«Аламбра»

Альгамбра, «Красная крепость», плывёт над Гранадой, как волшебный остров, то на фоне заснеженных гор, то на фоне чёрного ночного неба. Отовсюду видны её зубчатые стены, массивные башни, в которых только кое-где, на большой высоте, чтобы не добросить и не добраться, прорублены окна. Альгамбра – сердце Гранады, «Аламбра: город воды, владение Аллаха, врата рая» – порождена той же культурой, которая создала мечети Самарканда и Бухары.

Крепость, сложенная из кирпичей, плоских, вроде древнерусской плинфы, выросла на руинах арабской цитадели, построенной на остатках вестготских укреплений, которым предшествовал римский форт. Что же ещё посыплется, если копнуть поглубже? Основатель Альгамбры Мохаммед Ибн Аль Амар позаботился об акведуке, сделал подземные цистерны для воды на случай осады христианами, заложил султанский дворец, который потом двенадцать султанов двести пятьдесят лет подряд украшали и достраивали. Когда крепость с дворцом попали в руки католических королей, те первым делом по-хозяйски закрасили мусульманские росписи на стенах; их внучок Карл Пятый пытался обустроить Альгамбру по своему вкусу, но с таким же успехом, как мы Россию; плюнул, уехал, и крепость долго была бесхозной. Французские и английские войска оккупировали Альгамбру во время наполеоновских войн, не очень-то заботясь о её сохранности. Время шло, дворец разрушался, в нём поселились бандиты и цыгане, а когда их выгнали, прижилась публика поприличнее. Между тем живописные руины посещали и воспевали Теофиль Готье, Вашингтон Ирвинг, Боткин и другие известные люди, создавая о них легенду-сказку. Наконец и испанцы ими заинтересовались, дворец был взят под охрану государства и превращён в музей. На Альгамбру стал изливаться бурный поток туристов. То, что осталось после веков небрежения и постоя оккупантов, реставрировано минимально, в основном законсервировано, и каждый посетитель может дать вольнейшую волю воображению, мысленно дополняя недостающее.

В Альгамбру можно дойти пешком по тенистой дороге, обсаженной вязами и каштанами, присланными в подарок герцогом Веллингтоном, может от стыда, что его войска насвинячили в Альгамбре, может в благодарность за великолепное королевское имение в предгорьях Гранады, дарованное ему за освобождение Испании от французов. Все хотели сделать друг другу приятное, и скала Альгамбры, которая должна была быть по законам военного искусства голой, превратилась в красивый парк из вязов и каштанов. Нынче мало кто согласен пройтись и насладиться этим парком, потому что всем дорого время, и большинство предпочитает приехать на маленьком автобусике от Плаза Нуэва.

Наш автобус вела дружелюбная блондинка, не расставаясь при этом с сигаретой (блондинок в Испании много, но все среднего возраста, а молодые женщины – брюнетки). Пассажиры были её гостями, а пешеходы друзьями, она всё время притормаживала: то со знакомыми словом перекинется, то уговаривает пеших туристов не валять дурака и влезть в автобус, ноги ведь не казённые. Ехать с ней было сплошное удовольствие; полная радости жизни, эта женщина показывала своим примером, что можно достичь счастья в повседневности.

По недомыслию мы вошли в Альгамбру с самого дальнего конца и долго бежали по аллеям мимо садиков и раскопок, но если зайти в музей через главный вход, через ворота Справедливости, украшенные замковым камнем с пятернёй, символизирующей пять обрядов ислама, сразу окажешься в центральной точке, на большой площади с подземными цистернами для воды. Пойдёшь направо, напорешься на дворец Карла Пятого, такой же красивый и уместный, как кремлёвский дворец съездов. Пойдёшь налево, мимо стойки с сосисками, попадёшь в крепость Алькасаба, старейшее сооружение Альгамбры. Пойдёшь прямо, попадёшь во дворец Назаридов – главную достопримечательность Альгамбры.

Во дворец Карла мы не зашли – не хотелось эпохой Возрождения портить впечатление от мусульманской Альгамбры. Вдобавок дворец заслужил всеобщую обструкцию тем, что ради него развалили часть дворца Назаридов. Самый страшный вред Альгамбре нанесли перестройки Карла Пятого и наполеоновы взрывы – разрушения времени были менее безжалостны. Откуда только берутся эти не очень приятные и не очень умные люди, которые могут разломать дворец Назаридов, построить собор в центре кордовской мечети, дворец съездов в Кремле, или большой стеклянный параллелепипед на Сенной площади, считая его адекватной компенсацией за взорванный растреллиев собор?

От Алькасабы восьмого века осталась только шкура укреплений, а внутри всё развалено, и любопытствующим предстоит длинная монотонная прогулка по крепостной стене, среди кучи туристов, с поглядом вниз, в брюхо крепости, где теперь только обозначены невысокими стенками многочисленные строения (казармы, баня); при арабах всё так было застроено, что негде шагу ступить; планировка, как в лабиринте, комнаты в виде узких длинных прямоугольников – в восточном жилище чем меньше света, тем лучше. Пыльно.

После крепости я совсем сварилась от жары, и мы отдохнули в кофейне отеля Парадор, построенного на территории Альгамбры. Там меня обсчитали, ненамного и нестрашно, но обидно. Помню неистовую злость, но почему-то не на себя, а на окружающий мир.

Но и Алькасаба, и дворец Карла Пятого в Альгамбре, всё это только прелюдия ко дворцу Назаридов. Попробую замедлить темп, углубиться в подробности, передать чувство посетителя, который давно мечтал об Альгамбре, заказал билет за месяц по Интернету, выстоял длинную очередь у кассы, чтобы его получить, и уж теперь не простит Альгамбре, если она обманет подогретые трудностями ожидания. Что же он увидит? Он увидит совсем не то, к чему привык во дворцах Центральной Европы.

Общее впечатление от дворца: сеть большей частью одноэтажных павильонов с прямоугольными внутренними дворами. Крыши желобчатые, из потемневших черепичин с гнутыми спинками. Наружные стены негладкие, неровно сложенные, на них как-то неожиданно, вдруг, – карниз, барельеф, наличник окна, но без окна, арка, но без проёма – зачем, почему? То ли остатки разобранной структуры, то ли страстно захотелось украсить глухую стенку, и кстати вспомнилось, что бывают же всякие дуги и выступы.

Нет в этой архитектуре европейской логики. В нагромождении прямоугольных зданий со внутренними дворами, обращённых к миру голыми стенами, прячущих внутри от постороннего глаза временное и переносное убранство, воплощена мусульманская идея жилья. Архитектурного плана, симметрии, к которой мы привыкли, в нём нет. Чем больше дворец, тем больше зданий и дворов – одно пристраивается к другому, строение разрастается, как грибница. Путаница комнат. Внутренние просторные дворы, служащие приёмными залами, опоясаны аркадами. Во дворах устроены садики – с деревьями в грунте и в горшках, с цветами, стрижеными кустами; в противоположность хаотичной архитектуре всё живое упорядочено, подвластно человеку.

Для гранадского стиля, зародившегося на Ближнем Востоке, характерны лёгкие несущие конструкции (балки крыши и потолка), замаскированные объёмной штукатуркой, покрытой глубокой резьбой, ноздреватой, как сыр на изломе. Чудо, что эти непрочные дворцы сохранились до наших дней, тем более что их долговечность не предусматривалась строителями. На Востоке навечно строят только мечеть и школу. Дворцы бывших кочевников временны, как палатка бедуина. Они умирают вместе со своим хозяином; новый султан сравняет их с землёй, построит другой дворец на новом месте.

В Альгамбре обошлись по-иному, потому что переезжать было некуда. Пришлось достраивать, доделывать, доукрашать то, что есть. Но дворец, построенный из палочек и замазки, хрупкий, как скорлупка и лёгкий, как вздох, пережил все отпущенные ему сроки. Колонны двориков, построенные из блоков, соединённых свинцом, при землетрясениях гнулись, не обрушиваясь (впоследствии барселонский архитектор-модернист Гауди тоже использовал свинцовые сочленения). Штукатурка оказалась прочнее мрамора, только краски поблекли.

Главные достопримечательности дворца: двор львов, двор миртов, зал послов, зал барки, зал двух сестёр, дворик Линдарахи.

Прямоугольный двор львов окружён самой искусной аркадой дворца, со сдвоенными и одиночными колоннами. С двух сторон аркады пристроены портики с тройными рядами колонн. Среди колонн ты как в лесу. Их капители по высоте равны самим колоннам и упираются в горизонтальные балки. В пространства между капителями вписаны арки. Чтобы не скучно было, арки устроены двойные или тройные, последующая нависает уступом над предыдущей. Самая нижняя арка – в виде подковы, над ней может быть полукруглая или прямоугольная.

На высоких прямых капителях колонн вырезаны гирлянды листьев, обрамлённые маленькими колонками. Балки покрыты арабским текстом. Арки покрыты белыми сталактитами из штукатурки. Над арками стены до потолка украшены сквозной резьбой в виде ромбов с закруглёнными углами, в которые вписаны круги или колокольца, окружённые кружевными фестонами. Повсюду видишь узоры, узоры, узоры. Где же я ещё видела такие орнаменты – мелкий внутри крупного, растительный внутри геометрического, один поверх другого? Ах да, во вложенных один в другой китайских шарах со сквозной прорезью, искусно сделанных из одного куска слоновой кости.

Посреди двора на скрещении арыков устроен фонтан, который мы к сожалению не видели – он был безобразно зашит досками. Под досками должно быть спрятано двенадцать львов. По легенде львы эти были подарены султану евреями и символизируют двенадцать колен израилевых. На фотографиях львы показались мне знакомыми, точь-в-точь как у ворот Пулковской обсерватории. В зубах у львов папироски, из которых льётся вода. Воду они извергали по очереди, по часам. После захвата Гранады христиане фонтан разобрали, чтобы понять, как он устроен – у европейцев ум аналитический, – и собрать потом не смогли. (Я представляю, с каким ужасом смотрели цивилизованные мусульмане на христианских варваров – как римляне на вандалов).

Двор миртов – ещё один длинный прямоугольник с двумя портиками напротив друг друга. Вдоль всего двора вытянут бассейн, в котором отражаются арки и Башня царицы; вдоль бассейна тянутся два толстых валика стриженых миртов. В бассейн стекают по желобам струи небольших фонтанчиков. Арки портиков большие, полукруглые, резьба на них менее замысловатая, чем во дворе львов. Зато на задних стенках портиков над поясом из изразцов находится один из самых изящных узоров Альгамбры, на котором стихи преплетаются с листьями, цветками и завитками.

Наилучшие сталактиты свисают из-под купола в зале Абенсеррахов, где по приказу султана абенсеррахнули сторонников Боабдила. Купол этого зала – восьмиконечная звезда, на лучах которой с каждой стороны по окну с резной решёткой – слабого света достаточно, чтобы осветить потолок, придав ему тёплый цвет воска. Под лучами нависают фантастические соты из ячеек разного размера и формы, расположенных под разными углами, отбрасывающие причудливые тени.

Оконные рамы и ставни, потолки и двери залов сделаны из резного кедра и кипариса, обработанных проще и строже, чем штукатурка. Кедровая древесина – наилучший материал для резчика; она не имеет рисунка, и потому на ней хорошо проявляется выпуклый рельеф. Узоры потолков и дверей сплетены из пересечения широких линий, прорезанных желобками и напоминающих полосатые ленты. Переплетение лент создаёт восьмиконечные звезды, ромбы и наконечники стрел. Иногда внутри звёзд ещё имеется узор из тоненьких линий, перекликающийся с главным, большим узором. Если сложный узор напоминает срез апельсина, стиль называется «наранха» (апельсин), а если линии перекрещиваются под углами, как соломенное плетение, это «узелковый» стиль.

На потолках промежутки в переплетении кипарисовых лент заполнены инкрустациями из перламутра. На ставнях вырезаны сквозные узоры: мелкие дырочки в толстой доске в виде ромбиков, треугольничков овалов и кружочков – как будто цветки, ромашки или подсолнухи. Меж узоров набиты тонкие рейки, образующие асимметричный рисунок-лабиринт вроде запутанного плана мусульманского дома. Тяжёлые двери украшены крупными узорами и накладками из потемневшей бронзы. Рука тянется погладить старое, сухое, растрескавшееся дерево, отполированное столетиями прикосновений, тёплое на ощупь, впитавшее жар весеннего дня – даже высохшее, оно остаётся живым.

Стены залов внизу украшены фризами из разноцветных керамических изразцов, изготовление которых было доведено арабами до совершенства. На каждой плитке на белом фоне фигуры, тёмно-синие, лазурные, зелёные, охряные и жёлтые: ромбик, или восьмиконечная звезда с толстым пузом, или широкая стрелка, или какие-то пропеллеры, или странные многоугольники, вроде как бывшие квадраты с неровно срезанными углами. Из плиток сложены узоры. Мастера не гнушались простыми, как в бане, орнаментами – столбики, шахматная доска, – или выбирали более замысловатый, но повторяющийся ритмически узор переплетающихся линий, изломанных под прямыми и острыми углами.

Над фризом начинается чудо резной штукатурки; геометрические узоры сплетают в единый ковёр и тексты, и растительный орнамент. В Альгамбре полно поэзии, – буквально: стены украшены поэмами, которые для посетителей, не знающих арабского, немы или просто незаметны, и воспринимаются ими, как странный асимметричный узор, как будто выдавленный из тюбика с зубной пастой. Контуры орнамента, обозначенные лентами с узором, заполнены завитушками или тонкими фантастическими травами со стилизованными листьями, и каждый листок травы в свою очередь покрыт мелкими цветочками и трилистниками, или насечкой из полосок и колечек. Глубина резьбы зависит от величины завитушек – чем крупнее, тем глубже. Соотношение глубин игрой теней придаёт узору дополнительную рельефность, ещё усиленную тем, что свет всегда падает под острым углом.

Фризы и орнаменты дворца Назаридов похожи на тонкую сетку жил стрекозиных крыльев, или, ещё вернее, на кружево оренбургского платка светлой шерсти, где основной узор выделяется на фоне бесформенной дырчатой массы. Редко-редко проступают на поверхности остатки голубого или розового, напоминающие о том, что нынешняя платковая однотонность стен была когда-то цветной пестротой восточного ковра.

Некоторое впечатление о том, как выглядели стены раньше, можно составить, разглядывая арку над окном, выходящим в сад Линдарахи. Когда глаза привыкнут к темноте, оказывается, что разные элементы настенного узора не только вырезаны на разную глубину, но при этом по-разному раскрашены и поэтому ещё сильнее выделяются. Над полукругом бледно-розовой арки с зеленоватыми медальонами нависает уступ из белых сталактитов, стена над которым окрашена голубым; – тусклые краски благородной старости, на фоне которых яркая глазурь плиток кажется вульгарной. Но когда-то краски стен были такими же яркими, как и плитки; какой эффект это производило, мы уже никогда не узнаем. Дворец обманчиво прост, в его убранстве, комната за комнатой, повторяются одни и те же идеи. В каждой комнате фриз из керамических плиток, над ним орнамент до потолка, над ним балки, проёмы арок и потолочные углы с сотами вырезанных из штукатурки сталактитов, больших и маленьких, покрытых мельчайшим узором.

Отчего же Альгамбра производит такое сильное впечатление на посетителей, особенно северян; отчего же каждый выходит из Альгамбры очарованный, или хотя бы изумлённый, как будто он побывал в затейливой и длинной восточной сказке? Оттого, что в её повторяемости творчество, как в теме с вариациями. Невозможно не поддаться ритму монотонной пестроты, не увлечься фантазией творцов сложного орнамента, не застрять у каждой стенки в изучении мельчайших его элементов, которые умело тебя затягивают, издали похожие друг на друга, вблизи – уникальные.

Психолог художественного творчества Рудольф Арнхейм в книге «Искусство и визуальное восприятие» обсуждает разные способы создания зрительного баланса в художественной композиции. Построения, состоящие из мелких повторяющихся элементов, Арнхейм называет «атональными». Монотонная повторяемость малых элементов приводит композицию в состояние устойчивого равновесия. В западной живописи доминирует композиция из нескольких ведущих элементов, размеры которых подчиняются иерархическиому градиенту, композиция, наиболее подходящая для отображения мира как точки приложения централизованных сил. В противоположность этому, в атональной композиции существует изотропное распределение сил, которое лучше подходит к отображению потока жизни, в котором каждый элемент это малая, но необходимая частица, без которой разрушится целое.

Изотропный мир, созданный художником, не имеет направления, и куда бы ты не пошёл, ты остаешься на одном месте. Такое искусство отвечает нашим представлениям о восточной жизни и восточной философии, обусловленных природными условиями – когда жарко, спешить некуда, можно поразмышлять. Сейчас Восток для нас прочно связан с исламом. Но корни восточного узора на самом деле находятся в древней христианской культуре коптов. Атональные композиции были заимствованы мусульманами из восточных христианских манускриптов. И не только мусульманами – «ковровые» композиции встречаются в древних рукописных евангелиях кельтов.

На современном Западе мы нечасто видим атональные композиции. Тем не менее мы встречались с идеей Альгамбры в её западном преломлении, даже если никогда не бывали во дворце Назаридов. Альгамбрские плитки, подобно чешуям рыб слагающиеся в абстрактные узоры, оказали глубочайшее впечатление на Мориса Эшера, и в его рисунках мы видим квинтессенцию Альгамбры: фон узора превращается в самостоятельный орнамент, одна монотонность медленно переходит в другую, из двумерности в трёхмерность, из выпуклости в вогнутость, из дня в ночь, и обратно.

На уровне глаз альгамбрскую вязь возможно рассмотреть, но выше, вырезанное с неменьшей любовью и тщанием, сумеет оценить только аллах или телеобъектив. Изощрённые узоры не повторяются, и, вооружившись твёрдым желанием всё увидеть и заметить, надо месяц ползать по Альгамбре с лупой и биноклем. Но у кого же есть на это время? Если ты попал во дворец Назаридов на час-полтора в первый и последний раз в жизни, то приглядываться некогда, ходишь из зала в зал и однообразно удивляешься – ишь чего они тут понакрутили! Все узоры становятся одинаковыми, глаз воспринимает только общую идею штукатурки как ковра.

А современники дворца, для которых все было сделано? Привыкали ли они к этим узорам, переставали замечать, воспринимали как обои, ковёр, или при тихой неспешной жизни разглядывали стенки часами как картину? Перефразируя мой вопрос – с чем мы имеем дело в Альгамбре, с прозой жизни или поэзией, с высоким искусством, или с утилитарным, привычным, примелькавшимся для современника?

Разглядеть что-либо трудно, всё в темноте. Всё предназначено для сохранения прохлады в адскую жару. Свет идёт из дверных проёмов. Окон почти нет, а те, что есть, располагаются на большой высоте и закрыты ставнями с небольшими прорезями, едва пропускающими свет. Окна во двор, затенённые аркадами, наоборот, высокие и начинаются почти на уровне пола, с широкими подоконниками, на которые можно положить подушки, усесться и смотреть на маленький дворик, засаженный апельсиновыми деревьями. Например, на дворик Линдарахи. Там сад с фонтаном, покой, умиротворённость, вода журчит.

Смысл названия «Линдараха» потерян. Кто считает, что это «спуск к реке» на арабском, а кто – имя восточной красавицы гарема Назаридов. Гарем, который был расположен рядом с двориком, давно опустел, и мне удалось полюбоваться только ленивой красивой кошкой, отсыпавшейся на крыше (кошка – животное, угодное пророку Магомету). Но я не огорчилась; к чему мне гаремные красавицы? Романтизм, который для многих таится в образе красивой, ленивой молодой женщины, содержащейся взаперти, мне непонятен. Восточные красавицы, гаремы, ленивая южная жизнь меня не занимают. Рахат-лукум слишком сладок. На эту поэзию и романтику у меня взгляд со стороны с удивлением. Хотя вот и Вашингтон Ирвинг, и Теофиль Готье – разные страны, разные культуры, – подпали под очарование Альгамбры. Может быть она говорит больше мужчине, чем женщине?

Увы, особенно рассиживаться и умиротворяться не приходится. Альгамбра забита людьми до отказа. Аккуратно, зигзагами, обходишь, нет-нет да и стукая кого-нибудь рюкзаком, сгустки экскурсантов, коагулирующих вокруг экскурсоводов, которые на разных языках рассказывают об Альгамбре, хотя рассказать-то толком нечего. Кто строил эти дворцы, кто резал узоры – неизвестно, и даже предназначение помещений не особенно ясно. Факт удивительный – не осталось описаний современников о строительстве Альгамбры и жизни её обитателей. То ли эти подробности не считались достойными записи, то ли делись эти записи куда-то.

Толпы людей мешают и психологически. Счастливы были прежние посетители: Боткин, Готье, – которые бродили по Альгамбре в одиночестве, срывая «грозды» винограда, счастлив Вашингтон Ирвинг, который жил во дворце, в комнате рядом с садиком Линдарахи. В этих буколических условиях, в состоянии, когда торопиться некуда, редкие посетители могли продегустировать Альгамбру и прочувствовать её так же, как и былые обитатели дворца Назаридов. А современный турист, в этом шуме и гаме на что он может рассчитывать, кроме общего утомления пестротой?

Поскольку поток людей теперь уже никогда не кончится, то что же можно предпринять, чтобы прочувствовать Альгамбру такой, какой она была задумана? Может быть я постигла бы душу Альгамбры, если бы я осталась в Гранаде ещё на один день и провела бы вечер во Дворце и садах Назаридов, среди фонтанов, окрашенных в жёлтый цвет огнями фонарей. Может быть, надо было зайти в музей Альгамбры, хранящий примеры хрупких вещей той эпохи. Резьба по слоновой кости, расшитая кожа, голубые вазы, составлявшие плоть Альгамбры, большей частью растаяли во времени, истёрлись, разрушились, разбились, унесли с собой тепло создавших их рук, и нам осталась только полуправда, стены, белеющие как кость скелета, омытая тысячей дождей.

Можно только вообразить, как по вечерам, освещая поэтические надписи на стенах, во всех залах горели сотни «ламп Аладина» и висячих светильников со стёклами в железной оправе. Зимой появлялись бронзовые жаровни, над которыми так приятно греть руки и смотреть на огоньки, блуждающие под серым пеплом. Ковры, подушки – зимой шерстяные, а летом кожаные (для прохлады), были небрежно разбросаны на низких диванах и широких подоконниках. Впечатление пышности создавали прежде всего одежды, убранство комнат: кинжалы и мечи с инкрустированными и чеканными рукоятями, великолепные фарфоровые вазы с тончайшим голубым и золотым узором, стеклянные кубки для вина – стекла цветного, непрозрачного. А стены с резной штукатуркой были только рамой для этой красоты и богатства. Христиане вынули из Альгамбры душу, как часовой механизм из фонтана львов (но они же и сохранили Альгамбру для потомков).

Садиком Линдарахи Альгамбра кончилась, и сколько не сиди на этом дворике, сколько не размышляй о судьбе Альгамбры, это не изменит грустного факта: больше во дворце смотреть нечего, пора уходить. Выходим в сады Партал через арку, увитую глицинией, задевая за её сиреневые кисти. Партал составляют три вытянутые вдоль крепостной стены террасы, укреплённые кирпичами, с кирпичными ступенями. На каждой – сетка дорожек между прямоугольниками клумб, огражденными стрижеными невысокими кустами. На клумбах огромные ноготки и водосборы, примулы и многоцветные махровые садовые лютики, штамбовые розы, пионы, покрытые пышными розовыми цветками. В саду растут и деревья – магнолии, пальмы, апельсины, пирамидальные кипарисы. Из больших кустов настрижены шары, вазоны и большое странное сооружение с плоской верхушкой и глубокими нишами.

На краю сада, над обрывом к реке, находится небольшой двухэтажный павильон (Башня дам) с прилегающей к нему аркадой, через большие окна которой открывается превосходный вид на Альбайсин. Посреди сада выкопан бассейн, смысл которого в том, что он служит зеркалом для Башни дам с прилегающей аркадой и смотровой площадкой, и может заворожить всякого, кто согласен не считать часов и минут. На верхних террасах находятся бассейны поменьше, с широкой каймой мозаики, выложенной из мелких камешков, изображающей маки так абстрактно, что тут скорее всего не мак, а его платонова идея. Сад окружён стеною, которая выглядит, как слоёный пирог: прослойка кирпича, прослойка камня, между ними толстые слои выкрашивающегося раствора. Стена покрыта ползучими растениями, лианами, и на ней устроен небольшой водный каскад. Поразительно, что при султанах Партала ещё не было; обидно за султанов.

На некотором расстоянии от дворца Назаридов находится летний дворец Хенералифе и фруктовые сады султана – фрукты и овощи которых предназначались не только для султана, но и для двух тысяч жителей крепости Альгамбра. Боткин замечательно описал эти сады: «Дни мои проходят здесь каким-то безотчётным, невыразимо приятным сном. Встаю я в 6 или 7 часов и тотчас же иду в сад Альамбры, оттуда в Хенералифе: его большой, заброшенный, предоставленный одной природе сад имеет для меня особенную прелесть. Весь он, можно сказать, обвит виноградом. Высокие кипарисы окружены им сверху донизу, как гирляндами; золотистые грозды на тёмной, матовой зелени кипарисов, когда в них ударяет солнце, кажутся совершенно прозрачными. Вот синий, вот душистый москатель, вот круглый, золотистый и сладкий, а вот продолговатый и слегка кислый, который я всегда предпочитаю. Гранаты от спелости лопаются на деревьях, выставляя свои пурпуровые зёрнышки; на рыхлых от зрелости фигах – светлые капли сгустившегося прозрачного сока. Утра здесь от близости Сиерра-Невады исполнены самой отрадной свежести, так что грозды покрыты холодным инеем. Какое наслаждение есть прямо с дерева эти грозды, ещё покрытые матовою, инистою свежестью утра! Освежившись виноградом, я возвращаюсь домой к завтраку, который обыкновенно состоит из двух яиц всмятку. Шоколад мне до смерти надоел». Вот подлец, большой у него был отпуск...

Хорошо, что я перечитала этот фрагмент только по возвращении из Испании, а то бы Хенералифе меня страшно разочаровал. Фруктов там почти нет, только вездесущие апельсины. Сад Хенералифе рекламируют как самый ни на есть подлинный арабский сад, где всё, как при султане. Но если это так, то у тогдашних жителей Альгамбры был сильный авитаминоз из-за однообразной диеты. Почему были изничтожены и синий, и золотистый, и круглый, и эллипсоидальный, и душистый виноград, кто ободрал все фиги, мне неизвестно. Объяснение номер один: по тому же, почему в царскосельском партере убрали узоры из разноцветного битого стекла, сверкавшего на солнце, как сокровища Агры – чтобы любители блёсток не вытаптывали клумбы. Объяснение номер два – во времена султана грозды не свисали с кипарисов, эта вольность завелась только после разорения Альгамбры, и поэтому простительно стремление реставраторов сделать, как было. Словом, так или иначе, у Хенералифе отняли самое главное – очарование, поэзию, кисти москателя, чтобы придать саду более пристойный и ухоженный вид. Шоколад и яйца переехали в кафе отеля «Парадор».

Но если не знать, что отлучили от винограда и гранатов, то получишь удовольствие от тихого зелёного лабиринтика: стенки и башенки из старого кустарника с побуревшими плешинами; дорожки и переходы, выложенные рисунком из камушков. В центре нижней террасы, в глубокой тени, под мелколистными сводами, спрятана чаша, а над ней переплетаются тоненькие водные струйки. На газонах как будто набросаны детские кубики, выстриженные из тех же кустарников. Клумбы засажены махровыми лютиками и сильно обрезанными штамбовыми розами. Из окон малого дворца султана открывается вид на крепость Альгамбру. Перед ним расстилается самый знаменитый двор-садик Хенералифе, который фотографируют для открыток и альбомов. Нет на нём могутных золочёных аллегорических фигур, нет Самсона, раздирающего пасть льва, но и не надо. Прелесть дворика в розах и маленьких фонтанах. Вдоль двора идёт длинный узкий бассейн, над которым перекрещиваются водные дуги. На концах бассейна и посредине поставлены плоские чаши слабосильных фонтанчиков. Это фонтаны людей, привыкших дорожить водой. Арабы любили не толстые пучки струй, бьющие с шумом вверх на много метров, а тоненькие ниточки, сверкающие на солнце, падающие с приятным тихим бульканьем в чашу или бассейн, полный воды.

Помню также какой-то искривлённый ствол древнего дерева и табличку на испанском о том, что вот мол здесь встречались какие-то средневековые любовники. А что за любовники, не знаю – о них в путеводителе ни гу-гу. Дальше начинается подъём уже на террасы эпохи Возрождения с красивым регулярным садом.

Как ни бросить взгляд на Гранаду с высочайшей точки, с террас дворца Назаридов! Вспоминаешь Толедо, город песочного цвета, и с интересом отмечаешь, что Гранада другая – белые дома, розовые крыши; поднимается вертикально, уступами по другой стороне ущелья: домики с террасами, средневековые дворцы, церкви. Виднеется башня-колокольня – паралеллограмм с невысокой четырёхскатной кровлей. Кажется, я вижу террасу ресторана, с которого нас вчера выперли. Вот четырехугольник с парусиновым тентом, натянутым над внутренним двором – как похоже на нашу гостиницу – да это она и есть, игрушечный домик у игрушечной речки. Площадка у Св. Николая, а на ней крошечные точки-люди. Там и тут в этот чудесный макет воткнуты пирамидальные кипарисы – дерево экономное, много места в мусульманском дворике не займёт, но и тени не даст настоящей.

Можно долго стоять, наблюдать, но я не умею. Это занятие для гаремных женщин, для которых собственно и были устроены все эти террасы и смотровые площадки. Столько их, что смотреть вдаль наверняка было любимым занятием в неспешной жизни обитателей Альгамбры. Вдали ничего не происходит – всякое движение, кроме движения облаков, слишком мелко для рассмотрения. Поэтому вид с горы располагает к философскому спокойствию.

Прощальный взгляд можно бы продлить, медленно спускаясь по дороге, ведущей прямо к площади напротив нашего дворца-отеля, и видя, как всё крупнее и крупнее становятся дома на противоположной стороне, а мы всё ниже и ниже, и вот мы уже у русла Дарро, и восстановлены правильные пропорции между нами и Гранадой. Но времени опять не было, и пришлось уехать на рейсовом микроавтобусе, испытывая горечь слишком скорого расставания с Альгамброй.

Страница 10 из 14 Все страницы