Глинке, Мэри Ли Сеттл и многим другим писателям, книги которых помогли мне составить представление об этой стране. Я люблю книги даже больше поездок. Есть особое удовольствие в том, чтобы увидеть мир сквозь призму чужого взгляда. К тому же хочется, чтобы не ты, а кто-то другой потел и утомлялся, ворочался на неудобной чужой кровати, путался в незнакомых монетах, а потом рассказал обо всём, и не как-нибудь, а так, чтобы захрустел ракушками песок, и обрызгал соком упавший с дерева перезрелый апельсин. Путешествие в кресле – респектабельное занятие. Предпочесть путешествию книгу о нём не стыдно. Что писатель без читателя? Половинка яблока.

И вот читатель уютно устроился, ему тепло и безопасно, он предвкушает удовольствие от хорошей книги, но сбудутся ли его ожидания на этот раз? Боюсь, не вполне. Прежде всего, не ждите красочных описаний. Их не будет, потому что я ни фига не помню, а дорожные заметки, сделанные впопыхах, оказались бестолковыми – всё какая-то нудная ерунда. Ничего странного; я плохой наблюдатель, мне не удается ничего толком разглядеть, потому что меня отвлекают мудрые мысли. Казалось бы, в Испании невозможно не заметить апельсиновые деревья: они везде, они растут в каждом испанском дворике, и вокруг них в траве горят, как оранжевые лампочки, апельсины-падалицы, сводя с ума жителя Северной Пальмиры, взращённого на крыжовнике и клюкве. И что? Не помню ни одного реального дерева, потому что не до того было. Увижу апельсин и сразу думаю о том, что апельсиновые деревья были завезены в Иберию арабами, или вспомнятся радужные картины заграницы, рисованные когда-то моим «выездным» знакомым: мол, там не нужно тратиться на водку, надо купить в аптеке спирт и разбавить его апельсиновым соком, который тоже есть в свободной продаже.

Чтобы увидеть, надо приложить усилие, отключить сплошной поток культурных ассоциаций. Мне это удаётся редко. Я на месте того, что есть, вижу то, что было, или будет, или могло бы быть. Мой разум обращён внутрь себя и упорно отказывается перерабатывать зрительную информацию, подсовывая вместо этого готовые обобщения. Недаром говорят, что, чтобы увидеть, надо забыть название того, что ты видишь. Я не могу забыть. Поскольку я вижу не конкретный предмет, а скорее его идеальный образ, в памяти застревают только ненужные и неглавные вещи: интерьеры всех соборов смешались в большую кучу; в Прадо непропорционально сильное впечатление произвел гермафродит; мудехары перепутались с морисками. Вот и получилось, что в этом очерке много рассуждений «по поводу», а реальных впечатлений почти нет. И тематика подкачала.

В удачных травелогах прослеживаются одни и те же магистральные темы. Об истории или архитектуре говорится вскользь, разве что общее впечатление от рельефа местности, а в основном всё о людях да о людях (особый раздел отводится женщинам), и это естественно: нормальный человек находит высшее наслаждение во взаимодействии с себе подобными. Ещё один уважаемый предмет для разговора  – питание. Сколько люди узнали о мире в последние 50 лет (успехи фантастические: молекулярная биология гена, глобальная тектоника плит), но по-прежнему самое дорогое и близкое – еда и женщины; трогательно! Не осуждаю, констатирую, все мы люди, все мы млекопиты, и на то живёшь, чтоб срывать цветы удовольствия.

Но от меня вам будет пакость: не будет в моём очерке встреч с испанцами и описаний испанского национального характера и закусок. Мой травелог это пейзаж после нейтронной бомбы – архитектура, история, литература страны минус люди, которые её создали (впрочем, создатели того, что меня интересует, всё равно уже померли). Мне интересны не люди, а продукт их жизнедеятельности – книги, здания и музеи, и я ощущаю жителей страны как помеху, стоящую между мной и прошлым. Да и что я могу рассказать, не зная языка, при невозможности общаться, про современных испанцев? А если даже и можно общаться, то что можно понять о людях, побывав в стране только десять дней и поговорив со случайным попутчиком? Ужас как не хочется пополнять ряды иностранцев, над россказнями которых смеются туземцы. Сколько я уже переслушала восторженных рассказов американцев о путешествии по России, и не уставала удивляться тому, где они выкопали всех этих чудиков, которые мне лично никогда на глаза не попадались, – боялись меня, наверно. Никогда мне не предлагали в подворотне чёрную икру из минтая, никогда за мной в Новосибирске не гонялась «толпа детишек с чёрными глазёнками», выпрашивая доллары и центы, никогда не приходилось мне спать в деревенском клубе, укрываясь переходящим красным знаменем.

А о питании мне лучше вообще не заговаривать. Испанская еда мне показалась скверной, или, может быть, они так специально готовят для туристов. (Едем не за едой, но я её везде огорчительно замечаю; ото всех стран остались в душе светлые воспоминания: вот как мне было невкусно в Италии, вот как мне было невкусно в Испании.)

Словом, пишу я эти записки не за тем, чтобы рассказать об Испании и её жителях. Я пишу, чтобы мысленно прожить набело путешествие, совершённое начерно. Всегда ведь чего-то недоучёл, потратил слишком много на ненужное, не увидал главного, и как же потом хочется это путешествие повторить и сделать всё, как надо. К сожалению, вернуться по собственным следам возможно только на бумаге. Вот я и записываю, чтобы поправить прошлое, всё продумать, сказать себе – вот туда бы ты пошла, вот это бы увидела, если бы осталась ещё на один день, день исправления ошибок.

Но ведь несправедливо совсем уже лишить читателя того, что ему больше всего интересно. И если мне, книжному человеку, робкому читателю, хилому наблюдателю, реально по плечу только мысленное путешествие, то почему бы не обратить на пользу мою любовь к книгам? Почему бы не найти себе спутников и помощников из числа тех, что и подробности замечали, и с людьми беседовали? Выбор обширнейший, начиная с Юлия Цезаря, который осматривал Испанию на боевом слоне, почти как герой русского анекдота, который ездит в Европу на танке. За древностию лет Цезарь вряд ли будет хорошим попутчиком, но и современники мне не подходят. В нашем веке забыто искусство рассказа ради рассказа, а были ведь такие блаженные времена, когда находилось время для мельчайших деталей, для блестящей пуговки на ботинке, резной ставни на окне. У кого теперь есть время на подробности? Всё второпях, картошка в мундире, книжка на кассете – успеть бы хоть что-то посмотреть – лучше так, чем вообще ничего. Но по мне если уж рассказывать о путешествии, то в деталях, а то зачем вообще браться? Поэтому тянет к людям постарше, родившимся ну хотя бы в девятнадцатом веке, из тех, у кого было время оглядеться, а потом со вкусом, обстоятельно рассказать о пережитом.

Представлю моих попутчиков. (Познакомились случайно, из-за наугад раскрытой книги). Вот наш соотечественник, Василий Петрович Боткин. Кто он такой, узнала сразу, благодаря добросовестному предисловию, свойственному советским изданиям. Боткин перепробовал все ремёсла в литературе, был музыкальным критиком, переводчиком, очеркистом. Дружил со многими писателями: Тургеневым, Толстым, Некрасовым, получал нагоняи от Белинского за аполитичность. Славы особой не добился, хотя в свое время был известен. Почему его забытую книгу 1848 года «Об Испании» вдруг взяли да и переиздали в «Памятниках литературы» – Бог его знает, – наверно, как и я, раскрыли и зачитались:

«Угрюмо и спокойно, завернувшись в свои коричневые плащи, смотрели мужики на проезжавший дилижанс. Ни в движениях, ни во взглядах не обнаруживалось у них того живого любопытства, с каким житель юга, например итальянец, встречает всякую проезжую телегу и тотчас обступает её. Эти спокойные, величавые манеры особенно поражают после французской подвижности и увёртливости» (Молодец Боткин – всех уел в этом пассаже!).

Жратва испанская Боткину, как и мне, не особенно понравилась. «Весь завтрак приготовлен был на дурном оливковом масле, которое воняло, как то, которое называется у нас обыкновенно деревянным. Впрочем, товарищи мои испанцы обрадовались ему, говоря, что они не могли есть оливкового масла во Франции: оно не пахнет маслом.» (Интересно, а пахнет ли ему подсолнечное, и если пахнет, то чем?)

Нехорошо цитировать автора без его ведома, но удержаться невозможно. Проще было бы взять да и перепечатать всю его книгу. Но к сожалению, нельзя всех просто отослать к Боткину, разве только для того, чтобы посмеяться или поплакать о том, как всего за каких-нибудь 150 лет всё радикально изменилось: исчезли пёстрые народные костюмы, разбойники и дилижансы; никто уже не путешествует на породистой андалузской лошади по головокружительным горным тропкам; испанцы не спешат разделить с тобой последний кусок хлеба; цыган уже не выманишь потанцевать за их любимое угощение – вино и сладкие пирожки; и испанки уж не пленяют полным отсутствием образования и первобытной свирепостью.

Второй мой спутник – американец Гарри Франк. Через шестьдесят лет после Боткина, в 1911 году, он пересёк Испанию пешком за четыре месяца, потратил всего 172 доллара, и так обрадовался, что напечатал об этом книгу. Путешествие вышло на славу: в какие только захолустные деревни и харчевни не забрасывала Гарри дорога; испанские крестьяне (дикий народ, почище о. Фёдора) принимали гостя по акценту за латиноамериканца, жалели и гостеприимно делились скудным ужином; обнищавшие полицейские интересовались, можно ли заработать в Америке свертыванием сигар; католические священники наперебой спешили рассказать неприличные анекдоты, и на их лицах, оправдывая ожидания анти-клерикала Гарри, неизменно лежала печать себялюбия, разврата и обжорства.

Гарри пишет живо и по-простому, хотя сам не так уж и прост, – он и языки знает, и картины любит, – но к читателю милостив и не изводит ни архитектурой, ни живописью. Книга написана со смесью добродушия, иронии и превосходства, возможной только в тогдашнюю эпоху «политической некорректности», когда незазорно было называть немцев «тевтонами» и открыто смеяться над простоватыми испанскими крестьянами, полицейскими и священниками.

Неведомый мне Гарри вызвал у меня большую симпатию. Но кто он? В книге упоминалось, что до испанского турпохода Гарри был преподавателем в нью-йоркском колледже. Что было после, сделался ли Гарри писателем или остался скромным учителем, и эта книга единственное, что он написал? Я долго чесала репу по этому поводу, пока не догадалась – «Гугл»! Биография Гарри Альверсона Франка (1881–1962) немедленно появилась на мониторе.

Гарри Франк не был неизвестным учителем, он был знаменитым путешественником. Родился Гарри в 1881 году, как и мой дед, что вызвало у меня родственные чувства. Я не могла не задуматься о различии и сходстве их судьбы, интересов и возможностей. Думаю, неспроста мой дед окончил Морской корпус, хотя в семье моряков до него не было, – должно быть его манили дальние страны. Молоденьким мичманом он совершил почти что кругосветное путешествие, проплыв из Балтийского моря в Японское на броненосце «Орёл», участвовал в русско-японской войне, потом стал учеником Попова, строил радиостанцию на Новой Земле. В это время Гарри пешком исходил Латинскую Америку, Японию, Гавайи и Аляску, предвоенную Англию, Германию и Скандинавию. В отличие от многих, он путешествовал почти нищим и потому всегда оказывался среди самых бедных, оригинальных и колоритных жителей страны. Чем-то он напоминает мне Гиляровского.

Результатом странствий явились тридцать три книги, среди них даже «Бродяга в Стране Советов» (Год издания – 1935. О том, что случилось с моим дедом в 35 году, лучше не надо... ). И капитан Карпов, и Гарри поучаствовали в обеих мировых войнах, но, в отличие от деда, Гарри удалось вернуться из последней передряги живым. Много лет, книг и лекций спустя он был похоронен на Арлингтонском кладбище, как полагалось американскому подполковнику в отставке.

Возвращаясь к моему опусу... несколько слов в заключение. Стало быть, в Испании большую часть не увидела, и не запомнила; пишу, пытаясь по фотографиям, по кратким ежедневным запискам с места событий, по чужим книгам, воспроизвести пост фактум, что же там такое со мною могло быть, и выходит мешанина из реконструкций, цитат и моих соображений по этому поводу, заметки мизантропа, не знающего языка, неспособного ничего разглядеть, да ещё свободно заимствующего у известных писателей. Но мне не стыдно. Я смотрю на свои путешествия, как Жан Жионо, который записал в путевом очерке: «Я приехал сюда не для того, чтобы узнать Италию, а для того, чтобы быть счастливым». Это я о себе пишу, а не об Испании. Это кусок моей жизни, книга обо мне, а значит о дороге, потому что, «жизнь это дорога, и дорога – жизнь», как напомнил нам Басё.

 



Страница 2 из 14 Все страницы

< Предыдущая Следующая >