Первое знакомство на новом месте

Несколько обескураженный тем, что меня покинул будущий покровитель, я продолжал свой путь в одиночку. Разбившиеся на небольшие группы мои спутники двигались хотя и в одном направлении, но разными темпами: видно было, что авангард уже подходил к видневшимся вдали палаткам, а другие еще только перешли мост. Давно уже я не ходил свободно, своим темпом, без конвоя, и этим походом наслаждался. Правда, нас заранее предупредили, что где-то ниже по реке стоит секрет, зорко следящий за продвижением заключенных. Но какое нам дело до этого секрета. На рубежах нашей Родины тоже стоят секреты. Кто чувствует их? Да и куда и к кому бежать? Справа и слева по реке высочайшие горные хребты, вверх по реке те же хребты с белеющими на них шапками ледников, внизу секрет.

Подходя к лагерному логову, я заметил сидящего под рваным обрывком брезента, натянутым одним концом к тощей боярке и двумя к разным точкам огромного валуна, человека, пытливо глядевшего на меня. Он, видимо, уже знал, что пришел новый этап. А новый этап всегда несет новые знакомства, новости. Я направился к нему.

− Садитесь, отдыхайте, − сказал он вежливо, показывая на лежавшее около его палатки бревно, блестя десятком золотых зубов.

Это был мужчина лет 40-50, крепкого сложения, с продолговатым, хорошо выбритым, загоревшим, упитанным лицом.

Расспросив меня, кто я был в прошлом, какой статьи, какой срок. Он заявил:

− Дело плохо. Работа не очень тяжелая, но очень опасная, Река горная, коварная, вода холодная. Снеговая. Вот и на прошлой неделе потеряли одного человека, − закончил он и посмотрел на меня. Потом кое-что рассказал о себе. В свое время он тоже чуть не попал в тюрьму по моей статье, но сумел выкрутиться. А теперь даже жалел: статья благородная. Сидит он теперь по какой-то другой статье, но не назвал ее. Сам он москвич, работает в лагере парикмахером и, кроме того, в свободное время, гоняет в соседний колхоз и обратно в лагерь вьючных лошадей, на которых перевозят хлеб.

− Короче: − сказал он, пока в придурках околачиваюсь, в воду еще не гонят.

Было предобеденное время, и все заключенные находились где-то на объекте. Кроме первого придурка, я заметил поодаль под огромнейшим валуном двух молодцов, постукивающих изредка молотками. Оказалось, что это сапожники. Они, как сказал мне тот же парикмахер, скоро должны уйти домой по последней амнистии. Ближе к палаткам вохры возилась у костра повариха. Кухня у нее была под открытым небом, только продукты накрыты брезентом, на случай дождя. Недалеко от вохровских больших палаток стояла маленькая, в которой работала единственная медсестра из заключенных. Говорили, что последний диагноз и освобождение от работы дает не она, а помкомвзвода сержант Зенин, здешний владыка.

Посреди всех этих сооружений на сравнительно большой площади в беспорядке валялись домотканые шерстяные одеяла. Это ложе заключенных. Тут они под этими сетями проводили ночь прямо под открытым небом.

Перед самым обедом из левобережного штаба прошел к палаткам человек в военной форме с красными погонами и одной широкой нашивкой на них, важный, с усами, лет 55-ти, как сказал старший надзиратель правого берега, наш непосредственный начальник, следящий за нашим поведением и воспитывающий нас общественно-полезным трудом. Когда он подошел ближе, я даже испугался: он как две капли воды, был похож на кремлевского владыку, которому тогда молились.

− Ну, как, похож? – задал мне сейчас же вопрос парикмахера.

Оказалось, что новый мой знакомый был не просто парикмахером. Он был художник. Он сумел в течение некоторого времени из этого чернявого с проседью благообразного украинца при помощи только своих инструментов сделать такую ужасную образину.

− А хотите, − сказал этот художник, посмотрев на меня внимательно, в течение месяца я вас сделаю Ворошиловым?

Надзирателю, видимо, нравилось его сходство: перед заключенными он выступал важно, речи произносил, как и тот, хотя и косноязычные, но длинные с большим акцентом только на украинский манер. Он сейчас же собрал всех «новеньких», построил их в один ряд и пересчитал. Оказались все.

Тут же нам выдали такие же постельные принадлежности, пару серых из грубой козьей шерсти одеял, а затем и покормили. Кормили и потом неплохо: получали мы по килограмму хлеба, на первое борщ с мясом, а на второе американская свиная тушёнка. Видимо, командование лагеря выговорило у высшего начальства такое питание, чтобы удержать от побегов заключенных.

Главным от администрации на правом берегу играл не старший надзиратель, как его все называли – «вуса», а помкомвзвода, старший сержант Зенин. Он представлял законодательную власть. В его палатке, из которой он редко выходил, строились все планы будущего дня: на какие объекты, сколько людей, кого, какой конвой и т. д. Надзиратель же, несмотря на свою страшную внешность, представлял власть исполнительную. Он был, так сказать, разводящим.

Зенин был крайне неуравновешенным. Было как бы два Зенина: иногда он забывал о своей здешней роли, делался ласков, шутлив, словоохотлив, снисходителен до приторности к заключенным, особенно к женскому полу; но вдруг приходило ему в голову, кто он и что он, и тогда делался крикливым, шумливым до нестерпимости, обещая некоторых зэков сгноить в карцере, как только вернутся в лагпункт. В такое время он был типичнейший самодур. Пока он еще сержант, а если погоны заблестят, что будет?

Страница 6 из 15 Все страницы