POST SCRIPTUM

№ 1

МАТЕРИАЛЫ ОБ И. С. АЛЕКСЕЕВЕ

Из биографического очерка

Алексеев Игорь Серафимович в 1959 г. окончил с отличием физический факультет МГУ и поступил в аспирантуру (по специальности «физика». – И. К.). В 1960 г. перешел в аспирантуру на кафедру диалектического материализма, с 1961 г.  стал ассистентом той же кафедры. Организовал на физическом факультете философский кружок для студентов, который привлек внимание молодежи неординарностью обсуждаемых проблем. Атмосфера кружка насторожила бдительных партийных цензоров.

Выступление И. С. Алексеева на одном из многочисленных тогда диспутов в Политехническом музее стало поводом для идеологической «проработки».

В августе 1962 г., так и не закончив философской аспирантуры МГУ, И. С. Алексеев уезжает в Новосибирск для работы в недавно созданном научном центре. <…> Он – преподаватель философии самого молодого  тогда университета:  сначала ассистент, затем старший преподаватель (с октября 1964 г.), доцент (сентябрь 1967 г. – сентябрь 1970 г.). Его профессиональное мастерство оратора и полемиста привело к тому, что учебные семинары по марксистской философии начали пользоваться большой популярностью среди студентов  –  и  физиков и математиков, обычно пренебрежительно относящихся к какой бы то ни было философии. Когда же он начал читать курс лекций, то это стало заметным событием в духовной  жизни всего Академгородка 60-х гг.

В 1964 г. в Институте философии в Москве И. С. Алексеев защитил кандидатскую диссертацию «Категории структуры и развитие представлений о строении атома» (науч. рук. – Н. Ф. Овчинников); в 1968 г. была опубликована его первая монография «Развитие представлений о структуре атома. Философский очерк» <…>.

В 1968 г. И. С. Алексеев подписал известное письмо в поддержку правозащитников А. Гинзбурга и Ю. Галанскова.

С сентября 1970 г. по январь 1971 г. И. С. Алексеев работал старшим научным сотрудником отдела философии Института истории, филологии  и философии СО АН СССР. В 1971 г. он переезжает  в Москву: с января по апрель 1971 г. – старший научный сотрудник Института философии АН СССР; с апреля 1971 г. –  старший научный сотрудник Института истории естествознания и техники АН СССР. В 1977 г. защитил докторскую диссертцию на тему «Концепция дополнительности. Историко-методологический анализ» <…>

Игорь Серафимович Алексеев  // Алексеев И. С.   Деятельностная концепция познания и реальности. Избранные труды по методологии и истории физики. М., 1995. С. 6–8.

Из воспоминаний  проф. М. А. Розова

<…> Игорь не был конформистом и в политических ситуациях. По многим вопросам он был в то время настроен явно диссидентски, резко реагируя на все проявления несвободы 1 Думается, что это не совсем верная оценка политических взглядов И. С. Алексеева: здесь смешиваются понятия «инакомыслия» и «диссидентства». Не всякий инакомыслящий был «диссидентом», то есть противником существующего общественного строя. Во всяком случае, действия и высказывания И. С. Алексеева в 60-е гг. свидетельствую скорее о том, что он был сторонником «социализма с человеческим лицом», стоял на позиции внутреннего реформирования системы. Подавляя таких людей, как И. С. Алексеев, режим тем самым отсекал либерально-реформистскую альтернативу и открывал «зеленый свет» для настоящих противников существовавшего строя. В 1968 г. он стал одним из «подписантов», подписав протест против ареста Гинзбурга  и Галанскова. Это происходило у меня дома. Я подписывать отказался и отговаривал   Игоря. «Единственным следствием всего этого, – говорил я, – будет то, что нас исключат из партии и выгонят с работы, если, конечно, не будем очень каяться». Игорь не спорил, а молча ходил по комнате. «А я все-таки подпишу», – сказал он. Вскоре начались всяческие гонения, сильно повлиявшие на взаимоотношения людей. Один из моих недоброжелателей из местных философов говорил обо мне: «Ну, сволочь, не подписал!  Мы бы его!»…

Игоря тоже исключили из партии   на бюро райкома партии. Он не каялся, но положил свой партийный билет и ушел. Исключение из партии, особенно для философа, означало тогда многое, фактически тебе выдавался  «волчий билет». И тут, как рассказывают, в райком позвонил тогдашний ректор НГУ С. Т. Беляев, который хорошо относился к Игорю, и сказал, что он не может поручиться за студентов университета. Не могу утверждать, что это было сказано именно так, но студенты Игоря действительно любили, и лекции его пользовались популярностью. Короче, Игоря опять вызвали на бюро райкома, где состоялся следующий, довольно показательный разговор. «Тут за Вас просят, Игорь Серафимович, чтобы мы восстановили Вас в партии и ограничились строгим выговором. Думаю, вы тоже нас просите?» – «Я не возражаю», – ответил Игорь. – «Вы не возражаете или просите?!» – «Я не возражаю», – повторил Игорь. В партии его все же восстановили, но начали незаметно, хотя и систематически, теснить по всем направлениям, в результате чего он вскоре переехал в Москву <…>

Розов М. А. Я опоздал на нашу встречу // Алексеев И. С. Указ. соч. С. 425–426 2 Помещено в специальном разделе названного сборника –  «Воспоминания об И. С. Алексееве» (С. 393–509), где опубликованы  мемуарные тесты одиннадцати  авторов (С. 393–509), а также материалы «круглого  стола» памяти Игоря Серафимовича

Из воспоминаний проф. М. А. Розова

… В конце 60-х гг. А. Д. (академик А. Д. Александров. – И. К.) постоянно спорил с жившим тогда в Городке известным нашим философом Игорем Алексеевым. Речь шла в основном о природе физической реальности, и Игорь, тоже любивший резко формулировать свои точки зрения, утверждал, что электрон имеет «чисто социальное бытие». Споры проходили в узком кругу. Мы были неприятно удивлены, узнав, что Александров в полемическом задоре кричит везде и во всеуслышание, что «Розов и Алексеев торгуют пирожками на паперти марксизма». Сейчас это вызывает улыбку, тогда это было небезопасно…

Академик Александр Данилович Александров: Воспоминания. Публикации. Материалы. М., 2002. С. 148

Из воспоминаний Н. Ф. Овчинникова 1 Автор – д-р филос. наук, ведущий науч. сотр. Института истории естествознания и техники РАН

В 1968 г., когда появились письма интеллигенции против судебных репрессий, Игорь как раз приехал в Москву. Всякий раз, приезжая, он заходил в постоянно действующий семинар Г. П. Щедровицкого. <…>  Он приходил всегда ко мне и рассказывал о том, что делается в Сибири и в Москве. И вот он рассказал  о  том, как на семинаре Щедровицкого обсуждался вопрос о том, подписывать или не подписывать письма в защиту Гинзбурга и Галанскова. Как мне рассказывал Игорь, Щедровицкий в течение первого часа подробно и обстоятельно, убедительно и эмоционально говорил о том, что никто из кружка ни в коем случае не должен подписывать (я думаю, что Щедровицкий таким образом хотел спасти семинар) – а следующий час он так же обстоятельно говорил о том, что сам он, Щедровицкий, обязательно подпишет, и объяснял, почему. Из кружковцев один только Игорь не послушался его и подписал.

Потом начались преследования. Игоря исключили из партии. Вскоре он приехал в Москву и рассказал мне всю эту историю: «Я шесть часов был беспартийным». Когда его исключили, он вышел на улицу в эмоционально приподнятом настроении и несколько часов гулял по Академгородку.  Он  думал и о том, что теперь его, беспартийного, уволят с работы. Когда он пришел домой, жена сказала ему, что звонили из райкома и просили немедленно прийти. Он пришел в райком, и ему сообщили, что его решили не исключать: «За Вас тут просят, Вы ведь тоже просите?» Игорь ответил, что он «не возражает» против того, чтобы ему вернули партбилет. А почему райком «передумал» его исключать, об этом Игорь мне уже не рассказывал. Оказывается, как потом вспоминал М. А. Розов, в райком приехал ректор Новосибирского университета и сказал всего одну фразу: «Я не ручаюсь за студентов, если Игоря Алексеева исключат из партии». Вот такая была история  2 . Сравнивая два приведенных мемуарных текста, можно видеть, как  происходит определенная мифологизация исторических реалий. Так, если первый мемуарист упоминает эпизод с заступничеством С. Б. Беляева в предположительном плане, то второй уже ссылается на это свидетельство как на достоверный факт. Сама же ситуация представляется весьма сомнительной: не исключено, что С. Б. Беляев «замолвил слово» за И. С. Алексеева, но в таком тоне говорить с райкомом он, разумеется, никак не мог …

Трагедия интеллектуального одиночества («Круглый стол» с участием Н.  Ф. Овчинникова, А. В. Ахутина, Е. С. Бойко, В. П. Визгина, А. П. Огурцова, Б. Г. Юдина) // Алексеев И. С. Указ. соч. С. 484–485

Из статьи В. С. Стёпина 1 Посев. 1968. № 7 (июль). С. 21

В конце 50-х– начале 60-х гг. в советской философии сформировалось новое поколение исследователей, которому предстояло преодолеть первые барьеры идеологии сталинского тоталитаризма и восстановить разрушившиеся в предыдущие годы образцы профессиональной философской работы. <…> Пожалуй, в наибольшей степени это было характерно для философии естествознания, логики и методологии науки. <…> Игорь Серафимович Алексеев был одним из таких лидеров в философии и методологии науки 70–80-х гг. Историку, который будет заниматься этим периодом развития отечественной науки и культуры, бесспорно придется анализировать его работы <…>.

<…>  Я могу сослаться на труды известного американского историка науки Л. Грэхема, автора фундаментальных работ, посвященных философии естествознания в СССР. Показательно, что он отмечает исследования И. С. Алексеева среди оказавших серьезное влияние на дискуссии 70-х гг. <…>

В советской философии было немало ярких личностей, к числу которых, бесспорно принадлежал и Игорь Алексеев. Их идеи оказали огромное влияние на развитие нашей философии. Но не меньшее социальное значение сегодня обретают продемонстрированные ими образцы высокопрофессиональной работы и ответственности в поисках истины <…>

Стёпин В. С. В мире теоретических идей: дискуссии с И. С. Алексеевым // Философия не кончается… Из истории отечественной философии, в 2-х кн. М., 1998. Кн. 2. С. 653–669. Данный текст переиздан в кн.: Как это было: Воспоминания и размышления. М., 2010. С. 579–594.

Из  интервью В. С. Стёпина

… В Новосибирске была интересная школа методологов – М. А. Розов и И. С. Алексеев были ее лидерами. Игорь Алексеев переехал потом в Москву.Он рано ушел из жизни, а сделал много, развивая деятельностную парадигму…

Как это было: Воспоминания и размышления. М., 2010. С. 46.

№ 2

Из воспоминаний С. А. Красильникова 1 Автор в то время был студентом третьего курса гуманитарного факультета, активным общественником. В настоящее время – д-р ист. наук, проф., зав. кафедрой отечественной истории НГУ. Известный специалист по истории сталинских репрессий

<…> Мы не совершали чисто диссидентских акций, на это тогда решались буквально единицы из числа студентов, да и  та часть их поступала не вполне осознанно. Усилия нашей группы, душой которой был Саша Марголис, скорее заключались в том, чтобы заниматься политическим просветительством. Мы читали и распространяли самиздатовскую литературу (письмо  Раскольникова Сталину, стенограмму обсуждения книги А. Некрича «22 июня 1941 года», переписывали пленки Александра Галича и т. д.), т. е. вели себя, выражаясь современной терминологией, как носители субкультуры «шестидесятников», ориентируясь на либеральные и демократические круги тогдашнего Академгородка <…>.

Сильнейшее впечатление производили на нас лекции по историческому материализму, с которыми выступал Владимир Александрович Конев. Именно благодаря ему нам открылась настоящая философия, а не ее жалкое догматическое подобие <…>.

Я был участником стихийного студенческого собрания вечером следующего после ликвидации надписей дня. В холле одного из общежитий собралось до 100 человек. Мы потребовали, чтобы перед нами выступил ректор университета, академик Спартак Тимофеевич Беляев с изложением своей оценки происшедшего. Ближе к полуночи пришел заметно волновавшийся ректор, для него это было нешуточным испытанием. Пользуясь в студенческой среде колоссальным авторитетом, он рисковал потерять достигнутое. Было очевидно, что собралась радикально настроенная часть студенчества, но и наиболее активная и деятельная, формировавшая позиции и настроения в студенческой среде. Ему надо было удержать студентов от резких действий, что он и попытался сделать. <…> Беляев произнес длинную и достаточно толковую речь, построив свои аргументы следующим образом: возврат к практике публичных процессов он считает неправильным, но также неправильной он считает реакцию студентов столь варварским способом, как надписи на стенах <…>.

Студенты, безусловно, не были однородной массой. <…> Но тогда, в 1968 г., университет представлял собой если и не кипящий котел (до Сорбонны нам было куда как далеко), но страсти периодически выплескивались наружу в нестандартных формах. Что касается развязанной кампании травли тех преподавателей, которые оказались «подписантами», то здесь, я думаю, у ее организаторов хватило осторожности не вовлекать сюда студентов, дабы не получить непредсказуемых результатов. Однако могу засвидетельствовать (ибо  тому был очевидцем), что такой вариант – о привлечении студентов к акции осуждения «подписантов» рассматривался <…>.

Логос. Историко-литературный альманах. Вып. 1. Хроника гуманитарного факультета Новосибирского государственного университета / Ред.-сост. А. С. Зуев. Новосибирск, 1997. С.  18, 21, 23, 31

№ 3

Из воспоминаний Н. В. Ревякиной

Свою судьбу с медиевистикой я связала с 1954/55 г., слушая в Московском университете, где училась в  это время, лекции Сергея даниловича Сказкина *  С. Д. Сказкин (1890–1973) – известный историк-медиевист, академик (с 1958) по истории западноевропейского Средневековья <…>.

Жизнь наших учителей в условиях в условиях тоталитарного режима была драматичной. подчас трагичной. Ведь некоторые были репрессироваены. а часть из них погибола в лагерях. А те, кому удалось сохранить работу, трудились в обстановке подозрительности и страха, угрозы проработок и преследований. И тем не менее <…> благодаря им наша медиевистика <…> не погибла, в 50–70-е она занимала ведущее место среди других отраслей исторического знания в нашей стране.

Нашим учителя приходилось нелегко, и не нам, кого не коснулись жестокие репрессии с перспективой погибнуть в лагерях, их судить.  Можно лишь сожалеть относительно некоторых их оценок тех или иных событий и их поступков во времена чуть более либеральные. Помню, как остро я переживала и долго не могла успокоиться по поводу статьи в «Правде», подписанной Сергеем Даниловичем. с осуждением чешских событий <…>.

Перед своим отъехдом в Новосибирск в 1964 г. я получила от Сергея Даниловича машинописный текст курса лекций по истории средних веков (в десяти папках) <…>.

Я лично на протяжении 20 лет общения с Сергеем Даниловичем ощущала его внимание к моим делам, поддержку и помощь.  В конце 60-х гг., когда в Новосибирско Академгородке, где я работала, начались преследования ученых в связи с подписанием коллективного в защиту А. Гинзбурга и др., я получила неожиданное и для меня в тех условиях очень важное предложение из «Вопросов истории» <…> написать для журнала очерк о «Константиновом даре»; позже я узнала о том, что эту идею подал журналу Сергей Данилович, знавший о моих неприятностях. Он же в начале 70-х годов предлагал мне вернуться в Москву и обещал помочь с работой. В тех условиях я не считала возможным воспользоваться этим предложением, расценивая свой отъезд, как бегство…

Ревякина Н. В. Ученый, наставник. друг // Средние века. М., 2004. Т. 65. С. 262–266. 265

№ 4

Из воспоминаний о В. С. Перцовском 1 Автор – Черкашина Марина Михайловна, сотр. НИИ систем. Записано 12.01.2010

Владимир Семенович Перцовский работал в НИИсистем с 1971 по 1992 (или 1990 г.) – точно не помню. В 90-е годы у него случился инсульт, тогда я его видела в последний раз в больнице на  Пироговке. Несколько лет меня не было в Новосибирске, вернувшись узнала, что Владимир Семенович умер в 1994 г. (точную дату смерти узнала  у его жены).

Работая в отделе информации НИИсистем, Владимир Семенович редактировал многочисленные отчеты, научные работы и всяческие тексты, отправляемые в главк Министерства приборостроения, в ведении которого был наш институт.  Будучи по профессии филологом и талантливым литературоведом, Владимир Семенович в 70–90-е годы в разных толстых художественных журналах помещал свои работы о многих интересных поэтах и прозаиках – Н. Рубцове, Вл. Луговском, В. Белове, Д. Гранине, Ю. Трифонове. В 90-е годы написал интересную книгу о Николае Самохине. Владимир Семенович первым начал разговор о творчестве Юрия Трифонова, напечатав в «Новом мире» критический обзор.

Владимир Семеновия сумел приобщить многих сослуживцев, далеких от литературных интересов, к хорошему чтению, устраивая регулярно обсуждение  книжных и особенно журнальных новинок. Тогда самые интересные вещи печатались в «Новом мире», «Знамени» и др. толстых журналах.  Устраивали вечера (вернее, утренники) поэзии.

Когда в Академгородок однажды приехал Твардовский, главный редактор «Нового мира», фактически за моральной поддержкой – городок тогда еще слыл оазисом демократии – мне посчастливилось быть на встрече с ним в кинотеатре «Москва». Наш ученый народ выходил на сцену и всячески расхваливал «Новый мир» и Твардовского за смелость, за его решимость говорить правду и ничего не бояться. Твардовский был очень молчалив, зато зал был в восторге. Придя на работу на другой день, я увидела, что Владимир Семенович был очень расстроен, почему люди ничего не поняли, этого ничего нельзя было говорить, – теперь его точно снимут! И как в воду глядел – у Твардовсого забрали журнал (реакция городка была последней каплей для власти), он не смог этого пережить и вскоре умер.

Владимир Семенович всегда искренне удивлялся, что его посчитали политически неблагонадежным, т. к. всерьез он интересовался только литературой, от политики был далек, с иронией к этому относился, считал себя не диссидентом, а наоборот, очень лояльным человеком <…>

До НИИсистем Владимир Семенович преподавал литературу в ФМШ. Он с грустью говорил о том, что фэмэшата, талантливые дети в области физики и математики, совершенно гуманитарно не развиты, знаний и интересов к этому нет, и очень их жалел за это. Он говорил, что будущее культуры требует большого количества часов литературы в школе, что литература должна быть базовым предметом…

Личный архив автора

Страница 13 из 14 Все страницы