6. Мясо и свобода

Первого июля восьмидесятого года польское правительство решило произвести «необходимые изменения на мясном рынке», введя повышенные коммерческие цены на мясо и мясные изделия. Одновременно было объявлено о введении новых, весьма невыгодных для рабочих, тарифов зарплаты. Почти сразу же начались забастовки: в начале июля бастовали предприятия в Мельце, завод «Польмо» в Тчеве, крупнейший варшавский машиностроительный завод «Урсус», затем предприятия в Свиднюке, водители автобусов в Жирардове, ряд заводов в Люблине и Люблинском воеводстве. Как было впоследствии признано на VI пленуме ЦК ПОРП, забастовки охватили 81 тысячу человек, 177 предприятий. «Трибуна люду» (что означает «Народная трибуна») решительно выступила против рабочего движения, как это и подобает газете рабочей партии. Уже в этой первой реакции партийного лагеря можно найти все аргументы, выдуманные польским правящим аппаратом и без конца повторявшиеся впоследствии, как только народ поднимал свой голос:

«…Каждый день без работы при нынешнем положении...нашей страны, перед лицом стихийного бедствия, затронувшего ряд районов, углубляет существующие трудности, вызывает новые потери. Нереальные в данных условиях экономические требования, не вмещающиеся в напряженный бюджет, ведут лишь к дезориентации и фрустрации общества». * См. Irena Dryll, “Szanse Polski z praça związane” («Шансы Польши связаны с работой»), “Trybuna Ludu” (далее в сносках - ТЛ), 04.08.80; цитата не совсем точная; многоточие после слова «положении» добавлено нами (ред. OPI); слова «нашей страны» и 2-е предложение в указ. ст. отсутствуют, но есть фраза: “...nierealne postulaty placowe wzmagają napięcia na rynku” («...нереальные требования /повышения/ зарплаты усиливают напряжения на рынке»). Слово «фрустрация», популярное на Западе, но еще не привившееся в русском обиходном языке, означает состояние подавленности, психической угнетенности, следующее за неудачей. Герек понял, впрочем, что рабочие не удовлетворятся фрустрацией. Он отменил «коммерческие» цены в столовых и буфетах предприятий и урегулировал некоторые социальные вопросы. Забастовки приостановились, и Герек решил, что справился с положением. 9 июля он провел совещание партийно-хозяйственного актива «Экономическое положение страны сложное, – объяснил он участникам совещания, – но у нас есть хорошая программа действий». * Выдержки из этого выступления см. ТЛ, 10.07.80. . После этого Герек уехал отдыхать в Крым, поразительным образом недооценив серьезность конфликта: как мы уже видели, бесконтрольная власть неизбежно приводит к потере чувства реальности. Герек не понимал, что цены на мясо были всего лишь поводом, обнаружившим глубокое недовольство, что речь шла о предметах гораздо более важных.

В начале августа началась новая волна забастовок. К 10 августа забастовками были охвачены многие предприятия в Лодзи, Калише, Вроцлаве, Варшаве и опять в Люблине. 14 августа вспыхнула забастовка на верфи имени Ленина в Гданьске – той же верфи, где в декабре 1970 года в рабочих стреляли у ворот № 2. По-видимому, начальство старалось вначале приуменьшить значение происходящих событий. На следующий день Польское агентство печати сообщило: «На некоторых заводах и предприятиях имеют место перерывы в работе, во время которых выдвигаются требования, касающиеся зарплаты, а также норм и организации труда и снабжения. На днях имели место нарушения работы городского транспорта в Варшаве. В среду и в четверг перерывы, затруднившие нормальный ход производства, имели место на предприятиях трикотажной промышленности «Сандра» в Александрове Лодзьском, на текстильно-швейных предприятиях «Теофилув» и в цехах Гданьской верфи». Нетрудно понять, почему знаменитая в Польше Гданьская верфь была поставлена на последнее место, после малоизвестных фабрик, и почему речь шла о «цехах», а не обо всей верфи. Первой реакцией на гданьскую забастовку было, таким образом, мелкое надувательство в печати.

Забастовка на Гданьской верфи быстро перекинулась на все предприятия Побережья. Гданьск, Гдыня и Щецин бросили работу в знак солидарности с товарищами. 16/VIII на Гданьской верфи возник Объединенный стачечный комитет * Так в тексте здесь и далее; точнее: «Межзаводской стачечный к-т», «Межзаводской забастовочный к-т». , выступивший от имени всех рабочих Гданьска. Во главе его стал Лех Валенса, один из руководителей рабочего движения в декабре 1970 года. Гданьский Объединенный стачечный комитет выдвинул 21 требование к правительству. Важнейшими из этих требований были два: 1) признание независимых от партии и работодателей свободных профсоюзов, как это вытекает из ратифицированной ПНР конвенции № 87 Международной организации труда о профсоюзных свободах, и 2) гарантия права на забастовку, а также безопасности бастующих и помогающих им лиц. В тот же день Объединенный стачечный комитет в Щецине сформулировал список из 36 требований аналогичного содержания.

Таким образом, рабочие польского Побережья организованно вступили в борьбу с партийной бюрократией, выдвинув с самого начала политические требования. Впоследствии обе стороны – и правительство, и представители рабочих – поддерживали фикцию о не политическом, а чисто экономическом характере «рабочего протеста». Ясно, зачем им нужна была эта фикция: партийная бюрократия пыталась создать видимость, будто рабочее движение не враждебно основам «социалистического строя», а направлено лишь против «отдельных извращений» в экономической и социальной политике; рабочие лидеры, со своей стороны, придерживались выгодной для них тактики, не афишируя на первых порах своих отдаленных целей и подчеркивая легальный характер своих действий. В действительности, однако, политический характер выдвинутых забастовщиками требований был очевиден. Польские руководители невольно выболтали этот секрет в решениях VI пленума ЦК: «Вместе с присоединением к массовым забастовкам коллективов Побережья и созданием Объединенных стачечных комитетов, в особенности в Гданьске и Щецине, – говорится в этом официальном анализе происшедших событий, – предъявляемые бастующими коллективами требования принимают все более отчетливый политический оттенок, выступающий на первый план по мере развития ситуации. Широкую поддержку получает лозунг независимых самоуправляющихся профсоюзов, как своеобразной гарантии выполнения обязательств» * См. журн. „Nowe drogi", 1980, № 10/11:44. .

Нетрудно понять, что в условиях «реального социализма» существование независимой организации – какова бы ни была область ее деятельности – представляет совершенно необычный и угрожающий всей системе политический факт, а безнаказанность ее руководителей и советников по существу отменяет аппарат запугивания и подавления, на котором держится система. В «странах социализма» нет и не может быть никакой независимой от правительства деятельности, потому что режимы этих стран могут держаться лишь в условиях государственной монополии на все виды деятельности и даже на все виды мышления. Всякая попытка независимой деятельности не только рассматривается властями как деятельность политическая, но и объективно является политической деятельностью, поскольку подрывает фактическую основу существования режима. Юридическая сторона дела может обмануть в таких случаях лишь очень наивных людей, вроде советских диссидентов: там, где законы не применяются и даже издаются не с целью применения, юридические препирательства попросту заменяют им более продуктивные формы мышления, к которым они не способны. В Польше таких наивных людей нет, и всем ясно, о чем идет речь. Если в Польше кто-нибудь утверждает, что занимается не политической деятельностью, а всего лишь экономической, социальной, культурной и т. д., то это очевидная тактика с целью избежать преследования по все еще действующим «законам», а вовсе не уважительное отношение к этим «законам».

Мы попытаемся теперь оценить все значение исторического поворота, происшедшего на польском Побережье осенью 1980 года. Впервые в истории коммунистической системы значительные слои рабочего класса осознали, что их экономические интересы не могут быть защищены без политических гарантий. Рабочие западных стран знают, какой ценой досталось им право на забастовку. В Англии, Франции и Соединенных Штатах давно уже существовали избирательные системы со всеобщим и равным голосованием, давно было установлено равенство граждан перед законом, действовали политические партии, но рабочие союзы, все виды объединения рабочих для защиты своих интересов беспощадно преследовались государственной властью. Перечитайте роман Золя «Жерминаль», вспомните чикагское побоище, в память которого установлен праздник Первого мая. В девятнадцатом веке в парламентах заседали представители имущих классов, в большинстве своем заинтересованные в дешевизне и покорности рабочей силы. Право на забастовку отрицалось, участие в забастовках подводилось под статьи законов, говорившие о мятеже, подстрекательстве к беспорядкам, преступном сговоре, или же издавались особые законы, специально запрещавшие профессиональные союзы. Если в наши дни рабочие Запада избавились от нищеты и даже могут позволить себе многое, что было прежде привилегией их хозяев, то вовсе не потому, что хозяева стали добрее и щедрее. Простой рост производительности труда не приводит к таким результатам, как это видно на примере «первой промышленной революции» XVIII века: тогда английские капиталисты попросту положили все выгоды от «прогресса» себе в карман, а рабочие впали в еще худшую нищету. Нет, «прогресс» сам по себе не улучшает социальных отношений. Рабочие Западной Европы завоевали свое благополучие в яростной политической борьбе, тянувшейся несколько десятилетий. Их главным оружием была забастовка, и они прежде всего добивались юридически гарантированного права на забастовку. Рабочие «стран социализма», попавшие в еще худшее рабство к своему «коллективному хозяину» – правящей бюрократии, – должны пройти тот же путь. У них нет другого пути: смешно рассчитывать, что живущие за их счет паразиты добровольно откажутся от своих привилегий. Жизнь всегда была борьбой – но можно надеяться, что средства борьбы со временем станут мягче. Забастовка – мягкое средство борьбы: она лучше гражданской войны.

Конечно, польские рабочие могли выдвинуть разумные политические требования лишь потому, что их забастовка была тщательно подготовлена заранее. Подготовка длилась по меньшей мере два года и принесла свои плоды. Прежде всего, у польских рабочих было сознательное руководство. Мы еще мало знаем о людях, возглавивших польскую революцию. Замечательно, что главную роль в ней играет простой рабочий – Лех Валенса. Это вовсе не подставная фигура, не орудие каких-то темных сил, как это пытается изобразить советская пропаганда, а независимый, самостоятельно мыслящий и трезвый политический деятель революции, лучше всех чувствующий настроение масс и соотношение сил в стране, умеющий ставить возможные цели в надлежащее время. Конечно, он должен был пройти хорошую школу – прежде всего школу жизни, но также и прямое учение у польских интеллигентов. Валенса отдает должное людям из КОРа, они ему во многом помогли. Молодым человеком Валенса участвовал в рабочем движении 1970 года – уже тогда он был одним из рабочих вождей. Но тогда движение вылилось в стихийный протест, в уличные беспорядки. Валенса извлек из этого уроки. Его увольняли с работы, не раз сажали в тюрьму, били в полицейских участках: европейский лоск Герека не мешал ему применять такие методы к рабочим. Валенса – электромонтер, но рабочая партия не стесняется, когда дело касается братьев по классу. К началу Гданьской забастовки Валенсе было 37 лет, у него было шестеро детей, и семья его жила в тесной двухкомнатной квартире.

Вопреки распространенному у нас мнению, политический деятель не обязательно должен быть проходимцем. Лех Валенса – человек высоконравственный и честный. Моральной опорой его является католическая религия. Он родом из Западной Польши, из Познанского воеводства, прежде принадлежавшего Германии. В этих местах, как говорят, поляки особенно практичны и деловиты. Валенса никогда не высказывал своих политических симпатий, но скорее всего он близок к христианско-демократическому направлению. Как у многих поляков, у него дома висит портрет Пилсудского: это скорее символ независимости Польши, чем политический образец. Пилсудский был шляхтич и мало заботился о рабочих. Лех Валенса, при выдающихся политических способностях, в остальном близок к среднему уровню и к обычным понятиям польских рабочих. Это может когда-нибудь оказаться его слабостью, если ему предстоит долгая политическая жизнь, но сегодня в этом его сила.

Может показаться парадоксальным, что первое подлинное рабочее движение, возникшее в «лагере социализма», носит отчетливый католический отпечаток, что во главе его стоят большею частью верующие и что на знамени «Солидарности» изображена богоматерь – «королева Польши». Но это не столь удивительно в стране, где власть безбожников очень скоро оказалась властью воров и где религия осталась единственным прибежищем честности и приличия. Неверующие, конечно, не уверуют при виде этого парадокса, но могут извлечь из него урок.

Вернемся к польской революции. 16/VIII прибыл наконец из Крыма Герек. Вряд ли он осознал важность происходящих событий. Во всяком случае, в тот же день выступил по телевидению премьер Э. Бабюх – выступил с очень банальным призывом к рабочим. «Перерывами в работе и нарушением производственного ритма, – сказал он, – мы ничего в Польше не добьемся...» * ТЛ, 16-17. 08.80. Бабюх не предложил никакой новой программы, не обещал никаких изменений. Он призывал лишь к спокойствию, к добросовестности и дисциплине в повседневном труде. Через два дня, 18/VIII, стало уже ясно, что увещаниями ничего не добьешься, и Герек выступил по радио и телевидению с чем-то вроде самокритики. «Перерывы в работе многочисленных предприятий, происходящие поочередно в разных районах, – сказал он, – нарушают нормальный ход жизни, дезорганизуют производство, порождают напряжение... * Многоточие добавлено нами. – Ред. Мы понимаем, что наряду с рядом объективных факторов сыграли роль ошибки в экономической политике. Во многих областях практика разошлась с принципами последекабрьской политики партии. Мы не сумели вовремя заметить это и эффективно этому противодействовать... Но забастовки здесь ничего не меняют. Напротив, они увеличивают трудности в снабжении и производстве, нарушают нормальную жизнь общества. Мы должны прийти к соглашению и вместе найти другой выход» . * ТЛ, 19.08.80.

19/VIII, когда забастовка охватила Щецин и Эльблонг, Герек направил на Побережье две правительственные комиссии. В Гданьск поехали председатель Государственного совета Г. Яблоньский, секретарь ЦК С. Каня и заместитель премьера Т. Пыка, в Щецин – премьер Э. Бабюх и секретари ЦК Е. Лукашевич и К. Барциковский * Неточности в тексте: забастовка в Щецине началась 18, в Эльблонге – 19; Яблоньский, Каня и Пыка поехали в Гданьск 18, Бабюх, Лукашевич и Барциковский – в Щецин 19 (ТЛ, 19 и 20.08.80). «Ю. Лукашевич», «Барчиковский» (здесь и далее) – опечатки. . В Гданьске, на заседании воеводского комитета ПОРП, С. Каня сказал: «Нынешний конфликт надо решать только политическими средствами. Других средств нет и не может быть». По-видимому, это означало, что Герек не решился пустить в ход силу. Конечно, он помнил Познань, помнил гданьский расстрел 70-го года и радомские волнения 76-го. Может быть, сказалась и самая личность Герека: он был, как уже говорилось выше, не политический игрок вроде Гомулки, прошедший подполье и тюрьму, а кабинетный интриган, никогда не подвергавшийся личной опасности, и очень вероятно, что человек этого рода боялся взять на себя решение стрелять. Но скорее всего Герек не был уверен, можно ли положиться на солдат. Министром обороны Польши – на которую, к счастью, никто не нападал – оставался все тот же политический генерал Ярузельский; как говорят в Польше, Герек запросил его, можно ли использовать армию против рабочих, и храбрый генерал снова заявил своему начальнику, что его армия ненадежна, – как он уже говорил прежде Гомулке. Этот мужественный ответ увеличил популярность генерала. В трудную минуту Герек мог рассчитывать только на тех, кто должен был пасть вместе с ним: такова лояльность партийных кадров. Ярузельский уже присматривался к положению Герека и обдумывал, не выгодно ли его предать.

20/VIII по всей стране начались собрания партийных организаций, на которых «зачитывалось» письмо Секретариата ЦК ПОРП о положении в стране * Об этом см. ТЛ, 21.08.80. Выдержки из письма по-рус. см. в сб. «Польша 1980: ‘Солидарности’ год первый» (сост. – В. Малышев), Лондон, 1981, с. 160-161. . В письме говорилось, что простои и перерывы в производстве являются самым дорогостоящим способом защиты интересов коллективов. Кроме того, на собраниях обращалось внимание на «активизацию антисоциалистических элементов». Оказывается, некие «антисоциалистические элементы» обманывают и подстрекают хороших польских рабочих, всецело преданных социализму. Эта нехитрая выдумка будет без конца повторяться в дальнейшем.

Между тем в Гданьске вице-премьер Т. Пыка вел переговоры с Объединенным стачечным комитетом. Пыка плохо понимал положение, держал себя с барским высокомерием и прибегал к угрозам. Рабочие отвечали ему невежливым любопытством по поводу его личных обстоятельств, например, построенных им в разных частях Польши вилл. Как известно, партийные чинуши не умеют наслаждаться жизнью и компенсируют свою человеческую бездарность простым повторением. Но в Польше, в отличие от нашей страны, все обо всем знают.

Пыка раздражался, выходил из себя, он оказался плохим дипломатом; кажется, в какой-то момент он даже самовольно прервал переговоры. На Пыку свалили ответственность за провал: его обвинили в том, что он «отказался вести переговоры с Объединенным стачечным комитетом, что привело к расширению забастовок». В трудную минуту аппаратчики сразу же приносят в жертву кого-нибудь из своих. 20/VIII Пыку отозвали, и вместо него был прислан другой вице-премьер, Мечислав Ягельский * Ягельский прибыл в Гданьск 21.08.80 (ТЛ, 22.08.80). . Мы приводим его полное имя, потому что этот деятель милостью польских рабочих вошел в историю.

В тот же день начались забастовки солидарности в Кракове, Варшаве, Торуни.

Герек решил провести опасный политический маневр, всё еще надеясь сохранить власть: он пожертвовал большею частью партийного руководства, рассчитывая свалить на этих людей ответственность и успокоить общее негодование. Было признано, что допущены серьезные ошибки, и разыграна комедия изгнания виновных. Вместо них были призваны обратно партийные деятели, в свое время не поладившие с Гереком и выброшенные им из Политбюро; главными из них были С. Ольшовский и Т. Грабский. Тем самым признавалось, что эти попавшие в немилость деятели были правы, а выгнавший их Герек был неправ. Герек надеялся отделаться таким косвенным покаянием и сохранить за собой положение главы государства, вроде конституционного короля, увольняющего в отставку непопулярных министров. Но он не родился на троне, и замысел его был наивен.

24/VIII в Варшаве состоялся IV пленум ЦК ПОРП. На этом пленуме Герек отмалчивался, выпустив вместо себя секретаря ЦК Станислава Каню, преданного ему человека. Каня отвечал в ЦК за армию, госбезопасность и церковь – иначе говоря, за самые ответственные дела, связанные с прочностью режима. Отсюда ясно, что Герек считал его вполне надежным человеком, а поскольку сам он не очень утруждал себя работой, то Каня контролировал весь аппарат принуждения, на котором держался режим. Но Каня не отвечал за экономику, как не отвечал за нее и генерал Ярузельский. Он был удобным человеком для критики допущенных ошибок и извращений. Правда, руководство госбезопасностью, хотя бы в виде партийного надзора, придавало ему несколько неприятный запах, но ведь при Гереке польская «безпека» все-таки не стреляла. И вот Каня, вернувшийся с Побережья, где он предусмотрительно не вел переговоров с рабочими, предоставив это другим, выступил на пленуме с информацией о создавшемся положении.

«Мы имеем дело, – сказал Каня, – с широчайшим в истории народной Польши рабочим протестом. Протестом против ошибок в политике государства. Против плохих методов хозяйствования и управления страной» * См. журн. “Nowe drogi”, 1980, № 9:19. .

Таким образом, были сказаны роковые слова: забастовки не были осуждены как безответственные действия несознательного меньшинства, подстрекаемого какими-нибудь «агентами ЦРУ» или «антисоциалистическими элементами»; забастовки были, оказывается, законным рабочим протестом, которому партия должна была пойти навстречу. Затем было принесено в жертву целое стадо козлов отпущения, как это было предусмотрено коварным «главой государства». ЦК вывел из Политбюро премьера Э. Бабюха, секретаря ЦК по идеологии и пропаганде Е. Лукашевича, председателя Центрального совета профсоюзов (ЦСПС) Я. Шидляка, ответственного за экономическое планирование Т. Вжащика, освободил от обязанностей кандидатов в члены Политбюро Т. Пыку и 3. Жандаровского. Были назначены членами Политбюро С. Ольшовский (которого Герек отправил в почетную ссылку – на должность посла в ГДР) и Ю. Пиньковский, кандидатами в члены Политбюро – Е. Ващук и А. Жабиньский, секретарями ЦК – С. Ольшовский и Э. Войташек. В члены ЦК был кооптирован Т. Грабский. Государственный совет назначил премьером Ю. Пиньковского и заменил ряд министров. В особенности бросалась в глаза замена председателя Комитета по радио и телевидению М. Щепаньского, с именем которого был связан громкий скандал; к этому герою коррупции мы еще вернемся.

Жертвы были принесены, но это не произвело на рабочих никакого впечатления. В ряде воеводств – Гданьском, Эльблонгском, Слупском, Кошалинском и Щецинском – началась уже всеобщая забастовка. О событиях в Польше впервые сообщили средства массовой информации «социалистических» стран. Переговоры в Гданьске, по-видимому, зашли в тупик, и Герек пытался запугать забастовщиков, отрезав от страны, прервав с ним почтовую и телефонную связь. Забастовщики отказались продолжать переговоры, пока связь не восстановят. 26/VIII связь была восстановлена, и переговоры возобновились. Это было самое удивительное явление за всю историю коммунистического режима. Рабочие настояли на том, чтобы переговоры были открытыми: их транслировали по местному радио прямо из комнаты заседаний. Таким образом, весь город Гданьск услышал прямой и откровенный разговор рабочих с представителями опозоренной, перешедшей к обороне власти. Все постыдное, о чем можно было упоминать лишь в частных разговорах, было названо своими именами. Рабочие не были одиноки в этой схватке с правительственным аппаратом: у них был свой собственный штаб советников и экспертов; некоторые были из КОРа, другие от церкви (разумеется, неофициально). Несомненно, на стороне рабочих были весьма квалифицированные экономисты и юристы – они составили хорошо продуманные пункты Гданьского соглашения. Правительству служили чиновники, рабочим служили честные люди, сознательно шедшие на риск. Экспертные комиссии заседали отдельно, их заседания были закрытыми, с согласия обеих сторон.

Рабочие давно готовились к забастовке. Они запасли продовольствие и медикаменты, заранее подготовили врачей. А главное, у них было руководство – люди, которым они доверяли. Из этих людей и составили забастовочный комитет. Председателем комитета был Валенса, рабочие доверяли ему и не хотели никого другого. Это был уже не стихийный мятеж, как в декабре семидесятого года, а организованная забастовка. Рабочие заняли свои предприятия, не работали и не пускали туда посторонних – это самая эффективная форма забастовочной борьбы. Если бы и нашлись штрейкбрехеры, они не смогли бы приступить к работе. Но их и не было – рабочие все были на стороне забастовщиков. Объединенный стачечный комитет заботливо следил за порядком, чтобы не дать властям повода применить силу. Особенно важно было не допустить в городе пьянства; комитет потребовал от гданьских властей прекратить продажу алкогольных напитков. Требование было выполнено, и в городе соблюдалась трезвость; более того, растерявшееся начальство, впервые столкнувшееся с рабочей организацией, само спрашивало комитет, что ему делать. Получилось так, что реальная власть в городе перешла к забастовочному комитету: он решал, какой транспорт должен ходить и какой не должен. На Побережье бастовало 190.000 рабочих, и за 18 дней забастовки не было разбито ни одного стекла!

Можно спросить, почему государственная машина допустила всю эту забастовочную идиллию, почему не была применена сила? Причина такого миролюбия вовсе не в гуманности партийного руководства, а в его внутренних законах. Тот, кто отдал бы приказ применить силу, мог бы вызвать непредвиденные последствия и знал бы, что в случае неудачи вину свалят на него. Крайняя слабость партийного аппарата состоит в том, что партийные чиновники не способны ни к какой лояльности по отношению друг к другу или к своему государству. Им недоступна корпоративная солидарность даже перед лицом общей опасности: каждый думает только о себе, каждый готов предать своих начальников, своих сослуживцев и подчиненных. Даже армия в таком государстве не способна добросовестно выполнять приказы, лишена всякого чувства чести и держится только на страхе. Поэтому я не верю в прочность польской военной диктатуры, не верю и в прочность военной хунты, которая будет у нас. Любые фанатики, любые клики полковников и генералов, состоящие из сколько-нибудь храбрых и лояльных людей, имеют огромное превосходство перед коммунистическим аппаратом на его нынешней стадии разложения. Робость Запада по отношению к Москве объясняется тем, что там не знают еще этой тайны. Шестнадцать месяцев польской свободы, при мирном поведении безоружных рабочих, можно объяснить только жалким бессилием режима. Мы внимательно проследим весь ход событий и должны будем в этом убедиться.

Я предвижу вопрос: почему же этот слабый режим все еще держится в России? Потому что не встречает никакого сопротивления. Потому что кровавые чистки истребили в прошлых поколениях всех, кто мог сопротивляться, и прервалась самая традиция, рождающая сопротивление. Но она может возродиться, пока жив человеческий дух, а воры не могут создать никакой традиции, традиция власти невозможна без верности и чести. И как только режим встретится с серьезным сопротивлением, он рухнет, как карточный домик. Я заметил, что польские события все же произвели впечатление: на Западе уже рассуждают, что может вызвать внезапный крах советской империи и не лучше ли воздержаться от некоторых мер, чтобы она не свалилась сразу, а постепенно сгнила!

Переговоры в Гданьске продолжались. К ним было приковано внимание всего мира. Польша и до того была сравнительно доступна иностранным корреспондентам: как мы уже знаем, при Гереке рабочих били в милицейских участках, но режим нуждался в займах и хотел выглядеть либеральным. Теперь, когда рабочие решительно потребовали гласности переговоров, установились примерно такие же условия, какие бывают в западном мире вокруг сенсационных событий: сотни корреспондентов печати, радио и телевидения всех стран съехались в Гданьск, и необыкновенные события, происходившие в этом городе, не сходили с газетных страниц и телевизионных экранов. Этот общий интерес к переговорам был выгоден забастовщикам: в такой ситуации правительству трудно было что-нибудь скрыть и опаснее было применить силу.

Церковь, как всегда, призывала к примирению и спокойствию. 26/VIII примас Польши кардинал Вышиньский произнес в Ченстохове проповедь, из которой телевидение транслировало выдержки * Выдержки из проповеди см. также в ТЛ, 27.08.80. . Конечно, власти рассчитывали таким образом успокоить публику; что касается церкви, то она, как всегда, преследовала собственные политические цели. Кардинал говорил о необходимости уважать религиозно-моральный порядок в жизни народа, о необходимости порядка в семейной, общественно-профессиональной и национальной жизни. Смысл этих условных выражений все в Польше понимали. Если, например, церковь говорила о семье и морали, что было по ее части и не могло вызвать обвинения в политической деятельности, то из контекста всегда было ясно, что имеются в виду такие нарушения семейной жизни и нравственного порядка, как принуждение к работе по воскресеньям или посягательство на крестьянское хозяйство. Если же церковь призывала к примирению, то это означало уступки со стороны власти, а не со стороны рабочих, которым нечего было уступать. Как сказано в «Коммунистическом манифесте», пролетариям нечего терять, кроме своих цепей.

Между тем правительство принимало срочные меры. 25/VIII министр финансов признал в интервью для телевидения * Мариан Кжак (об интервью см. ТЛ, 26.08.80). , что внешний долг Польши достиг 20 миллиардов долларов. Это должно было создать впечатление, будто новое правительство откровенно с народом, но откровенность была неполной: одним только западным странам Польша должна была около 27 миллиардов. На международных валютных биржах золото поднялось в цене, что связывалось с польскими событиями. Как только крупные капиталовложения оказываются под угрозой, биржа реагирует на это повышением курса драгоценных металлов и устойчивой валюты.

26/VIII были сделаны первые шаги в отношении официальных профсоюзов, представлявших с самого начала одну из кормушек для бюрократов. Надо было создать впечатление, будто в этом учреждении что-то меняется: председатель ЦСПС Я. Шидляк был снят со своего поста * На его место был назначен Ромуальд Янковский (ТЛ, 27.08.80). и, как сообщалось, «был произведен критический анализ деятельности профсоюзного движения». Естественно, в создавшейся обстановке на это никто не обратил внимания.

На следующий день Совет министров принял срочные решения: о дополнительном импорте мяса и замораживании цен на мясо до осени 1981 года; о возобновлении продажи сахара по карточкам; об увеличении продажи угля. В этот же день гальванизировали труп Объединенной крестьянской партии, одной из марионеточных партий правительственного «блока». Эта партия заявила, что все спорные вопросы и требования забастовочных комитетов должны решаться в духе диалога и взаимопонимания, в духе полного уважения польских государственных интересов. «Крестьянская партия» высказалась также за необходимость коренной реформы системы планирования и администрации, за укрепление роли Сейма и «рад народовых» (местных советов), за расширение контроля над ценами и доходами населения, за приведение скупочных цен в сельском хозяйстве в соответствие с изменениями в стоимости производства, за укрепление доверия крестьян к возможности развития их хозяйств.

Очевидно, это был план очередной мнимой реформы, и план этот никого не мог обмануть. Интереснее то обстоятельство, что в тот же день комсомольская газета «Штандар Млодых» опубликовала полный список требований забастовщиков. Возникает вопрос: почему именно эта газета? Здесь уже вряд ли можно предположить какую-то особенную тактику властей; просто система власти начала уже расшатываться, и печать «явочным порядком» освобождалась от контроля.

Переговоры в Гданьске продолжались. Власти готовы были на все уступки, кроме одной: они не хотели разрешить независимые профсоюзы. Всем было ясно, что в этом существо дела: без политической гарантии в виде независимой рабочей организации, со всеми вытекающими отсюда следствиями (правом на забастовку, безнаказанностью руководства и советников, правом на информацию), никакие обещания властей не заслуживали ни малейшего доверия. Партийный аппарат должен был сделать уступку, равносильную изменению государственного строя. Естественно, что чиновники отчаянно сопротивлялись, понимая, что в новом строе, который установится после соглашения, для них не будет места, что они смогут тогда держаться лишь в качестве советской агентуры, лишь прямой военной поддержкой Москвы. Это их вовсе не устраивало, потому что вмешательство Москвы означало бы полную перемену кадров и тем самым возможную потерю должности для каждого бюрократа. Все уступки, какие когда-либо делает коммунистический режим, имеют тактический характер: если под нажимом что-нибудь дают, то с намерением при первой возможности взять обратно. Это связано с самой природой такого режима, лишенного всякой гибкости, неспособного к компромиссам и к сознательной эволюции. Бессознательная эволюция, конечно, происходит: все постепенно гниет.

Бюрократы страшились допустить независимые профсоюзы даже в качестве временной уступки, потому что опасались вызвать неконтролируемое развитие событий. Но 29/VIII началась забастовка шахтеров Силезии. Шахтеров было 300.000, Герек слишком хорошо знал их. Забастовку не удалось запереть на Побережье, она становилась всеобщей, и Герек решил уступить.

30/VIII уполномоченные правительства (Ягельский в Гданьске, Барциковский в Щецине) пришли к соглашению с забастовщиками, приняв независимые профсоюзы. В Щецине соглашение было подписано в тот же день, в Гданьске отложили на следующий. Тотчас же в Варшаве был созван V пленум ЦК. Заседанием руководил Герек, но трудно сказать, в чьих руках была в тот момент реальная власть. События, происходящие внутри замкнутой клики, нередко остаются тайной для внешнего мира. Во всяком случае, с информацией о положении в стране выступил Каня. ЦК принял к сведению отчет правительственной комиссии из Гданьска и Щецина, одобрив его. Так изменился польский государственный строй.

На следующий день, 31/VIII, на Гданьской верфи имени Ленина было подписано соглашение между польским правительством и Объединенным стачечным комитетом. Аналогичное соглашение было накануне подписано в Щецине, и всем было ясно, что речь идет не об отдельных предприятиях, а о правовом и общественном порядке всей страны. Подписание состоялось в актовом зале верфи им. Ленина, до отказа набитом рабочими и представителями печати. Все происходило в поле зрения телевизионных камер, польских и иностранных. Рядом с бюстом Ленина был установлен по требованию забастовщиков большой крест. Корреспонденты пытались взять у Валенсы интервью, но тот был немногословен. Один из них спросил, понимает ли он, что стал исторической фигурой. «Это мне безразлично, – ответил Валенса, – мне надо лишь, чтобы соблюдалось соглашение». Затем Валенса и Ягельский вышли из здания. У Валенсы, как видно на газетных фотографиях, было довольное, но сдержанное выражение лица; Ягельский выглядел мрачно.

В эту минуту надо было что-нибудь сказать. Валенса сказал: «Мы в самом деле договорились, как поляк с поляком, без применения силы, только и исключительно путем бесед и переговоров, с небольшими уступками, и так должно быть всегда». Ягельский сказал: «Здесь нет выигравших и проигравших, выиграла Польша».

Независимые самоуправляющиеся профсоюзы приняли имя «Солидарность».

Страница 7 из 13 Все страницы