POST SCRIPTUM

№ 1

Из публикации в связи с кончиной А. И. Фета

Не стало Абрама Ильича Фета. Сказать, что он был блестящим математиком, самобытным философом и врожденным педагогом – почти ничего не сказать.

Он был одной из истинных неформальных величин Академгородка, хранителем его изначального творческого духа: «Странные люди заполнили весь этот город. Мысли у них поперек и слова поперек. Из разговоров они признают только споры…»

Его главной странностью, особенно по нынешним временам, был безупречный нравственный максимализм <…>

Фет был абсолютно уверен в высоком предназначении интеллигенции – сохранять и приумножать культуру в широком смысле слова, включающем науку, искусство и морально-этические ценности общества. В культуре видел главный двигатель развития человечества (подробно взгляды А. И. Фета изложены в его большой итоговой книге «Инстинкт и социальное поведение» <…>

Бедный друг, стойкий рыцарь, даже на  смертном одре уже исчезающим голосом с болью вопрошавший: «Что же будет с Россией?»…

Самахова Ирина. Памяти Фета // Наука в Сибири. 2007. 9 авг. (№ 30).

№ 2

Из книги А. И. Фета

….История Советского Союза – это ряд бессильных попыток выйти из исторического тупика.  Наследники Сталина пытались поддержать эту нежизнеспособную систему. <…> Постепенно сложилась квазифеодальная система правления, при которой почти невозможно было снять с должностей прочно устроившихся в ней бюрократов. <…>  С 1964 г. в Советском Союзе установилась система, в которой не было эффективной власти и не допускалось никаких перемен.  Политбюро составляла клика бывших доносчиков, занявших места расстрелянных в годы террора большевиков.  Главой ее считался жалкий пьяница по имени Брежнев, а им управляли незаметные манипуляторы из аппарата  ЦК.  К концу 80-х годов эта система, прозванная «Застоем», дошла до полного маразма.  Практически  несменяемые старцы из политбюро заботились только о сохранении своего положения. Двадцать лет «застоя» обошлись стране так же дорого, как проигранная война…

Фет А. И. Инстинкт и социальное поведение. Новосибирск, 2005. С. 512–513

№ 3

Запись беседы с А. И. и Я. И. Фетами.

Наша встреча  состоялась в феврале 2005 г., в ней принимала участие группа студентов, специализирующихся по истории Академгородка. Беседа проходила в субботу, в зале художественной литературы НГУ. Я созвонился с ветераном после предшествующей встречи с его братом Я. И. Фетом. Абрам Ильич в телефонном разговоре долго выяснял, кого я представляю,  каковы мои отношения с «официальными историками» Академгородка. Далее он предупредил, что занимает совершенно особую позицию, которая не понравится ни «левым», ни «правым». Лишь после неоднократных уверений в моей «независимости» он отнесся более благосклонно. Я встретил его ровно в назначенное время у входа в НГУ и был поражен прежде всего его моложавостью несмотря на 80 лет. Он не только исключительно хорошо выглядит, но и находится в безупречной интеллектуальной форме: память, живой и остроумный разговор, насыщенный литературными и философскими  аллюзиями. В общем – никаких признаков старческой дряхлости, ограниченности, брюзжания и т. д. В целом же из всего ряда наших собеседников, с которыми мы встретились по «делу сорока шести», пожалуй, это самая масштабная личность: необъятная эрудиция, сугубый критицизм в отношении всех авторитетов, смелость и независимость во всем.

Беседа началась с того, что он бегло, но очень конкретно ознакомился с принесенной мной распечаткой протокола партийного обсуждения 1968 г. в Институте математики и сразу же дал свои комментарии. В частности, он опроверг содержавшуюся в документе версию С. Л. Соболева о беседе с ним, что, якобы, после знакомства со «второй частью» пресловутого письма Абрам Ильич несколько изменил свою позицию. По его же словам, это нонсенс, поскольку письмо ему было известно полностью.

Характеризуя свое мировоззрение, он подчеркнул, что в отличие от других «диссидентов» и «подписантов», он был убежденным противником существующего строя и считал бессмысленным обращаться к властям с какими-либо ходатайствами. Причем он не скрывал своих убеждений, они были известны всем. Поэтому к акциям, подобным «письму сорока шести» он относился иронически, подписал же его из моральных соображений, чтобы его оппозиционные настроения не остались лишь интеллигентской болтовней.

На вопрос о генезисе его убеждений, он ответил, что это не связано с семейной традицией. Его отец –  врач, работавший в ряде сибирских городов, был далек от политики и еще в 40-е гг., слушая «антисоветские высказывания» А.И., нередко спрашивал: «Кто еще может так думать в нашей стране?» А. И. объяснял раннее формирование своих оппозиционных взглядов тем, что он,  будучи с детства погруженным в математику, был несколько разобщен со своими сверстниками и жил самостоятельной интеллектуальной жизнью. Он очень много читал, хотя у них практически не было домашней библиотеки ввиду частных переездов (это было типично, поскольку интеллигенты буквально бились за «кусок хлеба»). В местных библиотеках он находил разнообразную литературу 20-х гг., что позволяло сопоставлять факты и частично преодолевать информационную блокаду.

Он закончил физмат ТГУ и затем поехал в аспирантуру МГУ, где наблюдал тяжелую атмосферу «позднего сталинизма» с идеологическими кампаниями, всеобщей разобщенностью, повседневным контрастом слов и дел…

Характеризуя общий контекст событий в Академгородке, он напомнил о бюрократизированном и корпоративном характере советской науки, которая являлась прежде всего механизмом раздачи привилегий. В частности, он привел пример, что во всей дореволюционной Сибири было всего два горных инженера, которые вели широкие геологические изыскания, которые не считались научной работой. В советское же время расплодились полчища «ученых», которые в лучшем случае публикуют плохо обобщенную  «сырую» фактуру. Это в немалой степени связано с невежеством чиновников,  которые не могут оценить реальной эффективности тех или иных видов научной работы. Вообще сопоставление нашей «образованщины» с настоящей, дореволюционной, интеллигенцией проходило в суждениях А. И. красной нитью. Себя он явно рассматривал как продолжателя этой дореволюционной традиции…

По словам Абрама Ильича, Академгородок в этом плане не был исключением с самого начала. Это была грандиозная афера, порожденная личными интересами Лаврентьева, имевшего влияние на Хрущева. Лаврентьев к тому времени зарекомендовал себя как деятель, который с шумом начинал какую-нибудь громкую аферу, а затем сбегал. Это был циник, который думал лишь  о том, чтобы хорошо пообедать, принять коньячку  и завалиться спать. Начальству он говорил одно, а перед учеными играл роль заступника науки. Он прикидывался «демократом», ходил в сапогах, чтобы понравиться деятелям типа  Хрущева, поскольку при нашей безграмотной верхушке умник никогда большой карьеры не сделает.

В целом же в лучшие времена во всем Академгородке работало от силы десятка два настоящих ученых. Это относится и к Институту математики, где настоящими учеными были Соболев, Канторович и Ляпунов. Из ряда других выделялся Мальцев, фигуру которого раздули за преданность властям: тошно было смотреть, как он пресмыкался перед мельчайшими партийными чиновниками. Большая часть сотрудников института занималась таким «творчеством», которое не представляло особой ценности. Занятия математикой позволяют порой быть круглым невеждой во всех  остальных вопросах, поэтому для института был особенно характерен тип узкого прагматика. Этим в какой-то мере и объясняется доминирование в нем консервативных, в том числе антисемитских настроений, тем более что немногие одаренные математики чаще всего были евреями. Что касается Соболева, то это был настоящий ученый, очень мягкий и порядочный человек, но слабый. Им вертели темные силы, прежде всего Ширшов. Это был особенно опасный тип, поскольку на вид был очень вежливый, но на самом деле карьерист и интриган.

Из числа подписавших наименее масштабной фигурой был Борисов, поэтому он больше всего каялся. Менее решительно каялся Акилов. Наряду с Фетом не каялся и основатель матлингвистики Гладкий. Уволен же был только Фет, он был главной мишенью наезда ввиду своих известных убеждений. Гладкий потом сам ушел, переехал в Тверь и был поражен более свободной, в сравнении с Академгородком, атмосферой ее провинциального университета.

Говоря об обстоятельствах своего изгнания из института, А. И. сообщил, что имеющийся протокол ученого совета не отражает всего хода событий, поскольку вопрос рассматривался трижды, – Соболев пытался как-то увести его от санкций.

При разговоре о самом письме, А. И. сказал, что он и сейчас не знает, кто организовал эту акцию, – возможно московские диссиденты. О том же, кто непосредственно предложил ему подписать, он не скажет и сейчас, поскольку «досье продолжают ждать своего часа».

После увольнения А. И. четыре года был без работы, жил переводами, поскольку отлично владеет иностранными языками. При этом он не шел на компромисс и был готов пойти только на работу, соответствующую его квалификации и научным интересам. Примерно через два года его вызвал секретарь райкома Яновский и, видимо, исполняя чей-то приказ, предложил ему работу в одном из институтов ННЦ, но А. И. отказался, т. к. она была чужда кругу его научных интересов. Лишь через четыре года в ходе такой же беседы он получил  предложение о работе в отделе физики твердого тела в Институте неорганической химии, что его вполне удовлетворило. Потом радиоголоса передавали, что он сдался в поисках работы, однако это не соответствовало истине.

В целом, несмотря на всеобъемлющий скепсис, А. И. производил впечатление материально благополучного – он неплохо одет и упомянул, что смог «наскрести денег» на поездку за границу, чего и нам пожелал, принимая во внимание важность личных контактов ученых.

Эти свидетельства дополняет беседа с Яковом Ильичем Фетом, которая состоялась на неделю раньше. Его координаты дал мой знакомый, сотрудник ИЯФ В. С. Сынах. В отличие  от брата, Я. И. более живо откликнулся на предложение о встрече. Он доктор наук, на момент нашей беседы являлся сотрудником ВЦ. Яков Ильич играет большую роль в издании серии работ по истории математики, познакомив с которыми он открыл перед нами целую страницу истории Академгородка. В целом в ходе беседы он был более сдержан и официален в сравнении с А. И.   Разговор ознаменовался неожиданной вспышкой эмоций лишь когда я сказал, что А. И. преодолел все испытания. На это, вспылив, Я. И. возразил, что это не были испытания, поскольку Абрам Ильич настолько интеллектуально превосходил своих гонителей, что смотрел  на них как на пигмеев.

Помимо прочего, Я. И. отметил, что на последующую судьбу А. И. , конечно, повлияло внимание зарубежных СМИ: с учетом этого с ним не решились расправиться и время от времени предлагали работу. Он добавил, что в течение десяти лет шла волокита в ВАК с докторской диссертацией А. И. , и все же она была утверждена.

В конце беседы я задал вопрос как он, будучи ветераном ВЦ, оценивает Г. И. Марчука, по поводу чего Я. И. дал уклончивый ответ, что это «государственный человек», и его неправомерно судить с позиций рядовых обывателей, – власть имеет свою логику.  Поскольку перед этим Я. И. всячески демонстрировал свой антисталинизм, я спросил, не имеет ли смысл применить и к И. В. Сталину  ранее декларированный подход. Это мой собеседник решительно отверг, еще раз подчеркнув, что Сталин «людоед» и никаких других объяснений его деятельности искать не нужно…

Личный архив автора-составителя

№ 4

А. И. Фет и академик А. В. Николаев 1 Николаев Анатолий Васильевич (1902–1977) – академик с 1966 г., в 1957–1977 гг. – директор Института неорганической химии СО АН СССР (ИНХ) : из воспоминаний Л. А. Боярского 2 Боярский Леонид Александрович – д-р физ.-мат. наук, ведущ. науч. сотр. ИНХ. Много лет руководит киноклубом «Сигма»

… Наиболее полно, на мой взгляд, черты характера и умение руководителя проявились в истории, связанной с именем Абрама Ильича Фета. Этот выдающийся математик, обладавший, к несчастью, мизантропическим характером, в силу ряда (не только политических причин) на протяжении нескольких лет был безработным. О возвращении в Институт математики речи быть не могло.  Анатолий Васильевич (Николаев. – И. К.) был сильно озабочен сложившейся ситуацией и решил способствовать ее разрешению. Казалось бы: что А. В. Николаеву до математики? Ан, нет! Отвлекшись от темы, но в связи с ней, смею заметить, что людей можно разделить на две категории: равнодушных и заинтересованных. Наш  академик являл собой яркий пример заинтересованного человека.  Так, вот, во-первых, нужно было договориться с председателем Сибирского отделения о возможности перевода Фета на работу в ИНХ и выделении соответствующей ставки. Добро от М. А. Лаврентьева было получено, но этим проблема не исчерпывалась, поскольку вопрос о приеме старшего научного сотрудника решался на ученом совете института. Априорно задача была почти не решаемой. И математик, и мизантроп, и политически неблагонадежен… Ясно было, что решение нужно было тщательно готовить.  То, что происходило дальше, на шахматном языке называется «трехходовка». Анатолий Васильевич своим приказом принял Фета на должность старшего инженера и поручил ему прочесть курс теории групп в изложении, доступном химикам. Задание было выполнено блестяще, что привлекло на сторону лектора существенную часть членов ученого совета. Далее директор провел ряд бесед с членами совета (за исключением нескольких человек, переубедить которых было невозможно) и вынес вопрос на заседание.  Итог – Абрам Ильич был принят в институт с очень хорошим результатом тайного голосования и проработал в ИНХ вплоть до выхода на пенсию.

Боярский Л. А. Несколько слов о неравнодушном человеке // Академик А. В. Николаев: Книга воспоминаний. Новосибирск, 2002. С. 277–278.

Страница 8 из 14 Все страницы