I

Я люблю свою работу. Когда я начал преподавать, мне в первый же год пришлось взять пять разных лекционных курсов, не считая упражнений в трех группах - и все с середины, а это гораздо труднее и неприятнее, чем с начала. Было очень тяжело - и все-таки удивительно хорошо. Когда я утром собирался на работу и шел не торопясь по еще темным снежным улицам одноэтажного сибирского города, появлялось никогда прежде не испытанное ощущение правильности и полноты жизни.

Правда, потом я не раз приходил в отчаяние, видя, как мало толку от моего труда. Было время, когда я готов был бежать с педагогической работы куда угодно - и в самом деле ушел, но потом вернулся и окончательно убедился, что именно здесь моя стихия. Я не обольщаюсь: даже теперь, несмотря на большой опыт, успехи у меня очень скромные. И все же я люблю мое ремесло.

II

И товарищей по работе я люблю. Среди первых преподавателей открытых в двадцатые годы педагогических институтов было много бывших учителей; это были, как правило, лучшие учителя, и они принесли с собой лучшие традиции старого русского учительства: преданность делу просвещения, любовь к науке, трудолюбие, добросовестность и скромность. Это были высококультурные, широко образованные люди. К ним добавились выпускники университетов, тоже перенявшие от своих профессоров старые традиции, но полные молодого энтузиазма, так характерного для тех лет. И от этого первого поколения тянется ниточка до нынешнего времени. До сих пор не перевелся еще в пединституте скромный, работящий преподаватель с хорошей головой, влюбленный в свою науку и не жалеющий сил, чтобы научить студентов ее основам. Конечно, уровень общей культуры у него уже не тот, а научная подготовка подчас несколько старомодна и провинциальна - но это неудивительно, а удивительно то, что он вообще сохранился. Ведь его много десятилетий подряд всячески выживали, потому что его добросовестность мешала ему "идти в ногу с временем", откликаться на все "почины" и любой ценой обеспечивать высокие показатели. И хотя совсем выжить его пока не удалось, он уже потеснен так сильно, что скоро, кажется, станет редкостью, а потом и вовсе исчезнет, если только не изменится круто общее направление эволюции. В более крупных институтах, особенно тех, которые в начале семидесятых годов были возведены в ранг университетов, на смену ему приходит молодой человек новой формации, часто выпускник одного из престижных "центральных" вузов, получивший, быть может, чуть более современную подготовку и на словах нередко весьма прогрессивный, но на деле покладистый и думающий о диссертации и служебном продвижении сначала, а о знаниях студентов уже потом. А в "глубинке" все более прочные позиции на кафедре занимает бывшая комсомольская активистка, в студенческие годы исправно сдававшая экзамены по конспектам и боровшаяся за высокую посещаемость собраний, а сейчас столь же исправно пересказывающая учебник и борющаяся за высокую посещаемость лекций и тех же собраний. Начальство ее очень ценит, старается продвигать и по возможности "остепенять". Ее продвижение сдерживается, правда, тем, что даже на уровне пересказа учебника не всякий курс ей по зубам; но в общем - идеалом вузовского преподавателя постепенно становится не кто иной, как послушный и усердный школьник. Главное - послушный.

III

Возникновение такого идеала тесно связано с тем, как учат и воспитывают сейчас настоящих школьников. И вообще нельзя понять жизнь пединститута (и университета, если в нем готовят учителей), не зная жизни школы. Но о жизни школы какое-то представление имеют почти все: молодые сами недавно оттуда, у людей постарше там учатся или недавно учились дети, у стариков внуки. Поэтому довольно будет нескольких наблюдений и впечатлений, моих собственных и почерпнутых из рассказов других людей, и пусть читатель сравнит их со своими. При этом методики обучения я касаться не буду: о ней удобнее будет сказать позже.

Несколько лет назад я напросился вести уроки в школе "с углубленным изучением". Раньше я никогда не преподавал в школе (о чем очень жалею), но у меня появилась методическая идея, и я захотел ее опробовать. Продолжалось это всего один учебный год по одному уроку в неделю (эксперимент был рассчитан на два года, но мне не дали его закончить, сославшись на то, что "школа стоит на проверке в министерстве"), и все же я успел заметить много удивительного.

Эта школа была очень непохожа на ту, где я когда-то учился, и ту, где студентом проходил практику. В тех школах, при всех их недостатках, считалось само собой разумеющимся, что для учителей главное - учить, а для учеников - учиться. Об этом никогда не говорили, но именно потому, что это было очевидно: не говорят же о том, что дважды два четыре. А здесь быстро стало ясно, что и у учителей, и у учеников множество разнообразных дел, и учеба - только одно из них, причем далеко не главное. Понять значение большинства этих дел постороннему человеку не легче, чем непосвященному, присутствующему при богослужении, постичь его сокровенный мистический смысл. Назвать все эти действа по именам и растолковать их может, наверное, только тот, кто сам в них участвовал. Но что учеба теряется в них и отодвигается на задний план - это видно по многим признакам. Например, по той бесцеремонности, с которой все, кому не лень, вторгаются в урок, в те драгоценные сорок пять минут, которые, по усвоенным мной еще в детстве понятиям, должны быть в полном и безраздельном распоряжении учителя. Вот типичная картинка. Я захожу в класс после звонка, ребята все еще обсуждают какое-то происшествие, и мне не сразу удается добиться рабочего состояния. Но вот все успокоились, я начал что-то рассказывать - и вдруг со стены раздается треск и громкий женский голос (а выключить нельзя - выключателей в классах нет!): "Говорит школьный радиоузел. На имя директора школы поступило письмо из Московского инженерно-физического института следующего содержания: Декан такого-то факультета сообщает вам, что выпускница вашей школы студентка первого курса Имярек сдала зимнюю сессию на "хорошо" и "отлично". Приятно получать такие письма. И после паузы: "Раз уж я говорю, то сделаю объявление. Сегодня в четырнадцать ноль-ноль в кабинете директора состоится совещание классных руководителей. Явка обязательна. Строго обязательна". Тут репродуктор замолкает, но рабочее настроение исчезло; чтобы его восстановить, уходит несколько минут - ведь в классе сорок тринадцатилетних мальчиков и девочек! - а еще через пять-семь минут раздается стук в дверь и входят два десятиклассника: "Скажите, пожалуйста, сколько человек отсутствует?" Потом стучится медсестра: "Мне такого-то, такого-то и такую-то!" - и пока вызванные выходят, стоит в дверях и делает им замечания за медлительность. А за пятнадцать минут до конца встают еще трое и кладут передо мной билетик с фамилиями: они идут накрывать столы в столовой, а билетик я должен подписать, он нужен, чтобы их не приняли за прогульщиков.

Однажды во время урока был проведен педсовет: пять или шесть учительниц во главе с завучем, встав в ряд, отчитывали трех мальчиков, которые накануне ехали в трамвае без билета, грубили и не уступали место старшим (это случайно видела учительница, которую они не заметили). Заодно отчитывали и весь класс; нравственных оценок случившегося в речах педагогов не было, были только фразы вроде "нарушили моральный кодекс строителей коммунизма и кодекс поведения жителей города Москвы"⁴, "опозорили школу" - и угрозы сделать с нарушителями то-то и то-то. Больше всего поразил меня тон: в нем слышались открытая враждебность и озлобление - и ничего похожего на озабоченность воспитателя судьбой воспитанника. Потом предложили высказаться ребятам, всем по порядку (кроме самих "участников"); первая девочка растерянно пролепетала: "Я не знаю, что сказать..," (если бы меня спросили в этот момент, я бы ответил так же). "Ах, ты не знаешь! Посмотрите, какое постыдное равнодушие, какая безответственность!" - обрушилась на нее завуч. И остальные уже знали, что сказать: "Исключить из пионеров за такие дела!", "Выгнать из школы!" и т. п.

А вот что рассказывает моя родственница, до недавнего времени работавшая учительницей. (Потом ушла - не выдержала.) Как известно, теперь в школе детей кормят завтраками. В принципе это прекрасно, но вот как это делается там, где она работала. Завтракать в школе считается не только правом, но и обязанностью каждого ученика. Платят за это родители, а собирает плату классный руководитель, и если за кого-нибудь не заплатят - возмещает недополученное из своего кармана. Между тем еда недоброкачественная, мясо обычно протухшее, и родители, естественно, стараются избавить детей от этого блага. Единственное спасение - медицинская справка. Если ее удается раздобыть, неважно, какими правдами или неправдами, то ребенок получает право не завтракать, и родители счастливы - хотя платить все равно надо!

А как смотрят на это директор школы и учителя? Директор (которому школьная столовая не подчинена) строго следит, чтобы деньги поступали вовремя, и категорически предупредила, что "никаких обсуждений качества быть не должно". А учителя втихомолку возмущаются, но вслух говорить боятся. Впрочем, есть и такие, которые не за страх, а за совесть борются "за стопроцентную съедаемость".

Или история, рассказанная моей одноклассницей. Ее дочка, когда училась в девятом классе (это было лет десять назад), написала письмо приятелю, призванному в армию, и забыла его в парте. Пришли девочки-дежурные убирать класс, нашли письмо и стали читать. Зашла учительница: "Что это вы читаете? Дайте сюда!" И так как в письме оказались, по выражению моей одноклассницы, "глупые мысли" (я постеснялся спросить, какие), девочку начали прорабатывать на собраниях и едва не исключили из комсомола, но, приняв во внимание ее чистосердечное раскаяние и безупречную репутацию родителей, ограничились строгим выговором. А ее подруги, укравшие письмо, и поощрившая их учительница ходили в героях.

Когда я рассказал эту историю дочери моего друга, недавно окончившей школу, она сказала, что многие учителя любят читать вслух перед классом перехваченные записки учеников. Правда, в старших классах это обычно не проходит - ученики возмущаются. Но далеко же ушла наша школа со времен моего детства! У меня очень разные были учителя, и хорошие, и плохие, а чтоб читали вслух записки - таких не было.

И последняя история - из газетной статьи⁵. В редакцию пришло письмо от женщины, у которой дочь учится в пятом классе. Она пишет, что в классе ее дочки "почти все девочки начали ругаться матом" и связывает это - неважно, насколько обоснованно - с низким профессиональным уровнем учительницы русского языка и литературы: она постоянно придирается к детям, оскорбляет их и даже "позволяет себе распускать руки". Вдобавок она "коллекционирует" юбилейные рубли и разные заграничные безделушки, и если увидит их у детей, забирает себе. Корреспондент газеты (бывший учитель, хорошо знакомый с школьной жизнью), побывав в школе, пришел к выводу, что все это правда, но учительница - обыкновенная, "каких немало". Преподает в школе двадцать лет с лишним, у начальства на хорошем счету." Меня пытались уверить - пишет автор статьи, - что ни проблем, ни конфликтов нет. "Нина Алексеевна? - дает характеристику завуч, поглядывая на директора. - Дисциплину держит. Программу знает. В классе порядок. Претензий нет"... Более развернутая характеристика дана во время проходившей недавно аттестации: создала образцовый кабинет, накопила большой дидактический материал, широко использует технические средства обучения. Прекрасный классный руководитель, организатор турпоходов. Но "не хватает общей культуры и эрудиции. Беден словарный запас, невыразителен язык". И вывод: пользуется авторитетом..."

Разве не подтверждает эта характеристика мое впечатление, что обучение стало для школы второстепенным делом? Ведь человек с бедным словарным запасом и невыразительной речью, без общей культуры и эрудиции вообще не должен преподавать в школе, и уж тем более преподавать родной язык и литературу. Но для школьной администрации это всего лишь частный недостаток, не дающий довода для серьезных претензий. Куда большее значение придается кабинету и техническим средствам, "дидактическому материалу" - тому, что можно вписать в отчет, показать комиссии. (Я видел прекрасных учителей русского языка и литературы и почему-то все они обходились вовсе без кабинетов, технических средств и дидактического материала.) Сейчас, правда, часто приходится слышать, что "главная задача школы - не обучение, а воспитание". Но что за воспитание может дать такой учитель, тоже ясно. И все это не в какой-нибудь глуши: школа, о которой идет речь, находится в Москве и считается образцовой. Туда водят иностранных гостей, стены увешаны множеством грамот. (Я эту школу случайно знаю и мог бы кое-что добавить к тому, что написано в статье.)

Насколько типичны эти примеры? Может быть, я подобрал их тенденциозно, сгустил краски? Об этом пусть судит читатель. Я же убежден, что из этих и многих других известных мне фактов следует бесспорный вывод - в нашей школе очень неблагополучно, она серьезно больна. И едва ли не все знакомые мне думающие люди, которым приходилось размышлять о жизни школы, разделяют это убеждение.

⁴ Ни до, ни после того я не слыхал о таком кодексе, но за что купил, за то продаю.

⁵ В.Храпов, За фасадом... "Известия", 19/III-1987 г.

Страница 2 из 11 Все страницы