Глава девятая

Шостакович

Только что приведенное письмо Д. Д. Шостаковича в ту пору (15 лет назад) ободрило меня очень, вернуло мне творческие силы и готовность идти дальше, готовность противостоять официозу.

Сегодня же это письмо вызывает во мне глубокую печаль, потому что оставалось жить тогда Дмитрию Дмитриевичу год с небольшим...

Хорошо помню август 1975 года, похороны великого композитора и человека. Я стоял в карауле у его гроба в Большом зале Московской консерватории в неописуемой скорби и видел его успокоившееся, красивое, умиротворенное лицо.

Позже я неоднократно посещал его могилу на Новодевичьем кладбище, пока вход туда был свободным.

В 1976 году музыкальный мир начал готовиться к двойной дате, посвященной Д. Д. Шостаковичу. В этот год ему исполнилось бы 70 лет. И этот же 1976 год совпал с годовщиной смерти и, следовательно, светлой памятью о нем. Готовился к этой дате и зарубежный музыкальный мир.

Вестник Академии искусств ГДР обратился к ряду советских композиторов с просьбой выступить на его страницах с воспоминаниями о нашем великом современнике.

Условие было одно – текст должен уложиться в одну машинописную страницу. Предложение было сделано Борису Чайковскому, Эдисону Денисову, Кириллу Волкову и мне.

Свою печатную страницу я написал сразу, лихорадочно, на одном дыхании. Очевидно, сама искренность моя и величайшее преклонение перед Шостаковичем просто «продиктовали» мне этот текст неким таинственным образом. Мою страницу германский «Вестник» опубликовал, но с агрессивными и обидными купюрами. Тогда я узнал, что цензура в ГДР не уступает нашей. Специально привожу текст моего письма и перевод публикации, чтобы читатель мог сравнить.

г. Новосибирск

А. МУРОВ «ГОД СПУСТЯ»

Мой слух до краев наполнен музыкой Д. Шостаковича и часто возникает естественная потребность задержать свое внимание на ее мелодических идеях, полифоническом своеобразии, на высших достижениях в формальных процессах. Но сегодня момент особый – юбилейный и одновременно скорбный, а потому особенно возвышенный.

В такой момент для меня важно сказать о музыке нашего великого мастера самые главные слова.

Творчество Д. Шостаковича для меня дорого своей духовной сущностью. Подобно Будде и Христу вся жизнь его была посвящена поиску Истины, Великой гуманистической Правды.

Он ищет ее разными путями и на этих тернистых путях его музыка становится средоточением самых больших человеческих проблем. Музыка Д. Шостаковича велика своей трагедийностью, которая в равной мере олицетворяет гигантские потрясения целых народов и может чутко сосредоточиться на трагедии одного человека.

Поэтому еще не скоро его 14-я симфония и 15-й квартет будут правильно услышаны и «расшифрованы».

Его музыка становится язвительной, насмешливой и беспощадной (увы, 40 лет нам была недоступна его опера «Нос»), когда его чистая и честная душа натыкается на тупость или лицемерие.

Музыка Д. Шостаковича для меня гневна и мятежна, потому что она бунтует против любого деспотизма и подавления. Тихие, скорбные места в его музыке всегда будут напоминать мне (как первый круг дантова Ада) о его великом сочувствии к страданиям невинных.

Я вижу, как Шекспир через 400 лет всемирной истории протягивает свою благодарную руку своему великому потомку. Круг замкнулся.

Что же дальше?

* * *

Ведомости же Академии искусств напечатали следующее:

«Я не хотел бы здесь подробно останавливаться на мелодике, на своеобразной полифонии и оригинальных формальных решениях Шостаковича, хотя меня все это восхищает снова и снова. Особенно ценно для меня творчество этого мастера из-за его глубочайшей духовной сущности. Вся его жизнь была посвящена поискам правды, величайшим гуманистическим задачам. Его музыка выражает важнейшие человеческие проблемы. Она великая – также и в своем трагическом содержании – так как она воплощает судьбу целых народов и одновременно трагедию отдельного человека. Здесь я хотел бы упомянуть хотя бы 14 симфонию или 15 струнный квартет.

Музыка Шостаковича может быть колючей, язвительной и беспощадно откровенной. А также гневной и мятежной, потому что она направлена против любого вида деспотизма и угнетения. Спокойные, прочувствованные места в его музыке обращены к сочувствию и милосердию по отношению к любым страданиям, которые еще есть в мире. Мне иногда кажется, что Шекспир через 400 лет мировой истории протягивает руку: своему великому потомку.»

Какова «редакция»?!

* * *

О Д. Д. Шостаковиче написано много книг на разных языках человеческого мира, но очень жаль, что не написал книги о себе, о своем времени, о друзьях и недругах (а были и такие) он сам. Да и не смог бы он этого сделать.

Множество раз музыковеды и журналисты задавали Д. Д. Шостаковичу один и тот же, легкий для него, вопрос: «Что Вы хотели выразить тем или иным сочинением»? Ответ у Шостаковича всегда был один и тот же: «Все, что я хотел сказать этим сочинением, я сказал музыкой».

Вот почему, как мне кажется, проживи он хоть сто лет, книги о себе он так и не написал бы. И еще потому, что сама его музыка является необыкновенно сильным документом его противоречивой и страшной эпохи.

Несколько лет спустя, на одном из кремлевских «приемов» (тогда такие бывали...) ко мне подходит Вениамин Баснер и говорит: «Вчера я был в Жуковке, на даче Шостаковичей. Видел там твою «Тобольскую симфонию». Лежит она на видном месте».

Ах, Веня, Веня, не знал ты тогда, какой бальзам пролил на мою больную, растревоженную душу... Спасибо!

Дмитрия Дмитриевича я знал и был с ним знаком в течение 14 лет. Пять лет из них я, будучи секретарем Союза композиторов РСФСР, по счастью работал под его председательством. Многие фотографии, связанные с ним, а также пять его писем ко мне я храню свято.

МЕЖДУСЛОВЬЕ

Самые тягостные времена в моей композиторской жизни начались в 1969 году, после уже упоминавшихся статей в воронежской «Коммуне» и «Сибирских огнях». «Навредил» я себе в ту пору и своим дерзким письмом на имя тогдашнего министра культуры РСФСР товарища Кузнецова в защиту ректора консерватории, профессора А. Н. Котляревского, с которым иезуитски расправился первый секретарь Новосибирского обкома КПСС Ф. С. Горячев. «Трясло» тогда многих за «идеологические происки». Меня же «положили на лед» в Новосибирске на целых десять лет...

Не скажу, что моя музыка все это время не исполнялась или не писалась новая. Нет, но она исполнялась больше в других городах. У меня же, к счастью, руки не опустились и я продолжал много работать, хотя за эти десять лет Новосибирское управление культуры (тт. Чернов Н. Р. и Титова М. В.) не приобрело у меня ни одного сочинения. Я стал персоной нон-грата. Один из «залпов» по мне я описал в главе, где помещена стенограмма «обсуждения» моей «Тобольской симфонии». Было много и других унижений, которыми я не хочу утомлять читателя.

И вот, в этот-то сложный период моей жизни (хоть беги), спас меня В. Н. Минин. Он тогда работал в Министерстве культуры СССР и предложил мне и моей жене (вокальному педагогу) годичную командировку во Вьетнам. Мы сразу же согласились (хоть на год исчезнуть из Новосибирска).

Так вошел в нашу с женой жизнь необычный, интересный, насыщенный новизной, хотя очень трудный, год 1971 – 1972 и город Ханой.

Напомню, что в то время Вьетнам был воюющей страной, и направлены мы поэтому были на работу в Училище искусств при Министерстве обороны ДРВ. У меня занимались десять композиторов-стажеров, а у жены, Муровой Аллы Федоровны, – десять вокалистов.

Все они были военными, работали в армейских ансамблях и к нам приехали на учебу и стажировку.

Об итогах нашей годичной работы во Вьетнаме скажу лишь одно. Оба мы одинаково были удостоены трех правительственных наград ДРВ, включая орден «За военный подвиг».

Узнав там, что такое ностальгия, насколько она действительно мучительна, я пытался занять каждую минуту своего времени делами. Помимо творческих и педагогических забот я написал на Родину более 600 писем и ежедневно, весь год вел дневник. Этот дневник сохранился до сих пор и мог бы стать отдельной книгой, но не сейчас...

Как и все советские специалисты, а их в ту пору там было 750, мы жили в корпусах района Ким-Лиен. Вечера часто проводили в клубе Советского посольства, иногда на концертах, дипломатических раутах и Служебных совещаниях. Концертировали и сами. Иногда из Советского Союза наезжали высокие и очень высокие гости. Из последних назову два. Это – визит Н. В. Подгорного и министра культуры СССР Е. А. Фурцевой. На официальные ужины в их честь мы с женой приглашались специальными открытками-пропусками.

Прием Н. Подгорного проходил в Президентском дворце, а Е. Фурцева принимала сама (вместе с советским послом И. С. Щербаковым) в банкетном зале Советского посольства многих вьетнамских деятелей культуры.

На этом месте, мой читатель, самое время исполнить свое обещание, которое я дал в главе пятой, и теперь написать об одном из советских министров культуры – Е. А. Фурцевой.

Для этого я сейчас открываю свой вьетнамский дневник и здесь воспроизведу, что тогда записал. Без всякой редакции, без преувеличения, но и без преумаления.

Страница 10 из 13 Все страницы