Глава 13. Невротическое чувство вины

В явной картине невроза чувство вины играет, по-видимому, огромную роль. У некоторых невротиков это чувство выражается открыто и часто; у других оно более скрыто, но его присутствие подсказывается поведением, установками, способами мышления и реагирования. Вначале я приведу общее описание различных явлений, свидетельствующих о наличии чувства вины.

Как я упомянула в предыдущей главе, невротик часто склонен объяснять свои страдания тем, что он не заслуживает ничего лучшего. Это ощущение может быть очень смутным и неопределенным, но может также связываться с социально недозволенными * В подлиннике tabooed, подвергаемыми табу. – Прим. перев. мыслями и поступками, например, с мастурбацией, инцестуозными стремлениями, желанием смерти своим родственникам. Такой человек может испытывать чувство вины по малейшему поводу. Если кто-нибудь хочет видеть его, то его первая реакция – ожидание упреков в чем-нибудь, что он сделал. Если кто-нибудь из его друзей некоторое время не приходит или не пишет ему, он начинает спрашивать себя, не обидел ли он этого человека. Если какое-то дело не удалось, он предполагает, что он в этом виноват. Если даже другие очевидным образом неправы и плохо обошлись с ним, он возьмет вину на себя. В любом столкновении интересов или споре он склонен слепо верить в правоту других.

Существует лишь малозаметное различие между этим латентным чувством вины, готовым обнаружиться при любом случае, и тем, что интерпретируется как подсознательное чувство вины и наблюдается при депрессиях. Последнее принимает вид самообвинений, часто фантастических, или во всяком случае сильно преувеличенных. Точно так же, вечные усилия невротика оправдать себя в собственных глазах и в глазах других, подсказывает, в особенности когда недостаточно понято огромное стратегическое значение этих усилий, наличие блуждающего чувства вины, которое надо держать в узде.

Наличие рассеянного чувства вины подсказывается, далее, преследующим невротика страхом разоблачения и неодобрения. В своих беседах с аналитиком он может вести себя таким образом, как будто это отношения между преступником и судьей, что весьма затрудняет для него сотрудничество с аналитиком. Каждую предлагаемую ему интерпретацию он воспринимает как упрек. Если, например, аналитик покажет ему , что за некоторым его защитным поведением прячется беспокойство, он ответит на это: «Я знаю, что я трус». Если аналитик объяснит ему, что он не смеет приближаться к людям из страха быть отвергнутым, он возьмет на себя вину за это, объясняя свое поведение тем, что он пытался облегчить себе жизнь. Из этой потребности избежать любого неодобрения в значительной степени происходит компульсивное стремление к совершенству.

Наконец, невротик может почувствовать несомненное улучшение, даже утратить некоторые из невротических симптомов, если случится какое-нибудь неблагоприятное событие, например, потеря состояния или несчастный случай. Наблюдение этой реакции, а также тот факт, что он иногда, как можно подумать, устраивает или провоцирует неблагоприятные события – хотя бы неумышленно – могут привести к предположению, что чувство вины у невротика достигает такой силы, при которой у него развивается потребность в наказании, чтобы избавиться от этого чувства. Таким образом, имеются, по-видимому, серьезные свидетельства, что у невротика имеется весьма острое чувство вины, оказывающее сильное воздействие на его личность. Но, вопреки этим видимым свидетельствам, возникает вопрос, можно ли считать подлинным это наблюдаемое у невротика сознательное чувство вины; симптоматические установки, указывающие на подсознательное чувство вины, допускают иную интерпретацию. Есть некоторые факторы, вызывающие такие сомнения .

Чувство вины, как и ощущение неполноценности, никоим образом не является для невротика нежелательным; он вовсе не стремится от него избавиться. В самом деле, он настаивает на своей вине и решительно противится любой попытке его реабилитировать. Одной этой установки было бы достаточно, чтобы предположить, что за чувством вины, как и за ощущением неполноценности, должна стоять тенденция, имеющая важную функцию.

Надо иметь в виду еще и другой фактор. Всякое честное сожаление или стыд за свое поведение причиняет человеку боль; еще худшую боль причиняет выражение такого чувства перед другими. Невротик, с его страхом неодобрения, воздержится от выражения своего стыда скорее всех других. И все же, он весьма охотно выражает то, что мы называем чувством вины.

Более того, для самообвинений невротика, которые так часто интерпретируются как свидетельства лежащего в их основе чувства вины, характерны отчетливо иррациональные элементы. Не только в конкретных самообвинениях, но и в его общем ощущении, что он недостоин никакой доброты, похвалы или успеха, он готов дойти до любой иррациональной крайности, переходя от грубого преувеличения к чистой фантазии.

Другой фактор, указывающий на то, что самообвинения невротика не обязательно выражают его подлинное чувство вины, заключается в том, что сам невротик подсознательно вовсе не убежден в своем ничтожестве. Если даже он кажется всецело охваченным чувством вины, он может очень обидеться, когда другие начинают принимать его самообвинения всерьез.

Последнее замечание приводит нас к еще одному фактору, указанному Фрейдом при обсуждении самообвинений у больных меланхолией * Зигмунд Фрейд, Mourning and Melancholia [Скорбь и меланхолия], в Collected Papers, vol.4, pp.152-170, Psychoanalytischer Verlag. Karl Abraham [Карл Абрагам], Versuch einer Entwicklungspeschichte der Libido [Опыт истории развития либидо], Psychoanalytischer Verlag. : противоречию между проявлением чувства вины и недостатком  смирения, которое должно было бы его сопровождать. Заявляя о своем ничтожестве, невротик в то же время предъявляет большие требования уважения и восхищения, определенно отвергая любую критику. Такое противоречие может резко бросаться в глаза, как в случае одной женщины, которая ощущала смутное чувство вины по поводу каждого преступления, описанного в газетах, и даже винила себя в каждой смерти, случавшейся в семье; но когда сестра упрекнула ее в довольно мягкой форме, что она требует к себе слишком много внимания, эта женщина пришла в такую ярость, что упала в обморок. Противоречие не всегда столь очевидно, как в этом случае; оно присутствует, однако, гораздо чаще, чем выходит на поверхность. Случается, что невротик принимает свою самообвинительную установку за серьезную критическую позицию по отношению к самому себе. Его чувствительность к критике может маскироваться убеждением, что он может очень хорошо воспринимать критику, если только она предлагается в дружественной и конструктивной форме; но это убеждение – всего лишь маска, опровергаемая фактами. Он гневно реагирует даже на вполне дружеские советы, потому что любой совет означает критику, не признающую за ним полного совершенства.

Если, таким образом, тщательно исследовать чувство вины и проверить его подлинность, то выясняется, что многие явления, принимаемые за чувство вины, в действительности выражают беспокойство или служат защитой от него. Отчасти это справедливо и для нормального индивида. В нашей культуре считается более благородным бояться Бога, чем людей, или, в нерелигиозных терминах, воздерживаться от каких-нибудь поступков по велению совести, чем из страха попасться. Многие мужья притязают на супружескую верность, ссылаясь на свою совесть, но в действительности попросту боятся жены. Поскольку невроз содержит значительное беспокойство, невротик больше нормального индивида склонен прикрывать свое беспокойство чувством вины. В отличие от нормального человека, он не только боится вероятных последствий, но и предчувствует последствия, вовсе не соответствующие действительному положению вещей. Природа таких предчувствий зависит от ситуации. У невротика может быть преувеличенное представление об угрожающем ему наказании или возмездии, о том, что он будет покинут близкими людьми; или же у него могут быть лишь смутные страхи. Но, каков бы ни был характер его страхов, все они имеют общий источник, который можно приблизительно описать как страх осуждения или, если этот страх осуждения становится убеждением, как страх разоблачения.

Страх осуждения – весьма обычная черта неврозов. Почти любой невротик, даже если при поверхностном наблюдении он кажется вполне уверенным в себе и безразличным к мнению других, в действительности страшится или чрезмерно чувствителен к тому, что его могут осудить, подвергнуть критике, обвинить или разоблачить. Как я уже сказала, этот страх осуждения обычно принимается за указание на лежащее в основе чувство вины. Иными словами, он рассматривается как результат этого чувства. Но критическое наблюдение ставит под вопрос такой вывод. Во время анализа пациент нередко испытывает крайние трудности, когда ему приходится говорить о некоторых переживаниях или мыслях – например, о желании смерти другим людям, о мастурбации, об инцестуозных желаниях – поскольку он чувствует слишком большую вину в них или, лучше сказать, полагает, что чувствует такую вину. Когда он обретает достаточную уверенность, чтобы о них говорить, и видит, что они не встречают осуждения, его «чувство вины» исчезает. Он чувствует себя виноватым, потому что вследствие своего беспокойства он еще больше других зависит от общественного мнения, и по этой причине наивно принимает его за свое собственное мнение. Более того, его общая чувствительность к осуждению остается в своей основе неизменной, если даже его специфическое чувство вины исчезает, когда он решается рассказать о вызвавших его переживаниях. Из этого наблюдения можно заключить, что чувство вины является не причиной, а результатом страха осуждения.

Так как страх осуждения столь важен для развития и для понимания чувства вины, я прибавлю здесь некоторые замечания о его последствиях .

Несоразмерный страх осуждения может слепо распространяться на всех людей, или же только на друзей – хотя невротик обычно не в состоянии отчетливо различить друзей от врагов. Вначале этот страх относится лишь к внешнему миру, и всегда в большей или меньшей степени сохраняет связь с неодобрением других людей, но он может также интернализоваться * Превратиться во внутреннее ощущение. – Прим. перев. . Чем больше это происходит, тем меньше становится значение внешнего осуждения по сравнению с самоосуждением.

Страх осуждения может проявляться в различных формах. Иногда он обнаруживается как постоянный страх кого-нибудь потревожить; невротик например, боится отказать кому-нибудь в приглашении, не согласиться с чьим-то мнением, выразить какое-то желание, не удовлетворить принятым требованиям, или любым образом привлечь к себе внимание. Он может проявиться как постоянный страх, что люди его разоблачат; даже если он ощущает, что нравится людям, он склонен замыкаться, чтобы предотвратить разоблачение и унижение. Страх осуждения может проявиться также в неоправданном опасении, как бы другие не узнали чего-нибудь о его делах, или в неуместном раздражении по поводу любого невинного вопроса, рассматриваемого как вмешательство в его дела.

Страх осуждения – это один из главных факторов, делающих процесс анализа трудным для аналитика и мучительным для пациента. Как бы ни отличались друг от друга разные анализы, все они имеют ту общую черту, что пациент, хотя и желающий получить помощь от аналитика и достигнуть понимания, в то же время должен защищаться от аналитика как опаснейшего нарушителя его секретов. Именно этот страх заставляет пациента вести себя, как. будто он преступник, перед судьей, и подобно преступнику он втайне держится мрачного решения отрицать и обманывать.

Эта установка может проявиться в сновидениях, когда ему снится, что его заставляют сознаться, а он реагирует на это страданием. У одного из моих пациентов, когда мы приблизились к раскрытию некоторых его подавленных тенденций, была дневная греза, значительная в этом смысле. Он вообразил себя мальчиком, привыкшим время от времени скрываться на некотором фантастическом острове. Там мальчик был членом общины, закон которой строго запрещал раскрытие существования острова и угрожал смертью каждому, кто осмелился бы туда вторгнуться. Человек, любимый этим мальчиком и представлявший аналитика в некоторой замаскированной форме, сумел проникнуть на остров. По закону он подлежал казни. Но мальчик мог бы его спасти, поклявшись, что сам он никогда не вернется на остров. Это было художественное выражение конфликта, который присутствовал, в той или иной форме, с начала до конца анализа конфликта между симпатией к аналитику и ненавистью к нему, потому что он хотел вторгнуться в тайные мысли и чувства пациента, конфликта между побуждением пациента защищать свои тайны и необходимостью их выдать.

Если страх осуждения не порождается чувством вины, то можно спросить, почему невротик так сильно озабочен возможностью разоблачения и осуждения.

Главный фактор, обусловливающий страх осуждения – это расхождение между фасадом * Соответствующим тому, что К.Г.Юнг называл «персоной». , который невротик демонстрирует миру и самому себе, и всеми подавленными тенденциями, скрытыми за этим фасадом. Хотя он страдает, и даже больше, чем сам это понимает, от внутреннего разлада, от всех видимостей, которые он поддерживает, ему приходится со всей энергией защищать эти возможности, потому что они составляют оборонительные сооружения, защищающие его от скрытого беспокойства. Если осознать, что в основе его страха осуждения лежат именно те вещи, которые ему приходится скрывать, то можно лучше понять, почему исчезновение какого-то конкретного «чувства вины» не может избавить его от этого страха. Требуется более серьезные изменения. Грубо говоря, страх перед осуждением -продукт всей неискренности его личности, точнее, невротической части его личности, и он боится как. раз обличения этой неискренности.

Что касается специфического содержания его секретов, то прежде всего он хочет скрыть всю совокупность вещей, обычно обозначаемых словом «агрессивность». Этот термин применяется не только к реактивной враждебности невротика – к таким явлениям, как раздражение, мстительность, зависть, стремление унижать людей и т.д. – но и ко всем его тайным требованиям к другим. Поскольку они были уже подробно рассмотрены, достаточно напомнить здесь, что он не хочет стоять на собственных ногах, не хочет добиваться собственными усилиями того, чего он хочет для себя; вместо этого он придерживается внутренней установки жить за. счет чужой жизни, либо доминируя над ней и эксплуатируя ее, либо посредством привязанности, «любви» или подчинения. Каждый раз, когда прикасаются к его враждебным реакциям или его требованиям, в нем развивается беспокойство, но не потому, что он чувствует свою вину, а потому, что оказываются под угрозой его шансы на получение нужной ему поддержки.

Во вторую очередь он хочет скрыть, насколько слабым, неуверенным и беспомощным он себя чувствует, как мало уверен в себе, как много в нем беспокойства. Для этого он сооружает фасад сильного человека. Но чем больше его отдельные стремления к безопасности сосредоточиваются на доминировании, и тем самым чем больше его гордость тоже связывается с понятием силы, тем основательнее он презирает самого себя. Он не только ощущает слабость как опасность, но рассматривает ее – и в себе, и в других – как нечто заслуживающее презрения, и считает слабостью любую несостоятельность неумение быть хозяином в своем доме, неспособность преодолеть в себе внутренние препятствия, зависимость от помощи других, и даже собственную одержимость беспокойством. Поскольку он презирает таким образом все «слабости» в самом себе, и поскольку он неизбежно должен думать, что и другие станут точно так же презирать его, если обнаружат его слабости, он предпринимает отчаянные усилия, чтобы скрыть их; но он делает это в вечном страхе, что другие люди рано или поздно раскроют эти слабости, и потому всегда находится в состоянии беспокойства.

Таким образом, чувство вины и сопровождающие его самообвинения вовсе не являются причиной, а являются следствием страха осуждения; более того, они служат также защитой от этого страха. Они выполняют эту двойную функцию, привлекая успокоение со стороны других, и в то же время затушевывая существо дела. Последней цели они достигают, либо отвлекая внимание от того, что надо скрыть, либо преувеличивая самообвинения до такой степени, что они кажутся невероятными.

Приведу два примера, иллюстрирующих целый ряд таких явлений. Однажды один из пациентов принялся горько обвинять себя в неблагодарности, в том, что он обременяет аналитика тяжелым трудом и недостаточно ценит тот факт, что аналитик лечит его за низкую плату. Но в конце сеанса оказалось, что он забыл взять деньги, которые собирался уплатить как раз в этот день. Это было лишь одно из многих свидетельств его желания получать все ни за что. Его смутные и обобщенные самообвинения, как всегда, имели назначение затемнить конкретный вопрос.

Зрелая и умная женщина испытывала чувство вины за то, что в детстве у нее были приступы ярости, хотя рационально она понимала, что эти выходки провоцировались неразумным поведением ее родителей, и хотя за минувшее с тех пор время она избавилась от представления, будто надо считать своих родителей безупречными людьми. Однако, ее чувство вины на этой почве осталось столь упорным, что она склонна была воспринимать свои неудачи в эротических отношениях с мужчинами, как наказание за свою враждебность к родителям. Объясняя свою нынешнюю неспособность к таким отношениям своей детской виной, она маскировала этим реально действующие факторы – свою враждебность к мужчинам и свою склонность прятаться во что-то вроде раковины, из страха быть отвергнутой.

Самообвинения не только защищают от страха осуждения, но дают также положительное успокоение, провоцируя успокоительные заверения обратного содержания. И если даже не замешано никакое внешнее лицо, они доставляют успокоение, повышая самоуважение невротика, поскольку они предполагают столь острое моральное суждение, какого нет у других, и тем самым, в конечном счете, позволяют ему чувствовать себя и в самом деле замечательным человеком. Более того, они дают ему облегчение, поскольку редко относятся к реальному содержанию его недовольства собой, а потому оставляют, в сущности, открытой щелочку к представлению, что он все-таки не такой уж плохой человек .

Прежде чем перейти к обсуждению дальнейших функций самообвинительных тенденций, мы должны рассмотреть другие средства, позволяющие избежать осуждения. Есть защитное средство, прямо противоположное самообвинению, но служащее той же цели – это предупреждение всякой критики утверждением, что данный индивид всегда прав или всегда совершенен, не оставляющее, таким образом, ни малейшего слабого места, которого могла бы коснуться критика. Там, где преобладает этот вид защиты, любое, даже очевидно неправильное поведение будет оправдываться софистикой, достойной хитрого и умелого адвоката. Эта установка может заходить так далеко, что человеку надо быть правым даже в мельчайших, незначительных деталях – например, всегда правильно судить о погоде – потому что для такого человека оказаться неправым в любой детали означает угрозу быть неправым во всем. Человек этого типа обычно не способен выдержать малейшее расхождение во мнениях, или даже в эмоциональном отношении к чему-то, поскольку в его понимании даже мелкое расхождение равносильно критике. Подобные тенденции в значительной степени объясняют так называемую псевдоадаптацию. Она наблюдается у людей, которым удается, вопреки тяжелому неврозу, сохранить в собственных глазах, а иногда и в глазах окружающих, видимость «нормальности» и хорошей приспособленности. У невротиков этого типа можно безошибочно предсказать огромный страх разоблачения и осуждения.

Третий способ, которым невротик может защититься от осуждения, это поиск убежища в невежестве, болезни или беспомощности. Яркий пример этого встретился мне у Французской девочки, которую я лечила в Германии. Это была одна из девочек, о которых я уже говорила, присланных мне с подозрением в слабоумии. В течение нескольких первых недель анализа я и сама сомневалась в ее умственных способностях; казалось, она не понимала ничего, что я ей говорила, хотя превосходно понимала по-немецки. Я пробовала сказать то же в более простых выражениях, но с тем же результатом. Наконец, два фактора выяснили ситуацию. У нее были сновидения, в которых мой кабинет выглядел как тюрьма, или как кабинет врача, обследовавшего ее физическое состояние. Оба эти представления выдали ее беспокойство по поводу возможного разоблачения – последнее сновидение потому, что ее страшило любое физическое исследование. Другим выясняющим фактором был эпизод в ее сознательной жизни. Она забыла представить свой паспорт к определенному сроку, как требовалось по закону. Когда она отправилась, наконец, к чиновнику, она притворилась, будто не понимает по-немецки, надеясь таким образом избежать наказания – о чем она рассказала мне со смехом. Затем она призналась, что применяла ту же тактику ко мне, и по тем же мотивам. С этого момента она стала вести себя, как очень умная девочка. Она устроила себе убежище из невежества и глупости, чтобы избежать обвинения и наказания.

Той же стратегии придерживается, в принципе, каждый, кто чувствует себе и ведет себя как. безответственный, игривый ребенок, которого невозможно принимать всерьез- Некоторые невротики постоянно следуют этой установке. Или же, если они не ведут себя ребячливо, они могут не принимать себя всерьез в своих чувствах. Функция такой установки наблюдается в ходе анализа. Когда пациент оказывается на пороге признания своих агрессивных тенденций, случается, что он внезапно ощущает себя беспомощным, начинает вдруг себя вести ребячливо, добиваясь только защиты и любви. Или у него начинаются сновидения, в которых он видит себя маленьким и беспомощным, в утробе матери или в ее руках.

Если в данной ситуации беспомощность неэффективна или неприменима, той же цели может служить болезнь. Известно, что болезнь может быть способом бегства от трудностей. Но в то же время она служит невротику ширмой, предохраняющей его от понимания, что страх заставляет его уклониться от надлежащего столкновения с ситуацией.

Например, невротик, имеющий неприятности со своим начальником, может найти убежище в тяжелом расстройстве пищеварения; привлекательность болезни в подобных случаях состоит в том, что она делает человека безусловно неспособным к действию, создает, так сказать, алиби, избавляя его тем самым от опасности осознать свою трусость * Если такое стремление интерпретируется – как это сделал Франц Александер [Franz Alexander] в своей книге Psychoanalysis of the Total Personality [Психоанализ полной личности] – как потребность в наказании за агрессивные побуждения против начальника, то пациент принимает это объяснение с большой радостью, потому что аналитик помогает ему таким образом избежать столкновения с тем фактом, что ему недостает уверенности в себе, что он боится утверждать свою личность, и что он злится на себя за этот страх. Аналитик позволяет пациенту поддерживать, с его помощью, свой собственный образ как благородного человека, глубоко озабоченного дурными побуждениями против своего начальника, и тем самым усиливает уже имеющиеся у него мазохистские стремления, облекая их в наряд высоких моральных стандартов.

Последний, весьма важный вид защиты от любого осуждения – это ощущение себя жертвой. Чувствуя себя оскорбленным, невротик отбрасывает упреки в своих собственных тенденциях доминировать над людьми; чувствуя себя презрительно отвергнутым, он отводит упреки в своих собственнических тенденциях; чувствуя, что другие не хотят прийти ему на помощь, он мешает им понять свою собственную агрессивность. Такая стратегия ощущения себя жертвой встречается очень часто и используется очень упрямо, потому что это в действительности самый эффективный способ защиты. Он позволяет невротику не только отводить от себя обвинения, но в то же время перекладывать вину на других.

Вернемся теперь к самообвинительным установкам. Они не только защищают от страха осуждения и привлекают положительное успокоение, но имеют еще добавочную Функцию – мешают ему увидеть необходимость изменения, а в действительности даже защищают изменение. Каждому человеку чрезвычайно трудно что-нибудь изменить в своей сформировавшейся личности. Но для невротика эта задача вдвойне трудна, не только потому, что ему труднее понять необходимость изменения, но еще и потому, что многие из его установок обусловлены беспокойством. Вследствие этого он смертельно боится перспективы изменения и отшатывается от признания, что ему надо меняться. Один из способов увильнуть от этого знания – это втайне уверовать, что он может «обойтись» самообвинением. Этот процесс можно часто наблюдать в повседневной жизни. Если человек сожалеет о том, что он что-то сделал или чего-то не сделал, и если вследствие этого он хочет исправить или изменить ответственную за это установку, то он не станет погружаться в чувство вины. Если же это с ним происходит, то его чувство вины указывает, что он уклоняется от трудной задачи изменения. Гораздо легче сокрушаться, чем меняться.

Кстати, другой способ, позволяющий невротику не замечать необходимости изменения – это интеллектуализация существующих проблем. Склонные к этому пациенты получают большое интеллектуальное удовлетворение, приобретая психологические знания, в том числе знания о себе, но на этом и останавливаются. Установка интеллектуализации используется затем как защита, мешающая что-либо эмоционально пережить, и тем самым осознать необходимость измениться. Дело происходит так, как будто эти люди рассматривают себя и говорят: как это интересно!

Самообвинения могут служить также, чтобы отвести опасность обвинить в чем-нибудь других, потому что может показаться безопаснее взвалить вину на себя. Торможение критики и обвинений в адрес других, усиливающее тем самым тенденцию к самообвинению, играет столь важную роль в неврозах, что его следует рассмотреть подробнее.

Как правило, такие торможения имеют свою историю. Ребенок, растущий в атмосфере, порождающей страх и враждебность, ограничивающей его спонтанное самоуважение, приобретает глубоко обвинительные чувства по отношению к своему окружению. Но он не только не способен выразить эти чувства, а, более того, если он достаточно запуган, не решится даже их осознать. Отчасти это происходит от страха наказания, а отчасти от страха потерять нужную ему любовь. Эти детские реакции имеют прочное основание в действительности, поскольку родители, создающие такую атмосферу, из-за собственно невротической чувствительности вряд ли способны воспринять какую-нибудь критику. Однако, всеобщее распространение установки, предполагающей безупречность родителей, обусловливается некоторым культурным фактором * По этому поводу, а также по поводу остальной части этого абзаца, см. работу Эриха Фромма в сборнике Autoritat und Familie [Авторитет и семья], под ред. Макса Хоркхеймера [Max Horkheimer] (1936). . Позиция родителей в нашей культуре основывается на авторитарной власти, на которую они всегда могут положиться, навязывая послушание. Во многих случаях в семье существуют благожелательные отношения, при которых родителям незачем подчеркивать свою авторитарную власть. Но пока эта культурная установка сохраняется, она некоторым образом бросает тень на отношения, даже если остается на заднем плане.

Если отношения основываются на авторитете, то возникает тенденция запрещения критики, поскольку она подрывает авторитет. Запрещение может быть прямым, причем его поддерживает страх наказания; но гораздо более эффективно косвенное запрещение, поддерживаемое моральными мотивами. В таком случае критика со стороны детей сдерживается не только индивидуальной чувствительностью родителей, но и тем aактом, что родители, проникнутые культурной установкой, рассматривающей критику родителей как грех, явно и неявно пытаются внушить детям такие же чувства. В этих условиях менее запуганный ребенок может выразить некоторое возмущение, но должен поплатиться за него чувством вины. Более запуганный ребенок не осмеливается проявить какое-нибудь негодование и постепенно становится даже неспособным подумать, что родители могут быть неправы. Но он чувствует, что его отношения с родителями не в порядке, и приходит к выводу, что если родители всегда правы, то виновен должен быть он. Вряд ли надо объяснять, что это обычно не интеллектуальный, а эмоциональный процесс; его определяет не мышление, а страх.

Таким образом ребенок начинает чувствовать себя виноватым, или, точнее, в нем развивается тенденция искать и находить вину в самом себе, вместо того чтобы спокойно взвесить обе стороны дела и объективно рассмотреть всю ситуацию в целом. Его упреки к самому себе могут вызвать не чувство вины, а скорее чувство неполноценности. Между тем и другим существуют лишь неопределенные различия, всецело зависящие от соотношения между явным и неявным выражением морали, принятым в окружающей среде. Девочка, всегда подчиняющаяся сестре и из страха переносящая несправедливое обращение, подавляющая в себе обвинения, которые она в действительности ощущает, может говорить себе, что заслуживает такого обращения, потому что стоит ниже своей сестры (менее красива, менее способна); или она может оправдывать такое обращение тем, что она плохая девочка. Но в обоих случаях она принимает вину на себя, вместо того чтобы понять, что ее обижают.

Этот тип реакции не обязательно сохраняется; если он не слишком глубоко укоренился, он может измениться, если изменится окружение ребенка, или если в его жизнь войдут люди, способные оценить и эмоционально поддержать его. Если такие изменения не происходят, то процесс преобразования обвинений в самообвинения со временем не ослабевает, а усиливается. В то же время накапливается озлобление против мира, происходящее из разных источников, и вместе с тем нарастает страх выразить это чувство, вследствие возрастающего страха разоблачения и предположения, что такие же чувства питают другие.

Но распознать историческое происхождение некоторой установки еще не значит ее объяснить. И с практической, и с динамической точки зрения важнее выяснить, какие факторы поддерживают эту установку в данное время. Чрезвычайная трудность, с которой невротику даются критика и обвинения, зависит от нескольких факторов его взрослой личности.

В первую очередь, эта неспособность является одним из выражений недостатка спонтанного самоутверждения. Чтобы понять этот недостаток, надо только сравнить установку невротика с тем, как. здоровый человек нашей культуры чувствует и ведет себя при формировании и выражении обвинений, или, более общим образом, при нападении и защите. Нормальный человек, способен защитить свое мнение в споре, отвергнуть необоснованное обвинение, инсинуацию или требование, выразить внутренне и внешне протест против пренебрежения или обмана, отказаться выполнить работу или поддержать предложение, если ситуация дозволяет ему такой отказ. Он способен ощутить, и в случае необходимости выразить критику, ощутить и выразить обвинения, по собственному желанию порвать отношения с человеком или отказаться видеть его. Более того, он способен к защите и нападению без чрезмерного эмоционального напряжения, способен придерживаться средней линии между преувеличенными самообвинениями и преувеличенной агрессивностью, ведущей к необоснованным, яростным обвинениям против мира. Чтобы человек мог держаться этой счастливой середины, должно быть выполнено условие, в большей или меньшей степени нарушенное при неврозах: он должен быть достаточно свободен от неопределенной бессознательной враждебности, и должен обладать достаточно прочным самоуважением.

Если человеку недостает этого спонтанного самоуважения, отсюда неизбежно происходит ощущение слабости и беззащитности. Человек, знающий – может быть, никогда не думая об этом – что в случае надобности он способен к нападению или защите, ведет себя и чувствует себя, как сильный. Человек, констатирующий, что он к этому не способен, ведет себя и чувствует себя, как слабый. Человек отмечает так же точно, как электронные часы, подавил ли он в себе возражение из страха или из мудрости, согласился ли с обвинениями из слабости или из чувства справедливости, хотя ему часто удается обмануть свое сознание. Для невротика эта констатация слабости является постоянным источником раздражения. Многие депрессии начинаются с того, что человек оказался неспособным защитить свои взгляды или выразить критическое мнение.

Дальнейшее важное препятствие для критики или обвинения прямо связано с основным беспокойством. Если окружающий мир ощущается как нечто враждебное, если человек чувствует себя в нем беспомощным, то любая возможность кого-нибудь огорчить кажется ему безрассудно рискованной. Такая опасность кажется невротику еще большей, если его ощущение безопасности основывается на любви других людей, и тем опаснее, чем больше он боится потерять эту любовь. Огорчить другого человека означает для него совсем не то, что для нормального человека. Поскольку его собственное отношение к людям непрочно и хрупко, он не может поверить, что отношение других к нему может быть лучше. Отсюда у него ощущение, что огорчить человека – значит навлечь на себя угрозу окончательного разрыва с ним; он опасается быть полностью отвергнутым, вызвать к себе презрение и ненависть. Кроме того, он сознательно или бессознательно предполагает, что другие точно так же, как и он, страшатся разоблачения и критики, а потому склонен относиться к ним с такой же деликатностью, какой желал бы по отношению к себе. Его крайняя боязнь выразить или даже ощутить обвинения ставит перед ним особую дилемму, поскольку, как мы видели, он полон накопившегося озлобления. В действительности, как известно каждому, кто сталкивался с невротическим поведением, очень многие обвинения находят все-таки свое выражение, иногда в замаскированной, а иногда в открытой и самой агрессивной форме. Поскольку я утверждаю, что у невротика имеется, в основном, установка уступчивости в отношении критики и обвинения, следует кратко рассмотреть, при каких условиях такие обвинения все же находят выражение.

Они могут выразиться под давлением отчаяния, более конкретно, когда невротик, ощущает, что ему нечего терять, что он будет отвергнут в любом случае, независимо от его поведения. Так бывает, например, когда его особые старания проявлять доброту и внимание не встречают немедленной взаимности или отвергаются. От продолжительности его отчаяния зависит, разгружаются ли его обвинения тут же на месте, в виде взрыва, или растягиваются на некоторое время. Может случиться, что он выложит сразу все накопившиеся у него обвинения против других; но может быть и так, что он их станет выражать постепенно. Он принимает всерьез все, что говорит, и рассчитывает, что другие примут это всерьез – но в тайной надежде, что они поймут глубину его отчаяния, и потому простят его. Подобные условия могут возникнуть и без отчаяния, если обвинения относятся к людям, которых невротик, сознательно ненавидит, и от которых не ждет ничего хорошего. В других условиях, которые мы сейчас рассмотрим, самый элемент искренности отсутствует.

Невротик может также впасть в более или менее яростное обвинительное настроение, если он ощущает, что его разоблачают и обвиняют, или что ему угрожает такая опасность. Тогда опасность рассердить других может показаться ему меньшим злом по сравнению с опасностью оказаться осужденным. Он чувствует себя доведенным до крайности и бросается в атаку, как недоверчивый по природе зверь. Пациент может, например, осыпать аналитика яростными обвинениями как раз в то время, когда он больше всего боится разоблачения чего-то скрытого, или когда он сделал нечто, за что опасается осуждения. В отличие от обвинений под действием отчаяния, нападения этого рода делаются вслепую. Они происходят без какого-либо убеждения в собственной правоте, потому что возникают всего лишь из ощущения необходимости отразить непосредственную опасность, все равно, какими средствами. Хотя они могут иногда содержать упреки, воспринимаемые как реальные, в основном они преувеличены и фантастичны. В глубине своей психики невротик им сам не верит, не рассчитывает, что другой человек примет их всерьез, и бывает поражен, если это случается, например, если тот вступает с ним в серьезный спор или проявляет обиду.

Если принять во внимание страх перед обвинением, присущий невротической структуре личности, если, далее, принять во внимание способы обращения с этим страхом, то можно понять, почему внешняя картина рассматриваемого явления часто кажется противоречивой. Даже если невротик полон резких обвинений, он часто не способен выразить какую-либо обоснованную критику. Каждый раз, когда он что-нибудь теряет, он может быть убежден, что эту вещь украла служанка; но он не только не способен обвинить ее в краже, но даже сделать ей замечание, что она не подала во время обед. Обвинения, которые он в самом деле высказывает, часто имеют нереальный характер, неуместны, ложно окрашены, неосновательны или совершенно фантастичны. Если он пациент, он может бросить в лицо аналитику дикое обвинение, что тот его губит; но он не способен сделать искреннее возражение по поводу предпочитаемых аналитиком сигарет.

Такие открытые обвинения обычно недостаточны, чтобы разгрузить все накопившееся у невротика озлобление. Для этого необходимы косвенные пути, позволяющие невротику выразить свое озлобление, не отдавая себе отчета, что он это делает. Иногда это случается нечаянно, а иногда обвинение смещается от лица, которое он в действительности имел в виду обвинить, на относительно безразличных людей – например, женщина, досадующая на своего мужа, может попрекать служанку – или на судьбу вообще. Это предохранительные клапаны, сами по себе не специфические для невроза. Специфически невротический способ косвенного и бессознательного выражения обвинений состоит в том, что в качестве средства используется страдание. Страдая, невротик может изображать из себя живой упрек. Жена, заболевающая, когда ее муж поздно возвращается домой, выражает свою досаду эффективнее, чем если бы она устроила по этому поводу скандал, и пожинает сверх того добавочное преимущество, превращаясь в невинную мученицу в собственных глазах.

Насколько эффективно страдание выражает обвинения, зависит от торможений, препятствующих высказыванию обвинений. Если страх перед обвинением не слишком силен, страдание может демонстрироваться драматическим образом, с открытыми упреками общего содержания: «Посмотри, какое страдание ты мне причинил». Это в действительности третье условие, при котором могут быть выражены обвинения, поскольку страдание придает обвинениям правдоподобный вид. Здесь есть также близкая связь с уже описанными способами получения любви; обвинительное страдание служит одновременно и жалобой, привлекающей сострадание, и средством вынуждения преимуществ, в виде возмещения за причиненный ущерб. Чем больше ограничения в выражении обвинений, тем менее демонстративно страдание. Это может зайти так далеко, что невротик даже не обращает внимания других на то, что он страдает. В общем, способы демонстрации страдания у невротиков весьма разнообразны.

Из-за страха, осаждающего невротика со всех сторон, он все время колеблется между обвинениями и самообвинениями. Одно из следствий состоит в том, что он вечно и безнадежно не уверен, прав ли он в своей критике других или в ощущении, что его обижают. Он отмечает или знает по опыту, что очень часто его обвинения не основаны на реальных фактах, а вызваны его иррациональными реакциями. Это знание также затрудняет для него понимание, действительно ли он обижен или нет, и тем самым мешает ему занять в случав надобности твердую позицию.

Наблюдатель склонен, быть может, принять или истолковать все эти явления как выражения обостренного чувства вины. Это не значит,  что сам наблюдатель невротик; отсюда следует лишь, что его мышление и способ чувствования, как и у невротика, подвержены влиянию культуры. Чтобы понять культурные влияния, определяющие наши установки по отношению к чувству вины, нам пришлось бы заняться историческими, культурными и философскими вопросами, далеко выходящими за пределы этой книги. Но даже полностью обходя эту проблему, надо по крайней мере упомянуть влияние христианства на вопросы морали.

Рассмотрение чувства вины можно кратко резюмировать следующим образом. Когда невротик, в чем-то обвиняет себя или проявляет какое-то чувство вины, первый вопрос, который следует задать, состоит не в том, «В чем он в самом деле чувствует себя виновным?», а в том, «Какие функции может иметь эта самообвинительная установка?» Главные обнаруженные нами функции таковы: выражение его страха осуждения; защитные средства от этого страха; и защитные средства от обвинений против других.

Когда Фрейд, и вместе с ним большинство психоаналитиков, рассматривают чувство вины как первичную мотивацию, они отражают этим мышление своей эпохи. Фрейд признает, что чувство вины возникает из страха, поскольку он предполагает, что страх способствует порождению «суперэго», которое он считает ответственным за чувство вины; но он склонен думать, что требования совести и чувство вины, после того как они сложились, действуют затем как первичный фактор. Дальнейший анализ показывает, однако, что и после того, как человек. научился реагировать чувством вины на давление совести и принял моральные стандарты, стоящая за этими чувствами мотивация – хотя бы проявляющаяся тонкими и косвенными способами – есть прямой страх последствий. Если считать, что чувство вины не является само по себе первичной мотивирующей силой, то возникает необходимость пересмотреть некоторые теории психоанализа, построенные на предположении, что чувство вины – и в особенности то чувство неопределенного характера, которое Фрейд назвал бессознательным чувством вины – имеет решающее значение в возникновении невроза. Я укажу здесь лишь три важнейших теории этого рода: теорию «отрицательной терапевтической реакции», утверждающую, что пациент предпочитает оставаться больным из-за его бессознательного чувства вины * Ср. К.Хорни, The Problem of Negative Therapeutic Reaction [Проблема отрицательной терапевтической реакции]. Psychoanalytic Quarterly, vol.5, 1936, pp.29-45. ; теорию суперэго, как внутреннего устройства, налагающую наказание на личность * В подлиннике self, что переводится (неточно) словом «Я». Приведем толкование в The Pocket Oxford Dictionary: «лицо или предмет как объект интроспекции или рефлексивного действия; собственные интересы лица или его удовольствия, концентрация на них». – Прим. перев. ; и теорию морального мазохизма, объясняющую причиняемые самому себе страдания, как следствия потребности в наказании.

Страница 14 из 16 Все страницы