Хоть тяжело подчас в ней бремя

Телега на ходу легка;

Ямщик лихой, седое время,

Везет, не слезет с облучка.

А. Пушкин

Не жизни жаль с томительным дыханьем,

Что жизнь и смерть? А жаль того огня,

Что просиял над целым мирозданьем,

И в ночь идет, и плачет, уходя.

А. Фет

Свобода или ограничение?

Телега жизни. Так называется стихотворение Пушкина, где молодой поэт с горьким юмором говорит о неумолимом времени. Извозчиков сменили такси. Мы сидим рядом – водитель такси и я. На часах пять минут первого, а мне – к двенадцати. «Доставьте меня на Университетскую набережную, дом семь дробь девять, к двенадцати часам», – говорю я. Водитель смеется. Он не может повернуть вспять бег времени. «Вот забудь я кошелек, попроси я вас вернуться, и вы вернулись бы. В пространстве можно, во времени – нельзя. Почему бы это?» – спрашиваю я. Ответ шоферу диктует автомобильная звезда, под которой рожден автор. «Зачем возвращаться, раз опаздываете? Потом отдадите, договоримся».

Вернуться во времени нельзя. Нет сил, способных не то что остановить, а задержать, замедлить его бег. Сравнивая это жалкое положение, этот предельный детерминизм и свободу передвижения, да еще не в одном, а в трех измерениях, начинаешь ценить свою собственную объемность, свою способность менять положение в трехмерном пространстве. Время и пространство. Последовательность и протяженность. Длительность и мерность. Всё развитие материи – переход от одного уровня организации к другому – это возникновение связей и границ, форм и деформаций, это – творчество пространств и времен. Без изменения – нет времени. Время – последовательность и её производные – ритм, темп. Без времени нет пространства. Частица, чертящая путь, не просто перемещается. Она творит пространство и время. Пространство – атрибут формы, время – её видоизменения.

Эволюция материи – это, прежде всего, эволюция пространства, это – превращения времени. Ограничения создают мерность – неравную вероятность соединений, и на тех же путях возникает длительность – неравная вероятность направлений изменения. Протяженность железнодорожного пути немыслима, если рельсы не соединяются концами, а сваливаются в кучу, как и когда попало. Время – ничуть не меньший соучастник творчества, чем «стих, мрамор, иль металл». Между многометровой молекулой полимера, кодирующей наследственную информацию в каждой клетке живого организма, железнодорожным путем и кристаллом поваренной соли нет в этом смысле ни малейшей разницы. Без упорядоченности событий во времени, созидающей организацию пространства, эти разнообразные предметы не существуют. Шаг, и ещё шаг, и если шагнуть дальше можно только в том же направлении, в каком было сделано предыдущее движение, возникает последовательность и её пространственно-временные атрибуты – протяженность и длительность. А как та, так и другая – это уже нечто, поддающееся измерению. Время и пространство неотделимы, более того, взаимообусловлены.

Живая ткань органического мира сплетена в виде разнообразного и строго ритмичного узора. Пространственным повторениям – ритмам узора – строго соответствуют повторения во времени – музыкальные ритмы. Смена звучаний создает то величественное явление, которое мы называем эволюцией. Каким-то интимным образом время и пространство связаны с понятием свободы. Свобода, точно так же, как последовательность, как протяженность и длительность, – там и только там, где есть необходимость – ограничение. Не просто возможность, а выбор между возможностями. Но возможность одного предполагает невозможность другого. Свобода выбора – порождение ограничений. Познать, как претворяется в эволюции живого эта связь свободы и ограничения, – значит познать сущность жизни. На то и претендуем…

Используя сонмы ограничений, живое завоевало пространство, совершило восхождение по ступеням мерности, от одного перешло к двум, затем к трем измерениям, вышло за пределы трехмерности и открыло себе путь к множеству измерений. От подчинения произволу невесомости живые существа перешли в мир гравитационных сил и обрели свободу передвижения. Став необходимостью, она превратилась в путы. Дистантная сигнализация, обмен информацией, все формы связей между трехмерными существами, объединение их объединений – это прорыв в четвертое, пятое, энное измерение.

Так живое добывает и теряет, и вновь завоевывает свободу, так выбор заменяется – творчеством, и созидатель обретает право не только безнаказанно, но и с пользой для себя вкушать от древа познания добра и зла. Расширяются границы самой свободы. Во славу её написаны эти строки. Под грохот колес телеги жизни, в сознании того, что «время гонит лошадей», что необратимость времени непреодолима, а абсолютная свобода недостижима.

Но оставим прискорбные мысли о необратимости времени и постараемся подвергнуть анализу то благо, которым мы владеем: наши три измерения. Наша трехмерность. Что она? Непременное свойство живого или вершина, венчающая долгий путь развития? Был ли первый зачаток жизни трехмерен? Я попытаюсь показать, что трехмерность – эволюционное приобретение и что на путях ее достижения, как и на всех других путях, раскрывается закономерный ход эволюции. Следует оговориться. Говоря об одномерности и так далее, я буду иметь в виду существенную одномерность или двумерность, то есть резкое преобладание одного или двух параметров над остальными. Поймите меня правильно. И еще. Говоря о закономерном ходе эволюции, я не собираюсь пренебречь игрою случая. Не боясь навлечь на себя упрёк в непоследовательности, я собираюсь множество раз повторить, что эволюция закономерна, и столько же раз – что она зиждется на случайностях. Такова диалектика природы и соответствующая ей диалектика познания.

Громоздите антиномию на антиномию. Утверждайте и тут же отрицайте то, что минуту назад вы утверждали. Доказывайте и опровергайте доказанное. Чем противоречивее ваши слова, тем они ближе к истине, ибо такова сама действительность. Эволюция – изменение, но её результат – надёжность, гарантия неизменности. Она непрерывна, но шаги её дискретны. У неё – своё собственное время. Смена поколений – колёсико секундной стрелки её часов. У каждого вида живых существ свои часы, своя временная шкала, свой календарь.

Эволюция – проявление космических сил, и она вся – во власти земного. Она – согласование маловероятного с повседневным. Её ход закономерен, игра её идет по правилам, но она ни на миг не перестает быть игрой. Исход её – только один из конечного числа вариантов, но вариант этот непредсказуем. Не только закон, но и случай решают, кому достанется победа, а кому – поражение.

Недаром сказал поэт: «Представьте себе природу, которая как бы стоит у игорного стола и неустанно выкрикивает: Au double! (удвоить ставку!), то есть, пользуясь уже выигранным, счастливо, до бесконечности продолжает игру сквозь все области своей деятельности. Камень, растение, животное – всё после таких счастливых ходов постоянно, вновь и вновь идёт на ставку и, кто знает, не является ли весь человек, в свою очередь, только ставкой на высшую цель?» (Гёте) Понятие цели лишено здесь мистического значения. Уберите камень, и вы получите идеальное описание механизма органической эволюции. Для сохранения дыхания фразы и по смыслу вещей нужно вместо «камень» сказать «микроб». Я привожу эти слова Гёте в переводе Л. С. Берга (Теории эволюции. Изд. Academia, Петербург,1922, стр. 42). Полтора столетия назад снизошло на великого поэта и натуралиста озарение, выраженное им в афоризме, а в 1943 году В. И. Вернадский написал: «Биохимик, как мы уже видели, указывает не на случайность эволюционного процесса, а на его направленность (цефализация), которая фактически отмечена ещё до Дарвина – Д. Дана». Противопоставление случайности и направленности здесь совершенно законно. А ведь именно Вернадский, говоря об организованности биосферы, с предельной ясностью ограничил ту область, где господствует случай: «Механизм отличается от  организованности тем, что в нем отдельные части очень связаны друг с другом и никаких отклонений в их положении… нет. Наши хорошие карманные часы, например, являются характерной формой механизма. В организованности такой точности нет. Явления слишком сложны и зависят от целого ряда причин, и положения часто меняются в определенных количественно пределах, за которые они не выходят». (Химическое строение биосферы Земли и её окружения). Ни пределы возможных изменений, ни массовый характер преобразований, ни резкость и взаимообусловленность процессов, протекающих в геологической оболочке планеты, охваченной жизнью, не исключают случая из числа средств, которыми пользуется жизнь, противостоя разрушению, эволюируя.

Эволюция включает в себя всё: неогенез – непредсказуемое новообразование, противоположность осуществлённой программы и одновременно – номогенез, движение по заданному руслу. Предельный детерминизм сочетается с вероятностным программированием, проектирование – с самонастройкой. Случай творит закон, пусть статистический, и закон оставляет место для случайного поиска верных решений. Шанс подвёртывается случайно, волею судеб выпадает козырь. Использовать удачу можно тысячью способами. Наготове средства, чтобы превратить уродство в защитную маску, обратить яд, циркулирующий в тебе самом, против претендентов на твою плоть и кровь. Вред, условный вред, условная польза, профит – соединены всеми переходами. Нет! Более того! Слиты в одно.

Эволюция – атрибут сонмищ, и не только существ, но и ситуаций. Она осуществляется множеством способов, сами её законы меняются во времени. Только при рассмотрении с разных точек зрения вырисовывается её извилистый контур. Эволюция случайна. Неверное это утверждение совсем не однозначно утверждению, что эволюция строится на случайных событиях. Эволюция закономерна. Так. Но власть её законодателей не безгранична. Случай – мера категоричности её команд.

На чем зиждется интуитивное убеждение, что современные обитатели нашей планеты прошли долгий путь совершенствования? На их совершенстве. Внезапное возникновение сложного устройства кажется невероятным. По аналогии с техническим прогрессом рисуется постепенное усложнение организации живых существ. Еще Лукреций, римский поэт I века до нашей эры, думал так. Того же мнения наш современник Станислав Лем, советую прочитать его монументальный труд «Сумма технологий». Эволюция вероятна. Закономерна ли она?

Охватите органический мир в его целом. Он сложен, многообразен. Высшие и низшие формы сосуществуют. Высшие пронизаны низкоорганизованными, питают их, содружествуют с ними, гибнут от них. Есть множество вариантов высокой организации и способов ее поддержания, но и мелочь ревностно блюдет свою лилипутскую кастовость. Однако в чем-то все они равны. Ценность в неповторимости каждого. Каждый наилучшим образом выполняет свою миссию в поддержании высшего целого, обеспечивает жизнь других и тем самым свою жизнь.

Лесной массив. Он пахнет прелью и земляникой, грибами. Он переливается птичьими голосами. Лес – вместилище белок, дятлов, короедов, подушек мха, кислицы, прелой хвои. Лес с зажатыми кулачками спящих папоротников. И пустыня, где ветер – горячий сплав ароматов – несет по пескам, испещренным следами ящериц, змей и жуков, усеянным пометом зайцев и верблюдов, маленькие узорные шары – плоды астрагала – и заметает песком следы и помет; пустыня, где отмершие ветви защищают молодые побеги и мертвые служат живым, где все прячется от зноя и друг от друга и не может укрыться. Пустыня, где ночью свет фонаря выхватывает из-под пепельно-серых ветвей саксаула гекконов, и они смотрят на нас большими глазами из своего мезозоя: как там у вас в кайнозое, каковы дела? Лес и пустыня – сообщества существ, живущих единой жизнью. Все вместе они составляют единый трансформатор вещества и энергии. Инженер назвал бы их машинами, состоящими из машин. Может быть, не следует сравнивать сообщество с машиной? Нам нужно это сравнение, чтобы понять закономерности эволюции, потому что законы органической эволюции сродни законам технического прогресса. И тут, и там увеличение сложности целого и согласованности частей, повышение коэффициента полезного действия, установление динамических режимов, ритмов, обеспечивающих устойчивость системы и являющихся показателями этой устойчивости.

Есть, конечно, одно существенное и притом весьма каверзное отличие сообщества от машины. Источником энергии для машины служит нечто менее организованное, чем она сама. Вещество и энергия, подаваемые в машину, составляют преходящий элемент системы.

Машина работает за счет их деградации. Преходящий элемент сообщества живых организмов – сами организмы. А их устройство – намного сложней и уровень их организации выше, чем уровень организации сообщества. Дятел – более совершенная система, чем лес, но чтобы лес был лесом и пребывал в веках, поколения дятлов приходят на смену друг другу. Да что там дятел? Человек, не просто человек, а Аристотель, Ньютон, Вернадский – только уголь в топке парового котла биосферы. Сообщество – доменная печь, где топливом служат транзисторы (или компьютеры).

Но то, чему следует поучиться у сообщества, это – согласованность его частей. Принципы согласования, соотношение устройства целого и устройства частей, использование простых приборов и простейших инструментов в сложном комплексе, процессы управления, наконец, одни и те же в живой природе и в технике. Не будем отказываться от сравнения с машиной. Эволюция и есть процесс согласования частей, изобретательство, ведущее к усложнению целого, какими бы разнородными ни были части, как бы примитивны ни были некоторые из них. Швейная машина сложна, но игла не претерпела никаких изменений со времени своего возникновения. Равно как и нить. Организмы, как части машины, объединяются для совместного поддержания своего существования, и роль каждого в общей игре предопределяет его эволюцию.

Запрет на эволюцию. Почему гены маленькие?

Тайна совершенства – в свободе выбора. В той мере, в какой предоставлена свобода выбора, игра подвернувшихся шансов, в силу вступает случай. Эта свобода выбора – поле действия отбора – есть она или нет? Не будь её, и мы не достигли бы в нашей эволюции даже уровня развития амёбы. Но была ли свобода безграничной? Разнообразие органического мира кажется нам беспредельным, и безграничной представляется игра использованных шансов, всемогущество отбора, настолько различны в этой игре ставки разных видов.

Загипнотизированные разнообразием, мы забываем о сходствах. Там, где мы наталкиваемся на них, мы объясняем их родством, сходством путей эволюции, чем угодно, только не запретом на эволюцию, на усложнение организации. Равенство ничтожных – продукт несвободы. Лучшее доказательство тому – ген, единица наследственности. Ген подобен дирижеру, исполняющему одновременно партию первой скрипки. Одна его миссия – управлять другими, вторая – воссоздать заложенную в нем самом информацию. Структура, осуществляющая две эти миссии, подвергается перекрестным запретам. Отсюда противоречие: она должна обладать довольно сложным устройством и в то же время ей надлежит быть простой. Свобода выбора стратегии ограничена до предела. Достигла определенной степени организованности и – стоп! На дальнейшее усложнение наложен запрет.

Гены воспроизводят себя и управляют развитием. Их миссии одни и те же у вируса табачной мозаики и у человека, у мыши и магнолии… Сходству назначения строго соответствует сходство строения. Гены выстроены в линейку. Хранилище наследственной информации – нить. Великий цитогенетик Н. К. Кольцов назвал ее генонемой. Читатель уже знаком со строением генонемы – это двойная спираль. Очень длинная. Такая длинная, что ее с полным правом можно назвать одномерной. Нить, скрученная из двух нитей, остается нитью.

Одинакова у всех существ не только геометрическая конфигурация пульта управления, тождество распространяется и на его химический состав. Генные нити – мономолекулы нуклеиновых кислот. Команды закодированы на языке нуклеотидов. Управление развитием – перекодировка с языка генов на язык признаков (белков). Есть чему удивляться, когда Вы узнаете, что одни и те же тройки нуклеотидов подают команду одной и той же аминокислоте занять свое место в белке безотносительно к тому, совершаются эти события в лепестке розы или в клешне скорпиона, у вируса или леопарда. Родство? Если причина сходства – действительно родство, оно должно уходить так далеко в глубь миллионолетий, что само возникновение жизни рисуется как случайность, единичное событие, которое могло совершиться, а могло и не быть. Страх смерти ничто перед этим жутким сознанием высокой вероятности всеобщего небытия.

Не печальтесь, читатель! Возникновение жизни на Земле – такой же неизбежный процесс, как и эволюция. Геометрическое и биохимическое сходство хранилищ наследственной информации всех обитателей подлунного мира – не генеалогическое, а тектологическое (организационное). Все, что делают гены, они совершают во времени. Обе их миссии – это считывание заключенной в них информации. А везде, где идет последовательная перекодировка зашифрованных записей, сама запись линейна. Как известно, Гулливер, попав к лилипутам, обнаружил у них письменность. Лилипуты писали не так, как европейцы – слева направо, не как арабы – справа налево, не как китайцы – сверху вниз. Замечу в скобках: Свифт – англичанин и смеется над своими соотечественниками. Лилипуты писали наискось из одного угла бумаги в другой угол, наподобие английских дам. Но линейный принцип не нарушен нигде. Запись на патефонной пластинке, на телеграфной или магнитофонной ленте, строка книги – овеществленное время. Время одномерно и его пространственная проекция линейна – круг циферблата, по которому движется указующий кончик часовой стрелки. Геометрическое сходство генной нити вируса и мыши так же мало говорит о родстве вируса и мыши, как сходство строки письма и магнитофонной записи – об их родстве с вирусом, мышью, или друг с другом. Гены выстроены в линейку потому, что нитеобразная структура способна делать то, что не способна совершить ни одна другая – ни плоскость, ни объем: развертывать во времени информационную запись. Генам линейность задана с предельной жесткостью. Осуществлять сборку, считывая информацию, может только нить и только она одна. Нигде закономерность эволюции не проявляется так ярко, как в этом запрете на иную форму, кроме нити. Сколько бы раз, на какой бы планете какой бы то ни было галактики ни возникала жизнь, геометрия ее прозачатков со стопроцентной вероятностью предсказуема.

Гены менялись, оставаясь самими собой, сохраняя способность самовоспроизведения. В пределах хранилищ число их могло возрасти, их перестали удовлетворять проза разрушения и будни строительства, возникли гены одаренности: музыкальности, способностей творить красоту; но сами они оставались ничтожными. Откуда же исходит строжайший запрет на усложнение организации гена? Источник вето – совершенство. Совершенство выполнения миссии.

Е. Шредингер в книге «Что такое жизнь с точки зрения физика» спрашивает, почему атомы маленькие. Его ответ гласит: потому что мы большие. «Мы» у Шредингера начинаемся с вируса, и нам нужны большие размеры, чтобы преодолеть разрушительную силу теплового движения молекул и осуществить ту меру организованности, без которой невозможна сама жизнь. На вопрос – почему малы гены, ответ тот же. Потому что мы, по сравнению с генами, гиганты. Долгим путем мы шли к увеличению наших размеров, к усложнению организации. Дело, которое мы делаем, захват вещества и энергии – от увеличения наших размеров выигрывает. Гены остались маленькими потому, что дело, возложенное на них, надлежит делать молекуле-полимеру – длинной нити. Самовоспроизведение путем построения своей копии и сборка белков были для генов теми испытателями пригодности, которые пропускали одномерных, а перед сложными, перед многомерными опускался шлагбаум.

Сложный, блистательный, прекрасный, феноменально разнообразный органический мир планеты создавался веками и продолжает создаваться у нас на глазах. Но где-то в глубине бытия всё остается по-старому. Надежность самовоспроизведения субмикроскопически малых, едва вышедших за пределы химического уровня организации структур-генонем – грандиозно возросла. Способ самовоспроизведения и, главное, их собственная организация остались неизменными. Сходство хранилищ наследственной информации всех без исключения живых существ – не показатель родства, не свидетельство происхождения от одной нити, случайно занявшейся маловероятным делом – жить, а результат строжайшего запрета на усложнение, на разнообразие. Гены оказались весьма пригодным материалом для сравнения с высшими формами. Ключ к тайнику прогресса – преимущество сложного перед простым. Там же, где преимущество на стороне наипростейшего, оно навеки застывает во всей своей первозданности. Прогресс – дитя свободы выбора.

Размер и конфигурация пульта управления – генонемы – важны для нас и еще в одном отношении. Ген – основа жизни. Жизнь зародилась в форме нитей, способных осуществлять процесс самовоспроизведения. Построение своих копий и отторжение построенных по своему образу и подобию дочерних матриц кладет грань между живым и неживым. Жизнь возникла в виде структур, подобных нынешней генонеме. Одномерность была её неотъемлемым свойством. Не только считывание информации играло здесь роль. Одиночные молекулы полимеров имели преимущество в скорости самовоспроизведения перед всеми остальными структурами. Им было важно использовать максимальную поверхность при минимальном объёме. Конкуренция за строительный материал вынуждала форсировать сборку себе подобных. Принести в жертву часть поверхности в целях объединения усилий в борьбе за жизнь, как впоследствии «поступили» клетки, генонемы не могли. Важнейшее дело – использование веществ, пригодных для построения копий – им легче было делать в одиночку. Одиночные молекулы побеждали. Одномерность была оружием.

Могучая когорта совершенств

А вот еще один пример ничтожества, обладающего гигантской властью, но не способного выйти за пределы собственной ограниченности. Вот содружество трёх видов животных, ни в чем не сходных друг с другом. Зоолог относит их к разным типам: антилопа – позвоночное, муха – членистоногое и трипаносома – простейшее. В игре эволюционных сил на долю трипаносомы выпало чуть больше свободы, чем на долю генной нити. И по сложности строения трипаносома оставила генную нить далеко позади. Она существо одноклеточное, и в той клетке, из которой состоит ее почти нитеобразное тельце, всё – как «у больших»: ядро с его хромосомным аппаратом, внеядерные структуры. Малюсенькое трехмерие, достаточное, чтобы накопить энергию для еще одного решительного шага в овладении пространством. В чем же выразилась большая степень свободы у трипаносомы по сравнению с генной нитью? Пусть читатель простит мне пространный ответ – без него мои слова о тонкой и жесткой слаженности в существовании высших и низших форм могли бы остаться голой декларацией.

Антилопа – обитательница саванн – оккупирует территорию. Задача: не пустить никакое другое копытное, с которым нельзя вступить в союз для продления своего вида (писатель сказал бы «рода», но я не писатель). Антилопа ведет борьбу с себе подобным, а это самый опасный конкурент, если он не собрат по виду. На вооружении в этой межвидовой борьбе антилопа имеет своего собственного кровососа – муху цеце и своего возбудителя сонной болезни – трипаносому. Вы думаете, она, как князь из стихотворения Пушкина, рассылает гибель с помощью отравленных стрел – мух цеце, переносчиков сонной болезни. Вы правы, но только отчасти. Она платит дорогой ценой за свою безопасность – собственной кровью. Трипаносома размножается в ее крови, разрушает ее кровяные тельца, но сонной болезни не вызывает. Мухи цеце пьют ее кровь и делают пересев трипаносом от антилопы к антилопе. Мухи не только способствуют приумножению смертоносного оружия, они транспортируют его на поле боя. Стоит лишь мухе-убийце ужалить чужака, как в кровь его проникает возбудитель сонной болезни. Он, не приспособленный к сосуществованию с паразитом, заснет надолго. Антилопе не нужно пускать в ход рога. Победа оплачена ею заранее.

Антилопа, муха и трипаносома – могучая когорта, как единое целое ведущая борьбу за жизнь, содружество множеств, не единичных представителей видов, а видов как таковых. По отношению к антилопе муха, сосущая кровь – паразит и все. Антилопа гонит ее, спасается от нее бегством. Трипаносома, разрушающая в массе кровяные тельца антилопы, – тоже не подарок судьбы. Вся система срабатывает, только если мух и трипаносом – великое множество. Только и знай, плати кровью за безопасность, давай себя кусать… Мухе цеце антилопа нужна как хлеб. Нет, еще много нужней, чем хлеб. Кровь жертвы не только единственная, ничем не заменимая пища мухи. Она стимулятор половой активности самок кровососов. Только та самка, которая доказала свою способность пить чужую кровь, допускается к размножению. Кто не сосал, не достигает зрелости. Удел инфантильных – бесплодие. Найти другой источник питания, помимо крови, муха не может. От трипаносом мухе один вред. Паразит разрушает клетки слюнных желез мухи, пристраиваясь поближе к хоботку * Этот пример паразитизма, перерастающего на видовом уровне в симбиоз, взят мной из трудов В. Н. Беклемишева – знаменитого паразитолога, эволюциониста и в то же время сторонника теории гармонии природы..

Из всех трех видов в наилучшем положении трипаносома, она не терпит ущерба ни от кого. Она прекрасно приспособлена, она процветает. Но за свое благополучие она платит много дороже, чем антилопа за свою безопасность. Цена благоденствия паразита – отказ от прогресса. Нельзя одновременно съесть кекс и иметь его – гласит английская поговорка. Путь к увеличению размеров, к усложнению организации, к выходу за пределы одного измерения для трипаносомы закрыт. Хоботок мухи цеце – тончайший капилляр. Чтобы попасть в рай, трипаносома должна пройти через отверстие много меньше игольного ушка. Муха диктует паразиту его калибр. Не будь хоботка, ту же роль сыграло бы кровяное тельце антилопы. Тот, кто неспособен размножаться внутри одной клетки, обречен на гибель. В каждом поколении каждый представитель трипаносом без единого исключения проходит через два испытания на ничтожность. Простота строения, микроскопические размеры дают трипаносоме возможность сурово управлять составом сообщества. Она назначает, кому жить, кому сгинуть. Она ест кекс или, если угодно, она имеет его, но есть кекс и, одновременно, иметь его – ей не дано. От прогрессивной эволюции она отказалась. Выбора у нее нет. А там, где нет выбора, и жизненное предназначение лучше всего выполняется примитивным устройством, на усложнение организации наложен запрет. Запрет этот, повторю, был чуточку менее жестким, чем у генной нити, и трипаносома использовала крошечную свою свободу, чтобы достичь большей сложности, большего совершенства. У нее есть не только ядро с хромосомным аппаратом и все органеллы в цитоплазме, но даже имеются средства для активного передвижения – малюсенькое трёхмерие, достаточное, чтобы накопить энергию для ещё одного решительного шага в овладении пространством.

Однако другие клетки сделали шаг вперед по сравнению и с трипаносомой. Судьба не связывала их благополучие и процветание с необходимостью проникать в игольное ушко в виде хоботка мухи цеце. Эти клетки стали еще сложнее, еще совершеннее, возникло множество их разнообразных форм. И все же на них лежит проклятие ничтожности. Путь к трехмерности – к новому уровню сложности и совершенства – этот путь клеткам преградил барьер: главный принцип их собственной организации – делимость.

В борьбе за трехмерность

Трехмерность не изначальное свойство живого. Где-то она возникла и играет с той поры свою роль в жизненной драме. Откуда она? Путь, ведущий от одиночных нитей к нам, высшим организмам, лежал через образование клетки. Маленький кусочек пространства был захвачен, завоеван, включен вовнутрь самого себя. Не очень большой шаг в превращении трехмерного пространства из вещи в себе – в вещь для нас.

Клетка трехмерна, но микроскопически мала. Топологически клетка двумерна. Математики знают, что это значит. Плоскость – высшее ее достижение, арена всех процессов, протекающих в ней. Клетка, помимо генонем, строго сохраняющих свою линейность, это мембраны, слои, свернутые в сферы, тончайшие сита, кружевные сети. Выйти за пределы своего крошечного объема, ограниченного, расчлененного множеством плоскостей, клетка не могла. Поймите ее. Она совершила величайшее дело: изобрела новый способ самовоспроизведения – деление. Ничего не отбрасывая, не разрушая, она создает два своих подобия, исчезая и одновременно пребывая в них. Все, что в ней есть, совместимо с делимостью. Делимость – антипод индивидуальности – наложила строжайший запрет на увеличение размеров, на усложнение клетки. Отсюда феноменальное сходство делящихся клеток.

Генонема создавала свою копию вне себя. Старая матрица строила новую – пространство, которое занимала новая нить, принадлежало только новой, и старуха не претендовала на него. Клетка оказалась в ином положении. Новое создавалось в ней самой, совмещалось со старым в границах, очерченных клеточной оболочкой. Деление клетки – единственный способ ее самовоспроизведения – строго организованное передвижение старых и новых структур. Но ведь эти структуры никакими, решительно никакими средствами передвижения не обладают. Силы, перемещающие с места на место генную нить, заставляющие ее сперва конденсироваться, а затем деконденсироваться, располагаться в плоскости экватора клетки, а затем двигаться к одному из двух полюсов, – механохимические силы остаются неразгаданными. Одно можно сказать с полной уверенностью – это силы, действующие на коротких дистанциях.

Великий знаток клеточных делений Мэзия утверждает, что возникновение двух жирафов из одного жирафа с помощью этих сил – вещь непредставимая. Жирафы размножаются не так, как размножаются составляющие жирафов клетки. К этому можно добавить, что и мыши размножаются иначе. Разница в размерах мыши и жирафа не имеет решительно никакого значения – расстояния, которые способны преодолевать тела, движимые механохимическими силами, исчисляются тысячными долями миллиметра, а сами тела хоть и большие, даже гигантские, но все же молекулы. Став на путь самовоспроизведения с помощью деления, клетки тем самым избрали микроскопические размеры и ограничили себя ими. Увеличить свою емкость, включить в свой состав большие части пространства, выйти за пределы микромира оказалось под силу только коллективам, организованным множествам.

Вот тут среди действующих сил эволюции и заявило о себе во весь голос трехмерное пространство. Клетки стали объединяться сотнями, тысячами, их биологическое двумерие распространилось в третье измерение. Запреты, диктуемые плоскостью, оказались отброшенными. Неизмеримо расширилось поле для свободного поиска питательных веществ и энергии. Бешеная конкуренция за источник сырья и энергии толкнула первозданную мелюзгу на путь образования концернов. С единообразием было покончено навсегда. Множеству способов добывания вещества и энергии соответствуют тьма и тьма форм. Каждое живое многоклеточное существо – трест со своей сырьевой и энергетической базой. Впрочем, прыжок в трехмерие – достижение новых высот совершенства – имел, как все на свете, свою оборотную сторону.

Просчет природы

Борьба за свободу выбора на поле игры эволюционных сил объединила простейших, обладавших способностью делиться и потому быть бессмертными (гибель по воле случая тут не в счет), в многоклеточные организмы. Свобода выбора предоставилась в изыскании различнейших средств обеспечить себя сырьем, подвести под самовоспроизведение солидную энергетическую базу. Создались и заработали аппараты – добытчики стройматериалов, трансформаторы энергии, трубопроводы, трансмиссии, пульты автоматического управления, службы связи, депо. Проблема сырья и энергии была решена тысячью разнообразных способов. Огромный общеземной трансформатор энергии – органический мир планеты как единое целое стал усложняться, вовлекать все новые атомы в свой круговорот. Экспансия жизни шла на воде и на суше. Ствол дерева, скорлупа яйца, крыло были ее техническими средствами. Скорлупа яйца позволила заселить сушу, оторваться от водоемов, это была эскалация вширь. Ствол дерева послужил для завоевания атмосферы, создал глубины наземной жизни, устремил ее вверх.

Каждое нововведение, в свою очередь, открывало множество путей для захвата вещества и энергии, для поиска сырья, совершенствовались его переработка и использование.

Генеральный конструктор не дремал за работой. Он достиг многого. Но сочетать сложность организации с индивидуальным бессмертием он не сумел. Отличался ли он непостижимой узостью взглядов? Или он подчинился необходимости? Или это была временная его уступка, сделанная, чтобы добиться своего на более высоком уровне? Овладение трехмерным пространством открыло путь к неизмеримому совершенству. Но – по необходимости? – оно же наложило на высшие организмы новый запрет. Добытчики энергии и веществ, пригодных для построения нашего тела, – в нас. Благодаря им, мы стали такими сложными, умными, образованными, смелыми. Но – мы неделимы! Сложность машин, обеспечивающих нашу сырьевую базу и энергетику, несовместима с делимостью, и потому – мы смертны.

Сосредоточим наше внимание на том, чего не достигла органическая эволюция. Это трудно. Нет колеса, в животном мире нет семилучевой симметрии, ни у одного живого существа нет шести пар ног. Все это пустяки, сущие пустяки. Нет, и не надо. Но есть вещи непостижимые в своей нелепости, разрушающие представление о гармонии природы, вещи неприемлемые. Нет сочетания сложности строения с бессмертием. Умирают только высокоорганизованные существа. Все совершенное смертно. Бессмертие – атрибут ничтожного: генных нитей, делящихся клеток. Породить духовный мир, неподверженную тлену душу и сочетать ее со смертным телом. Увы! Какой просчет со стороны эволюции! Где тот барьер, который в своем безумном галопе она не сумела взять? Какая непростительная ошибка наделить природу в лице ее высших представителей самопознанием и заставить тех, кто способен познавать, строить себя из обломков чужих жизней. Известно, как страстно мечтал об автотрофности человечества Вернадский.

На стадии единичных, разрозненных клеток почти нечему было жить, но ничто не было обречено на неминуемую гибель, хотя умирало от случайностей мириадами. Мы обрели смысл жизни и одновременно неотвратимую смерть… Теперь мы вольны сливать воедино проклятия тем законам эволюции, той игре случая, которые привели каждого из нас к лобному месту, и хвалу за великое благо. А счастье – хочется сказать – было так близко, так возможно…

Ну вот например. Нужно было подключиться к источнику энергии вне нас и чтобы по проводам подавалось нам все необходимое. Но лучше бы обойтись без проводов. Провод несовместим с кочевьем, говорю я девушкам, подающим кумыс и манты – род среднеазиатских пельменей – и зеленый чай из электрического самовара. Девушки смеются. Действие происходит в Алма-Ате, в юрте – павильоне национальных блюд, где казахи в войлочных белых шляпах чинно пьют чай, скрестив ноги на полу, устланном ковром, а их сапоги, задрав носы, ждут их у входа, а электросамовар портит тут впечатление. Провод несовместим не только с кочевьем, но и с космическим полетом. Сама идея освоения космического пространства не родилась бы в умах существ, скрепленных с внешним источником энергии. Будь так, и отключение, рационализация энергетической базы, переключение с одного источника на другой стало бы вопросом свободы. Не надо провода, энергию должен нести луч – да ведь он и несет ее, но не каждому порознь, а всем вместе. Как множество – мы бессмертны.

Кто же законодатель эволюции?

Будем справедливы. Кое-чего жизнь все же достигла. Будучи закономерным движением, движением по разрешенным путям, эволюция добилась и прогресса, и бессмертия. Повысилась надежность бытия, устойчивость индивидуального существования. Органический мир планеты, познающий самого себя в лице человека, бессмертен. Он сочетает прогресс и бессмертие – те свойства, которые не дано сочетать ни одному существу, взятому порознь. Существа! Берегите друг друга! Твое бессмертие не в тебе, а в другом. Прошу прощения, читатель, за обращение на ты. Смысл фразы требовал единственного числа во что бы то ни стало.

Эволюция закономерным образом привела к созданию сложного мира – мира живых существ. Эволюция закономерна, потому что оценка совершенства осуществляется не по отношению к единичному, а к множеству – и это множество не только существ, но и связей. Вспомните триединую когорту – антилопу, трипаносому, муху цеце. Цель эволюции – в создании и совершенствовании инженерных устройств, обеспечивающих максимум сопротивляемости. Физические и химические законы – участники эволюции, но не законополагающее начало. Законы эволюции диктуются на более высоком уровне организации материи.

Игла швейной машины, трипаносома, генная нить и нить швеи или ткачихи не случайно одномерны и будут одномерны всегда, пока существует мир и они сами. Глядя на них, мы начинаем понимать, что не химическое строение материала, из которого они созданы, определяет их пригодность, а их организация в пространстве и их геометрическое соответствие той машине, деталью которой они являются. Это в первую очередь. Химия стоит на втором плане. Законодателей эволюции много. В их числе экономист и технолог, но председатель коллегии – инженер. Не безупречный, правда, но способный все же справиться с пространством в трех его измерениях. И на том спасибо!

Законы эволюции продиктованы порой с предельной жесткостью, с такой степенью жесткости, что она кладет запрет на саму себя. Так запретила она себе усложнить хранилище информации, так оставила она микроорганизмы микроорганизмами. Но иные ограничения оставляют место свободе выбора. Трехмерность – показатель прогресса – дитя этой свободы.

 



Страница 6 из 23 Все страницы

< Предыдущая Следующая >